Руина

скачать книгу бесплатно

После нескольких фраз, брошенных при нем растерянными гостями, чуткое сердце шинкаря наполнилось сладостным предчувствием: этот, знакомый ему уже казак не мог дать ни одного толкового ответа на вопросы своего господина, а так как вельможный пан что-то слишком заинтересован пировавшим здесь, в шинке, незнакомцем, то, очевидно, обратится с допросами и к нему, шинкарю, а тогда уже, наверное, несколько блестящих червончиков перепадет в его карман.

Между тем Мазепа сидел на лаве, опустивши голову, неподвижный, совершенно убитый неудачей. Но вот он снова поднялся с места.

– Постой, скажи, – обратился он к Остапу тем же взволнованным, непослушным голосом, – давно это было?

– Да так, часа три тому назад, покуда я съездил в Чигирин и вернулся сюда назад.

– Когда же тот уехал?

– Да вот шинкарь…

– Гей, жиде, сюда! – крикнул Мазепа, оглянувшись по указанному Остапом направлению.

Жид, только и поджидавший этого возгласа, стремительно бросился из-за прилавка к Мазепе.

– Что прикажет ясновельможный пан? – произнес он подобострастно, перегибаясь вдвое перед Мазепой и целуя полу его жупана.

– Ты знаешь этого казака, который гулял здесь у тебя в шинке?

– Ой, нет, ясновельможный пане, не знаю! Он нездешний, я его видел в первый раз.

– Не слыхал ли хоть, как его звали товарищи? Ведь с ним было несколько казаков.

– Ой, вей! Как же они звали его? Один звал паном-братом, другой – паном добродием.

– Ну, а куда они едут, зачем приехали? Они ничего об этом не говорили?

Жид печально закивал головой.

– Нет, ясновельможный пане, они ничего об этом не говорили.

– Стой! Это ты уже знаешь, когда уехали они?

– Да вот сейчас, как пан со своим товарищем, – шинкарь указал глазами на Остапа, – выехали из корчмы, так и они велели седлать своих коней и поехали себе тоже.

– А куда поехали, в какую сторону?

– Вон по тому, по Киевскому шляху.

– Да ведь там дорога делится и на Черкассы, и на Корсунь, и на Жаботин… О, проклятье, сто тысяч проклятий! – проскрежетал Мазепа, впиваясь пальцами в волосы, и зашагал в волнении по хате.

Что было делать? Куда броситься? Где искать их?

Три часа… Каких три? Больше: четыре, пять! За это время можно было далеко ускакать, а если он с Остапом бросится наобум и примет еще ложное направление в своих поисках, то утеряет незнакомца навсегда. Но как же принять правильное направление? Ни имя незнакомца, ни цель его путешествия, ни дорога, по которой он отправился, – ничто, ничто неизвестно ему!

Мазепа чувствовал, что он задыхается от волнения; кровь приливала ему к лицу, она стучала словно молотом в висках и жгла его глаза. Известие о кольце в одно мгновение сорвало струп с его раны и наполнило все его существо бушующим огнем. Как безумный, летел он сюда, чтобы увидеть поскорее этого незнакомца – и вот не застал никого! О, проклятье! «Тысяча тысяч проклятий!» – шептал он про себя, сжимая руки: само пекло не могло подшутить над ним хуже, указать на минуту след к розысканию Галины и тут же вырвать ее, вырвать навеки из рук! Мазепа чувствовал, что если он теперь утеряет след этого незнакомца, то способен лишиться от бешенства рассудка.

И жид, и Остап встревоженно следили за ним.

XIII

Мазепа остановился перед Остапом и жидом; лицо его было страшно, волосы всклокочены, глаза воспалены.

– О чем говорили они? Все, все, каждый пустяк, до последнего слова вспомните! – произнес он сухим, словно осипшим голосом.

– Да что же он говорил? О том, что набег сделали белогородские татары, хвалил гетмана за союз с султаном, пил за его здоровье… – ответил сразу Остап.

– Ой, вей! – жид сморщился, причмокнул и покачал с сомнением головой. – Не хотел бы я, вельможный пане, чтобы меня так хвалил кто-нибудь за мою горилку, как он хвалил ясновельможного гетмана нашего за союз с султаном. За каждым его словом поспольство кричало все больше и больше… Ой, вей! Я думал, что они сейчас подымут бунт.

– Это правда, – согласился и Остап, – он-то и хвалил, да как-то оно не дуже добре выходыло.

– И когда наши казаки уехали, он тоже поспешил из корчмы? – произнес оживленно Мазепа.

– Так, так, ясновельможный пане, немножко обождал и сейчас сам собрался.

На мгновение Мазепа опять задумался, мысли его понеслись с лихорадочной быстротой. «Итак, незнакомец старался, очевидно, возбудить народ против гетмана; он говорил о том, что набег сделали белогородские татары, он говорил о турецком союзе. Ясное дело, он хотел возбудить народ.

Когда Кочубей с Остапом выехали, этот человек, испугавшись того, не проговорился ли о чем-нибудь, также поспешил убраться из шинка.

