Тайна старого морга

Главная медсестра говорила ровно и спокойно, но слова ее ранили гораздо глубже, чем выкрики сестры Камфот. Розамунда попыталась ответить, но, открыв рот, поняла, что у нее нет слов, чтобы выразить свое потрясение. Главная сестра удовлетворенно кивнула.

– Оставьте выигрыш у меня, я запру деньги в сейфе, а утром, когда закончится ваша смена, вы сможете забрать свои девяносто фунтов. – Начальница сделала ударение на слове «девяносто», чтобы Розамунда не сомневалась – она выполнит свою угрозу.

Розамунда щелчком открыла бумажник, бросила пачку банкнот на стол главной сестры и пулей выскочила из кабинета. Будь она в состоянии хлопнуть за собой дверью – она бы хлопнула, но налетевший теплый ветер сделал это за нее, сотрясая весь офис своей силой.

Опустившись в кресло, главная медсестра уставилась на свои записи, на ключ в руке и на аккуратную стопку неоплаченных счетов на столе. Маленький кабинет вновь содрогнулся, когда следующий порыв ветра ударил по тонким дощатым стенам. Вспышка молнии на мгновение осветила небо за окном без штор, за ней последовал сильнейший раскат грома, и наконец хлынул ливень. Главная сестра откинулась на спинку потертого кожаного кресла и кивнула своим мыслям. По крайней мере, дождь на какое-то время избавит ее от посетителей.

Глава 6

У обитателя отдельного бокса в первой военной палате тоже выдался трудный вечер. Он уже некоторое время пытался сесть за письмо, которое следовало бы написать давно, но, хоть убей, не мог заставить себя взяться за перо. В предыдущие вечера это ему тоже не удавалось. Возможно, сегодня его сбивала яростная дробь дождя по железной крыше и ступеням крыльца, но он боялся, что такая неспособность выразить себя на бумаге – симптом более глубокого недомогания. Возможно, это от тоски по дому.

«Моя дражайшая Трой», – начал он вновь.

Взглянул на страницу, зачеркнул эти три слова и взял чистый лист бумаги.

«Дорогая Трой!»

Покачав головой, положил перед собой третий лист и попытался еще раз:

«Моя дорогая!»

И опять запнулся.

– Ты полный болван, Аллейн! – прошептал он сам себе, осознавая, что всего в нескольких футах от него палата, полная людей. Лишь тонкая перегородка отделяет ее от маленького бокса, предоставленного ему в качестве «штаба операции». – Трой далеко не дура, – продолжал он. – Она прекрасно понимает, что с твоей работой многое вообще нельзя рассказывать – это помимо того, что ты затрудняешься сказать лично, не говоря уж о бумаге. Бог знает, когда письмо вообще дойдет до нее. Просто напиши эти слова, тупой идиот!

Он не мог. Мешал то ли непрекращающийся дождь, убивающий всякую возможность сосредоточиться, то ли ощущение присутствия нескольких десятков человек за тонкой стенкой – мало кто из них спал, всех терзали свои заботы, все тосковали по своим близким. Аллейн понял, что ничего не получится.

Он отошел от маленького столика, служившего конторкой, и потянулся. Затем взял трубку и раскурил, на мгновение зажав спичку в длинных тонких пальцах. При свете спички и прикрученной настольной лампы инспектор увидел свое отражение в окне – высокий мужчина с приподнятой бровью, который тут же нахмурился. Он почесал нос, вздохнул и приоткрыл окно пошире, смещая отражение в сторону и впуская аромат мокрых роз, которыми была усыпана вся больница. Розы хотя бы радовались дождю. Впрочем, по большому счету, радовался и сам Аллейн: из-за невыносимой жары он отвратительно спал на прошлой неделе, а секретность его задания в Маунт-Сигер подразумевала, что сидеть в закрытом боксе в ожидании указаний от начальства придется почти все время с тех пор, как он прибыл сюда под покровом темноты неделю назад.

