скачать книгу бесплатно
Ну что – вторая ошибка. Посерьезней первой. До сих пор не понимаю, как я жив остался. Мне говорили, что я напрасно во всем обвиняю свою маму, что я должен был сам справиться с этой напастью… Взять в районной поликлинике направление в обычную районную больницу, и лечь на операцию… И всё! Но моя мама была врачом! И она была мамой! И она нежно меня любила! И всю мою жизнь тряслась надо мной! Ну как я мог предпринимать какие-то действия самостоятельно? Я ничего не смыслил в медицине и верил ей! И как я мог ей не верить?! Она была зав. отделением,
дружила с известными профессорами-медиками… И она была МАМОЙ! Она не могла ошибиться так дико! Не могла! Я не мог понять, что стал жертвой обычной БЕЗУМНОЙ материнской любви, которая губит массу народу! В самых разных ситуациях! С возрастом я насмотрелся на материнскую любовь… Обычно она бежит в связке с сумасшествием и, если ее не контролировать, может стать величайшим злом! К сожалению! К глубокому сожалению!
Через два месяца у меня в ягодицах появились сильнейшие боли и нестерпимое жжение… Словно какие-то огненные гвозди там вспыхнули.
Внешних проявлений не было никаких. Врачи осматривали меня, но объяснить, откуда, что взялось – не могли. Потом стала гореть точка в позвоночнике. Осмотрели и позвоночник. И естественно ничего не нашли. Долго мы шлялись по врачам, но безрезультатно. Наконец маму осенило! У ее сына Саши, какое-то психическое расстройство! А что же еще? С девушками встречаться перестал. Вино не пьет. Это он то! Что-то пишет, пьесы какие-то. Музыку забросил и целыми днями штудирует инструкции каких – то лекарств! Даже наизусть их знает! Ну, спятил мальчик! Ну, очевидно же!
Я знал, что я не спятил. Если бы спятил, это лучше, это можно лечить. А что делать со странными болями? Что-то страшное, непонятное, сжигающее меня живет во мне, и выловить ЭТО и уничтожить – невозможно! Все это происходило на фоне вдруг бурно начавшегося писательства.
Писал я, несмотря на боли, очень весело, от смеха катался по кровати. Писания меня умиротворяли. Но влюбиться в свои сочинения мне не удалось. Я совершенно не понимал, что я такое пишу. Хорошо это или плохо.
В литературных частях театров мои пьесы осторожно хвалили, но показывать их худсовету не решались, почему – то боялись увольнения.* Чертовня какая-то, – думал я… Что происходит? Ведь это совершенно безобидные вещи! Чего они боятся?* Я тогда не знал, что безобидно для театра, только эскимо на палочке. Все остальное: шоколадное, ореховое, крем – брюле, земляничное и клубничное – сомнительно! Очень СОМНИТЕЛЬНО!
Мама предложила разослать пьесы всем известным драматургам. Но это ничем интересным для меня не обернулось. Все меня прочитали, все пригласили в гости, напоили чаем, пытались напечатать, но даже у них ничего не получилось. Я стал думать, что действительно схожу с ума. Что я такого написал, что от моих пьес шарахаются как от бешеной собаки? Я впал в депрессию… Воспользовавшись таким моим состоянием, мама уговорила меня сходить к знакомым психиатрам. Она говорила, что эти люди гении и могут помочь. Я безвольно согласился. Пришли. Передо мной сидели два профессора. Маленький плотный мужчина лет 60, с серебряными волосами, зачесанными назад. И старуха лет 85…Веселая, дерганая… Мужчина имел глаза удивительной конструкции: щелочки, шрамчики, а не глаза… Через них он видел и понимал всех, его понять не мог никто. Глаз не видно – как понять? Гений непроницаемости! Однако улыбка фальшивая. Мать его называла Петей. Старуха – профессор, подскакивая на стуле, слушала их разговор и вдруг, без всякой причины, весело рассмеялась, вернее заржала… И, представьте себе – как лошадь! Рот её широко раскрылся и оказалось, что зубов в нем нет совершенно! Только торчит один огромный, желтый, кривой клык! Меня словно током ударило! Шкурой почувствовал! Эти двое, мать их, они же оба сумасшедшие! А старуха еще и ведьма! Отсмеявшись, она подмигнула маме, и ласково предложила мне у них ПОЛЕЖАТЬ! Оснований *лежать* не было. Я знал. Просто она хотела угодить моей матери как подружка подружке! Вот такие профессора!