Нет сомнения, это казак из какого-то враждебного лагеря. Но от кого? Суховеенко теперь совсем ничтожен. Многогрешный?.. Но нет, из слов Марианны видно, что он не стал бы бунтовать здесь народ. Так кто же остается? Ханенко! Да, один Ханенко. Итак, этот казак – его клеврет. Но какое же отношение он имеет к Галине? Каким образом очутилось у него ее кольцо? Каким образом? Да ведь Галину украли татары; Ханенко в союзе с татарами, а этот казак – его доброчинец, он мог украсть ее, купить, выменять… Мог получить в подарок от какого-нибудь мурзы!.. Отыскать его, отыскать во что бы то ни стало! – Мазепа сжал себе до боли руки. – Зачем же он прибыл сюда? Ведь Ханенко теперь сносится с Москвой, – тогда бы он ехал левым берегом. А может быть, он хочет здесь бунтовать народ? Но к чему? Ведь Ханенково дело на этом берегу совсем пропало; и Умань отложилась, и… – Мазепа схватился рукой за лоб и нахмурил брови. – А может, Ханенко затевает что-нибудь новое? – В памяти Мазепы промелькнул рассказ Кули о встрече с каким-то ханенковским доброчинцем… – опять, и здесь тоже. Нет, нет, должно быть, Ханенко затевает что-либо новое. О, если бы знать что, тогда бы можно было узнать и путь этого незнакомца! Поймать бы хоть нить, но как?»

– А больше, вспомните, больше ни о чем не говорил он? – произнес Мазепа, обращаясь разом и к Остапу, и к жиду.

Остап угрюмо молчал; Мазепа перевел свой взгляд на жида.

– Вспомни, – продолжал он, – быть может, раньше, до их приезда? – с этими словами Мазепа вытащил из кармана червонец и бросил его в руку еврею. – Вспомнишь, получишь вдвое.

При виде золота глаза шинкаря разгорелись; от волнения, от усилия мысли даже кровь прилила ему к лицу.

Мазепа не отрывал от него взгляда. И вдруг глаза жида расширились, голова поспешно закивала, длинные пейсы усиленно заболтались.

– Вспомнил! Вспомнил! Вспомнил! – закричал он торопливо. – Ой, вей, теперь уже ясновельможный пан отыщет его, отыщет непременно!

– Говори же, говори! – крикнул, задыхаясь от нетерпения, Мазепа и бросил снова ему два золотых.

Жид поспешно сунул их в карман и заговорил торопливо гортанным, пришепетывающим голосом, усиленно жестикулируя и кивая головой.

– Он говорил о конях. Да, да… он говорил об этом. Когда они только что приехали, он говорил, что надо купить новых лошадей, и поскорее, потому что эти уже не годятся и не выдержат далекого пути.

– Далекого пути? – переспросил Мазепа.

– Да, да, так он и сказал: не выдержат далекого пути… И потом я сам видел их коней: они были такие худые и такие забреханные, один даже хромал. Пхе! Я за таких коней не дал бы и дуката.

– Ну, ну, что ж дальше?

– Дальше? А вот что, – жид приподнял брови, вытянул свое лицо так, что его козлиная бородка загнулась вперед, и медленно заговорил, делая за каждым словом однообразное движение правой рукой с кругло соединенными первым и третьим пальцем. – У казака были гадкие кони, так ему нужно было купить новых. А где же можно покупать лошадей? На ярмарке. А где же теперь ярмарка? В Корсуне.

Как коршун за добычей, так следил Мазепа за каждым его словом; при последней фразе жида все лицо его вспыхнуло.

– Твоя правда, жиде! – вскрикнул он, хватая со стола шапку. – За мною, Остапе, на коней!

Это неожиданное приказание совершенно ошеломило Остапа. Как? Не сказавши никому ни слова, нестись вдвоем в Корсунь, за сотню верст, когда через какой-нибудь час всю землю обляжет глухая ночь! «Уж не потерял ли Мазепа от горя рассудок?» – промелькнула у него в голове мысль, но он не посмел в такую минуту возражать в чем-либо Мазепе и молча последовал за ним.

Не успел изумленный жид прийти в себя, как оба казака уже вынеслись во весь опор со двора корчмы.

Густые сумерки окутывали все окрестности, ветер подымался.

Завернувшись в свои кереи, оба казака неслись во весь опор по пустынной безлюдной дороге.

Надежда отыскать незнакомца в Корсуне снова пробудила всю энергию у Мазепы. Ему казалось, что он пережил целый год в эти три часа. Слова Остапа о кольце, виденном на пальце незнакомца, одним ударом разбили тонкий слой начинавшего уже сковывать его сердце льда. Словно сухие листья, взвеваемые осенним ветром, закружились в душе его все чувства, мысли, сомнения, надежды. Галина, которую он начинал считать мертвой, в ту минуту, когда он утерял уже последнюю надежду, встала вдруг перед ним. В его руках уже находилась тонкая нить к отысканию ее – и он дрожал, он замирал при мысли, что один его неверный шаг может перервать нить! Снова в сердце его нахлынула теплой животворящей волной любовь и бесконечная нежность к дорогой утерянной Галине. Но жива ли Галина? С живой или с мертвой снял незнакомец это кольцо? Был ли это сам похититель, разбойник, или соучастник преступления, или он купил его у кого-нибудь из татар?