Причина его приезда была известна здесь только троим: самому Аллейну, председателю больничного правления – старому надежному другу самого главного человека в новозеландской полиции, – и единственному контактному лицу в больнице. Главная сестра, похоже, купилась на историю о том, что Аллейн – английский кузен председателя, писатель, собирающий местный фольклор, отрезанный от дома войной и страдающий от редкого нервного расстройства, которому подвержены только самые современные люди искусства, да и то лишь те, которые имеют независимый постоянный доход. Ей было сказано, что ему необходим отдых и покой, – их он и получил, в той мере, в которой позволяло присутствие под боком солдат из первой военной палаты. Он провел здесь всю прошлую неделю, прислушиваясь к разговорам за перегородкой, отмечая движение снаружи через боковое окно и окошко поменьше, которое выходило на крыльцо и позволяло наблюдать за двором, а также изучая заметки и наблюдения, переданные ему доверенным человеком. Пока не наблюдалось никакого развития ситуации, о котором стоило бы доложить начальству; да и Трой, в общем-то, писать было не о чем.

Аллейн взглянул на дорожный будильник на столике – почти четверть одиннадцатого. Бормотание и приглушенный хохот солдат за стенкой скоро стихнут. Он вновь сел за стол, взял чистый лист бумаги и попробовал еще раз:

«Дорогой Фокс!

Как ты уже, вероятно, догадался, мой проницательный друг, я благополучно прибыл в Новую Зеландию. И приступил к работе в Окленде, где меня весьма тепло встретили сотрудники полиции этого прекрасного города. Думаю, ты поймешь, если я признаюсь, что обрадовался, вскоре оказавшись вдали от их чрезмерного энтузиазма: когда дело раскрыли (более подробно об этом в другой раз), меня почти сразу же перевели из вышеуказанного города в совершенно другую часть этой удивительной страны. Разумеется, я не могу разглашать, куда именно, но достаточно сказать, что, если бы мне дали возможность хорошенько осмотреться, я вернулся бы к вам с историями о великолепных пейзажах и грандиозных ландшафтах. Местные, естественно, обеспокоены обстановкой за океаном. Надо признать, в Лондоне мы привыкли думать, что этим землям на краю света ничто не угрожает, но, хотя их города и не затронуты войной, люди – совсем другое дело. Великое множество сыновей отправились исполнять свой долг перед королем и Родиной, и слишком многие не вернулись. А состояние возвратившихся зачастую совсем не то, в котором они уходили. В обществе царит некая смесь тревоги за «дом», как многие до сих пор называют Англию, понятной озабоченности судьбой местных молодых мужчин и ощутимого страха, что Япония с каждым днем подбирается все ближе.

Должен сказать, похоже, их опасения верны: как выяснилось, мое начальство придерживается той же точки зрения, и не без оснований. Поэтому мне придется проторчать здесь еще какое-то время. Остается надеяться, что Трой проявит такое же понимание, как и наш милейший Скотленд-Ярд.

Помимо личных переживаний из-за столь долгой оторванности от дома, признаюсь, мысль встретить еще одно Рождество в разгар лета кажется мне довольно абсурдной, какие бы необыкновенные пейзажи меня здесь ни окружали. Боюсь, мне никогда не свыкнуться с образом старого доброго святого Ника в белом крикетном костюме. Но такие уж настали времена, братец Лис: вся планета сошла с ума.

Не буду подробно описывать нынешнюю обитель, скажу лишь, что благодаря своим легендарным навыкам быстро определил, что как минимум двое солдат крутят с сотрудницами романы – которые, в общем-то, протекают не слишком гладко. Я также отметил известную степень скуки и недовольства со стороны крепких парней, очутившихся в палате вместо привычной казармы. У здешней главной сестры весьма современный подход к выздоравливающим: им предоставляются широкие возможности бродить по территории, играть в карты и настольные игры, читать сколько угодно – здесь неплохая библиотека. Она утверждает, что таким образом, не думая о травмах и болезнях, они восстановятся гораздо быстрее, чем при обычном постельном режиме.

Вполне возможно, что она права: в конце концов, эти парни очень молоды, а юные головы легко переносят удары судьбы. Многие из них добровольцы, которые сразу же записались в армию, – фанатичные и готовые принять худшее из всего, что может обрушить на них Гитлер. Самым юным из них пришлось ускоренно взрослеть – несомненно, они повидали многие ужасы сродни тем, которые мы с тобой никогда не сможем забыть. Товарищеские узы между ними крепки настолько, насколько это возможно. Однако здесь, в тылу, они ведут себя так, словно самая большая их проблема – это чрезмерно строгий режим, чересчур высокая стоимость пинты пива или слишком строптивая подружка. Будто все, что они пережили, было всего лишь сном. Что за несгибаемое существо – человек, а, Фокс?

