Моя тюрчанка

– Посмотрим, возьмут ли меня в курьеры. Пусть это не окажется очередным лохотроном…

А глаза моей милой были полны тревоги и глубокой задумчивости. Мы столько раз обжигались при поиске работы для моей любимой, что Ширин, кажется, уже не ждала доброго исхода.

В день интервью моя звездочка просыпалась раньше обычного. Еле-еле разлепив веки над одним глазом, я видел: милая старательно расчесывается, окунает гребешок в густоту своих черных волос. Я изо всех сил пытался открыть и второй глаз, освободиться из цепкой клешни сна, но только переворачивался с правого бока на левый и улетал обратно в царство Морфея. Продрав – наконец – глаза и поднявшись со скомканной постели, я находил Ширин на кухне. Тихая, погруженная в свои мысли, моя девочка сидела за чашкой кофе, уставив взгляд в окно. До собеседования оставалась еще уйма времени.

– Привет, – только и говорила мне милая.

– Привет, – отвечал я. А в голове у меня не прекращались шумы, какие бывают, когда, не выспавшись всласть, резко встанешь с кровати.

Сходив в ванную – умыть лицо холодной водой – я возвращался на кухню и стряпал завтрак. Проникшийся чувством, что сегодня особый, важный день – день, когда Ширин, быть может, получит работу – я старался приготовить что-нибудь повкуснее. Поэтому я добавлял в яичницу не только колбасу, но и порезанные кружочками помидоры и ломтики сыра, да еще мелко покрошенную зелень.

Завтрак проходил в молчании, хотя мне до чертиков хотелось поговорить о предстоящем интервью. Вообще, вслух пофантазировать о том, как Ширин с блеском выдержит собеседование, и каким будет первый рабочий день милой. Интересно поразмышлять: есть ли среди сотрудниц фирмы молодые девушки, с которыми моя любимая могла бы подружиться?.. И кстати: не купить ли нам вместительный пластиковый контейнер, в котором моя девочка будет забирать на работу бутерброды или вареные овощи для легкого перекуса?.. В офисе наверняка есть столовая с микроволновкой – можно разогреть еду…

Но я не ронял и слова, точно забив рот кляпом. Я понимал: мои вопросы, которые я мог сыпать градинами, достойная попугая болтовня – только разволнуют милую, которой сейчас надо быть максимально собранной.

Одна половинка моей души ликовала и разве что не вилась в танце, аккомпанируя себе ударами в бубен. Мол, главное – Ширин прорвалась на собеседование. А дальше все будет хорошо. Такая чудесная девочка, как моя возлюбленная не может опростоволоситься на интервью. У моей звездочки есть руки, ноги и гибкий ум. Что работодателю еще надо?..

Но вторая половинка источала ядовитый скепсис: эх, парень, не все так просто!.. Результат собеседования ты заранее не угадаешь – ты не вещая Кассандра. Возможно, у руководства фирмы, в которую твоя милая едет на интервью, есть скрытые требования к соискателям. Например, новая работница должна быть крашеной блондинкой, родившейся под созвездием Стрельца. А что если рекрутеры рассматривают дюжину кандидатов на одно место?.. Выдержит ли твоя Ширин такой бешеный конкурс?.. Взгляни трезво на реалии расейской жизни: потенциальный работодатель может и не указывать в вакансии «только для русских», но твоей смуглой тюркской девочке, у которой, вдобавок, проблемы с визой, предпочтут белобрысую расеянку с пурпурным паспортом, хотя бы та и была, по сравнению с твоей милой тупым поленом.

Две половинки моей души сражались, как единорог и лев. Я морщился, будто от зубной боли – или как если бы разом проглотил здоровенный кусок лимона. Я не знал, что сказать Ширин, каким веским словом ободрить любимую, внушить уверенность в успехе.

Моя милая отправлялась на интервью одна, а я оставался дома. Я не совсем понимал, почему моя девочка не хочет брать меня с собой, как раньше, в качестве «группы» моральной поддержки. Возможно, Ширин считала, что из-за одного моего присутствия будет обнадеживаться, заранее верить в положительный результат собеседования – и тем сильнее будет удар в случае очередного провала.

Я провожал любимую до двери квартиры. В темноватой прихожей моя милая влезала ногами в сапожки, накидывала куртку. Тогда я бережно обнимал свою девочку и нежно целовал в шею. Для этого мне приходилось набираться смелости, как прыщавому подростку, который до сих пор не приближался ни к одной девушке менее, чем на двенадцать метров, а женскую грудь видел только на фотографиях в стиле «ню» в интернете.

