скачать книгу бесплатно
«Ага, хотят, – согласился я. – Но я-то буду».
Помимо группы Post War Baby Boom у меня в жизни ничего больше не было, только гитара, стереосистема, и все чаще и чаще – концерты. Я завидовал ребятам, у которых есть друзья, есть круг общения, тусовки по выходным – у меня ничего этого не было. Я не умел к кому-то примыкать. Так что на концерты ходил один. Это удовлетворяло.
В 1968 году я сходил на Джими Хендрикса в маленький зал в Hunter College в Верхнем Ист-Сайде на Манхэттене. Я сходил на The Who, The Yardbirds и Traffic. Слушал живьем Отиса Реддинга и Соломона Берка. Второй раз сходил на Хендрикса. Почти каждые выходные в Fillmore East или в Village Theater проходили концерты нескольких групп с билетами по три-четыре доллара. То есть я купался в музыке каждые выходные.
Британским группам присущ был какой-то такой развратный шик: вот у них и прически крутые, и шмотки из бархата и атласа, и цепляет в них не только музыкальный стиль, но и внешний вид, и сами их личности. У каждого музыканта – свой образ, свое «я», они дополняли друг друга так, что у группы тоже получался свой законченный образ. А еще они источали сексуальность, которой американские группы в то время совершенно не обладали.
Я, конечно, видел и кучу американских групп, Jefferson Airplane, Grateful Dead, Moby Grape, Quicksilver Messenger Service и им подобных. Большинство музыкантов выглядели как бродяги, которые только что вылезли из койки. Мне лично не нравилось смотреть на какого-то толстого мужика с хвостиками. Когда я видел группу с бородатым музыкантом, я думал: а что в этой рок-группе делает Зигмунд Фрейд?
Мне кажется, все их световое шоу было сделано для того, чтобы люди смотрели на все это переливающееся разноцветное масло, а не на группку неказистых дядек, одетых так, как будто только что на улице попрошайничали. Вообще, большинство американских групп похожи были на коммуну, а меня это совсем не впечатляло. А если к их внешнему виду прибавить то, как они звучали, то вообще неудивительно, что народ на их концертах закидывался кислотой.
Я, кстати, сразу понял, что кислота – не моя тема. На концертах я много раз видел, как народ, закинувшись, отчебучивает черт-те что. Видел, что совершил с собой один парень из моего района. Я сообразил, что я сразу вытащу билет в один конец. Лучше уж себя контролировать. Слишком многое меня жрало и запутывало, плюс я наблюдал, что наркотики сделали с сестрой, так что твердо верил в то, что потеря контроля из-за наркотиков поведет меня вниз по очень и очень скверной дорожке.
Британские группы стали для меня как бы частью шаблона того, что я собирался делать дальше. И шаблон этот в том году и чуть позже все дополнялся и дополнялся. Я сходил на Humble Pie, Slade и Grand Funk Railroad, которые создавали прям церковную атмосферу, а с аудиторией устанавливали просто-таки религиозную связь. Фронтмены вроде Стива Мерриотта из Humble Pie – они своей пастве проповедуют благую весть рок-н-ролла.
Верую!
Поскольку музыка кипела в моей крови, мне, разумеется, нужны были деньги на билеты, гитарные струны и импортные английские журналы вроде Melody Maker, New Music Express и Sounds, которые я покупал в специальных киосках, доехав до Гринвич-Виллидж на метро и автобусе. Но найти подработки было трудно. Поэтому, когда кузен моей матери, владевший бензоколонкой Sinclair рядом с Пелисейдс-Парквей, предложил мне у него поработать, я сразу же согласился. Первое, что я сделал, – купил у него немного убитый Rambler, чтоб ездить после школы на работу. Ездить мне приходилось из Гарлема, где располагалась наша Школа искусств, через мост Джорджа Вашингтона в ньюйоркский Оранжбург, где и располагалась бензоколонка. Там я отрабатывал смену и ехал домой в Куинс. И так несколько раз в неделю.
