скачать книгу бесплатно
Золотая маска
Александр Староторжский
«Золотая маска» – самая престижная театральная премия в России.
Её вручают «за выдающиеся достижения в области театрального искусства».
Есть такая маска и у нас с Ларисой… Не помню, чтобы кто-то ещё из драматургов её получил. Ведь с их именами редко связывают «выдающиеся достижения». Но у нас, вопреки всяким недоразумениям, маска есть.
Вот она, висит на стенке, сияя золотом и поражая своим необыкновенным видом. Она внешне очень отличается от традиционной «Золотой маски», и я уверен, в лучшую сторону.
…В 1999 году нам позвонили из Томского ТЮЗа. Усталый женский голос (звонила завлит), сообщил, что театр просит нашего с Ларисой разрешения на постановку нашей детской пьесы «Фараон Кузя». Я попросил завлита перезвонить нам на следующий день… И, еле скрывая волнение, пообещался сообщить условия постановки, предупредив, что «сумасшедших» претензий не будет. Я хитрил. Ну, какие там к чёрту условия?! Театры делали с нами что хотели. Только что по полу не катали. Мы терпели. Мы понимали, что театрам тоже достаётся. И очень сильно. Страна рухнула. Казалось, в ней сломалось ВСЁ! И гигантские советские гонорары, на которые можно было жить годами, воспринимались как нечто мифическое, нереальное… Я часто думал: неужели это было?
Драматурги стремительно, обвально стали нищими. Как, впрочем, и все жители этой страны, за исключением маленькой весёлой компании каких-то странных менеджеров – самодовольных, цветущих, молодых джентльменов, в шикарных иностранных костюмах… И прочей весёлой, крепкой публики в малиновом, увешенной золотом, как артисты китайской оперы.
Ну и ещё там, коряво и быстро вылезли всякие таинственные дары природы…
Ладно, оставим это…
Звонок из театра был неимоверной, колоссальной, ошеломляющей удачей… Наша маленькая дочка Маша затяжно болела, кашляла… Её нужно было срочно лечить, везти на юг, на море… Но на что?! В доме денег не было. То есть, на хлеб, картошку и конфеты для Маши деньги были, но не более того. Что делать? Как вырвать из нищего театра какие-то необходимые, ощутимые деньги? Решили попросить минимум, а от процентных отчислений отказаться. Так мы теряли очень много, но выхода не было. На следующий день я условился с завлитом, что если театр гарантирует выслать нам в течении трёх дней 6 тысяч рублей, (сумма смехотворная), мы дадим разрешение на постановку. Завлит клятвенно обещала всё исполнить, и я отвёз разрешение в Авторское Общество. Через несколько часов оно было в театре. То есть, всё складывалось хорошо, удачно. Мы успокоились, и стали собираться. Лариса заняла у подруги ещё 5 тысяч, и купила билеты до Анапы. Там, в большом недостроенном доме, жила с семьёй её младшая родная сестра Ирма. Муж Ирмы, Вадим, когда-то (совсем недавно) был капитаном милиции, Ирма тоже собиралась стать милиционером, следователем. Ещё были двое маленьких ребят: дочка Лена, восьми лет, и семилетний Стасик, человек – мотор, не умевший спокойно посидеть на месте, ну хоть минуту… Всё время что-то, ему вряд ли нужное, вертевший в руках… Что-то регулярно ломавший, и успешно прятавшийся от родителей в канавах и гигантских заброшенных трубах.