Ширин медленно поднимала на меня взгляд и клала свою маленькую ладошку мне в область сердца. Глаза моей милой, похожие на две черных луны, лучились теплом и любовью. Алые лепестки губ, до того плотно сжатые, чуть-чуть приоткрывались. Из ледяной королевы или напряженной, изготовившейся для битвы, амазонки моя девочка вновь превращалась в кроткую серну. Мы крепко обнимались и сливали губы в долгом, жарком, в сладком, как сахар, поцелуе. Я чувствовал, как дрожь волнами пробегает по телу Ширин. Немного супружеской ласки оказывалось для милой лучшем напутствием, чем любые слова – хоть банальное «ни пуха, ни пера», хоть что-нибудь витиеватое, как стихи арабских поэтов.

– Ну хорошо. Я поехала, – не очень-то торопясь освободиться от моих объятий, шептала моя девочка.

С сумочкой на плече, Ширин переступала порог квартиры, одарив меня на прощание еще одним томным взглядом. Опьяненный нашим волшебным поцелуем, я не закрывал дверь, пока слышал стук каблучков сапожек моей милой.

Наконец, заперев дверь квартиры, я проходил на кухню и делал себе кофе. Пальцы у меня тряслись, когда я засыпал в чашку коричневый растворимый порошок, а затем и сахар. Потому что после пары минут удовольствия от горячих губ любимой меня девятым валом накрывала дремучая тоска. Мне казалось: из груди у меня вырезали сердце, которое Ширин увезла с собой.

Умом я понимал: моя девочка направляется на интервью – нет ничего важнее этой поездки; я должен – не брыкаясь – ждать свою милую; Ширин вернется часа через три. Но я ничего не мог поделать со скручивавшей мои нервы в узлы тревогой. Мне представлялось, что моя девочка – маленький пушистый котенок, которого я, открыв дверь квартиры, зачем-то вытолкал в огромный враждебный мир. Я не мог усидеть на стуле, как будто меня подбрасывала невидимая пружина. Меня так и подмывало – не одеваясь, как я есть, в домашних шлепанцах, шортах и футболке, выскочить на улицу и, пока моя милая не ушла далеко от дома, во всю силу легких, громко позвать: «Ширин!.. Ширин!.. Вернись!..»

И я ведь был прав насчет враждебности мира. Как голодное чудовище, оно точит клык на нас обоих, но в первую голову – на мою девочку. Сколько раз на наших с Ширин прогулках, либо просто в магазине, в метро, я замечал косые волчьи взгляды прохожих или попутчиков, бесцеремонно ощупывающие мою любимую. Дело тут было, конечно, в том, что моя милая – нерусская. Я был для моей девочки, как щит. Видя, что тюркскую девушку держит за руку славянский парень, обыватели только колючими взглядами, да змеиным шипением нам в спины и ограничивались. Озабоченные национально-расовой чистотой дураки впадали, похоже, в ступор из-за когнитивного диссонанса. Мол, как так?.. Наш природный русак с волосами цвета соломы гуляет с «басурманкой», «азиаткой», «инородкой»!.. Остановите планету, я сойду.

Но на интервью Ширин поехала одна. Мне оставалось только держать пальцы скрещенными за то, чтобы она без происшествий добралась до офиса потенциального работодателя, а оттуда – домой. У меня неприятно сосало под ложечкой при мысли, что на улице или в городской подземке мою милую может оскорбить горбатая, с бородавкой на кончике носа, с клюкой и в треугольном платочке бабка (вылитая яга), либо выдыхающий запах паленого самогона небритый мужик в шапке-ушанке набекрень. «Это не твоя страна!.. Убирайся в свой Бишкек, сучка!..»

У такой старушенции с бородавкой или у заросшего щетиной алкоголика – жизнь не слишком задалась. Пенсия – с гулькин нос; едва хватает на хлеб, морковь и лекарства. Дети и внуки, вертящиеся в водовороте собственных дел и проблем, забывают звонить даже на рождество. И во всех своих невзгодах скрюченная бабка и красноносый от ежедневной выпивки мужчинка винят не министра финансов, не господина президента, не всю нашу порочную социально-экономическую систему… а мигрантов.