Работа была тяжелой, отчасти из-за того, сколько надо было до нее ездить, но еще и потому, что я не знал о машинах абсолютно ничего. И был самым неловким и нерукастым. В один из первых дней на работе водитель одной машины велел мне «проверить масло». Я открыл капот, вытащил показатель уровня – это я умел, даже понимал, сколько масла.
«Кварту израсходовали», – сказал я.
– Окей, – сказал он. – Давай, долей кварту.
– Легко, – говорю. И пошел доливать.
Через несколько минут водитель меня окликнул:
– Эй, парень, чего так долго-то?
А я просто воронку поставил в дырку от уровня, и капал туда. Просто не знал, что масло заливается в другое место. Но, несмотря на такие вот первые трудности, некоторое время я считал это хорошей работой. У нас там даже была одна привлекательная работница, чей форменный комбинезон расстегивался с той же скоростью, что и мой.
Потом в один уик-энд одна местная газета – пять центов за экземпляр – поместила рекламу с купоном на бензин на один доллар. Читатель мог предъявить этот купон на станции и получить бензина на бакс. Потом управляющие бензоколонкой отправляли купон в Sinclair и получали доллар обратно. Так вот, кузен моей мамочки велел мне купить столько экземпляров газеты, сколько смогу, и привезти их к нему на бензоколонку в арендованном «пикапе» и вырезать все купоны. Дядя собирался получить из офиса Sinclair’s эти самые доллары, никого на эти купоны не заправив. Мне он обещал возместить стоимость всех этих пятицентовых газет и отрезать кусок от тех денег, что он получит от компании за купоны. Газеты я привозил машинами, и дядя сделал на этом несколько тысяч долларов, но не возместил мне ни стоимость газет, ни долю от того, что он получил от компании. Родственник меня просто надул. Так что я ушел.
После этого я устроился на работу в Charles and Company, высококлассный продуктовый магазин. Там продавали всякую гурманскую снедь: холодную нарезку, сыры, а также консервы, филиалы магазина были разбросаны по всему Нью-Йорку. Мне приходилось прятать мои волосы под парик. Парик сильно жал, голова болела, но, поскольку я работал за прилавком, готовя сэндвичи и накладывая в банки салаты и спреды, носить я его должен был обязательно.
Однажды в магазин явился менеджер районной сети, который после того, как решил там свои бизнес-вопросы, подошел ко мне и сказал: «Знаешь, когда-нибудь ты сможешь дорасти до менеджера одного из наших магазинов». Наверное, он считал это мотивирующей речью, но на меня она произвела ровно противоположное действие. Я понимал, что мое место не здесь. Господи, где угодно, но только не здесь.
Осенью 1968 года, вскоре после того, как я пошел в предпоследний класс школы, я узнал, что мое место и не в группе Post War Baby Boom. Ну, они, по крайней мере, так думали. Джон Раэл и другие участники группы поступили в колледж – в основном в Bard и SUNY New Paltz – на севере штата, но не на краю ж земли! Я решил, что мы будем играть на каникулах и, может быть, я смогу к ним приезжать на выходные. Они же спланировали по-другому. Они не сказали мне, что больше я не в группе, – я это понял, когда в один из уик-эндов они приехали домой с каким-то парнем, который и стал гитаристом.
В колледже они продолжали играть, а этот новый парень просто тусовался с ними. Я это воспринял болезненно, особенно потому, что мне они ничего не сказали. Я рассмотрел ситуацию с разных сторон и задумался о том, что мне делать.
Вырасту как гитарист.
Но столь же важно: буду дальше писать песни.
Да нет, не все, главное: используй по максимуму то, что у тебя есть. Не надо ждать какую-нибудь очередную группу.
Ну, вот не будет у меня группы – и что? У меня есть песни, я пишу все больше. К тому моменту я обзавелся катушечным магнитофоном, на который их записывал. В моем случае первой рождалась музыка, мелодия, потом я заполнял остальное, включая текст.
Может быть, мои песни станут записывать другие люди?
Некоторые журналы, которые я покупал, например, Hit Parader и Song Hits, печатали тексты песен. А внизу страницы указывались авторы и паблишер, издательство.
Так, если я автор песен и мне нужно их кому-то сбывать – а группы у меня нет – то мне, наверное, нужен контракт с издательством.