Семейство Ирмы оказалось в Анапе, (вернее под Анапой, в посёлке Радужный) совершенно случайно. Ветер перемен жестоко изгнал их из Москвы. Год после свадьбы они жили сносно, у них была однокомнатная квартира и минимальные деньги. Но однажды деньги исчезли, и от куда-то «сверху» потекли обещания, что, мол, «завтра, послезавтра, через неделю всё будет». Милиционеры терпеливо ждали, но ничего не было. И тогда, голодные «псы самодержавия» стали опасно раскаляться. Они перестали подчиняться, и страшно кричали друг на друга, невзирая на чины. Начальство вдруг осознало, что дальше так нельзя… Что конфликт может разорваться атомной бомбой… И, еле сдерживая ярость, ежечасно сообщало каким-то милицейским небожителям, что «ситуация критическая», и снимали с себя ответственность за дальнейшее. Ответы были однообразно умиротворяющие, а денег не было. А без денег «умиротворить» озверевших милиционеров было невозможно. В самый накал скандала, откуда-то прилетел и огненным вихрем пронёсся слух, что начальник отделения, в котором служил Вадим, придерживает общую зарплату для каких-то своих личных нужд. Было ли это правдой, или нет – -неизвестно, но Вадим, помнивший, что человек – мотор перестал бегать, и обессилев от голода, лежал на диване и тихо плакал, пошёл к полковнику, и пытался его застрелить. Вадима скрутили и увезли домой. Деньги, вдруг, появились. Человек – мотор опять забегал, как заведённый. А Ирма и Вадим решили бежать из Москвы, из страха голодной смерти.
Они обменяли свою квартиру в Москве на большой дом в посёлке Радужный в 20 км. от Анапы. Летом, Вадим с Ирмой надеялись сдавать все семь комнат своего дома курортникам за приличные деньги, а сами собирались жить в большой палатке. Но курортники обходили стороной этот неуютный посёлок, и ребята почти умирали с голоду. Наш приезд для них был спасением.
Так вот! Билеты на руках! Осталось получить деньги из Томска. Конечно, они их пришлют вовремя! Сумма… Ну, это же не деньги! Даже для нищего театра! Это просто песчинка! Так мы рассуждали… И, складывая вещи, думали что делать со мной. Я сломал ногу и еле ходил с костылями. Я даже не мог выйти из дому. Какие там поездки! Мало этого, одно из лекарств от нервной болячки, дало осложнение, и меня стало трясти. Лекарство отменили, просили месяц потерпеть, и обещали, что всё пройдёт. Прописали другие таблетки, которые мало действовали… Плевать! Главное – Маша! Всё остальное потом. Лариса проводит плохо соображающую бабушку и Машу до места, а потом вернётся домой. Разве это сложно перетерпеть? Нет, конечно, бодро заверял я Ларису, и действительно, так думал. Еда будет, лекарство есть – ну что ещё нужно? Зато дочку подлечим, и в первый класс она пойдёт весёлой, загорелой, и крепенькой, как боровичок. Ну, а со мной ничего плохого не будет. Варианты случались и покруче!
…Через три дня мы стали нервничать. Денег не было. Я позвонил в театр, и очень вежливо попытался выяснить, в чём дело. Завлит сказала, что «какая-то небольшая заминка». Голос её настораживал. Она явно не была уверена, что «всё будет нормально». Я объяснил ситуацию. Мне посочувствовали. Я бросил трубку. Плохо! Очень плохо! Лариса стала пить пустырник, валерианку, ещё что-то… Я постоянно хватался за сердце… Прошло ещё два дня. Денег не было. А через четыре дня нужно было уезжать. Я позвонил в театр, и страшным голосом проорал, что если завтра денег не будет, я «сорву крышу с вашего гнусного театра, и разбросаю его внутренности вместе с сотрудниками, по окраинам Томска». На следующий день деньги пришли. Можно было ехать! Холодильник полон, друзья о моём положении предупреждены. Я стою у окна и смотрю, как моё семейство усаживается в маленький, белый мерседес. Сели, поехали… Я крещу их вслед, смахиваю слёзы, и проковыляв несколько шагов, останавливаюсь посреди комнаты… Что я буду тут делать – один?! Мы не разлучались с Ларисой 12 лет. Ни на один день! Что мне делать?! Ничего. Ждать её. Всё будет хорошо. И никак иначе.
