скачать книгу бесплатно
Первым делом нам с Джином требовалась новая репетиционная база. Мы не собирались хранить свое новое оборудование на базе, пока его не сопрут. Мы нашли некое помещение в доме номер 10 на восточной 23-й улице, называвшееся Jams. Сначала снимали помещение на верхнем этаже по часам. Все равно у нас все еще не было аппарата, который нужно было бы там хранить, а носить все время акустические гитары – ну, это не проблема. Вскоре нижнее помещение освободилось для месячной аренды, и мы его сняли.
Окна этого помещения были, опять-таки, защищены стальными листами. Сама комната – большая и пустая. Стены и потолок мы обшили выброшенными картонными коробками из-под яиц, надеясь таким образом усилить звукоизоляцию. Джин туда притащил матрас, на случай если придется ночевать на базе. А еще у нас там была пара шатких стульев. Общая атмосфера слегка навевала клаустрофобию, частично оттого, что мы там проводили очень много времени.
Мы с Джином обсуждали, куда двигаться, и очень скоро выяснили, что оба хотим породить нового зверя – причем такого, у которого и звук, и внешний вид – все едино. Ну, то есть почти во всем полную противоположность группе Wicked Lester. Та группа играла все и не пойми что, а мы хотели сузить стиль. А что касается внешнего вида – то в Wicked Lester могли бы играть любые парни с улицы.
Мы понимали, что нам нужно сформулировать нашу миссию, чтобы придумать адекватное сочетание звучания и имиджа. Я дал Джину послушать концептуальный альбом S.F. Sorrow группы The Pretty Things, а также записи Move и Slade. Изначально я хотел в группе двух барабанщиков, двух басистов и двух гитаристов – чтоб получился такой типа рок-оркестр, в колее Роя Вуда (Move) после того, как он ушел из Electric Light Orchestra и собрал Wizard – то есть построить эдакую большую стену звука. Но при этом мне хотелось, чтоб все было плотно и собранно. Вот как бы я ни любил Led Zeppelin, я понимал, что джем-бэндом (группа, в которой все музыканты импровизируют подолгу. – Прим. пер.) мы никогда не будем. Ну не умеем мы растягивать песенки на 15 минут. Для этого нужен музыкальный «словарь» для продвинутого уровня, а мы им просто не обладали, так что заниматься подобным нам было бы и бесполезно, и скучно.
Бо?льшую часть времени мы с Джином сидели в тех старых деревянных креслах, лицом друг к другу, с акустическими гитарами на ручках. Среди первых песен, над которыми мы работали – «100 000 Years», «Deuce» и «Strutter». Аккорды для «Strutter», кстати, перешли из старой песни Джина «Stanley the Parrot» («Попугай Стэнли»). Хотя оригинальная песня казалось странноватой, аккорды эти мне всегда очень нравились. Мы попробовали переделать их в духе The Rolling Stones.
А слова ко мне пришли как будто сами собой:
She wears her satins like a lady,
She gets her way just like a child.
You take her home and she says, “Maybe baby”.
She takes you down and drives you wild.
(«Она, как леди, носит атлас и требовательна, как дитя. Ты приводишь ее домой, и она говорит: “Может быть, детка”. Она увлекает тебя и сводит с ума».)
Весь глиттер-рок – это стиль одежды. Девочки в этом стиле выглядели фантастически круто. Конечно, я все еще не очень активно общался с людьми – почти все время репетировал или водил такси, а не тусовался в клубах. Бог свидетель, не было у меня девушки в сетчатых колготках или атласе. Но я видел крутых модных женщин в Виллидже, и я видел другие группы и их подружек. То есть пел я о своем идеале. Я воспевал то, к чему сам отношения не имел. Но, блин, тот же Брайан Уилсон вон вообще на серфе ни разу не катался, и ничего.