Итак, я заканчиваю свое послание тем, с чего начал, не имея права сообщить тебе ни свое точное местоположение, ни причину, по которой я здесь, ни то, перед кем я отчитываюсь. Надеюсь, к тому времени, когда ты его получишь, зимние ночи станут короче, а вечера – длиннее. В каком бы мире мы ни оказались, когда эта война наконец завершится, я не сомневаюсь, что длинная рука закона потребуется всегда и мы всегда будем при деле».

Поставив подпись, Аллейн аккуратным почерком вывел адрес на конверте. Раз уж он не способен начать то письмо, которое давно пора написать, то, по крайней мере, чертовски хорошо поработал над этим.

Взглянув на будильник в третий раз за час, Аллейн отметил, что время бежит не быстрее, чем вчера вечером или позавчера, и достал папку с заметками из портфеля с кодовым замком. Нашел страницы, которые заставили его задуматься, когда он впервые получил материалы, и перечитал их еще раз.

В начале сентября местные службы, контролирующие радиоэфир, перехватили искаженное сообщение. Сперва показалось, что оно не зашифровано – просто отправлено в пустоту, возможно, юным радиолюбителем, в надежде, что кто-нибудь откликнется. Только когда сообщение было перехвачено во второй раз, а затем и в третий – каждый раз на другой частоте, – об этом по цепочке доложили начальству. Когда информация дошла до контрразведки, там быстро связали время отправления сообщений с краткими появлениями японской подводной лодки близ восточного побережья. Вражеская субмарина была замечена дважды – в первый раз с достоверным подтверждением, во второй с меньшей уверенностью, но когда стало ясно, что наблюдения совпадают с отправкой второго и третьего сообщений, даже неподтвержденное появление лодки восприняли всерьез. С этого момента потребовалось совсем немного времени, чтобы разгадать шифр. Сама информация в сообщениях не имела большого значения, поскольку там говорилось о присутствии военных в больнице Маунт-Сигер, что не являлось военной тайной, а подводная лодка уже скрылась среди волн. Однако сочетание сообщений и двух наблюдений высокопоставленные лица в Веллингтоне сочли достаточно серьезным основанием, чтобы отправить инспектора Аллейна в Маунт-Сигер – собирать всю возможную информацию как от местных жителей, так и от пациентов.

И Аллейн, и его начальство вполне понимали, что, возможно, ищут ветра в поле: подводную лодку не видели уже более пяти недель, никаких закодированных сообщений больше не перехватывали, а то место, где засел инспектор, – простая сельская больница с набором армейских офисов, и, помимо вечных человеческих драм, к которым склонна любая группа людей, докладывать пока было не о чем. До вчерашнего дня – когда доверенное лицо Аллейна в больнице доставило последнюю опечатанную папку.

Перехватили новое сообщение, закодированное по-другому. Не все удалось расшифровать, но теперь предполагалось, что речь идет о серии координат, которые должны передать под утро в ночь летнего солнцестояния. Не было ни информации о том, к чему могут относиться эти координаты, ни четкого представления о возможном получателе сообщений, как и прежде, но из-за обозначенного времени Аллейн весь вчерашний день и большую часть прошлого вечера провел в состоянии боевой готовности, а когда наступила ночь летнего солнцестояния, он ни на шаг не приблизился к пониманию, кого или что он ищет. Все это чрезвычайно обескураживало.

– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам[3]… – пробормотал Аллейн себе под нос. Конец фразы утонул в оглушительном раскате грома с одновременной вспышкой молнии, осветившей двор за окном, а затем ливень хлынул еще сильнее. Грохот по крыше стал совсем невыносимым. Аллейн счел, что сейчас не способен к рациональному мышлению, и забрался в постель. Если уж приходится изображать больного, то нужно достоверно играть роль. Заснуть при таком шуме не получится, но он хотя бы сможет полежать и почитать.

Через двадцать минут старший детектив-инспектор Родерик Аллейн из Скотленд-Ярда радостно бродил по окаянной вересковой пустоши вместе с королем Лиром, а ветер, дождь и гром снаружи создавали замечательную убаюкивающую атмосферу.

Глава 7

В отдельном боксе третьей гражданской палаты тем временем разыгрывалась другая драма, которая подходила к своему финалу. Молодой Сидни Браун достаточно взял себя в руки, чтобы вернуться к постели деда, и маленькая дежурная медсестра благоразумно удалилась, предоставив им должное уединение.