Новые таблетки мне выписали бездарно. Помощи от них – ноль. С таким же успехом можно было проглотить кусок мела. Ну, и что делать?! Надо же спасаться?! И как?! Удвоить дозу?! Но это глупо, опасно! Это так, но выхода нет. Безумству храбрых поём мы песню. Я выпил несколько таблеток и стал ждать. Через некоторое время мне показалось, что я как-то странно не совсем я… Так всё смешалось в голове… А когда пол подо мной вдруг поехал куда-то косо вверх, и я упал, то таблетки эти, я с отвращением выбросил в окно. Ну, выбросил, а что дальше? Дальше как всегда: положиться на Волю Божью! Я лёг на кровать и стал молиться. Через два часа непрерывных молитв со мной стали происходить неожиданные, чудесные вещи. После очередного обращения к Матушке Богородице, трясучка оставляла меня, и словно нежный, прохладный ветерок ласкал и жалел меня. Я замер! Я блаженствовал! Но продолжалось это недолго. Минут через 15 трясучка вернулась, но страха уже не было: я верил, что ЗАМЕЧЕН, и спокойно ждал выздоровления. Я молился до двух часов ночи почти непрерывно, и чудесное состояние возвращалось ко мне несколько раз. Эти передышки так воодушевили меня, что я выпил пол бутылки Кагора, и уснул.
На следующий день, ужасно помешав мне, заявился наш с Ларисой приятель. Гришка Т., огромный, толстый, неповоротливый парень, рано облысевший, и красивший свою шикарную, волнистую, густую русую бороду в ярко-зелёный цвет. Почему он это делал? Всё просто. Потому, что он был режиссёром передовых взглядов… Он молился Перуну, Илье Пророку, и Даждьбогу. Всё остальное в религиозной теме он считал несерьёзным, рутинным… Гришка принёс вино, сам его с удовольствием выпил, час (соло) излагал свои «эксклюзивные» взгляды на театр, от которых у меня слегка улучшилось настроение (глупости смешные говорил), и, сопя и матерясь, уехал на какое-то театральное сборище. Слушать новую пьесу.
«Говорят, гений будет читать! Это хорошо! Люблю потрошить гениев!» – хрипло басил Гришка, тяжело спускаясь по лестнице, и сотрясаясь от радостного смеха всеми своими телесными складками.
Ох! Ушёл! Я опять взялся за молитвенник. Я был счастлив. Но недолго. Приехала приятельница Ларисы, актриса Любочка Ш. Приехала будто-бы варить борщ. Она, конечно, стала его варить, но на самом деле, ей хотелось сотый раз рассказать мне, что она родилась страшно умной, и быстро поняла, кому надо «давать», а кому не имеет смысла. «Это в нашей профессии главное, а вовсе не талант, как болтают всякие дураки и дуры!» – помешивая борщ, сказала Любочка. Говорила она на эту тему часа два. Я молчал. Я берёг остатки своих сил. Да и вообще, мысли Любочки меня мало интересовали. Поняв, что разговорить меня не удастся, Любочка очень неплохо прочитала мне стихотворение Пушкина, и уехала кого-то очаровывать. Ура! Я свободен! Следующий день я молился с 9 утра и до двух ночи. Никто не мешал. В три я уснул. А в пять утра кто-то позвонил в дверь. Мне захотелось убить «этих хамов». Яростно стуча костылями, я вылез в прихожую, и злобно крикнул: «Кто там?!» Тихий, нежный голос ответил: «Это я!» …Лариса!!! Приехала!!! Я посмотрел в глазок. Лариса! Румяная, с облупленным носом! Лариса! Приехала раньше! Я открыл дверь. Мне казалось, что я сошёл с ума от радости. Я прыгал на костылях вокруг неё и не понимал что говорю.
Мы пошли на кухню. Говорить! Мы будем говорить! Как всегда! Долго и весело! Лариса торжественно достала из рюкзака бутылку фанагорийского вина, и стала рассказывать. Вино было хорошее. Рассказ интересный. Я выпил в общей сложности три бутылки, послав к чёрту предостережения врачей, и уснул спокойным, счастливым сном.
Через месяц мы получили бандероль из театра. Я понял, что там была афиша. Я извлёк её из конверта и развернул. Золотая маска египетского фараона смотрела на меня. Я повесит её на самое лучшее, видное место, и через каждые 10—15 минут приходил смотреть на неё. И так в течении всего дня.