Ну конечно, конечно!.. Как-то некомфортно осознавать, что за твои беды ответственны люди, до которых тебе никогда не дотянуться – вроде президента, министров, генералов. Или, тем паче, признать, что корень зла – в неуловимых и неосязаемых социальных противоречиях. Куда проще назначить козлами отпущения безответных и безобидных мигрантов, на которых легко сорвать ярость. Наорать, например, на водителя в маршрутке, которого зовут Рустам или Саид, за то, что тот медленно едет (и плевать вам при этом, что на шоссе – пробка; а чтобы летать по воздуху у микроавтобуса нет крыльев). Или в переполненном трамвае двинуть сумкой кавказцу, огрызнувшись: «Не стой на проходе, черномазый!». Или, наконец, облаять тюркскую девушку, которая просто едет на собеседование. Оскорбленный мигрант не вступит в спор, не ответит грубостью на грубость, не пожалуется в суд или полицию. Потому что «инородцы» слишком забиты, запуганы и зашуганы. Они с терпением стоиков сносят насмешки и наезды.

Но кстати – о полиции. Думы о ней холодили меня сильнее, чем опасения насчет националистически настроенных обывателей. А ну как какие-нибудь патрульные – или постовые у турникетов в том же метро – прицепятся к Ширин?.. У моей девочки, правда, все в порядке с документами – срок действия визы пока не истек. Но когда лихих жандармов это останавливало?.. Они стригут взятки, как шерсть с овцы, даже с тех «не-граждан», которые и в мыслях не нарушали миграционный режим. Некоторые «инородцы» откупаются от полицаев дорогими сигаретами или выпивкой. Но что-то мне подсказывало: от стройной красивой девушки, которой нет и двадцати лет, полисмены потребуют не денег, не раковых палочек и не алкоголя. И уж точно не документы.

Чувствуя, как в сердце проворачивается ледяной кинжал, я будто вживую видел отвратительные картины. Причмокивая языками, поблескивая влажными глазками, три или четыре жандарма обступили трепещущую, как лань, Ширин. Главный полицай, в зеленых штанах с красными лампасами и в съезжающей на бок фуражке, хрюкает, как кабан, чешет брюхо (такое огромное, что хоть на тачке вези). По лицам похотливых «блюстителей порядка» змеятся мерзкие ухмылки. Подлецы смотрят на все ниже склоняющую голову мою девочку, как голодные коршуны на голубку с перебитыми крыльями.

По праву старшего, «кабан» – поковыряв в ноздре, из которой торчат волоски – первым кладет лапу на мою милую. Пуская слюну, щупает моей любимой грудь, на которой останутся синяки от толстых пальцев ублюдка в погонах. Ручища полицейского начальника скользит вниз и задерживается у Ширин между ног. Моя девочка плачет, а высокопоставленный развратник облизывает жирные губы, млея от сладострастия. Полицаи время от времени разражаются раскатистым смехом, с нетерпением дожидаясь своей очереди облапать мою звездочку.

«Ну-ка, шлюха. Встань на колени!» – как железной клешней стиснув хрупкое плечо Ширин, «кабан» заставляет мою девочку опуститься на землю, а сам – под одобрительный гул и аплодисменты подчиненных – расстегивает командирские штаны, отчего необъятное брюхо подонка раздается еще сильнее.

На этом мои жуткие «видения» обрывались. Я встряхивался, точно пробудившись от кошмарного сна. И, едва удерживая в трясущихся руках чашку, лил себе в глотку кофе. Пока Ширин не было дома – я хлебал кофе, как воду. Не то что б мне так хотелось ароматного напитка с молоком и сахаром, но мне почему-то казалось, что кофе поможет заглушить снедающую меня тревогу.

Да уж. Самая обычная поездка на собеседование превращается для моей девочки в жестокую видеоигру с монстрами и препятствиями – притом милая не геймер, с удобством расположившийся за джойстиком, а главное действующее лицо, бегающее и прыгающее по экрану.

Но, допустим, Ширин доедет до офиса потенциального работодателя, не столкнувшись с националистическим хамством обывателей и не напоровшись на жандармов. Еще неизвестно, какие сюрпризы ждут мою девочку на самом интервью. Собеседования в «Нострадамусе для вас» и, особенно, в «Сочной клубничке» убедили нас: за дверьми офиса какой угодно компании – не важно, занимающей квадратные метры на девятнадцатом этаже шикарного бизнес-центра или жалкую пристройку к многоквартирному дому – можно на всякое наткнуться. Тут уж что вытянешь из цилиндра фокусника: розу или ядовитую змею.

