banner banner banner
Прыжок
Прыжок
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Прыжок

скачать книгу бесплатно


– Какого еще нового жанра? – деловито спросила Плутова с какой-то ехидной насмешкой в голосе. Но Лузов не собирался сдаваться.

– Романа-рефлексии. Такого еще не было в литературе, – Роман Борисович осекся, – по край мере, в нашей, отечественной литературе. Это нечто вроде философской новеллы, но разница в том, что весь мир здесь показан сквозь призму восприятия единственного человека – главного героя, все его чувства, страхи, переживания предстают как на ладони, гипертрофируются, теряют свою натуральность. Потому что так нездорово воспринимает их персонаж…

Лузов даже перестал заикаться, настолько был увлечен. Он поднял глаза и посмотрел на Мари. В ее взгляде он прочел одобрение, и это несказанно его подбодрило.

– Что ж, идея действительно интересная, – тем же важным тоном проговорила Светлана Родионовна и сделала глоток вина. – Однако мне кажется, нашим читателям все эти новшества не нужны. Такие штучки прошли бы у Достоевского, но сейчас народ не так уж увлечен чтением, как в 19 веке, вы понимаете, о чем я, Роман Борисович? – и Плутова впилась в него всеми своими четырьмя глазами, как будто пытаясь высосать из него ответ. Лузов молча кивнул.

– Но, может быть, вы прочтете хотя бы главу? – вдруг вступила в бой Вера. Лузова прямо перекосило. – Поверьте, эта вещь вас приятно удивит! Как удивила меня когда-то.

Плутова смерила ее холодным оценивающим взглядом.

– Милая, я несказанно рада, что вы тянетесь к искусству и любите читать произведения своих друзей, но вы ведь все-таки не литературовед, чтобы разбираться во всех жанровых тонкостях…

– Так ведь читатели тоже не сплошь литературоведы, а обычные люди… – смущенно произнесла Вера, но надменное выражение лица Светланы Родионовны не позволило ей закончить, и она совсем замкнулась в себе. Лузов сидел, сжав пальцы и стиснув зубы, он был почти вне себя от всего, что ему пришлось здесь услышать.

Ужин был закончен. Из всех присутствующих действительно ела одна Светлана Родионовна. Плешивый мужичок, который, как оказалось, был личным помощником Плутовой, за весь вечер проглотил только один маринованный помидор да выпил бокалов шесть вина. Лицо его порядком раскраснелось, жирные черные брови расслабленно опустились ближе к глазам-бусинкам и почти закрыли их своей тенью. Маше кусок в горло не лез. Она сидела по левую руку от Светланы Родионовны и нервно елозила на стуле. Ей хотелось заступиться за друга, но в то же время она прекрасно понимала, что Плутова, хотя и выражалась подчас слишком грубо и высокомерно, отчасти была права. Она работала в издательстве почти полжизни, огромная редакция – плод ее усилий. Под закат своих лет она, возможно, немного выжила из ума, но расчетливое, коммерческое чутье ее не подводило. Агафонова видела, с какими злыми глазами сидел за столом Лузов, ей хотелось, чтобы его мучения скорее закончились, но она была бессильна среди этих литературных гигантов.

Наконец, протерев салфеткой уголок губ, Плутова призналась:

– На самом деле я ознакомилась с вашей работой, Роман Борисович, – Лузов так и подскочил на месте, испуганно уставившись на Светлану Родионовну. – И не могу не похвалить ваш язык. Дорогой мой, он просто превосходный! Но…

Это многозначительное и презрительное «но» как будто обухом ударило Лузова по голове. Он даже пропустил похвалу своего языка мимо ушей. Нижняя губа его чуть дрогнула, но он сохранял невозмутимость.

– Но мне думается, – продолжила Плутова, – Что сама идея и ее выражение слишком уж тенденциозны. Вы говорите, что мир крутится вокруг мыслей и великих переживаний главного героя, а я, тем не менее, не вижу здесь никаких мыслей, кроме ваших собственных. Не поймите меня неправильно, мой дорогой друг, – сказав это, она как-то странно подмигнула Полонину, который сидел, насупившись, в другом конце стола. – Конечно, все творчество должно быть выражением самого автора и его творческого кредо, и все-таки… я вижу слишком много автора и не вижу героя.