Я сочинял песни от аккордов, отчасти потому, что мое умение играть риффы оставляло желать лучшего. Поэтому Джин часто дополнял мои песни риффами. Он лучше понимал, как играть отдельные ноты и партии. Например, в песне «Black Diamond» он добавил рифф, который играется как бы за аккордами. А текст «Black Diamond» – еще один пример эдакого романтического представления о жизни в городе. В том смысле что о проститутках я знал примерно столько же, сколько о лилипутах.
Мы с Джином подпитывали друг друга в плане музыки и текстов. Помню, как слова песни «100 000 Years» снизошли на меня на 23-й улице: Прости, что я так долго / сучье время, наверное, без меня. В «Deuce» гитарная фраза, которая открывает песню, а потом повторяется после соло, – моя. Даже если под какой-то конкретной песней не стоят оба наших имени, мы оставили отпечатки пальцев друг у друга в песнях.
Еще мы с Джином одаривали друг друга названиями песен. Я как-то начал писать песню под названием «Christine Sixteen», но Джин ухватился за это название, и именно он придумал эту отличную песню. А «Black Diamond» – это его название, но мое произведение. Между нами никогда не возникало никакой злобы или обиды, потому что мы работали ради общей цели. У нас у каждого были старые песни в законченном виде, их просто надо было отреставрировать, чтобы они вписались в репертуар. Так, «She» – это из загашника Джина. «Firehouse» и «Let Me Know» – из моего.
Мы вместе обдуманно создавали песни так, чтобы они вписались в концепцию группы, а не просто записывали все, что в голову придет. Я был в ударе. Мы же делали то, что каждый из нас по отдельности бы не сделал. И теперь мы заложили фундамент будущего успеха: рок-н-ролльный манифест в виде набора сильных и связанных между собою песен.
Параллельно с нашим музыкальным развитием мы сами изменяли себя под тех, кем нам надо быть.
Я знал, что впервые работаю с человеком, чье ви?дение так же широко, как и мое. Я, конечно, и раньше играл с разными ребятами, которые владели инструментами, но Джин представлял себе весь набор целиком, зная, что твоя музыка и твои музыкальные таланты – только часть для того, чтобы стать заметным музыкантом. Он, как и я, осознавал важность маркетинга себя, но не в том смысле, как это понимают на Мэдисон-авеню, а в том смысле, чтобы нравиться людям, привлекать их, продвигать себя. Успех не придет по чистой случайности, он придет по плану.
С этой целью мы приняли решение… похудеть. Джин стал одеваться помоднее. Мы оба взяли псевдонимы. Джин уже менял имя и фамилию, из Хаима Вейца став Джином Кляйном. Еще одна смена фамилии, с Кляйна на Симмонса, для него проблемы не составляла. Я лично с детства ненавидел, как меня зовут, так родителям и говорил – сменю. Они сказали: вырастешь – сменишь. Разве они могли знать, что я сделаю это почти сразу, как только буду иметь на это право по закону?
Шансы стать рок-звездой по имени Стэнли Айзен представлялись довольно низкими. Ну не звучит это как Роджер Долтри или Элвис Пресли. Звезды – всегда особенные, выше всякого мирского и обыденного. Почему не существует никакого Арчибальда Лича? Потому что Кери Грант звучит лучше. Ринго Старр – лучше, чем Ричард Старки. Дело было не в том, чтобы скрыть, кто я по национальности, просто я б лучше был Полом Маккартни, чем Шломо Гинзбергом. Но дурацкого имени вроде Рок Фери («рок-ярость») совсем не хотелось. Я хотел такое имя, как у тех, кем хотел быть, имя легко узнаваемое и запоминающееся. Вопрос только, какого плана имя? Псевдоним Оззи Осборна вырос из его фамилии. То есть я Айззи Айзен? Неа. А потом меня как ударило: Пол. Удобное имя. Был, понятно, Пол Маккартни, а также Пол Роджерс из Free, группы, которая мне тоже очень нравилась. Я не хотел целиком и полностью отказываться от того, кем я был, так что, когда я придумывал фамилию, то, к счастью, набрел на Долтри, Пресли… Стэнли!