Пьеса наша, поставленная этим театром, (чуть нас не убившем) называлась «Фараон Кузя» (я уже сообщал название, но не лишне его напомнить. У кого оно удержится в голове? Кому это нужно?) Зрители не знали, что за маской фараона скрывается наш кот Кузя. Толстый обжора и врун. Секрет этот открывался во время спектакля, который шёл в театре много лет, и говорят успешно. Всякий раз, когда я смотрю на эту удивительно красивую золотую маску, я думаю, что заслужил её в честной борьбе.
И ЖЮРИ У МЕНЯ БЫЛО ОСОБЕННОЕ, АБСОЛЮТНО БЕЗУПРЕЧНОЕ, НЕ ОШИБАЮЩЕЕСЯ НИКОГДА.
Москва в розовом цвете
Александр Староторжский
Я ехал в поликлинику без обычной тоски и отвращения. Приятель позвонил мне и сказал, что в магазине, недалеко от поликлиники, появилось итальянское, полусладкое вино, которое я ещё не пробовал… Приятель мой жил этажом выше магазина и каждый день ходил в него… Покупал всегда одно и то же: водку, халву, отталкивающего вида зельц, и чёрный хлеб, самый дешёвый, кирпичом… Ещё покупал один мандарин… «Витамины должны быть» – говорил Никита…
Почему мой приятель, русский поэт, так странно питался, объяснять, вроде бы, не нужно… Хотя, можно и попытаться: просто затюканному народу не нужны поэты… Не интересны… Без них тошно…
…Но, слава Богу, хоть на такую еду деньги поэту как-то перепадали… Да и то, Никита зарабатывал их физическим трудом… О литературном заработке речь вообще не шла… На лбу горело тавро – не нужен!
Иногда мы вместе выпивали… Я, как паршивый диабетик, немножко… Никита – сколько хотел… Могучий человек, Никита, мог себя не ограничивать…
…Тем для разговора было мало, всего две, но самые болезненные: конечно, обсуждались изнурительные тяготы нашей литературной жизни, и отчаянные, беспомощные судороги нашего государства, застрявшего в одном из самых нечистых оврагов истории…
…Впрочем, мы свято верили, что добить Россию не сможет самый сверхталантливый и сверхэффективный менеджер… Бог не даст!
…В поликлинике меня так ошарашили, что я даже про вино забыл: опять исчезло моё лекарство… Я пил его уже больше двадцати лет и без него мог умереть… Так меня лечили однажды одни умницы, что я едва жив остался… Спасла случайная встреча со знаменитым профессором… Этим лекарством он прикнопил меня к жизни…
…Лекарство моё, внесённое в реестр жизненно необходимых, уже исчезало…
Впервые это произошло, когда медициной свирепо правила рослая, видная, Златокудрая Фея, вечно всем недовольная, упрямая, вызывающе ходившая в мушкетёрских сапогах…
Её злили профессора – академики, стайками постоянно шмыгающие у неё под ногами: мешали ей работать, сволочи, истерически визжали поперёк, ни с чем не соглашаясь, вставляли палки в колёса…
Появление Феи в министерском кресле всех поразило… Фея не имела к медицине ни малейшего отношения… Она была известна как специалист в области финансов… А ведь там каждый талантливый и честный человек на счету! Общество рыдало от отчаяния: как безумно, безответственно используются ценные кадры! Они так нужны стране!
Так вот лекарство: впервые оно исчезло в эпоху Феи… Пол года мокрый, злой, задыхающийся, носился я по Москве из одного её края в другой… Изредка лекарство появлялось в одной из аптек… В одной единственной!
Обнаруживаешь после долгой охоты в Интернете, заветное название, звонишь в аптеку, умоляешь прохладного провизора оставить на фамилию такую-то, и летишь, боясь, что подведут! Нас, таких, вспотевших, много бегало по Москве!
Так почему же исчезло лекарство, которое, по показаниям, нельзя было отменять сразу, резко? Да и вообще нельзя было отменять? Оно исчезло из производства? Вовсе нет… Множество стран его производили, кроме нашей… Так что случилось? Лекарство это принимали тысячи больных! Как они жили- выживали? Не знаю… Наверно так же как и я… Конечно, предлагался какой-то заменитель, но мне его пить не советовали… Сказали – дрянь!