Несостоявшиеся коллеги моей милой могут оказаться просто жуликами, как в «Нострадамусе». Они предложат моей девочке присоединиться к команде и по отработанным схемам облапошивать легковерных людей. Ширин, честная и гордая, ответит: «Нет!». На этом все и кончится. Просто будет потерян день. Правда, время для нас сейчас сверхценный ресурс – утекающий, точно песок сквозь пальцы. Но можно будет утешать себя тем, что день мы потратили на отсеивание явных мошенников, у которых моя милая точно не стала бы работать.

Вариант еще более неприятный. Улыбающаяся рекрутерша пропоет моей девочке: «Поздравляю, вы приняты!..». (На должность курьера, официантки, продавщицы билетов на кассе в кинотеатре). Пообещает: «Мы и продлением визы вашей немедля займемся, и медкнижку вы получите за наш счет, и по трудовому договору вас оформим. Только…». Да, обязательно найдется свисающее, как сопля из носу (простите!), паскудное «только», о котором рекрутерша, вся такая добренькая и предупредительная, «забыла» обмолвиться по телефону. «Только внесите четыре тысячи червонцев залога» или «пять с половиной тысяч на выпуск именного пластикового пропуска».

Найдется немало дураков, которые клюнут на хитрость бесовки-рекрутерши. Но мы-то проходили этот цирковой номер с Анфисой Васильевной и с мадмуазель из «Альфа-беты». Обманщики надеются на то, что не один, так другой из бедолаг, которых на липовом интервью огорошили новостью о залоге, таки развяжет кошелек. Пожалеет силы и время, потраченные на дорогу до офиса мошенников, убедит себя: «Авось, после того, как заплачу, меня и впрямь возьмут на работу». Как говорится: о, святая простота!..

Ширин, конечно, не позволит себя средь бела дня обворовать. Расстроенная, что еще один день сожрали щуки-аферисты, поедет домой. Милая будет так удручена, так удручена, что не раскусила мошенников при телефонном разговоре!.. Надо было в упор спрашивать по телефону: «А залог для оформления трудовых отношений вы, часом, берете?» – и уловить: не замнется ли на секунду собеседник?.. Впрочем, по-настоящему ловкий плут ответит в трубку без запинки: «Нет, залог мы не берем». А когда ты, успокоенный и полный радужных надежд, примчишься на интервью, с честными глазами пояснит: «Да, залогов мы не берем. Но за трудоустройство вы должны уплатить комиссию». Тебе останется только разевать рот, как рыбе на горячем сверкающем песке, и поражаться наглости «работодателя».

Да, искать в расейском столичном мегаполисе работу – это как нырять в зловонное болото. Хочешь или нет, а все равно запачкаешься бледно-зеленой тиной. За дверьми каждого второго офиса – аферист на аферисте сидит и аферистом погоняет.

Но больше всего я боялся, что моя девочка попадет не к мошенникам, а к какому-нибудь похотливому уроду вроде Савелия Саныча. Столкнувшись с аферистом, моя милая развернется и уйдет. Останется только досада, что потратила на жулика целый день. А «духовный брат» директора «Сочной клубнички» оскорбит Ширин. Засыплет грязными намеками на «то самое» – что на толерантном языке офисного планктона называется «предоставлением непосредственному руководителю интим-услуг». Конечно, моя девочка повернется спиной к обидчику и двинется прочь, как и в случае с банальным мошенничеством. Но не досаду будет чувствовать, а унижение. Для порядочной девушки нестерпимо и полминуты стоять перед развратным свином, который раздевает тебя взглядом и уже рисует в своем гнусном воображении, в каких позах тебя «сношать». А еще в вслед милой полетят окрики обманутого в своих надеждах потного жеребца: «Ишь ты!.. Тоже мне, Белоснежка!.. Думаешь, только у тебя есть сиськи?.. Как бы не так!..».

Плохие предчувствия, смутные опасения, целые мрачные картины того, что может стрястись с любимой – то ли беспощадными эриниями, то ли роем смертоносных шершней вились вокруг моей головы. А вернее – не вокруг, а под самой моей черепной крышкой. Так что казалось: полосатые насекомые – каждое толщиной, по меньшей мере, с мизинец – полезут у меня изо рта, ушей и даже из лопнувших глаз.