Пол Стэнли.
Я не стал сразу менять имя и фамилию официально – хотел вернуться к ним, когда наша карьера пойдет в гору. В те годы карьеры групп не длились долго, по десять лет никто не выступал, хотя некоторые – The Who, The Rolling Stones – к этому приближались. Я рассчитывал на пять лет.
14
Теперь, когда у нас были песни и идея для имиджа, нам нужна была группа, мы не были Саймоном и Гарфанкелом; мы не были дуэт Everly Brothers; мы не были Джен и Дин. Наши песни были заточены под рок.
Первой целью мы поставили найти себе соло-гитариста. Я никогда не желал играть соло. Честно говоря, не был уверен, что вообще способен на это. Когда я слышал, как кто-то поет, я понимал, что и сам могу спеть похоже. Но я не слышал ни одного гитарного соло, про которое я бы подумал: что-то подобное я могу сыграть. Только если играли очень медленно. Как-то раз я услышал соло Пола Коссофа из группы Free и подумал, что это мог бы разучить, но я совершенно не был скоростным блистательным гитаристом. Да еще и чутье мне подсказывало, что в этой сфере мои труды не окупятся, что я, возможно, достигну только очень посредственного результата вне зависимости от того, сколько времени на это положу.
К счастью, на место соло-гитариста у Джина был идеальный кандидат. К несчастью, идеальный кандидат на эту должность жил на севере штата, а где именно, Джин не знал. И кто именно этот парень – Джин этого тоже не знал. Просто когда он там жил, он с кем-то познакомился, но эта личность – кем бы она ни была – стала нашей первой целью. Так что осенью 1972 года мы поехали автостопом в Катскиллс искать мифического соло-гитариста, который, скорее всего, играл там на танцах в дешевых заведениях. Так мы с поднятыми большими пальцами стояли на обочине Major Deegan Expressway, я – в зеленых ботинках на высоких каблуках, он – в винтажной женской шубе.
Нам пришлось отправиться в дорогу, не имея места, где остановиться. Однажды ночью мы познакомились с людьми из коммуны близ одного городка, и они нас «вписали» к себе. Оказалось, что это сарай, и мы спали в курятнике с курами. Просто наши знакомые оказались собирателями яиц – такая у них была роль в коммуне. Они угостили нас горячей едой, но само здание было такой развалюхой, что мне там и есть не захотелось. Глубокой ночью я проснулся с чувством дикого голода. Пошел на кухню посмотреть, не осталось ли чего в печи. Открыл печь – оттуда выскочила мышь.
А в другой раз нас подобрали какие-то две девчонки на «фольксвагене» – отвезли к себе домой на вершину горы. Минут десять ехали по извивающейся дороге. Дом их выглядел то ли недостроенным, то ли заброшенным. Они предложили нам лечь прямо на пол, где лежали их собаки. Когда мы легли и стали уже засыпать, одна из девушек прошла через комнату совершенно голой. Джин приоткрыл глаза. Я увидел, что он пошел за нею. Я прекрасно знал, что Джин всегда старается трахнуть все, что движется. Он себя таким и видел, в том числе: человеком, одержимым писечкой.
«Ты сейчас к ней подвалишь, – прошептал я в отчаянии, – она обидится и выкинет нас отсюда фиг знает куда, и мы замерзнем нахер на этой горе».
Он вернулся. Но на следующее утро к ней подкатил – успешно. Он мне потом рассказал, что она, оказывается, носила слуховой аппарат, и когда Джин к ней прижимался, то слышал фидбэк.
В другие выходные мы вечером оказались в городе, который уже ложился спать. Мы стояли на пустынной улице, пока не дождались машины. Подняли пальцы. Машина остановилась. Внутри – четыре чернокожих парня, по виду крутые ребята.