Я был таким одиночкой, что самостоятельная карьера в музыке казалась мне идеальным решением. Так что внушительную часть моего предпоследнего учебного года я провел, обзванивая издательства с целью договорить о встрече, чтобы показать свой материал. Лучше всего я запомнил Brill Building, потому что это место я считал легендарным. Пришел туда с гитарой, в офисе сел напротив того человека, который согласился пообщаться со мной, и ему, совершенному незнакомцу, спел и сыграл свои песни.
Такая выяснилась странность: группе я показывал песни с большой осторожностью, колеблясь, а вот незнакомым пою и играю спокойно. Но, хотя некоторые из тех людей, с кем на встречи я ходил, отнеслись ко мне хорошо, ободряли, никто не подписал со мной контракт.
Мне предстояло еще многому научиться в плане мастерства.
8
Я тусовался в магазине Middle Earth, том самом, с приспособлениями для наркоты, и частенько навещал супружескую пару, жившую в доме рядом. Мы тусили, чесали языками, я поигрывал на своей акустике. В том же доме жил их знакомый, который тоже играл на гитаре. Иногда я к нему приходил, и мы джемовали. Заранее я никогда не звонил – просто заявлялся, и все.
Я иногда покуривал трубочку, и, в общем-то, казалось забавным сидеть на полу, раздумывая обо всяких смехотворных вещах, вдруг превращаясь в гения, который философствует о жизни на других планетах или коре деревьев. Но дело это непродуктивное, и я решил, что если я хочу писать песни, то не должен тратить время только «дуя» и поедая сэндвичи. У меня все еще была цель.
Тем не менее общение со старшими для меня стало отдушиной. С ними я не чувствовал того же невроза, что с ровесниками. И тут я сам делал свой выбор, а не соглашался с тем, что я вижу этих взрослых в школе каждый день. Примерно в то же время я познакомился с женщиной по имени Сэнди, жившей по соседству. Она была замужем за парнем по имени Стивен, растила троих детей, ей было примерно 25 лет. Я стал тусоваться с ней и ее мужем, ну как с той парой из Middle Earth, проводя с ними много времени… Здорово, что не надо было все время сидеть дома.
Однажды, когда я разговаривал с Сэнди наедине, она вдруг сказала:
– Мне надо тебе кое-что сообщить.
Окей…
– Стивен ушел от меня.
– Ужас! – сказал я и сжал ее в объятиях. И вот мы на софе в обнимку. А потом… она ведет меня в спальню.
Ой, что тут происходит?
Да это ж сказка!
Сексуальная техника у меня была на нуле, но Сэнди явно оценила мой энтузиазм: я оказался прямо отбойным молотком. Или пистолетом любви («Love Gun» – хит группы KISS 1977 года. – Прим. пер.). В том возрасте для меня снять штаны – уже было возбуждением. Если кто-то рядом есть – это приятный бонус. Вплоть до того момента, когда я переспал с Сэнди, секс казался чем-то неизведанным. Но после все изменилось радикально. Мне повезло: Стивен не передумал, ушел от нее, так что я стал заваливаться к Сэнди все чаще и чаще. Ее дверь, которая находилась всего в нескольких шагах от моей, отныне стала входом в парк сексуальных развлечений с неведомой мне ранее захватывающей гонкой.
Рандеву наши проходили довольно поздно – ждали, когда дети уснут. Однажды я звоню от Сэнди домой, говорю маме, что снова буду поздно.
– Стэн, – сказала мама. – Скажи честно: что происходит?
– Мам, у нее тут куча всяких проблем.
Моя мама знала, что эта пара разошлась, и, кажется, подозревала о нашей связи, но на самом деле правду знать не хотела.