Сорок пять минут спустя, когда сестра Камфот пришла проведать Сидни, она обнаружила его вцепившимся в подушку, прижатую к груди, – молодой человек в ужасе смотрел на неподвижного старика, уже остывающего в своей постели. Отец О’Салливан тихо молился рядом, а дежурная медсестра молча ожидала распоряжений сестры Камфот. Сидни старательно силился не показать отвращения от того, что впервые в жизни сидит рядом с мертвым телом, но ему это не удавалось.

Доктор Хьюз хорошо знал, что у медсестер свое понимание, как действовать в таких случаях, поэтому тоже молча ждал, пока пожилая сестра заговорит. По истечении минуты молчания, количество секунд в которой за долгие годы было выверено сестрой Камфот до совершенства, та начала распоряжаться, не пытаясь понизить голос или смягчить свой обычный резкий тон:

– Доктор Хьюз, подождите здесь, я возьму необходимые документы и скоро вернусь к вам. Заодно по пути в регистратуру загляну к главной сестре и сообщу о случившемся.

Доктор Хьюз вызвался лично сходить за документами, но его опередил отец О’Салливан, вскочивший с жесткого деревянного стула у изголовья:

– Зачем же отвлекаться, я сам предупрежу главную сестру. У вас полно дел. Я зайду к ней прямо сейчас.

Он вышел из тесной одноместной палаты, прежде чем сестра Камфот успела возразить, что для нее более привычно сообщать такого рода вести и викарию лучше остаться со скорбящим внуком. Ее следующие слова, обращенные к Сидни, были еще более резкими – под стать ее хмурому взгляду:

– Мистер Браун, если вы не против пойти с дежурной медсестрой, она найдет вам место, где вы сможете отдохнуть до утра.

– Что? Отдохнуть? Нет-нет, спасибо, сестра, я не могу оставаться… – Он покачал головой. – Я имею в виду – мне нужно идти, у меня дела.

Голос Сидни Брауна звучал так, словно он в любой момент мог броситься бежать, и сестра Камфот немедленно это пресекла:

– Боюсь, ничего не получится, мистер Браун. Следующий рейс автобуса только в шесть часов утра, да и то если позволит состояние дороги. Честно говоря, я очень удивлюсь, если кто-нибудь сможет завтра покинуть Маунт-Сигер. Бури вроде сегодняшней имеют дурную привычку вызывать сильные наводнения, когда пользоваться мостом слишком опасно. Это будет не первый раз, когда мы останемся отрезанными рекой, и я уверена, что не последний. Сестра, вы проводите мистера Брауна?

Потрясенный Сидни на нетвердых ногах поднялся со стула, теребя воротничок и манжеты, словно собирался вступить в спор. Но, увидев решимость в глазах сестры Камфот, последовал за дежурной, шаркая ногами по гладкому полу и продолжая обнимать подушку – словно ребенок плюшевого мишку.

Сестра Камфот хмуро смотрела ему вслед:

– Глупый парень, не понимает, что ему хотят сделать как лучше.

Доктора Хьюза давно уже не удивляла бесцеремонность сестры Камфот. На нее можно было положиться в любой ситуации – там, где сам он мямлил бы или уговаривал, она справлялась без лишней осторожности и дипломатии. В который раз он отметил, что такой подход на самом деле гораздо действеннее.

Маленькая медсестра, которая казалась такой же неопытной по отношению к смерти, как и Сидни Браун, приняв поручение, стала воплощением деловитости – как, несомненно, и рассчитывала сестра Камфот, в то время как отец О’Салливан удалился с нехарактерным для него видом подчеркнутого благочестия. Собственно, он гораздо больше напоминал себя обычного – человека, которого Розамунда Фаркуарсон однажды едко, но метко описала как «банковского клерка, каким-то образом оказавшегося в сутане священника и вынужденного читать проповеди».

Когда все разошлись, сестра Камфот повернулась к доктору Хьюзу:

– Я пришлю Уилла Келли прибрать тело и отвезти в морг. Нечего тянуть – в такой жаре оно долго не пролежит. – Она бесшумно развернулась и вышла.