…Я встал со стула и быстро, все ускоряя шаг, выскочил на улицу… Солнце сияло на весь мир! В кармане у меня трепетала десятка! И я нуждался в утешении! Маршрут нарисовался мгновенно: ресторан ВТО! Утешения там было сколько угодно! И плевать на боли! Жить надо! ЖИТЬ!
…Да надо, но не так как я… На копчике появилась и стала расти лиловая шишка – опухоль. Я спросил у мамы: что это? Она посмотрела, в глазах её мелькнул страх, и, она сказала, что НИЧЕГО! Да, ничего! Потому что, у её любимого сына Саши ничего плохого быть не может! Фиолетовая шишка величиной с куриное яйцо и это – ничего! Я понял, что надо спасаться. Я жестко сказал маме, что если она не положит меня в свою больницу, я пойду в районную. Слово * районная* подействовало магически. (Мать больше всего боялась своих коллег.) На следующий день я лежал в хирургическом отделении. Оперировал меня её друг, сосудистый хирург. Оперировал долго, ответственно и серьезно думал, что понимает, что делает. Когда все это слегка зажило, на месте разреза появилось четыре свища, и повалил гной. Диагноз был поставлен неверно. Хирург удалил здоровую часть копчика, которая в этом не нуждалась, а основное заболевание, эпителиальный копчиковый ход, оставил. Оно и понятно. Больных в таком диком, запущенном состоянии, он еще не видел. Понять, что со мной происходит на самом деле – было невозможно. Ох, как он, бедняга, расстраивался! Страшно смотреть было на него! Бросил курить и опять начал! Не повезло ему со мной! Он был хирург прекрасный! Известный! Но вот я, жертва маразма, и, в результате, страшный удар по самолюбию!
…Через два дня я лежал под ножом доктора Иванова. Ох, как он ругался! Как костерил *всяких там*! (Я думаю и мою матушку тоже.) В больнице я, вместо положенных после этой операции, трех дней, пролежал я два месяца. Иванов вдумчиво изучал мою задницу, громко матерился, и сделал еще шесть надрезов. Вскрывал какие – то таинственные *карманы*…Из которых всякая дрянь вытекала медленно и долго… Наконец, в правой и левой ягодицах обнаружились два гнойных затека. Это они два года горели как раскаленные гвозди, сводя меня с ума. Затеки были столь ужасны и странны, что из института проктологии приехали какие – то две тетки и измеряли их… Один—10 см, другой—12…Тетки ввели в них какие-то палочки и тихо что – то говорили… На меня смотрели с изумлением и сочувствием… (Зачем мама пошла в медицинский институт! У нее был неплохой голос, и она запросто могла бы петь. Ну, например, в хоре театра оперетты…)
…Доктор Иванов сделал все блистательно, но гениальный врач может справиться с самым сложным заболеванием, но против идиотизма бессилен даже он. За два года гнойники разрушили меня ужасно. Остаточные боли сохранились навсегда. Да и жив я остался, как я понимаю, благодаря вмешательству каких – то чудесных сил. Как затеки закапсулировались и находились в таком состоянии столь долгое время – совершенно непостижимо. Гной должен был разбежаться по телу, и исход понятен. Я рассказывал через несколько лет врачам о том, что со мной произошло, но они смотрели на меня как на сумасшедшего и говорили, что ничего подобного быть не может… Никогда! (А вот было, господа! Было!)
Так вот вытекла из меня эта дрянь, и я вышел из больницы полный надежд.
В больницу мама принесла мне письмо из одного ленинградского театра с оповещением, что две мои одноактные пьесы приняты к постановке. Письмо было красивым: белая сверкающая бумага, красно – золотой орнамент, и размашистая подпись известного человека. Приятно, да? Конечно! Но долго радоваться не пришлось. Постановка не состоялась. Мама умерла. Год я ходил как мертвый. Друзья перестали меня понимать… Чем бы это кончилось, не знаю… Случайно, в гостях у приятельницы, я познакомился с Ларисой. Это знакомство спасло меня. Я влюбился и ожил… Лариса переехала ко мне и моя конура превратилась в дом, где живут люди. В хороший, чистый, уютный дом!