– Вам куда? – спросил водитель.
– Кому, нам? Да не, никуда…
Водитель разозлился:
– А чо пальцы подняли? Куда вам?
Мы признались, что в Grossinger’s, курорт в Борщовом поясе. Джин там просто знал кого-то, кто нам интересен.
– Залезай, – прозвучал скорей приказ, чем приглашение.
И вот мы уже катимся по грязной темной дороге, и мне уже страшновато. И тут я вижу, как впереди на обочине останавливается другая машина.
Нас ждут, отлично. Сейчас им подадут двух жидов на шампуре.
Мы остановились. Из той машины вышла группка тоже крутых чернокожих. Перед моим взором пронеслась вся моя жизнь. Но они просто хотели поболтать и выпить по глотку. Когда они вернулись в машину, мы сказали: «Парни, вы ж не обязаны нас везти», на что водитель раздраженно-угрожающе прошипел: «Сказал отвезу – значит отвезу».
И правда довез – до самого Grossinger’s.
Гитариста того мы так и не выследили, но те поездки только подтвердили нашу твердую преданность делу. Ну кто еще, кроме Джина, стал бы так кататься, автостопом, в нашей одежде, без определенного ночлега, ночуя на полу, с грошами в кармане. Нормальные люди уже давно бы просто объявление в газету дали.
В итоге мы так и сделали. Потом. Вообще мы в основном просматривали объявления. Только не гитаристов, а барабанщиков. Решили, что начнем с барабанщика. Нам попалась интересная объява в Rolling Stone, мы позвонили. Задали наш главный вопрос:
– Ты готов ради успеха пойти на все?
– Ну, – ответил парень на том конце провода.
– Платье наденешь?
– Ну.
Мы с ним договорились встретиться на 8-й улице, напротив студии Electric Lady. Оценили, что одет он круто – круче нас. Выглядел чуть старше нас, имен имел штук пять: Джордж Питер Джон Крискуола, трали-вали, короче – Питер Крисс, и нормально. Пошли в пиццерию, взяли по треугольнику пиццы, сидим, едим минут пять молча. Тут Питер и ляпнул:
– А у меня член девять дюймов (почти 23 см. – Прим. пер.).
Я не знал, что ответить.
Передайте, пожалуйста, сыр?
Парень этот от нас сильно отличался. Писать и читать Питер умел плоховато, и мудрецом его не назовешь. Но мы согласились посмотреть его на концерте, который у него как раз намечался в каком-то бруклинском баре. Заведение это называлось King’s Lounge, а двое парней-музыкантов в группе Криса выглядели, как будто они готовят пиццу или заливают «бетонные башмачки», чтоб топить трупы. Питер – совсем другой, и от него исходила уверенность. Была в нем клевость.
Народу много не набилось, но в выступлении Криса меня приятно поразило то, что он играл в этом баре так, как будто работает на стадионе, забитом под завязку. Он был полностью погружен в процесс. После концерта мы попросили его прийти к нам на базу завтра, чтобы попробовать поиграть.
Когда он впервые заиграл с нами на 23-й улице, звучало все не очень хорошо. Питер плохо разбирался в британской музыке. Знал, конечно, The Beatles. Любил Чарли Уоттса из «стоунз». Возможно, из-за того, что сам полагал, что играет как Чарли Уоттс – то есть основы без выпендрежа. А вот всех других барабанщиков – чьи партии он не мог снять – он ненавидел.
А еще Питер не понимал форму песни. Куплет, припев, бридж – ему эти слова ничего не говорили. Если я просил «подхватить на втором куплете» он просто тупо сидел. Ему приходилось запоминать песню от начала до конца, и если мы останавливались, то он терялся полностью. Возможно, именно в результате этого и играл бешено. Вы можете назвать такой подход неортодоксальным, но это не совсем точно, здесь, скорее, просто дело в беспорядке. Его партия менялась от куплета к куплету. Но при всем недостатке цельности он выигрывал за счет витальности, огня. Такой он был, как из лоскутков.