Как только я понял, что как юноша очень привлекаю взрослых женщин, моя ситуация изменилась радикально. Единственное, что отец мне говорил про секс, это то, что если от меня кто-нибудь забеременеет, то я буду сам по себе. Мне вдалбливали, что секс – это нечто нечистое и вообще извращенское. Но, братцы, как же я его хотел! А когда получил – братцы, мне так понравилось. И теперь, когда я занимался сексом с такими женщинами, мне не надо было касаться всякого личного, внутреннего, от чего никуда не деться, когда «разводишь» на секс ровесницу. С таким я не справлялся. Не вариант. Интим в моем тогдашнем представлении – некий захват, вторжение за психологическую крепостную стену, которую я выстроил вокруг себя. Я не хотел, чтобы ко мне лезли в душу. Я не хотел близости ни с кем. Но с взрослыми женщинами, как я быстро понял, ты просто наслаждаешься самим актом и сразу уходишь.
Сделал дело – слезай с тела.
Их это устраивало точно так же, как и меня. Так распахнулись шлюзы.
А вскоре другая женщина из нашего района увидела на улице меня с гитарой, и спросила, не знаю ли я кого-нибудь, кто дал бы ее сыну уроки гитары. Кстати, она была разведенной. Ну, говорю, я могу научить его. И вот свой тридцать девятый день рождения она провела в постели со мной. Мне было семнадцать.
Мои инстинкты и гормоны стали постоянно приводить меня в подобные ситуации. Отныне я имел доступ к чему-то волшебному, но без того, чтобы снимать свою защиту и ввязываться в какие-то многозначительные отношения или настоящий интим любого вида. Мне вообще не приходилось беспокоиться о том, что кто-то хочет от меня какой-то большей эмоциональной вовлеченности.
Я не видел никаких правил. Никогда не думал, насколько этично такое мое поведение. Если со мной хочет спать чья-то жена – эй, это ж здорово, потому что она сама этого хочет. Тот факт, что часто есть кто-то третий, для меня не значил ничего. Это их дело, сейчас или позже. Если женщина предлагает себя – мне этого достаточно.
Муж из той супружеской пары, которая владела магазином Middle Earth, запал на одну девушку, которая часто захаживала в магазин. Однажды на вечеринке в квартире этой самой пары муж начал подкатывать к этой девушке. Мне кажется, пара эта и так уже шла к открытым отношениям, но именно этой ночью жена явно расстроилась, что ее муж уединился с другой. Так что я оказался в другой спальне с его женой и немецкой овчаркой, которая заинтересовалась мною, как и жена.
Эй, а ведь это все взрослые.
Девушку заводить я не хотел. Отношений я не хотел, они пугали. При том что то, чего я страстно желал, я получал безо всяких эмоций и привязанности. А если кому-то подобные ситуации кажутся пугающими – в конце концов, был же реальный шанс, что чей-то муж захочет мне отрезать яйца, как тот тип моему отцу, или даже убить меня, – то мне это вообще казалось идеальным.
Я никому не доверял. По-прежнему существовал в моем маленьком закрытом мирке. Но теперь одной из движущих сил для меня стал секс. Не важно, с кем и где. Помню, без приглашения пришел на вечеринку в соседний дом. Просто взял и вошел. А там в одной спальне устроили гардероб – гости свои пальто побросали на кровать. Ну и я вскоре туда затащил какую-то бабу, и там ее тырил на этих по?льтах. Люди заходили куртку забрать – и офигевали, что мы там чикаемся. Но мне плевать было. Границы приемлемого для меня попросту не существовали. Там, где недавно я был наедине только с моей музыкой, поселился еще и секс. Секс! Во мне просто зверь проснулся.
В другой раз у нас дома осталась ночевать подруга сестры. Я залез в ее койку. Она меня оттуда вытолкнула. На следующий день сестра донесла об этом мамочке. Мне это показалось забавным. То, что родителей взбесило такое мое поведение, – приятный бонус. Мне это стало нравиться еще больше.
Музыку я тоже теперь видел по-другому. В августе 1969 года я пошел на Led Zeppelin в Corona Park в районе Куинс, и на этом концерте, где было меньше двух тысяч человек, сексуальность того, что делают цеппелины, ощущалась просто физически. Сам концерт проходил в павильоне «Штат Нью-Йорк», выстроенном в 1964 году к Всемирной выставке. Это такое странное сооружение – наполовину открытое, на полу мозаичное изображение карты штата, крыша – из разноцветного плексигласа, рядом – летающая тарелка на колоннах. Звучание гитары Джимми Пейджа поразило меня так же сильно, как в детстве Бетховен. Пейдж показался не просто отличным гитаристом, но – визионером, который сочинял и составлял разные фрагменты в звуковое совершенство. Led Zeppelin взяли уже известную музыкальную форму – рок на блюзовой основе – и превратили ее в нечто новое, совершенно свое.