Лузову показалось, что он всем своим атрофировавшимся телом врос в мягкую обивку кресла, холодные пальцы его скрючились под столом. Вера нервно и громко дышала, и он в который раз пожалел, что притащил ее с собой. Ему хотелось испариться, исчезнуть в воздухе, будто его тут никогда и не было. Но он продолжал сидеть и вежливо слушать все замечания присутствующих, лишь периодически встречаясь воспаленным взглядом с бегающими глазами Мари. Вдруг Плутова вздумала нанести ему коронный удар и с концами потопить корабль его уверенности. Она достала из портфеля несколько листов и пустила их по столу. Присутствующие, один за другим, пробегались по распечаткам. Кто-то едко усмехался, кто-то безмолвно поднимал брови или выпячивал губы.

– Это отрывок из произведения господина Лузова, – надменно-торжественно продекламировала Плутова, ноздри ее победоносно раздулись от резкого выдоха. Роман Борисович, весь бледный и обледеневший, следил за реакцией авторов и работников издательства. Вера ласково положила руку ему на колено, но он резко дернулся в сторону и нахмурился.

– Что ж, это действительно ново, – вдруг отозвался из небытия Полонин. – Очень даже свежо, в духе времени. Он может двигать современную литературу вперед, только бы внести некоторые стилистические поправки…

И тут Плутова беспардонно подняла ладонь вверх, прося его замолчать.

– Вы действительно так считаете? – спросила она, хитро прищуриваясь и заглядывая в его мрачные глаза. Полонин быстро отвел взгляд и замешкался.

– Ну, я бы сказал, что это как минимум интересно…

Холодного Лузова вдруг обдало жаром. Он понял, что все, кто сидел с ним за одним столом, не только в тайне презирали Плутову, но и по-заячьи боялись ее. И следом за жаром, словно таз с ледяной водой, обрушилось на него осознание, что сама Светлана Родионовна прекрасно это знает. Не в силах вынести ни секунды этой публичной пытки, он с грохотом вскочил из-за стола и выбежал из приемного кабинета редакции. Вера, тихо извинившись, тут же бросилась вслед за ним. Она нагнала его в холле и схватила за руку.

– Вера, хватит таскаться за мной! – вдруг закричал он, и испуганная девушка отшатнулась назад. Никогда прежде Лузов не повышал на нее голоса.

– Ты ведь сам позвал меня. Не нужно вести себя так, – принялась втолковывать она, будто общаясь с маленьким ребенком. – Эти люди могут помочь тебе в твоем деле, так что будь добр уважать их хотя бы ради судьбы твоего романа.

Глаза Лузова злобно сверкнули и быстро потухли, однако Вере удалось заметить, как в одну секунду изменилось его лицо.

– Как бы сильно я ни любил свою книгу, даже ради нее я не стану поддерживать их абсурдные, тупые разговоры ни о чём, а тем более пытаться этому сброду понравиться! Да я лучше сдохну!

Вера закрыла его рот руками, и в её взгляде выразился неподдельный ужас.

– Никогда, никогда не говори ничего подобного! – взволнованно произнесла она. Лузов резко одернул её руку.

– А ты заставь меня, – сквозь зубы проговорил он, смотря Вере в глаза. Та нервно обхватила руками живот, будто прячась от грозного пристального взгляда. Лузов цинично усмехнулся, дернулся вперед – отчего Вера чуть не испустила дух – сдержанно поцеловал её и попрощался.

Глава четвертая

Вера

«Ты угадал: любовь моя такая,

Что даже ты не мог ее убить»[7 - Ахматова Анна Андреевна (1889-1966гг.)/ «А ты теперь тяжелый и унылый…»]

Из-за темного облака над зданием правительства Московской области уже вылупилась половина лунной скорлупки. Вера шла по мосту, отчаянно кутаясь в шарф, но ничто не спасало от ветра, дующего с реки. Ее душила обида, она чувствовала себя использованной. Она шла и думала: «Никогда в жизни больше с ним не заговорю! Пошел он к черту, этот психопат!» И нельзя осудить ее за лицемерие – она и вправду считала Лузова полупомешанным. Что-то выдавало в нем настоящего маньяка, и Вера, долго страдавшая паническими атаками, иногда всерьез его побаивалась. Его по-настоящему дьявольская красота превращалась в омерзительное уродство, как только в лице его изображалась горячая злоба. Такая метаморфоза холодила душу Веры и обезоруживала ее.