Мы пригласили его на следующую репетицию.
Следующая репетиция прошла гораздо лучше. Опять-таки в его игре проявлялась его личность и реальная любовь к жизни. У некоторых песен, благодаря ему, появилось совершенно другое настроение, не то, которое мы с Джином представляли, сочиняя. Питер просто не умел играть, как те барабанщики, о которых мы думали. Но то, как он играл, все равно соответствовало нашему «проекту» группы. Сейчас, оглядываясь назад, понимаешь, что, безусловно, тот же Джон Бонэм не подошел бы нашему стилю, хотя, если б у нас с Джином был выбор, мы бы точно пошли в том направлении. А тогда Питер оказался прямо самым подходящим. Барабанил он грубо, нагло, понтово.
Питер инстинктивно играл, слегка убегая вперед. Иногда нам приходилось его догонять. В идеальной ситуации барабанщик – это спинка кресла: ты можешь откинуться назад – она тебя подхватит. Это – основа. Но Питер бежал рядом с нами, как будто другой зверь. И все-таки все срослось. Даже в формате трио мы зазвучали многообещающе. Настолько многообещающе, что мы даже решили снова сыграть для Epic – вдруг они продолжат работать с нами в рамках существующего контракта?
К этому моменту мы с Джином наскребли денег на новое оборудование. Я купил две гитары: Gibson Firebird расцветки «табачный санберст» и кастом-модель, которую мне построил на заказ парень по имени Чарли Лебо. С Чарли я познакомился, когда он работал в маленьком магазинчике на втором этаже на 48-й улице. Это вообще был первый магазин, специализирующийся на винтажных гитарах, в который я попал. А «лес-полы» с санберстом с 1950-х, которые хранил Дэн Армстронг, роскошные инструменты, были мне просто не по карману. Но Чарли, который занимался как раз починкой инструментов, начал свое дело – строить гитары. Я купил у него гитару цвета грецкого ореха с двумя вырезами. Стандартом послужил Gibson Firebird. Мне эта модель нравилась потому, что на ней играл в Cream Эрик Клептон. Я отдал ее отцу, чтоб он попросил парней на работе покрасить ее в черный. Получилась не та черная поверхность, какую ожидаешь увидеть на фортепиано или гитаре, но – черная.
Еще мы купили звуковую систему Peavey с двумя большими динамиками и телескопическими стойками, а также микшерный пульт с гигантскими франкенштейновскими кнопками. Нам он требовался для вокала. На нашей базе и в маленьких клубах, в которых, как нам представлялось, предстоит вскорости играть, микрофоны к комбикам не требовались. Комбики сами по себе давали достаточную громкость.
В конце ноября 1972 в доме номер 10 на восточной 23-й улице собрались несколько менеджеров Epic, включая Дона Эллиса, тогдашнего шефа лейбла. Мы представили себя как новую версию группы Wicked Lester. Разумеется, мы сами понимали, что это совершенно новая, другая группа, но новое имя мы в тот момент не придумали. Мы сыграли наши новые песни, из которых потом в общем и составился дебютный альбом группы KISS. Исполняя «Firehouse», я взял пожарное ведро и «выплеснул» на Дона Эллиса конфетти. Он съежился – думал, что там вода.
Epic решил с группой дела больше не иметь. Отказались от всех законных требований, которые еще могли вытекать из контракта с группой Wicked Lester.
А я в любом случае никогда не представлял себе свою группу в формате пауэр-трио, никогда не хотел даже пробовать, чтоб все держалось только на одной моей гитаре. Так мог делать Джими Хендрикс, Пит Тауншенд, Джимми Пейдж. А я не мог. Кроме того, мне хотелось махать рукой и принимать разные позы, а виртуозной акробатикой пусть занимается другой гитарист.
В общем, снова за парту. Точнее – за газетные объявления. Соло-гитарист нам на самом деле был очень нужен.