Роберт Плант пел как сирена – я и не подозревал, что так вообще возможно! Я уже слушал живьем Терри Рейда и Стива Марриотта – в определенном плане предшественников Планта – но Плант точно был лучше, мощней, притягательней, совершенней. Он просто создал стиль, которого ранее не существовало. И при всех его исключительных вокальных данных он не был просто певцом. Роберт Плант был воплощением рок-божества. Никто так не выглядел. Он был таким создающимся архетипом. Помню, потом я пошел на The Who, и увидел, что фронтмен Роджер Долтри сменил свою пышную прическу – отрастил кудрявые локоны. Ага, подумал я, хочешь на Планта быть похожим. Все хотели внешне походить на Планта и петь как Плант.
На той летней сцене все происходившее изумляло. Тот концерт – мое переживание, самое близкое к религиозному.
На концерт мы пошли с Дэвидом Аном, с которым мы продолжали общаться время от времени, и по окончании я его просто попросил: «Давай не будем говорить об этом. Не будем о концерте – ведь что бы мы ни сказали, это просто все обесценит».
Я никогда, вообще никогда в жизни не увижу и не услышу подобного совершенства.
Я понимал, что для меня музыка – все еще спасение и главное решение проблемы глубокой внутренней неуверенности. Я хотел реального подтверждения, которое я чувствовал, играя перед публикой. Хотя Post War Baby Boom не зарабатывали ни пенса, мы давали концерты в местах вроде Beehive; а мне самому нравилось петь свои песни под гитару менеджерам паблишинговых компаний. Так что я снова начал поигрывать с Мэттом Раэлом, младшим братом Джона из Post War Baby Boom. Несколько лет назад мы с Мэттом очень много играли вместе, и теперь снова врубили наши черные фендеровские комбики, и принялись экспериментировать. Иногда к нам присоединялся барабанщик Нил Тиман. Часто мы выворачивали все ручки усилителей до конца – тембры, громкость – и создавали тройную стену шума.
Нам удалось сделать себе несколько концертов в одном хипповском месте в Бруклине под названием «Bank». В самом здании располагался «штаб» некой коммуны, члены которой там же и жили – на нескольких этажах заброшенного банковского здания. На одном этаже пол усыпали сеном – там дети катались на осликах. Мы играли на другом этаже, наваливая стену шума – гитары наши скрежетали жутко. Мэтт даже не стоял лицом к аудитории на большинстве концертов.
Здорово было снова начать играть, но эта группа явно не имела для меня будущего, а мысли о будущем больше и больше глодали меня по мере приближения выпускного. Я уже в выпускном классе, надо думать о дальнейших шагах. Давление, которое я испытывал, не имело отношения к деньгам как таковым. Меня беспокоило то, что другие создавали задел для обеспеченного будущего. Они планировали поступить в колледж и получить профессию. А я – нет.
Насколько я верил в себя – настолько же не было никакой гарантии того, что я сделаю карьеру в музыке. В нашем районе дети шли по стопам родителей, становились врачами или юристами. А у меня, отчаянно желающего стать рок-божеством, волосы уже отросли до лопаток. Я понимал, что статистика тут совсем не в мою пользу. Много ночей я провел с тревожной мыслью: что же, черт возьми, я делаю? Неважно, насколько ты уверен в себе, все равно время от времени возникает тень сомнений. Вера в себя ставится под вопрос – даже если она не исчезает.
Лежу в постели, думаю. У меня есть план. Ну, типа плана. Скорее цель, чем план, если серьезно. Я стремлюсь к определенной цели, я работаю над этим, иногда, правда, просто ставлю на карту все. Но на этом пути нет никаких пунктов, где надо отмечаться, это же не то же самое, что учиться на оптометриста.