Выяснять в министерстве, почему исчезло жизненно необходимое лекарство, я не хотел… Я знал, что в ответ из какой-нибудь министерской дырки, привычно, гладко польётся профессионально взвешенная гнусная ложь, на прекрасном литературном русском языке… Этого «добра» я наелся достаточно…
Так вот, опять исчезло моё лекарство! Сказали, что его нет в Москве… СОВЕРШЕННО!!!
И министр новый, нормальный, врач… Вроде бы всё должна понимать… А лекарство исчезло!
Хотя, об этом министре похожей на Испуганную Птичку, ходили очень нехорошие слухи…
«Из экономии» закрывает роддома…
Я видел по телеку молодых мужчину и женщину, которые прямо обвиняли чиновников в гибели своего ребёнка… И таких случаев было много… И опять звучало слово «экономия»… Какая «экономия»? Вы ошибаетесь, господа! Это называется по-другому!
И ещё эпизод: какая-то «скорая» отказалась везти больного мальчика в больницу… Мальчик умер. И этот случай в народе связывали с инструкциями экономной Птички…
Следственный Комитет бросился разбираться, но так и не разобрался… По крайней мере, результаты его деятельности не известны… Что их остановило?
Всё! Хватит! Пора домой!
Вечером я позвонил Никите, и почти серьёзно с ним попрощался. Никита рассмеялся, и сказал, чтобы я жал звонка женщины с прелестным, нежнейшим, волшебным голосом. Я стал ждать. Никита иногда удивлял. Особенно, когда речь шла о женщинах. Они ему благоволили. Не смотря на ужасный зельц, которым он пытался их угощать.
…Позвонила. Голос действительно приятный. Продиктовала телефон аптеки, в которой было моё лекарство.
Да, поэта можно не печатать, но убить в нём притягательного, интересного человека трудно. Тем более, если у поэта рост 2 метра, 3 см. и плечи Геркулеса…
Утром я быстро собрался и поехал за лекарством. Москва была розовая от мороза! Давно я такой её не видел! Сердце пело! Мороз пронизывал до костей, но мне это только нравилось! Казалось, я иду по Москве моей юности! Тогда, зимой, она была прекрасна! Постоянно «мороз и солнце, день чудесный!» Не то, что нынешняя… Сплошная слякоть, чернота… Однако я, отдавшись эмоциям, кажется, заблудился… Да, конечно, из метро пошёл в другую сторону… Ну, ничего страшного! Это же не Брянский лес… Так, сюда, или нет? «Где эта улица, где этот дом?» Да, где?! А мороз жжёт беспощадно! Честно работает, не то, что некоторые… Суки, блин!.. Что-то я не то говорю… Что-то не то думаю! Да и что я могу думать?! Мне, вдруг, смертельно захотелось в туалет! Причём, капитально! Я понял, что погибаю: туалетов в великом городе Москве нет. Где-то должны быть омерзительные синие будки, которые, по недоразумению считались туалетами… Но войти в одну из них… В двадцатиградусный мороз… Обнажиться… Нет, нет!!! Лучше позор!!! Лучше совершить всё прямо на глазах у почтеннейшей публики! И пусть потом со мной делают что хотят!
…Однако, какая чушь! Я должен собраться! Я должен выкрутиться!
В переулке мелькнула малиновая вывеска «Монмартр»… Кафе! Туда! Туда!
Вхожу… Блаженное тепло… Кафе уютно, без противного шика… Туалет есть?! Да!!! За ширмой!!!