После смерти мужа она стала замечать за собой головокружения и приступы необоснованного страха. Часто случалось, что она просыпалась среди ночи от стойкого чувства близкой смерти. Она то и дело бегала в комнату своей дочки, чтобы убедиться, дышит ли та в своей кроватке. Бывало даже, что страх смерти сковывал ее в общественном месте, и тогда она в ужасе убегала подальше от скопления людей, падала на землю и закрывала голову руками.

Страх неотступно преследовал ее от самого метро. Вера дышала часто, глотая обжигающе холодный воздух, порывистый ветер залетал в уши и колюче морозил их. Она дошла уже до середины, как вдруг зашлось сердце. Обхватив металлическую палку перил, Вера медленно опустилась на мост. Люди теплыми сгустками проходили мимо, чувствовалось, как трясется под ними железная махина. Гулче звучали голоса, снег больно белел перед глазами. Кто-то остановился рядом и заговорил громко и взволнованно. Вера не могла посмотреть наверх и просто сидела, опьяненная своим страхом. Тогда человек бережно обхватил ее руку и, чуть помогая корпусом сзади, поднял Веру на ноги.

Его звали Артем Дягилев. Он был совершенно обычный, ничем не примечательный, без малейшей доли «цветущей сложности». Он был обычен до превосходности, непримечателен до величия. В таких мужчин никогда не влюбляются с первого взгляда, от них не теряют голову. Они просто есть, они незатейливы и легки на подъем – и в конечном счете они получают все самое лучшее, потому что умеют ждать.

Он подхватил Веру под руки, спрятал под огромную черную палатку своего плаща и повел ее, трясущуюся, домой. Когда Вера очутилась в постели, привычная домашняя сумрачность пахнула в лицо – она успокоилась. Свет потух, опустились, вздохнув тяжело, занавески на окнах. Не было больше страха, несчастья, соленые капли дождя, как слезы, стекали с крыш. И смерти тоже не было. Вере не нужен был этот выдуманный бог, не нужен был рассеивающийся перед глазами продырявленный пулями образ жертвенности, она сама была и богом, и жертвой.

* * *

Между тем приближался злополучный день середины марта. Иные раздраженно закатывали глаза и начинали махать руками, стоило кому-то заговорить о выборах, другие оживленно включались в дискуссию. В университете Лузов не особо поддерживал эти разговоры с известными либералами, в плане политическом он взял на вооружение тактику Микояна и двигался «между струйками», чтобы не промокнуть. Хотя полностью избежать прений ему не удалось, и один профессор с кафедры сумел-таки подловить его на «политической мимикрии». Лузов лишь посмеялся и быстро забыл о нанесенном оскорблении.

– Это в ваши годы, господин профессор, обычные люди мечтали вмешиваться в политику и влиять на нее, – парировал Роман Борисович. – Сегодняшнее общество политически индифферентно. Мы ничего не решаем, а только упиваемся своими иллюзиями о демократии и власти народа, который с помощью бунта сможет свергнуть незаконного монарха.

– Вы рассуждаете, как мальчик! Я ожидал от вас большего, – едко усмехнулся старый профессор. – Если кто и должен влиять на ситуацию, так это интеллигенция. Так всегда было, так всегда и будет.

Рома едва сдержался, чтобы не прыснуть смехом. Наивность этого мудрого ученого поразила его, впервые он осознал подлинную разницу поколений.

– Извините, но это какая-то чушь, – довольно резко сказал он. – Россия всегда выбирает себе монарха, такая уж у нее природа. Из любой правительственной группы выделяется один лидер и ему поклоняются, как императору. За Лениным стояли Троцкий и Рыков, но кто стал иконой Страны Советов? Он один. У Берии был значительный политический вес, как и у многих других из кружка Сталина. Но снова выделился гигант и воссел на престоле, яко царь Иоанн IV. – Профессор нахмурился и покачал головой, вынужденно соглашаясь с аспирантом. – Нам нужен самовластный монарх, образ сильной личности, которую мы, возможно, сами себе и придумали. Но если нет ее, этой личности, то и величия нет, страна-победительница меркнет. Единственное, на что мы можем как-то повлиять, – добавил он, – так это на то, чтоб монархи почаще менялись.