Я не находил себе места. Книга персидских сказок не помогала отвлечься. Зачем тебе читать про мудрых или деспотичных шахов, про красавиц-пери и могущественных джиннов, если ты и сам живешь, как в сказке?.. Только в сказке недоброй (похлеще, чем у братьев Гримм), где никто не гарантирует хеппи-энда, где зло и уродство сидят на золотых тронах с рубиновыми инкрустациями, а честность и справедливость спущены по мусоропроводу.

Деревья за окном горбили стволы, как бы от жалости ко мне, и тянули скрюченные узловатые ветки к серым небесам, точно молились за меня. Ха!.. А мне какому богу бить земные поклоны, если поп не окунал меня в чан с водой, а мулла не отхватил ножом мою крайнюю плоть?.. Иногда плывущие плотным стадом облака роняли мелкий камфарный снег. Присыпанные белым порошком, черные деревья в окне еще больше походили на костлявых страдальцев. Думалось: это несчастные люди, заколдованные ведьмой, но и в древесном обличии сохранившие всю тоску и боль человеческого сердца.

Я сидел на кухне, пил кофе, бессмысленно листал свои персидские сказки, лишь иногда останавливая взгляд на цветной картинке. Да то и дело обращал глаза к деревьям, которые были немыми свидетелями моих терзаний. Время от времени я поле моего зрения влезал треклятый календарь, превращенный моим воображением в подлинного монстра. Ощерившись, он выкатывал в мою сторону налитый кровью глаз размером с нехилое яблоко и, с вкрадчивыми интонациями змея-искусителя, спрашивал: «Ну что, дружок?.. Не хочешь подсчитать, сколько дней у нас осталось до четырнадцатого февраля?».

Я обхватывал голову руками. Зажмуривался, как от яркого луча прожектора. А с моих дрожащих губ еле слышно слетало:

– Нет. Нет. Нет.

В школе я не очень дружил с математикой. Даже таблица умножения не очень-то отпечаталась в моем мозгу. А сейчас я вовсе готов был проклясть цифры – и арабские, и римские. И заодно вымарать из памяти, что в году триста шестьдесят пять дней и двенадцать месяцев; напрочь выбить из головы, как пыль из старого матраса, названия дней недели, от понедельника до воскресенья.

Потому что я боялся случайно глянуть в календарь и «на автомате» подсчитать, что до роковой даты – четырнадцатого февраля – ровно столько-то дней. Можно даже проверить, загибая пальцы, как изобретающий арифметику троглодит: да, ровно столько.

Люди могут более или менее радоваться жизни – солнцу, птичкам, удачным покупкам со скидкой в супермаркете – потому что не знают, когда умрут. Собственное существование на веселой Земле представляется человеку бесконечным. Во младенческом возрасте беспечного счастливчика занимает только молоко, щедро льющееся из материнского соска; потом – друзья по песочнице и игрушки; в юности – противоположный пол; во взрослом возрасте – работа, работа, работа, не позволяющая думать ни о чем другом; в старости – посиделки у подъезда да внуки. Блаженному дураку просто некогда поразмыслить о конечности своего бытия. Он ложится в гроб, как в постель, как в люльку.

А у нас с Ширин есть нами же намеченная роковая дата. Точно карп, выгребающий плавниками против течения, мы отважились поступить не так, как все. Мы сами выбрали, при каких условиях и когда умереть. Если виза Ширин аннулируется раньше, чем моя милая трудоустроится – моя девочка еще при жизни окажется мертвой. В том смысле, что будет поставлена вне общества, вне закона. Нелегал в славной унитарной Расее – точь-в-точь прокаженный в средневековой Европе или чандал в старой Индии.

Что нам тогда останется?.. Только проявить собственную волю. Своими же руками положить конец веренице наших дней. Если этот жестокий мир нас не принимает, то и мы отказываемся принимать этот мир. Мы жили – вопреки всему любя друг друга. Так же, любя друг друга, мы вместе навсегда закроем глаза.

Смерть должна принести нам избавление. И все-таки, когда я думал о нашем суицидальном плане, во мне просыпался трусливый подвывающий шакал. Волна паники накрывала с головой. Я задыхался. Глупо взмахивал руками, точно ища опору. Мне казалось: вся Вселенная вот-вот рассыплется в труху, как изъеденная червями и термитами гнилая колода. В лицо мне будто веяло ледяным ветром.