Сажусь за столик, заказываю жульен, зелёный чай… Приносят быстро… Жульен на вид очень интересен, чайник, китайский – обаятелен… Но мне это всё безразлично… Медленно встаю… Будто бы спокойно иду за ширму… Туалет великолепен! Чистый, блестящий, весь цвета слоновой кости! Запах, как в косметическом салоне!.. Всё! Минута счастья! Я – опять я! А не это жалкое, трясущееся существо, которым я был пять минут тому назад! Спокойно выхожу, сажусь за свой столик, оглядываюсь…
…Напротив меня за большим, основательным столом, сидит милейшее трио: бабушка, дедушка и внук, красивый черноглазый, упитанный мальчик лет восьми, в синем, клубном пиджаке с золотисто-красной, овальной эмблемой… Мальчик аккуратно кушает что-то бело-розово-коричневое, из ярко-оранжевой пиалки… Бабушка и дедушка с нежностью смотрят на него… Что-то подсказывают… Ну, казалось бы, обычная картина, но что-то не так… Бабушка и дедушка сидят в шубах… В кафе очень тепло… Почему они не разделись? Так же ведь неудобно! У двери есть вешалка… А, понятно… Шубы на бабушке и дедушке – бобровые… На бабушке бобёр пышный, на дедушке – стриженный… Всё вместо это одеяние стоит, ну… рублей… тысяч сто пятьдесят… Разве это можно вот так просто снять и повесить? Сопрут как пить дать! Вешалка простая, без надзора… Стоит у выхода… Сорвут и исчезнут с мехами в путанице переулков… Всё правильно… Снимать нельзя…
…Я смотрел на это нежнейшее, священное кормление, и думал о погибшем мальчике… У него тоже, может быть были дедушка и бабушка, обожавшие его не меньше, чем бобровые старики своего красивого, заласканного внука… Но они, простые люди, наверное, не были так богаты, сильны, и надёжно укрыты частоколом из баксов… У них, конечно, не было 10—12 тысяч для смягчения сердца каменно-ледяного эскулапа, чтобы он наплевал на «инструкции», и отвёз их внука, гибнущего в огне болезни, в какую-нибудь приличную детскую больницу… Или в самую простую больницу!.. В любую! Ну не было денег, не было… И мальчик погиб…
Я расплатился и вышел из кафе… Мороз жёг ещё крепче, ещё веселей и нахальней… Москва до слёз поражала своей праздничной розовостью!.. Мой ли это город? Я не узнаю его!
Я нашёл аптеку, оказавшуюся в сто метрах от спасительного «Монмартра», купил лекарство, и пошёл к метро… Пройдя десяток метров я понял, что если я сейчас не волью в себя стакан итальянского вина, я не выдержу жизни в этой жизни… Так я выражусь…
Вот знакомый бутик… Захожу… Вот он, разноцветный праздник! Вот они, мои прекрасные, любимые бутылки со всех континентов! Прямо в бутике мне открыли итальянское, я жадно выпил почти всё, и медленно стал приходить в себя…
Негры, китайцы, и смеющаяся обезьянка
Александр Староторжский
…Это рассказ моего приятеля, драматурга Мишки Гинденбурга. (Его псевдоним.) Мы вместе учились в консерватории, потом, вдруг, неожиданно и одновременно, превратились в драматургов. И под аккомпанемент разнообразных напитков, дуэтом написали несколько пьес. Но это не главное. Главное – рассказ Мишки. Вот он.
«Ты знаешь, Саша, что какие-то идеи посещают меня только тогда, когда я слушаю музыку. Сегодня я слушал Фрэнка Синатру! Как удивительно он пел! Какую прекрасную музыку выбирал он для исполнения! Композиторы – друзья были у него гениальные! Я слушал долго… Часов шесть… Утонув в старом, штопанном кресле… И удивительная идея ошеломила меня… Очень странная… Поражённый искусством Фрэнка, ласковым, обаятельным, нежно согревающим душу, освобождающим её от привычной тяжести, я захотел, не знаю как, но подняться к розовым облакам над Москвой! Поцеловать маму и папу! Ведь они там!