А что, если? Что, если у меня ничего не получится?
Вот такие страхи приходили ко мне ночью.
В конце концов я придумал план на крайний случай: буду работать на телефонную компанию. Тогда это была хорошо оплачиваемая работа, профсоюз, бонусы. Вот если я смогу устроиться мастером установки телефонов – а объявления об этой вакансии появлялись регулярно – я буду работать на себя, в стороне от людей, от любых боссов. Я буду ездить такой на микроавтобусе и устанавливать телефоны. Сам по себе.
9
У нас с Мэттом на репетициях стали возникать споры. Я считал, что мы просто месим фигню всякую, а не творим и не движемся вперед. Также я полагал, что во время концерта ему лучше стоять лицом к аудитории, а не к своему усилителю. Кризис случился на очередной репетиции, когда мы с Нилом попросили Мэтта немного убавить громкость усилителя.
«Сделай тише!» – заорали мы.
«Нет!» – заорал Мэтт, продолжая играть на полной громкости.
Так что мы с Нилом решили, что хватит. Вышли на улицу, и группа распалась. Я и Мэтт – мы остались друзьями – даже как-то работали вместе в такси, но, мне кажется, что когда он перестал с нами играть, то это принесло ему какое-то облегчение.
Я, конечно, хотел играть и дальше, и поскольку в паблишинговых компаниях меня заворачивали, я решил, что группа – верное решение. Нил, тогда работавший на полставки в студии звукозаписи, узнал от одного своего друга, что есть такой парень – Стив Коронел, который играет на соло-гитаре. Мы связались с этим Стивом, встретились, поиграли каверы, несколько моих песен и стали договариваться о концертах.
У нас с Мэттом в группе басиста не было никогда, а Стив хотел, чтоб он был. «Знаю тут одного парня», – заявил он.
Этого парня звали Джин Кляйн, подростками они со Стивом играли в группе The Long Island Sounds. Джин, по словам Стива, живет где-то в пригороде. И он старше меня на несколько лет, колледж закончил уже. Мне лично было все равно, живет ли этот Джин в округе Салливан или в Статен-Айленде, – если будет возможность создать настоящую группу, то я обеими руками за.
Однажды я пришел в квартиру Стива в Вашингтон-Хайтс – я жил в детстве неподалеку. Комната Стива была выкрашена в черный. И в комнате этой сидел крупный жирноватый парень. «Стэн, – сказал Стив, – это Джин Кляйн».
Джин носил длинные волосы и бороду на двойном подбородке. У него явно был серьезный лишний вес. Я сам был довольно упитанным тогда, но этот парень казался прямо немереным. Он носил комбинезон, сандалии, и в таком виде напоминал персонажа недавно запустившегося тв-канала с музыкой кантри Hee Haw.
Джин сразу дал понять, что в музыкальном плане мы ему не ровня. Он сыграл нам пару песен, которые мне показались глуповатыми. Потом мне предложил спеть мое. Я исполнил некую вещичку под названием «Sunday Driver», которую позже переименовал в «Let Me Know». Его явно поразило, что на белом свете кто-то еще, помимо Джона Леннона, Пола Маккартни и Джина Кляйна, умеет писать песни. Момент прозрения: вот еще один незнаменитый парень, который на самом деле может написать песню. Это его ошеломило. Он пробормотал: «Хмммм».
Меня немного разозлило то, что он считал, что с его уровня можно судить меня, как будто только его одобрение и имело смысл. Особенно из-за того, что я остался не очень высокого мнения о его песнях, сам факт, что он надменно и снисходительно оценивает меня, вообще – анекдот. Он ясно дал понять, что он судит с более высокой колокольни, но мне это очень не понравилось. Джин, разумеется, ничего не знал про мое ухо – оно ж было прикрыто волосами – но я уже был запрограммирован ненавидеть, когда меня разглядывают и судят. Я был уверен, что это, мягко говоря, не очень хорошее дело, так что с парнем этим работать я не рвался.