15
ТРЕБУЕТСЯ БЛЕСТЯЩИЙ ГИТАРИСТ С ЯЙЦАМИ.
Именно такое объявление дали мы в газету Village Voice. А когда в назначенный день, 23 декабря, открыли дверь нашей базы, то увидели толпу соискателей – больше тридцати. Но, правда, стать рок-звездой подразумевало выглядеть как рок-звезда, так что мы установили определенный ценз: никаких лысых голов, бородатых морд, лишнего веса.
Один парень явился в пиджаке а-ля Джавахарлал Неру и с бусами на шее. По-английски он не знал ни слова. С ним пришла жена, которая ему переводила. «Он из Италии», – объяснила она. Другой парень, по имени Боб Калик, оказался действительно отличным музыкантом, но внешность его не соответствовала нашим идеалам. Кастинг напоминал долгое и бесплодное фрик-шоу, но в определенный момент появился парень в разных кроссовках – красном и оранжевом. Примерно моего возраста, но какой-то глуповатый и настороженный. Мы еще разговаривали с Бобом, а этот уже подключил свою гитару и заиграл.
– Эй, чувак, перестань играть, жди своей очереди, – рявкнули мы ему.
Но потом мы и сами подключились к нему, заиграли, и прямо буквально через минуту все преобразилось. Мы вчетвером оказались чем-то во сто крат бо?льшим, чем втроем с любым другим гитаристом. Мы не были какими-то очень хорошими музыкантами, но вместе мы запустили мощную химическую реакцию.
Еще минуту назад мы были одной группой, а через минуту игры с этим парнем, которого звали Эйс Фрейли, мы стали чем-то другим, чем-то совершенно бесспорным.
Вот оно.
Убийственное.
То, что надо.
Обладал Эйс «свэгом», крутизной, чего уж там. Его игра напоминала мне моих любимых Джимми Пейджа и Джеффа Бека. Но сам он был, конечно, чудиком полнейшим. Передвигался как долбанутый, почти не разговаривал. Еще и плечами пожимал как заведенный.
Мы очень быстро поняли, что сделали стопроцентно верный выбор. Однажды в рождественское время мы, после второй репетиции с Эйсом, пригласили Лью Линета, занимавшегося менеджментом группы Wicked Lester, чтобы оценить, насколько мы ему можем быть интересны. Человек он был хороший, но в рок-н-ролле почти совсем не разбирался. Он занимался группой JF Murphy & Salt, иногда выступавшей в Fillmore East, и старым фолкером по имени Оскар Брэнд. То есть Лью, конечно, относился скорее к битникам, чем к рокерам, но согласился прийти на базу послушать группу, которую мы назвали KISS («Поцелуй»). Слава богу, когда я предложил это название, все члены группы его одобрили. Я-то готовился бороться за него, потому что считал, что еще один шаг к успеху – название, всем и всегда понятное, простое и вечное. По-моему, это название несло кучу смыслов: есть же не только страстный поцелуй, но и поцелуй смертельный, например. Его легко узнать. И само слово настолько хорошо знакомо всем вообще, что люди будут реагировать типа: «KISS? А, да, слыхал про них».
Когда пришел Лью, и мы начали играть, он расстроился и грубовато крикнул: «Не сделаете тише – я пошел».
Когда мы сказали, что будем гримироваться, он чуть не взвыл от злости: «А чего б вам не надеть костюмы, как The Raspberries?» The Raspberries действительно носили подходящие друг к другу костюмы. Лью, конечно, идею нашу совсем не понял.