…Ну, вот и Фрунзенская набережная. Я обрадовался… Но, только я увидел свой бывший дом, красивый, с башенкой… Отвращение и ненависть вспыхнули во мне. Сколько хорошего и сколько ужасного я пережил в этом доме! Теперь я живу в другом и мне там хорошо…
– Куда ехать? – спросил водитель. Я попросил проехать по всей набережной, завернуть на Комсомольский, а потом прокатиться на Герцена, в ЦДЛ (Центральный Дом Литераторов.)
Приехали. Машина встала, но я не отпускаю её… Идти или не идти?
Первый раз я появился в ЦДЛ в 1972 году. Академический хор моего Учителя почему – то репетировал в Большом зале ЦДЛ… В деканате меня попросили отвезти ему письмо, и я отвез. Учитель, красный и раздраженный, взял письмо, небрежно сунул его в карман и забыл обо мне… В хоре что – -то не ладилось… Учитель нервничал. Я понял, что пора исчезнуть, исчез и, воспользовавшись ситуацией, совершил экскурсию по ЦДЛ. Давно я об этом мечтал! Место было престижное, известное, о нем ходили легенды. И не случайно! И не без оснований! И ничего в них не было приукрашенного и преувеличенного! ЦДЛ кипел жизнью! Работало несколько богатейших буфетов, коньяк, вино лились рекой… На каждом этаже чем – то торговали. Например, свежайшими пирожными и редкими книгами. В ресторане, в Дубовом зале, солидные старички кушали осетрину с жареной картошкой, суп из шампиньонов, крабовый салат, и много всего – другого… Обед в любой комбинации стоил меньше рубля… А шум какой стоял! ЦДЛ гудел как улей с потревоженными пчёлами! Это было в 72…
В прошлом 2016 я зашел него… Шел мимо и зашел… ЦДЛ умер. Он показался мне похожим на огромный пустой гроб. В баснословно дорогом ресторане сидели два человека. Я спустился в нижний буфет. Он был совершенно пуст. Женщина за стойкой и все! Я взял бутылку вина. Сделал пару глотков и ушел. Мне вдруг там стало страшно, противно… Ну что я здесь один делаю? Что за глупость? Обаяние этого места утеряно навсегда! Неужели тебе не понятно!
…Я не вышел из машины и попросил водителя медленно прокатиться по Герцена… В сторону консерватории… Родные места… Стоп! Вот она! Скамейка!
Летом на ней приятно греться на солнышке, пить пиво и забыть о существовании литературы. Где – то в июле, вокруг неё появляются яркие красные цветы и в них деловито заползают пчелы и шмели… Летом это лучшее место в Москве! Тихо, цветы, пчелы! Что – то забытое, теплое просыпается в душе! Но забыто не все. Каждый августовский вечер, ровно в 5 мимо меня проходила, неимоверной красоты, загорелая девушка. В розовом платье, с золотыми волосами… Лорелея… Сердце бешено стучало! Голова горела! Но это было давно! Страшно давно! Прошлым летом, сидя на этой скамейке, я видел её… Я нисколько не удивился. Мне ли не знать, как изобретательна жизнь на беспощадные, страшные шутки!
…Ну вот я и дома… Через неделю перечитал этот рассказ и он мне очень не понравился… Клочки какие – то… Совершенно бесформенный… Но! Если выпить стакан перцовки, то минут через 5 впечатление от рассказа может измениться… В лучшую сторону!
…Не надо охотиться за прошлым, оно неуловимо, оно ушло навсегда…
…А впрочем, как хотите…
Мой небесный гость! Мой коллега!
…Один крупный, известный театр принял к постановке мою пьесу… Премьера через полгода, а деньги, крохотные, я получу через год… И что мне делать сейчас? Надо ведь покупать какую то еду, ботинки, одеяло… На что? Я этого совершенно не понимаю…
…СССР, ты оказался райской обителью! Мы не поняли тебя! Не оценили! В СССР такой ситуации в жизни состоявшегося драматурга быть не могло! Одному известному советскому драматургу, которого я знал, и который помогал мне, (его слово в Министерстве культуры много значило), Литфонд (финансовая часть Союза Писателей), спокойно выделил деньги на покупку двухэтажной дачи под Москвой. Когда он вернет эти деньги? А когда сможет! Известные драматурги зарабатывали хорошо! И подобную финансовую поддержку им делать не боялись! Даже были обязаны это делать! Такое решение правительства! Вот так!