Я встал на колени, и стал молиться, просить помощи. Стоял долго, до трёх часов ночи. Но путешествие не состоялось. Меня игнорировали… Тогда я страшно обиделся, разозлился, открыл бутылку портвейна, и стал его пить… Надо было успокоиться, то есть потерять способность к соображению. Два слова о портвейне. Я назвал его «Портвейн ИКС». Купил я его ночью, где-то на окраине. Откуда он появился, где он был сделан, я не понял. Буквы на тыльной этикетке были крохотные. Понять текст было невозможно. Но я плюнул на это. Дело в том, что меня соблазнила главная этикетка: красивые молодые негры, русские и китайцы, обнимаются под голубым небом. А в правом, верхнем углу улыбалась очаровательная, обезьянья рожица. Ну, купил! Стоил портвейн очень дёшево, что важно для меня.
…Ну, пью… Вкусный… Привкус странный, но пьётся хорошо… Вдруг, что-то неожиданное стало происходить со мной: голова закружилась, я услышал тихие оркестровые звуки, лёг на софу, и стал смотреть в потолок, то есть, туда, куда лучше бы я не смотрел… Почему? Всё просто. На потолке появился какой-то дым, и в нём, знакомое лицо… Лицо презрительно ухмылялось… Кто это?! Мама родная, Гитлер! Я крикнул: «Вон отсюда!» Лицо исчезло… Потом появился кто-то лысый, неопределённый, в прекрасном костюме… Он извивался как дым, выходящий зимой из трубы на крыше… Бесшумно появилась гигантская, крылатая анаконда в рваных, женских трусах, схватила лысого за голову, и они уплыли в золотое сияние… Потом появились усы, чёрные, обжигающие, страшные глаза, и большие рубиновые звёзды на золотых погонах… Ну, это ясно кто… Иосиф Виссарионович… Зачем?
…Потом, какие-то смеющиеся женщины, все голышом, прекрасные, опасные, как анаконда утащившая лысого… А потом я понял: портвейн! Так дёшево могла стоить только отрава!
Когда я пришёл в себя, я вылил оставшиеся две бутылки в раковину. Если бы я их выпил, я бы попал не в розовые облака, а в чёрную яму, полную шевелящейся грязи из человеков! Вот так, Сашенька!»
Недавно Мишка угодил в больницу, и просил привезти ему тысяч 15… Иначе избежать полного отсутствия интереса врачей к его персоне было невозможно… Верю! Знаю! Привезу!
Две встречи со Смоктуновским
Александр Староторжский
Я вспоминаю… Я молод, мне 25… Я иду по Москве, мимо Дома Журналистов. Весна. Солнце. Москва ещё прекрасна. Я здоров, симпатичен, самоуверен. Ни одной советской одёжки на мне нет. Я весь в фирмЕ! Я пижон! Жизнь начинается интересно! Я, как творческая личность, неизвестен совершенно, хоть и служу в театре. Главное – я полон надежд! Это и есть счастье! Навстречу медленно идёт Иннокентий Смоктуновский. Мы не знакомы. Он улыбался, глядя на меня. Его улыбка была совершенно необычная: и сумасшедшая, и добрейшая, и ироничная… Во мне вскипел восторг! Солнце! Весна! Москва! Мимо меня прошёл великий человек! Я счастлив! В театральном ресторане меня ждут друзья! Однополчанин, известный артист Ко-Ко, наверное, уже наливает! Через 10 минут я буду там! И больше мне ничего не надо!
Дальше!
Перепрыгиваем через 43 года. Вчера со мной произошла странная история. Я её записал. Впрочем, я её лучше расскажу.
Опять Москва, опять весна… Жарко. Солнечно. Я вхожу в крупный, известный универмаг, чтобы купить новую бейсболку. Моя ещё хорошая, но она мне надоела. Да и какие-то деньги пришли за наши с Ларисой спектакли. Можно слегка разориться. На помидоры и сосиски ещё останется. Так вот, вхожу, поднимаюсь на лифте на второй этаж. И осматриваюсь. Торговый зал огромен!!! Вещей навалом!!! Покупайте, пожалуйста!!! Но зал пуст. Огромнейший зал, набитый вещами, пуст!!! Продавцы есть, покупателей нет. Один я растерянно брожу среди пиджаков, рубашек, курток… Но это мне не нужно. Рубашек у меня навалом. Мне их подарил Ко – Ко. Кажется, они итальянские и французские. Если бы он не сделал мне этот чудовищно дорогой подарок… Ну ладно… Где бейсболки? Вот они! Подхожу. Рассматриваю. Они отвратительны! Безвкусны! Это просто тряпки, которые стоят невероятно дорого! Уровень качества – самый низкий. Цена – самая высокая. Где наша (и не наша) приличная одежда? Ну, вот висят яркие, разноцветные, полосатые рубашечки с коротким рукавом. Летние. Пять тысяч рублей! Это сумма валового сбора за спектакль периферийного театра. Нам с Ларисой полагаются 10 процентов от сбора. То есть, 500 рублей. А это что? Немецкие мужские нижние брюки. 4 000 рублей. И так далее. Надоело. Что-то кольнуло в сердце. Надо постоять. Стою. Жую таблетку.