В другой вечер мы со Стивом и басистом по имени Марти Коэн играли бесплатный концерт в кофешопе Forlini’s Third Phase, на углу Бродвея и 111-й улицы. Помещение обшито пенопластом. Мы играли через гору усилителей наши песен и несколько каверов, включая «Mississippi Queen» группы Mountain. Публика купилась. Джин тоже пришел на этот концерт – Стив одолжил у него кое-что из аппаратуры – и явно получил приятное впечатление.
После этого я в какой-то момент позвонил по объявлению «Ищем гитариста» в альтернативном еженедельнике Village Voice. Я позвонил человеку по имени Брук Острандер, который дал это объявление, – он был клавишником группы, искавшей соло-гитариста, как оказалось, а не ритм-гитариста вроде меня. На этом все и закончилось.
Но вскоре после мне позвонил Джин и спросил, не могу ли я подъехать в Нью-Джерси и сыграть для демокассеты, которую он со своей группой пытается закончить. Предлагал приехать на день-два. Я согласился. По иронии судьбы группа эта играла дома у клавишника Брука Острандера, и именно для этой группы Брук искал гитариста через объявление. Брук был аж учителем музыки в школе. Джин, кстати, тоже хвастался какой-то своей беловоротничковой работой, за которую платили пять долларов в час – это по тем временам состояние. Дома у них стоял некий аппарат для записи на кассеты, аппарат не студийного уровня, но мы проработали весь день. К концу вечера мы с Бруком покурили травки через большой кальян в форме рыбки. Я вообще отключился, и поскольку рабочий день уже окончился, мы слушали Pink Floyd и Jethro Tull, и тут я понял, что мне негде ночевать.
«Пошли в спальню», – сказал Брук.
Оооо…
Одна из самых долгих моих прогулок. Я не знал, что делать. Но открылись двери спальни, и я увидел там две кровати.
Уф! Слава тебе, господи!
Так вот, работая с Джином, я понял, что у нас много общего. Его семья выжила в Холокосте. Сам он был умным и серьезным. Хотя они с Бруком работал в Нью-Джерси, жил он всего минутах в пятнадцати от меня в Куинсе. Еще оказалось, что в колледже на севере штата у него была группа, и они дали довольно много концертов. То есть он мог много чего предложить. Он хорошо пел и хорошо играл на басу. Песни умел писать. И, что, наверное, самое важное – Джин был сконцентрирован.
К тому моменту я понял одну вещь: талант, как и все остальное – это точка старта. Имеет значение только то, что ты с ним сделал. Я прекрасно понимал, что я не самый талантливый гитарист, певец или автор песен, но я все это умел, и у меня было законченное представление о том, что делать, чтобы добиться успеха, и в представление это включалась работа, работа и еще раз работа.
Джин писал много очень странных песен. Может быть потому, что он родился в другой стране? Я не знал. Но вот одна песня у него называлась «Стэнли-попугай», а другая – «Мой дядя – это плот». А одна так вообще: «Моя мать – самая красивая женщина на земле».
Ну, знаете, странновато это как-то.
И тем не менее чем больше мы играли, тем лучше получалось. Наши с Джином музыкальные вкусы совпадали, и голоса наши отлично сочетались. Я решил с ним работать. Я теперь видел гораздо более крупную картинку, и, несмотря на некоторые особенности характера Джина – у него, единственного ребенка в семье, не очень было развито чувство командного игрока, мы оба были достаточно умны для того, чтобы придумать, как выехать на амбициях. И, в конце концов, убивать дракона легче с помощником.
По мере того как мы репетировали вместе, к нам пришел Стив Коронел – так мы понемногу стали превращаться в настоящую группу.
10
В июне 1970-го я получил аттестат Средней школы музыки и искусства. По оценкам ниже меня располагалась всего пара десятков человек, а учеников в классе было очень много. Вообще-то меня приятно удивил сам факт, что я получил диплом, учитывая, что я почти все время прогуливал.
Окончание школы – не благословение в чистом виде. Радостно, что школа позади, но я до жути боялся армии. Война во Вьетнаме шла полным ходом, и менее всего мне хотелось бы туда попасть. Вьетнам мне был «нужен» так же, как кислота.