Стоит признать, что остальные университетские умы решительно планировали бойкотировать «подачку палача» и не собирались отдавать свой голос какому-либо кандидату. В весеннем холодном воздухе витала тяжелая отчаянная усталость, казалось, даже леса вытянулись в струнки, последний раз натягиваясь, чтобы снова на долгие годы покорно склониться к земле…

* * *

Рома, его сестра Надя, Маша, Вера и еще несколько их друзей договорились все вместе встретиться на одном избирательном участке и дружно разрисовать свои бюллетени. Эта затея казалась им забавной – в тот год многие молодые избиратели поддержали такой флешмоб. Кто-то из принципа и политических убеждений, кто поблагороднее – из чувства социальной справедливости, ну а остальные, в том числе и наша компания, – из спортивного интереса и по большей части от скуки. Выборы превратились для них в очередной фестиваль, настоящую ярмарку тщеславия, на которую ты либо приходишь лицемерить и веселиться, либо не приходишь вообще.

Они встретились в парке неподалеку. Один молодой парень, бывший сокурсник Лузова (из немногих, с кем он смог найти общий язык), развлекал публику, чтобы она вконец не заскучала. Ждали Веру, которая, вопреки своим обычаям, сегодня запаздывала. Рома уткнулся в телефон и делал вид, что читает, чтобы не встречаться потерянным взглядом с Мари. Та время от времени поглядывала на часы и перекидывалась бессмысленными фразами с Надей. Наконец за колонной ровных березок показалась спешащая фигурка Веры в джинсах и розовом пиджаке. Но шла она не одна: рядом, обхватив ее за руку, шагал какой-то незнакомый господин в молодежном прикиде. Этот смешной вид явно не шел его возрасту – выглядел он лет на тридцать.

Поздоровавшись со всеми, Вера представила им Артема Дягилева. Все дружно его приветствовали, а Вера украдкой следила за реакцией Лузова. К сожалению, ничего кроме раздражения в его лице она не увидела. Всей толпой они двинулись на участок.

Первым в кабинку зашел Лузов. Весь день его мучили колики, и ему с трудом удавалось держаться надменно-достойно. Сказывался алкоголь – да и мало ли что может сказываться в таком возрасте! Сейчас люди стареют куда быстрее, чем может показаться на первый взгляд. Разглядев как следует выданную бумажку, Лузов усмехнулся и уже собрался хорошенько ее подпортить, как вдруг впечатляющая затея пришла ему в голову. Никогда раньше особое чувство патриотизма его не тяготило, но тут он вдруг понял, что он – русский, и мороз побежал у него по спине. Расскажи он кому-то эту историю – и его подняли бы на смех. Но сейчас, оставшись наедине со своими мыслями, Рома решился на настоящий протест. «Все это – буря в стакане, ну и что теперь? Если от меня и в самом деле ни черта не зависит, я хотя бы не буду чувствовать себя идиотом, которого обманывали восемнадцать лет».

Вооружившись ручкой, он резко зубами сдернул с нее колпачок и вывел крупно: «Я люблю так преданно, что предупреждаю тебя: все сословия, от низших до высших, и даже те, кто сейчас на войне, дошли до последней черты… Какие еще трагедии могут произойти, какие страдания нас ждут?»[8 - Из писем княгини Елизаветы Федоровны к императору Николаю II] Лузов грустно вздохнул и всунул испорченный бюллетень в урну.

– Ну, кто будет делать ставки? – насмешливо спросила Мари, когда все вышли с избирательного участка.

– Я только что понял: ведь мы не знали никого другого за всю свою сознательную жизнь. Даже начинает казаться, будто он мой отец, – усмехнулся Рома. Надя уставилась в пол и молчала.

Расходились молчаливо. Дягилев попрощался с Верой у метро и ушел в другую сторону. Мари, чмокнув Надю, заговорила с кем-то по телефону и с мрачным видом скрылась в толпе. И только Лузов загадочно улыбался. У него все еще была вера.

Глава пятая

Фестиваль

«Хочу, чтоб не поверили,

узнав, друзья мои.

Хочу, чтоб на мгновение

охрипли

соловьи!

Чтобы впадая в ярость,

весна по свету шла.

Хочу, чтоб ты смеялась!