Ну хорошо. Сами будем делать себе концерты. К тому же еще было много над чем работать. Мы хотели быть пауэр-группой с корнями в британском рок-н-ролле, но желали продвинуть это на десять шагов вперед. И мы до сих пор не придумали, как это будет проявляться. Я исписал идеями кучу блокнотов. Я пытался вообразить группу, увидеть ее глазами фэна, и в картинке этой рядом с горой усилителей стояли узнаваемые – как четверка The Beatles – персонажи, чьи образы содраны из фильмов типа «Зорро», «Одинокий рейнджер» и комиксов. Но в тот момент мы, правда, застряли в тренде New York Dolls и прочих местных групп, и выглядели женственными глэм-рокерами в своих сапогах на платформе, красной помаде и густых тенях.
Как только наша четверка сплотилась, мы стали репетировать по семь дней в неделю. Пока другие группы делали себе имя, выступая в Mercedes Arts Center или околачиваясь в Max’s, Канзас-сити, мы скрылись в нашем лофте на 23-й улице и репетировали, репетировали, репетировали. Как люди, музыканты тех групп были гораздо круче нас, гораздо лучше адаптированы в социальном плане и выглядели более подходяще, но никто не работал больше, чем мы. Я иногда даже на маршруте оставлял свою машину на стоянке такси на 23-й улице и Пятой авеню и бежал в наш лофт репетировать.
Сотрудничество с Эйсом Фрейли складывалось совершенно естественно. Нам не пришлось направлять его, как Питера Крисса. Эйс вписался сразу. Порепетировав с ним примерно с месяц, мы приготовились дать дебютный концерт. Мы забукировали три вечера подряд в зале на Куинс-бульваре, который только что сменил название с Popcorn на Coventry. Там вскоре стали выступать многие модные-клевые нью-йоркские команды, в том числе Dolls, Brats, The Dictators, Television и первая группа Джо Рамона Sniper.
Первый из трех концертов мы дали 30 января 1973 года. Утром того дня я поехал на метро в Лонг-Айленд-Сити, промышленную часть Куинса, расположившуюся непосредственно вдоль пролива Ист-Ривер. Там, у Public Service Rentals, я арендовал вэн, поскольку там была самая дешевая аренда грузового транспорта. На вэне я поехал на 23-ю улицу, и мы загрузили в него загрузили наше оборудование с базы.
Эйс появился поздно и сразу отказался что-либо таскать. Ни одного проводка. Когда мы прибыли в клуб, Эйс и там отказался что-либо переносить. Сидел на заднем сидении, пока мы таскали, а в определенный момент вдруг ни с того ни с сего вытащил свой член и сказал: «Это вот без эрекции».
Что?
Я не понимал, отчего это Эйс с Питером помешались на размере своих членов, но со временем заподозрил, что, возможно, через это они себя определяют, то есть для них размер имеет важное значение.
На наш первый концерт пришло меньше десяти человек. Пространство было рассчитано примерно на пятьсот. А мы все равно играли так, чтоб крышу здания сорвало, потому что понимали: мы запомним этот концерт навсегда. И нам было здорово!
Я хочу это помнить всегда.
В следующие два вечера толпа тоже была небольшая. И после каждого концерта мы ехали на 23-ю улицу, чтоб сгрузить аппаратуру на базу. Эйс неизменно сидел позади и бухал. К его личности мы все еще старались привыкнуть. Концерты подтвердили, что с музыкальной точки зрения он – все, что мы искали в гитаристе. Но они же подтвердили то, что он один из самых ленивых людей, хотя нет, он – этот самый самый ленивый человек, который мне когда-либо встречался.
Эти первые концерты мне кое-что прояснили. Я всегда хотел для группы звук большой, мощный, эдакий двухгитарный ледокол. Как у Humble Pie. Его элементы у нас появились. Но нам все равно недоставало веса, солидности, масштаба. И я просто физически чувствовал, как ребята ставят будущее группы на карту – на сцене они вели себя так, как будто мы какая-то мелочь. Эйс на одном из концертов принялся что-то бормотать в микрофон. Питер сказал: «Хочу сказать моим друзьям с Кенерси – спасибо, что пришли!». Они не звучали как музыканты высшей лиги. И это уменьшало тот образ, который я хотел проецировать. Восприятие было реальностью. Я осознавал, что три парня на сцене в Куинсе совершенно не имеют представления о том, как общаться с аудиторией. Хотите быть мелочевкой? Ну, покричите Тони и Гвидо. Хотите быть звездами? Тогда ведите себя так, чтоб было понятно, что вы – большие и успешные, вне зависимости от того, сколько человек перед вами. Общайтесь с аудиторией так, как будто вы уже в Мэдисон-сквер-гарден.