В СССР было мало хороших вещей, но если побегать по магазинам и комиссионным, можно было одеться прекрасно! Деньги были!!! А сейчас, товаров полно, а денег нету!!! Так – лучше?! Не уверен. Я недавно был в магазинах польской и итальянской одежды – они пусты совершенно. Только бродят продавцы с лицами людей, ожидающих расстрела. Я был в трёх огромных, многоэтажных торговых центрах – они тоже совершенно пусты. Куда мы катимся?! Мне стало совсем плохо. Закружилась голова. «Саша!» – услышал я чей-то мужской голос. Такое впечатление, что он прозвучал откуда-то с потолка. Я поднял голову. Около огромной люстры плавал в воздухе Смоктуновский, прозрачный, в белом хитоне. Он улыбнулся, бросил мне какую-то коробочку, и исчез. Я открыл её. Там была квадратная таблетка. «Съешь её!» – откуда-то прозвучал голос Смоктуновского. Я съел. И что-то невероятное произошло со мной! Боль мгновенно прошла, я взлетел выше Кремля, и через секунду очутился у себя во дворе, на скамейке у подъезда… Кругом, неизвестно почему и как, выросли в огромном количестве, яркие, как бы райские цветы. Ошеломление проходило медленно. Наконец прошло. Я хотел уйти, но ко мне подошла собака наших соседей, и ласково положила мне на колени свою кудрявую, красивую, умную голову. Ну как тут можно уйти?
Слово короля или государственные люди
Лариса Титова
Александр Староторжский
Комедия в двух частях. Действующие лица
ЛЮДОВИК, король Франции
ЭЖЕН ДЕ ШАМФОР, граф, 23 лет
РОЛАН ДЕ СЕВИНЬЕ, директор канцелярии
ИЗАБЕЛЛА НОРТОН, графиня, придворная, 24 лет
ФРАНСУАЗА ДЕ НОЭЛЬ, герцогиня, придворная, 23 лет
ГЕНРИХ ХРОМОЙ, король Англии
МАКЛЕЙН, директор канцелярии
АННА, королева Англии
ДЖОН ВАРВИК, граф, начальник тайной службы
ЕЛИЗАВЕТА, русская Императрица
ВАРЕНЬКА, ее горничная, 18 лет
КАЛЯЗИН, канцлер
Действие первое
Картина первая
Кабинет Людовика. ЛЮДОВИК в кресле слушает доклад Севинье.
СЕВИНЬЕ. И последний вопрос, Ваше Величество, о Пруссии. Вам, конечно, известно, что Фридрих перевооружает армию.
ЛЮДОВИК. Это мне, конечно, известно. Как вы считаете, сколько лет у него уйдет на это?
СЕВИНЬЕ. Три, четыре года.
ЛЮДОВИК. Он, кажется, претендует на какие-то наши территории… На каком основании?
СЕВИНЬЕ. Без всяких оснований.
ЛЮДОВИК. Очень похоже на меня. Мне тоже никогда не нужны никакие основания, кроме собственного желания. Настоящий король. Вы знаете, я не боюсь Фридриха, но нужно смотреть правде в глаза – он великий полководец, и он опасен. Он маньяк, он не может не воевать. Его победы в Австрии и Венгрии вскружили ему голову. Пруссия намного слабее Франции, но это его не остановит. Итак, мы ждем его в гости? Так?