И счастлива была»[9 - Рождественский Роберт Иванович (1932-1994гг.)/ «Я жизнь люблю безбожно»]

Примерно к середине июля Москва готовилась принять в свои объятья тысячи молодых людей и девушек: стартовал трехдневный фестиваль. По опыту можно было сказать, что в центр съедется весь город и даже область – событие и правда масштабное. Всегда такая неприветливая, высокомерная Москва – и принимает с радостью всех желающих! Редкость. Лузов знал о надвигающемся событии и очень хотел всеми силами вытащить Мари из дома. Пускай это не свидание, но хотя бы возможность лишний раз увидеть ее, смотреть на нее, говорить с ней. Сам он был очень нелюдим еще с детства. Можно вообразить, на какие жертвы он шел, только бы оказаться с ней рядом! Прошлогодний фестиваль прошел как-то мимо них, ни один знакомый Ромы или Маши на нем не был, а потому никому и не запомнился. Но в этот раз, кажется, едут все. Сейчас лучшее время: жара ближе к вечеру уже спадает, закатное солнце приятно щекочет нос длинными лучами, теплый, что ни на есть южный, ветер отгоняет противных мошек, и они не облепляют лицо, как это обычно бывает в знойную погоду. За последнее время город заметно изменился. Москва похорошела, посвежела и помолодела лет на двадцать. Лишь отдаленные районы серой ветки и северо-востока по-прежнему выглядят пугающе. Но спальные кварталы во всех городах одинаковы. По крайней мере, хотелось бы так думать.

Маше всегда нравилось родное зеленое Измайлово. Запах сирени – настоящий атрибут московской весны – она сохранит в памяти, наверное, до самой смерти. И бесконечно грустно и больно было ей уезжать отсюда! Часто летом, когда заканчивалась учеба в институте, она с тоской обходила главные места своего детства, и от одолевавших ее воспоминаний становилось ужасно душно, тоскливо, но как-то отрадно. Пожалуй, именно это называют ностальгией. Лузов же всегда старательно выказывал равнодушие к месту своего обитания. Мол, не мужское это – тосковать по детству. А в то же время, никто из его сверстников не умел скучать и грустить по прошлому так отчаянно и так самозабвенно, как он. Порой, когда он приезжал погостить к матери или сестре, его сердце сжималось в маленький колючий комок и больно царапало грудь изнутри. Он все время спрашивал самого себя – куда же улетело его детство? – и не находил ответа. Кажется, оно так и растворилось в этих кустах сирени и серо-голубом небе без единого облачка. Или в этом серебряном пруду в парке. Просто утонуло когда-то давным-давно, а сам Рома даже не замечал, как теряет самое важное и дорогое, что когда-либо имел. Чтобы лишний раз не мучить себя этой самой приятной пыткой из всех, изобретенных богом, Лузов старался как можно реже приезжать в родной район. Поэтому он уже два года снимал квартиру на Войковской, и такое положение дел его более-менее устраивало. В вопросах жилья он действительно был абсолютно не притязателен. Человеку творческому, ему важна была атмосфера и «воздух», как он сам это называл. Когда «воздух» хорош и не придавливает тебя к земле – тогда и работается легко, и находишь в себе силы писать.

В полдень Лузов собрался с силами, гордо встряхнул головой и решился, наконец, позвонить Маше. Трубку подняла она сама, и Рома улыбнулся, услышав сонный тоненький голосок.

– Доброе утро, Марья Сергеевна! – как можно более непринужденно поздоровался он, но голос его предательски задрожал от волнения. – Не разбудил?

– Разбудил, – недовольно послышалось из трубки. – Чего ты хотел, Рома?

– Слышала о московском фестивале?

– Все слышали. Хочешь пригласить меня? – Лузов даже на расстоянии представил, как ехидно Мари прищурила глаза, задавая этот вопрос.

– Да, – ничуть не колеблясь и достойно держа удар, ответил он. – Говорят, все наши будут там.

– Наши? Кто это – наши? Рома, школьные приятели уже давно не наши, мы разбежались. Но в целом, я не против. Возьму с собой подруг. Встретимся в пять? Давай, я побежала, мне собираться надо.

И она повесила трубку. Никогда он не привыкнет к ее бестолковой манере общаться! Приглашает он – а условия ставит она. Недовольно фыркнув, Лузов пошел на кухню.