Оставшись наедине с мертвецом, доктор Хьюз вздрогнул и повернулся к койке спиной. За последние два года он видел слишком много смертей, и теперь даже умерший от естественных причин старик его беспокоил. Доктор попытался выровнять дыхание, сжав кулаки, чтобы унять дрожь в руках, но это было бесполезно: вид мертвого человека вернул его в разгар битвы, в зловоние войны, к окровавленным и покалеченным парням, взывающим о помощи. Эти крики наполняли его сны, перемежаясь с ужасной тишиной смерти – тишиной, которая будила его всякий раз, когда он пытался заснуть. Доктор почти потерял сознание, у него сильно закружилась голова, и, вновь повернувшись к кровати, он схватился за поручень в изножье, чтобы не упасть. Он заставил себя открыть глаза. Вот он, в комнате старика. Да, здесь труп. Да, этот человек умер, но он был стар. С ним не случилось ничего ужасного, его жизнь не оборвалась в расцвете сил.

Стоя лицом к комнате, он огляделся по сторонам, цепляясь взглядом за облупившуюся краску на оконной раме, за ведро, в которое падали крупные капли дождя. Он знал, что новозеландцам приходится нелегко: отправка такого количества здоровых молодых мужчин сильно подорвала тыловое хозяйство. Еще только вступив в должность, он без задней мысли заметил, что театр военных действий находится далеко от этих мест, на что главная сестра отреагировала незамедлительно:

– Здесь, в Новой Зеландии, нам хватает всего, чтобы позаботиться о себе, и мы благодарны за это. Но нам больно, когда наши парни уходят, а мы провожаем лучших. То же самое мы чувствовали во время Первой мировой. Каждый может напрягать все силы еще долго, прежде чем сломается.

Доктор Хьюз отдавал себе отчет, что целое поколение мужчин, не вернувшихся с прошлой войны, и нынешняя потеря сильных молодых людей сказались на духе нации, а также на ее экономике. Он сам испытывал проблемы с деньгами и понимал, насколько изнурительной может быть необходимость считать каждый пенни. Он вырос в самой обыкновенной семье и все время, пока учился в медицинском институте, жил на стипендию.

Тем не менее денежные затруднения выглядели пустяком по сравнению с кошмарами, которые теперь мучили его регулярно. Он брал ночные смены в попытках избежать снов, но они бывали еще более страшными, когда приходили при свете дня, а единственного человека, которому он доверился, эти кошмары напугали едва ли не сильнее, чем его самого. Когда Люк попытался объяснить Саре, почему он боится спать, опасаясь того, что может увидеть, он заметил беспокойство, даже шок в ее глазах, сбивчиво рассказывая о ходячих раненых в своих снах. Слова, которые она в конце концов произнесла, должны были его утешить, она пыталась понять, но он не сомневался, что сказал слишком много. Он испугался, что теперь она сочтет его трусом, и в результате вовсе закрылся от нее. Люк понимал, что она, вероятно, расстроена тем, что он ее избегает. Сара – милая девушка, заслуживающая кого-то лучшего, чем он, и следовало бы сказать ей об этом. Он застонал про себя, слишком хорошо зная, что снаружи жизнь некоторых людей может казаться благополучной, но внутри у них царят смятение и расстройство.

Взять, к примеру, молодого Сидни Брауна. Всего двадцать один год, он вот-вот унаследует ферму своего деда – всю до последнего гвоздя. И что-то не выглядит от этого счастливым. Похоже, его не слишком-то расстроило бы, если бы все хозяйство перешло к посторонним людям.

– Дело в том, что я не горю желанием быть фермером, вот какая штука, – пояснил Сидни шепотом поверх кровати старика, когда Люк зашел проведать мистера Брауна. – Я хочу стать инженером, чтобы в моей жизни происходило хоть что-то интересное. Я вообще никогда не хотел иметь ферму и не собираюсь торчать здесь в глуши. Продам ее как можно быстрее и уеду.

Эти размышления Люка о непредсказуемости судьбы наконец были прерваны долгожданным появлением Уилла Келли, ночного дежурного санитара. В «Бридж-отеле» Келли славился способностью поглощать бесчисленные галлоны лимонного пива шанди, своего любимого напитка, без всякого видимого эффекта. Но стоило добавить туда хоть капельку виски, рома или бренди – Келли не отличался привередливостью, – он в мгновение ока напивался как сапожник и становился в два раза глупее.

– А, молодой доктор, вы тут собственной персоной? Вам тоже доброго вечера.

Келли с грохотом ввалился в отдельный бокс и затормозил шумным, но эффективным способом – с размаху подкатив свою древнюю тележку вплотную к койке. Он тут же принялся за работу, откинув покрывало со старого мистера Брауна и расправляя мешок, куда собирался поместить покойного. Работая, он тихо напевал:

– «Отец твой спит на дне морском, кораллом стали кости в нем…» – Прервавшись, Келли взглянул на ошеломленное лицо Люка: – Да вы не волнуйтесь. Вы не виноваты в смерти этого старика. Всему причиной время. Вы ничего не смогли бы сделать, чтобы его спасти, не терзайте себя.