Я не мог смириться: почему, почему именно у нас с любимой жизнь должна оборваться на самой утренней заре юности?.. Как будто кто-то войдет к нам в комнату, где завешены все окна и выключит свет, погрузив нас в полную темноту. С колючим холодком в сердце, я воображал: наши остывшие трупы долго – быть может, до конца зимы – пролежат в спальне на той самой кровати, на которой мы столько раз предавались любовным утехам. И лишь очень нескоро душный запах разлагающейся плоти просочится в приквартирный холл, потревожив соседей, которые вызовут муниципальные службы. Полисмены и «службисты» взломают дверь квартиры и найдут двух сухих покойников, соединившихся в последнем объятии. Нас похоронят за государственный счет. Наверное, сожгут в адской печке крематория. А пепел соберут в ячейку с таким-то порядковым номером. Так мы и «упокоимся с миром» – без надгробия, на котором были бы написаны наши имена. Наше захоронение (даже не могила) будет отмечено только рядом холодных цифр порядкового номера.

Когда я отдавался потоку таких мрачных дум, горло мне забивал ком, а руки тряслись так, что я проливал кофе из чашки. Мне хотелось растянуться пластом, бить кулаками по полу и кричать, как бы выплевывая слова: «Я не согласен!.. Не согласен!.. Не согласен!..».

Смерть вызывает протест и отвращение, особенно когда ты молодой и с горячей кровью; разве что древний – еле ковыляющий, опираясь на палочку – старик может мечтать отдохнуть в гробу от болей в коленках, от ломоты в пояснице и от унизительного склероза. Но я не только сам не желал умирать – а в еще большей степени хотел, чтоб не умерла Ширин. Мне дурно делалось при мысли, что плечистые амбалы из городской службы наденут на мою милую полиэтиленовый мешок и, чуть ли не волоком, так что растрепавшиеся косы моей девочки будут подметать пыль, потащат тело моей любимой в микроавтобус, который на своем профессиональном жаргоне называют «труповозкой».

Так не должно быть. Так не должно быть.

А должно быть так: мы с Ширин проживем долгую, полную красок, счастливую жизнь, а все невзгоды пусть обойдут нас стороной. Дай только моей девочке, милостивый боже, найти эту проклятую работу с продлением визы. А все остальное, необходимое для рая в шалаше, мы организуем сами. Нам ведь, в сущности, так мало надо, пресвятой господи.

С одной стороны, меня терзал страх, что до четырнадцатого числа милая не трудоустроится. Тогда разобьются все наши хрупкие, как хрусталь или фарфор, надежды. Но с другой стороны – с упорством монаха, побрившего голову, надевшего желтый халат и отдавшего сердце Будде – я верил, верил, что наша история окажется, все же, счастливой. Так в античной драме, почти под занавес, выскакивает так называемый «бог из машины», который уничтожает несправедливость и приводит героев к радостному финалу.

Что-то во мне говорило пищащим голоском мышонка: такая нежная, похожая на лилию, красавица, как моя Ширин, не может сгинуть в блеске юных лет, да еще от собственной руки. Это было бы нарушением всех мыслимых законов Вселенной. Будь мир устроен по-настоящему без изъяна, долей моей милой было бы утопать в мягкой перине под роскошным, с бахромой, балдахином; потягивать сладкое вино из серебряного кубка, да отрывать и отправлять себе в ротик по голубой ягодке от грозди винограда, красующейся на расписном подносе на столике рядом с кроватью. А я был бы для Ширин страстным любовником и преданным рабом, готовым по одному кивку госпожи броситься хоть в воду, хоть в пламя.

Но на такое мы с моей девочкой даже не претендовали. Нам комфортно и на старенькой, чуть-чуть скрипучей, кровати. Обойдемся без горностаевых мехов и без шкуры леопарда в качестве ковра. Главное, чтобы все утряслось с трудоустройством и с визой моей милой. Тогда-то мы собственными усилиями, как свивают гнездо голуби, построим свое скромное счастье.

Я ведь не раз думал об этом. Ширин получит вожделенную работу – официантки, мойщицы окон, секретарши. Да кого угодно – лишь бы продлить визу. Я тоже не буду дома обрастать мхом: подамся хоть в ночные сторожа, хоть в курьеры. С двумя зарплатами мы почувствуем себя обеспеченными людьми, почти что пресловутым «средним классом». А дальше я докажу комиссии очкастых психиатров в белых одеяниях древнеегипетских жрецов, что я, хоть, может быть, и нуждаюсь в таблетках, но вполне способен нести ответственность за свои поступки. Нет причин лишать меня права распоряжаться собственной квартирой и жениться.