С самого утра Роман Борисович почувствовал: сегодняшнюю ночь он проведет плодотворно – займется романом. Он не писал уже почти неделю, и всю неделю мучился бессонницей и головными болями. Красивое белое лицо его, словно выточенное из мрамора, слегка осунулось и потускнело, но не потеряли огонек блестящие миндальные глаза. Их синева могла бы поглотить любого, кто долго смотрел на него в упор. «Главное не вести себя по-идиотски сегодня!» – тараторил он про себя, как мантру. Больше всего Лузов боялся опростоволоситься при Маше, а потому нещадно муштровал себя. Кроме того, завтра должны звонить из издательства и дать точный ответ. Вся эта канитель со зваными ужинами жутко его напрягала и нервировала. Находясь в подобном обществе, он чувствовал себя букашкой у них под ногами. Зазеваешься, Рома, – и тебя раздавят, склизкий ты червяк! Он зевнул и похлопал себя по щекам. Уже половина второго, а он никак не может заварить кофе. Навернув еще три круга по кухне – от стола к раковине и обратно – он наконец поставил турку на плиту. Что ждет его впереди? Пока денег хватает на мелкие радости и арендную плату, все идет неплохо, но потом… Достанет ли у него сил идти по намеченному пути, никуда не сворачивая и не предавая своего бога? Он знал, что его вера и его бог не позволят ему размениваться на бесполезную работу, убивающую любую творческую мысль в зародыше. И бог этот – литература – самый жестокий из всех человеческих богов. Лузов усмехнулся своим мрачным мыслям. Так он делал всегда перед лицом опасности. Если издательство примет его работу, успех в кармане. Но как жить дальше, зная, что ради священного успеха он пошел на сделку со своей совестью? Быть коммерческим писателем – это кривая дорожка, непонятно куда ведущая. Роман Борисович почти залпом выпил кофе, даже не ощутив его вкуса, потом отправил в рот бутерброд с ветчиной и сыром и уставился в окно.

* * *

Он снова шел с ней рядом, едва касаясь плечом ее плеча. Две ее подружки – Нелли и Ксюша – семенили за ней, о чем-то весело треща всю дорогу. Маша молчала и смотрела строго перед собой. Ее маленькая светлая головка была затуманена какой-то тяжелой мыслью – и Рома это видел. Много раз он пытался заговорить, но отрешенный взгляд спутницы его останавливал. На мосту было не протолкнуться – столько людей на нем сбилось в единый поток, что легко можно было потеряться в нем. Мари взяла Рому за руку, и он вздрогнул от неожиданности. «Боюсь потеряться» – сказала она, простодушно улыбаясь. Когда она улыбалась вот так, яблочки ее щек радостно поднимались наверх и округлялись. Ее детское миловидное лицо становилось еще милее и очаровательнее.

Наконец мост закончился, и они вчетвером спустились по лестнице к главным воротам.

– Рома, Маша, и вы здесь! – закричал вдруг голос из толпы. Ребята повернулись и увидели своего давнего знакомого Андрея Зубова в компании какого-то высокого темноволосого молодого человека с острыми скулами. Улыбнувшись, он оглядел всех четырех своими лукавыми синими глазами и остановился на Маше. Та в ужасе уставилась на Зубова.

– Привет, Андрей, – Рома замешкался и взглянул на незнакомца. Зубов ухмыльнулся.

– Григорий Фридман – мой закадычный друг, прибыл к нам прямиком из Смоленска! – продекламировал он, указывая на молодого человека. Тот, все еще не сводя глаз с Мари, учтиво поклонился. Рома поочередно подал руку им обоим и сконфузился. Маша взяла его за локоть и отвела в сторону.

– Что делает здесь это животное?

– Мари! – шикнул на нее Рома. Он ожидал от нее многого, но не такой же реакции! Он сам до мозга костей ненавидел Зубова и желал бы никогда больше не видеть его, но чувства свои ему всегда удавалось очень хорошо скрывать в закрытом сундучке глубоко-глубоко на самом дне души.