– Я понимаю это, конечно, понимаю. Просто пришло его время. Тут был его внук, старик хотел увидеться с Сидни, – сообщил доктор. – Просто мы все думали, что ради парня он уцепится за жизнь.

– Что ж, так бывает с умирающими: цепляются, когда ждешь, что они уйдут, и отбрасывают тапки, когда должны цепляться. Никогда не знаешь наверняка. Хитрые они, эти умирающие. Парню еще повезло находиться здесь, когда его дед отошел к праотцам. Чаще всего родственники околачиваются возле койки часами или днями, ожидая последних слов, последнего вздоха. А как только выходят выпить чашечку чая – вот оно, пожалуйста, человек покидает этот бренный мир. Я думаю, они предпочитают уходить в одиночестве. Да, так что этот Сидни еще везунчик. Ладно, старина, давай-ка займемся тобой. – Келли вернулся к трупу и стал запихивать его в мешок.

Люк нахмурился и отступил на несколько шагов, стремясь поскорее избавиться от этого зрелища.

– Мне пора идти, главная медсестра подготовила все документы, надо их подписать.

– Со смертью и налогами всегда так. Приходишь к ним в офис, они суют тебе бумаги и говорят: подписывай! Всегда хотят, чтобы у смерти было имя, а твое имя ничуть не хуже любого другого, когда ты ставишь внизу свои завитушки.

На этом Уилл Келли наконец закончил борьбу с телом старого мистера Брауна, застегнул мешок, перекатил упакованный труп на тележку и вытолкал из комнаты. Люк слышал, как он катит ее по двору в направлении морга, притаившегося поодаль от ряда палат, и горланит песню:

– «Два перла там, где взор сиял, он не исчез и не пропал, но пышно, чудно превращен в сокровища морские он…»[4]

Приходилось признать, что у Келли бархатный баритон и интересный репертуар.

Выходя из отдельного бокса, Люк выключил верхний свет, отметив, каким особенно пустым кажется помещение после того, как отсюда убрали мертвеца, – будто смерть присутствует здесь сама по себе. Доктор сделал глубокий вдох и заставил себя вернуться к реальности. Он больше не в полевом госпитале, его не окружают жара, грязь и мухи! Он здесь, в Маунт-Сигер. Когда ужасные образы исчезли из его сознания, он взглянул через двор на транспортный отдел. Там горел приглушенный свет. Очень хорошо. Он подпишет бумаги старого мистера Брауна, а затем отправится к Саре и поговорит с ней.

Он еще раз глубоко вздохнул, расправил плечи и пересек двор.

Глава 8

Мистер Глоссоп, неловко ворочаясь на койке в приемной, наконец решил, что с него хватит. Сейчас ему следовало бы уже быть дома, в своем уютном маленьком коттедже, и слушать дробь дождя за окном – яблони и большой грецкий орех в саду наслаждаются живительной влагой, впереди крепкий ночной сон с осознанием, что работа выполнена и выполнена хорошо. Но нет, не сегодня. Он чувствовал: что-то не так. Не только из-за дождя, и не из-за жары, по-прежнему сильной, несмотря на потоки воды с неба. Он желал убедиться, что деньги в сохранности. Если потребуется, он перетащит эту чертову раскладушку, чтобы спать рядом с сейфом. Никто не сможет сказать, что Джонти Глоссоп недобросовестно относится к своим обязанностям.

Он не участвовал в прошлой войне, поскольку был слишком молод, и, хотя теперь формально еще не слишком состарился, его отправили домой, когда он заявился с документами записываться в армию, – сказали, что ему нужно привести себя в форму. Возмутительно – он в расцвете лет, а они утверждают, что он не годится для службы! Это задевало даже сейчас, но Джонти не из тех, кто таит обиду. Он нашел высокооплачиваемую работу, погрузился в нее с головой и доказал, что может выполнять ее хорошо, несмотря на все проблемы с фургоном, еженедельную спешку, чтобы успеть объехать всех, и постоянные задержки в одном из пунктов назначения, – как будто другим не нужны деньги! Что ж, завтра он постарается выдать оставшуюся зарплату и, без сомнения, падет замертво от трудов.