…О! Солнышко выглянуло! Надо прогуляться! Где мои носки…
– Здравствуй, дорогой Саша! – услышал я приятный мужской голос. В двух метрах от меня, в моем драном кресле, сидел удивительно красивый румяный старик, внешность которого напомнила мне известную историческую личность. Понял! Это был Константин Сергеевич Станиславский! Когда-то давно я считал его самым красивым мужчиной, из попавших в поле моего зрения! А сколько самых разных там было! На улице, в театрах, в музейных альбомах! Да! Самый красивый, самый талантливый, самый обаятельный! Вот он! Сидит напротив меня, появившись чудесным образом!
– Не пересаливай, Саша! Я обычный человек! Ну, слежу за собой! И только! – сказал Станиславский и слегка покраснел.
– Я появился у тебя по просьбе твоей матушки! Мы с ней служим вместе, очищаем воздух Москвы от всякой гадости. То есть не только от газов, пыли и копоти… Но и от удивительно гнусных отношений, которыми Москва кишит буквально!
– Над Кремлем чистили? – спросил я.
Станиславский поморщился и сказал:
– Да, пытались… Но ничего не получилось… Там сейчас надрываясь, и обливаясь потом, вкалывает другое ведомство… Так вот! Я с большой симпатией отношусь к твоей матушке и не выполнить ее просьбу я не могу… К тому же, ты, как драматург мне интересен. Ты пишешь не хуже Владимира Ивановича Немировича – Данченко, а он умел это делать. Но только это! Как режиссер он был пустое место! Так вот! Далее! И яснее! Сашенька, положение в театре и литературе очень плохое! Они умирают! Интернет, эта многослойная помойка, схавал их! И поэтому у тебя пропадает желание работать! Тем более вам за работу не платят! Гроши какие – то вы получаете! Но это не важно! Ты тридцать лет писал и жил таким образом! И много сделал!
…Вообще, я не понимаю, как можно было плюнуть на деятельность такого крохотного и важного для искусства отряда, как драматурги! Но ведь они вообще на всех плюют! Кроме себя!
…Ну ладно, забудем о них! Перейдем к главному! Сашенька, ты стареешь, болеешь, мозг слабеет, пишется все хуже и хуже, интерес к работе падает! Это плохо! Ты обратил внимание, как слабеет твоя память? А память для писателя – это очень важно!
– Нет, не обратил, – сказал я задумчиво.
Станиславский. А я помогу прояснить тебе ситуацию. Ты помнишь своего бывшего друга, Женьку Метеора?
…Я поразмышлял, и вынужден был признаться, что не помню.
…Станиславский печально улыбнулся и сказал:
– Ну вот, видишь… А когда то вы вместе работали в Московском театре оперетты. Ты был хормейстером, а он артистом балета. И вы очень часто в перерывах пили кофе за одним столиком, стоящим недалеко от выхода на сцену и женского туалета. Помнишь, как было хорошо?
Я заплакал и прошептал:
– Да, Константин Сергеевич! Было очень, очень хорошо!
Станиславский. Ну, есть еще вещи, опасные для тебя. Ты забываешь, какую таблетку ты пил, а какую не пил. Работает ли твой телефон. Есть ли у тебя еда. Но это не главное! Ты тридцать лет болен и, в связи с этим, просидел эти годы в своей комнате, как в тюрьме! У тебя нет ни сил, ни денег на путешествия! И у тебя очень мало интересных жизненных впечатлений! В таком положении писать нельзя! Невозможно! И по просьбе твоей матушки, я хочу тебе помочь! Хочу выручить тебя! Сейчас мы с тобой покатаемся по Москве и посмотрим, что в ней делается! Может быть что – то вдохновит тебя на работу! Согласен?