Нелли и Ксюша, пользуясь отсутствием подруги, облепили Григория с двух сторон и в открытую с ним кокетничали. Он смеялся им в глаза, поворачиваясь то к одной, то к другой, и эта игра его явно забавляла. Андрей пару раз раздраженно толкнул его в бок. Ему не терпелось попасть в самую гущу событий, забыться, выпить чего угодно и в огромном количестве, хорошо провести время с любимым товарищем. Зубов был человеком невысокого роста, но достаточно крепким, жилистым. Его тонкие ровные губы, казалось, всегда улыбались, но как-то неискренне и натянуто. Он смотрел на всех круглыми, как монета, серыми глазами, которые то и дело бегали из стороны в сторону, как маятники. Глядя на него со стороны, можно было бы подумать, что у него мания преследования, не меньше. Слишком уж сильно ему хотелось вечно куда-то спрятаться, зарыться в толпу, затеряться.

– Давай оставим их и уйдем? – прошептала Мари, и даже слезы показались на ее глазах. Рома схватил ее руки в свои.

– Маша, что случилось? Я уведу тебя отсюда, только не расстраивайся! Я дурак, дурак! Мог бы предположить, что и этот урод тут будет… Прости меня.

Мари прижалась щекой к его груди, как маленькая испуганная девочка, и сердце Лузова забилось бешено, невообразимо часто, что и не сосчитать ни одним кардиостимулятором.

– Эй, куда вы? – закричал вслед парочке Фридман, заметив, что они уверенно дезертируют и оставляют их тут, у входа в парк. Андрей только испуганно сверкнул глазами и одернул друга.

– Черт с ними, пусть идут.

Григорий удивленно вскинул плечами.

* * *

Рома безмерно обрадовался, когда удалось сплавить подружек Мари. Он приготовил ей захватывающее путешествие, и не хотелось бы, чтобы две курицы испортили им впечатление от сегодняшнего праздника. Он усмехнулся.

– Куда мы идем? – спросила Мари. Ей хотелось наконец разрушить эту стену молчания, в голове ее роился целый улей мыслей, ей было как-то странно волнительно, отчего-то дрожали ноги и пальцы рук. Злость потихоньку сменилась терпким смирением. Со временем Маше удалось обуздать свой огненный характер: все ее импульсивные порывы, гнев и агрессия быстро утихали, тучи рассеивались, и мир снова окрашивался в светло-серый цвет, как небо после дождя.

– Хочу показать тебе кое-что, – загадочно ответил Лузов. Он крепко держал Машу за руку, боясь потерять ее в этой огромной пугающей толпе. Поток людей хлынул из распахнутых ворот парка и вылился на улицы Москвы, чуть не сбив их с ног. Закончилось выступление какого-то артиста, и слушатели покидали территорию. Мари схватила Рому за руку и следовала за ним, как ниточка, стараясь во все глаза смотреть кругом и не убиться об какого-нибудь пьяного парня, лежащего на земле. Наконец они подобрались к главной сцене. Яркий малиновый свет прожектора ослепил Машу, и она прищурилась. Перед собой она увидела огромную цветную толпу, хаотично двигающуюся из стороны в сторону, едкий запах травы и сигарет вскружил ей голову. Рома обхватил ее за талию и повел в противоположном направлении. Они обогнули столпотворение и очутились по другую сторону от него.

– Мы сейчас полезем наверх, – прокричал Маше на ухо Лузов. Девушка вытаращила глаза и посмотрела на него с недоумением.

– Что?!

– На этом объекте работает мой хороший товарищ, – не без гордости сказал Рома. – Я еле уговорил его пустить нас наверх! Но он нацепит на нас страховку, так что ничего смертельного не случится.

Маша облегченно выдохнула. Чуть поодаль от самой сцены их встретил сотрудник ЧОПа, одетый как секретный агент. Рома вежливо поздоровался с ним, как со старым приятелем, и тот пригласил их пройти за кулисы. Прямо за сценой вела наверх узкая железная лесенка. Рома с азартом запрыгнул на нее первый, обернулся и подхватил Машу за локоть. Та боязливо вскрикнула, но все-таки поползла вслед за Лузовым.

– Только осторожнее там! – пригрозил им мужчина в черном. Рома улыбнулся и повертел в руках прикрепленный к талии трос.

Они забрались на самый верх покатой крыши и оказались выше танцующей толпы. Рома крепко прижимал Машу к себе, чтобы она не зацепилась за какую-нибудь балку или провод и не покалечилась.

– Зачем мы тащимся сюда? – возмущалась Мари. – Вот упадем и испортим всем праздник своими похоронами.