Я твердо решил, что лидером на сцене буду только я. Говорить буду только я. Когда все болтают – это хаос.
И хотя я никогда еще этого не делал, я знал, что могу. Просто знал. Инструкция у меня уже была: Стив Марриотт. Одна из причин, почему я любил группу Humble Pie – это как раз Стив Марриотт, вокалист, фронтмен, который всегда как будто не просто пел, а вел церковную службу. Он никогда не разговаривал со сцены – заводил публику пением и призывами. И так доводил народ в зале до экстаза. Скажи аллилуйя! Вот и я хотел делать точно так. Народ, кричи аллилуйя! Я хотел, чтоб KISS были церковью. Вот так! Церковь рок-н-ролла. Благословите меня!
Странное желание – для еврея-то.
И еще более странное для застенчивого парня. Но я был абсолютно уверен в том, что на сцене создам некое существо, которое и схватит аудиторию за вымя. Вот, наверное, почему у меня выработался такой странный акцент – между условно-британским произношением и говором проповедника с Юга. Так я хотел сойти за некую экзотику, а не мальчика из Куинса. Этот вот сценический характер скрывал неловкого ребенка с уродливым ухом и несчастливой семьей.
На него, на того, другого, на этот новый образ я спроецирую все свои желания. Я буду ярким и самоуверенным. Притягательным и желанным. Именно тем парнем, с которым все захотят подружиться. Ну а те, кто в прошлом плохо со мною обращался или отверг мою дружбу? Да они локти кусать будут.
Но в действительности я буду Волшебником страны Оз: странный коротышка, управляющий гигантским персонажем.
16
В то время большинство групп нашего города брали за образец The New York Dolls. Я, конечно, ранее слышал о них, но до того момента на концерте их не бывал. Однажды мартовским вечером 1973 года мы с Джином пошли на них, выступавших в танцевальном зале какого-то отеля под названием Diplomat, эдакого грязноватого заведения с проститутками и наркоманами.
Действительно, The New York Dolls были тогда королями рок-сцены Нью-Йорка, и прибыли они по-модному припозднившись. Непростительное опоздание, на самом деле. Выглядели потрясающе. На сцене они – друзья, братство, химия высшего сорта. Качество игры не на такой высоте, правда.
А выглядели все же изумительно совершенно. У всех талии – как мои запястья. Мы с Джином рядом с ними как полузащитники. Мы переглянулись: оба поняли, что по внешнему виду музыкантов KISS не отличишь от пожарных-трансвеститов, или типа того. Да, такие мы никуда не годимся. Не победим мы Dolls в их игре. Забудем о том, чтоб стать лучшими Dolls, нам надо стать лучшими KISS. Нам надо было победить в игре, игравшейся по нашим правилам. Поэтому после того концерта мы решили скинуть все наши разноцветные тряпки и облачиться в зловещее черное.
Я посещал пару бутиков, просто разглядывая там новейшие рок-н-ролльные наряды, особенно шмотки, которые в Лондоне сейчас нарасхват. Однажды мне глянулись штаны в Jumpin’ Jack Flash, которые нашему новому стилю подошли бы идеально, но стоили они 35 баксов. Для меня в то время очень большие деньги. Так что я решил купить ткань и сам такое пошить. Швейной машинкой я до того никогда не пользовался, но я распорол мои любимые джинсовые клеша и их использовал как лекало. Мама все твердила, что-де молнию вшить не сумеешь.
Я все сумею.