…Естественно, я согласился…
А через минуту мы в странной прозрачной машине неслись над Москвой. Станиславский морщился, но молчал. Вдруг оживился:
– Саша, смотри! Гигантский цветочный магазин! И кроме продавцов в нем никого нет! Покупатели даже не заглядывают сюда! Цены на цветы сумасшедшие! Да и вообще не до них! Килька в томате важнее! Поэтому сделаем вот что! Нырнем в квартиру человека, который владеет всеми цветочными магазинами в Москве! Я тебе объясню почему!
…Влетаем. Огромная квартира. Комнат пятнадцать. И все они заставлены вазами с цветами. Аромат ошеломляющий. Райский сад! Мебель, посуда, техника – прекрасные! Станиславский махнул рукой,
и цветы волшебно испарились. Исчезли, словно их и не было!
Станиславский. Вот так! И будем ждать!
…Через несколько минут входная дверь открылась и в комнату, в которой мы висели под потолком, устало вошла очень красивая женщина, лет 38…Она была одета странно… Так в рабочие моменты одеваются женщины с пониженной социальной ответственностью… То есть проститутки….Правда очень дорогие, но проститутки. Она быстро разделась до гола, и тут что – то удивило её. А именно – отсутствие цветов, которые у нее всегда были огромном количестве. Она обожала их!
– Ах, ты сука! – прошипела женщина.– Да как ты посмел! Да я тебе, блин, яйца на лысину натяну! Баран!
Женщина села в кресло и стала напряженно ждать. Её трясло! Ждала она не долго… Минут шесть… В комнату вошел мужчина лет пятидесяти, очень некрасивый, но прекрасно одетый.
Мужчина. Милочка моя! Ты дома! Как я рад! А у меня для тебя есть подарок! Твои любимые венские булочки! Утренним самолетом!
Женщина (тихо, сипло). Где цветы?!
Мужчина (удивленно). Какие цветы?
Женщина. Оглянись!
Мужчина (оглянулся и побагровел). Милочка! Это происки врагов! Сегодня утром цветов принесли полвагона! Те, которые особенно любишь ты!
Женщина (истошно орет). Врешь, сука! Ты забыл обо мне! Ты забыл, что я генерал тайной службы! И что со мной так нельзя! И сейчас ты это поймешь!
Женщина подбежала к сумочке, выхватила из нее маленький золотой пистолет, и стала палить в мужчину, в своего мужа. Она очень хотела его убить, но от ярости у нее тряслись руки, и она ни разу не попала. Наконец пули кончились, и * Милочка* бросила его на пол. Выпив стакан виски, женщина стала орать дальше, уже не так громко, давясь хрипом:
– Ты забыл, кто тебя сделал миллионером?! Забыл?! Мне пришлось переспать с десятком подонков, чтобы ты стал тем, кем являешься! И еще кое – что сделать, непроизносимое! Забыл?! Олигарх, х… ев! Говно ты, неблагодарное!
Мужчина упал на колени и крикнул:
– Милочка прости меня! Нас хотят уничтожить! Это банальное дело! Ежедневный процесс! Пойми меня! И прости!
Женщина. Нет! Сейчас я тебя разрублю на куски! Сука, поганая! Тварь эгоистичная! Падло самовлюбленное! Враг красоты!
Женщина сорвала со стены казацкую шашку, украшенную золотом и камнями, и подняла ее над головой. В этот момент Станиславский поднял руку, и цветы вернулись на место. Женщина оцепенела, уронила шашку и упала на пол. Муж рухнул рядом.
Станиславский улыбнулся и сказал:
– Из этого может что- то получиться… В театральном отношении… Ты согласен, коллега?
Я кивнул.
– Летим дальше! – сказал Станиславский, и мы оказались над памятником Пушкину. Станиславский огляделся и сказал, печально и презрительно:
– Одно слово! Было хорошо, а стало плохо! Смотри, Саша! Напротив Макдональдса новый зеленый туалет. Летим туда! Там будет сцена! Видишь, двое мужчин подходят к туалету? Один в белом, другой в синем костюме? Смотрим!
Мужчины подошли к туалету и попытались войти в него. Не получилось. Дверь не открылась.
Белый костюм сказал:
– Что за х..йня? Сколько пятидесяти рублевок ты бросил?
Синий костюм. Три!
Белый костюм. Ну и что делать? Это третий туалет, который мы не можем открыть! Я тебя спрашиваю, что будем делать?
Синий костюм. Я не знаю, господин Ястреб!