Мазепа сбрасывал несколько раз шапку и подставлял свой пылающий лоб порывам холодного ветра; мысли, одна другой ужаснее и страшнее, как волны прибоя на высокую скалу, набегали на него и разливались холодной струей по всему его телу. «Он сказал Остапу, что едет на сватанье и что перстень у него дивочий, – повторял себе Мазепа слова Остапа. – Чтоб Галина сама отдала ему этот перстень? О, нет! Никогда! Разве силой вырвали его у нее, но сама бы она не отдала его ни за что! Что же связывает его дорогую Галину с этим странным казаком? На сватанье… – повторил он снова. – Быть может, он украл, откупил у татар Галину, спрятал ее здесь где-нибудь и теперь спешит к венцу? Но нет, нет! Вздор! Здесь что-то не то… Кто спешит к венцу, тот не станет бунтовать в шинках народ! Но что же, что связывает его дорогую Галину с этим казаком?» – возвращался Мазепа снова к тому же вопросу и в бессилии останавливался перед ним, как перед глухой непроходимой стеной.

Надежда, отчаянье, радость, любовь, жгучие воспоминания и болезненные предчувствия кружились в голове Мазепы беспорядочным, опустошительным ураганом. Он изнемогал от этого душевного терзания; казалось, если бы не мысль о том, что через день, может быть, через несколько часов тайна, терзавшая его целый год, будет раскрыта, он упал бы тут же от изнеможения. Она, эта мысль, неслась перед ним, как блуждающий огонек перед заблудившимся путником, и заставляла его все подгонять и подгонять своего усталого коня.

Остап не отставал от Мазепы. Так проскакали они часа полтора, останавливая всего раза два на несколько минут своих коней, чтобы дать передохнуть усталым животным. Наконец темная осенняя ночь покрыла все непроницаемой пеленой. Как ни рвался вперед Мазепа, но продолжать дальше путь в такой тьме не было никакой возможности; надо было остановиться. Путники заехали в большое село, расположенное на Корсунской дороге. Мазепа расспросил всюду, не видал ли кто из поселян смуглого казака, богато одетого, проезжавшего в сопровождении пяти товарищей, часа четыре тому назад? Но всюду он получал один и тот же отрицательный ответ: никто не видал подобных казаков.

Это обстоятельство уже зародило в душе Мазепы беспокойство и сомненье, но он постарался овладеть собой.

Утром рано, едва только тусклый свет пробился сквозь серое небо, Мазепа и Остап уже были на конях и скакали по направлению к Корсуню. В продолжение дня они останавливались всего только два раза, и то больше для того, чтобы дать отдохнуть лошадям. Еще до вечера оставалось часа два – три, когда они достигли наконец Корсуня.

Оставив своих лошадей на постоялом дворе, Мазепа и Остап отправились в ту сторону ярмарки, где торговали лошадьми. Еще не доходя до этого места, они уже были оглушены смесью каких-то невозможных диких звуков, как бы повисших в воздухе над этой частью ярмарки; здесь слышались и гиканья, и крики на татарском и на цыганском языках, и хлопанье бичей, и ржанье лошадей.

Вся площадь кипела народом; казаки, мещане и крестьяне шныряли между рядами, выбирая себе лошадей. То там, то сям черномазый цыган, выхваливая своего коня, вскакивал на него и с диким гиком проносился среди испуганной толпы.

Осторожно пробираясь среди этих волнующихся рядов, Мазепа и Остап обошли всю конную ярмарку, но как ни всматривался Остап в лицо каждого прохожего, а нигде не мог увидеть смуглого незнакомца. Проходив напрасно около часа, Мазепа и Остап принялись расспрашивать каждого из продавцов, не торговал ли у них коней высокий, смуглый казак с пятью спутниками? Остап подробно описывал всю его наружность, весь костюм, но всюду они получали один и тот же ответ, что такого казака не было. Тогда они отправились в другую сторону, обошли все ряды, но нигде не было и следа незнакомца. Чем дальше продолжались бесплодные поиски, тем больше бешенство и отчаяние овладевали Мазепой. Он решился еще на одно последнее средство – разузнать во всех шинках и постоялых дворах, не останавливался ли здесь этот незнакомец.

Усталые, измученные, они обошли с Остапом все корчмы, все шинки, но никто не видал нигде разыскиваемого ими казака.

Выйдя из последней корчмы, стоявшей уже около самых городских ворот, Мазепа в изнеможении опустился на лавку. Вслед за ним, увидав такого важного пана, выскочил и юркий шинкарь, окруженный целой плеядой меньших и больших жиденят. Низко изгибаясь перед Мазепой, он начал предлагать ему свои услуги; он просил его зайти хоть на минутку в корчму, отдохнуть с дороги, выпить стакан меду, сделать честь его убогой корчме. Все эти приглашения пересыпались самыми лестными эпитетами. Но Мазепа не слыхал ничего: он сидел неподвижно, как каменное изваяние.

Было ясно, как Божий день, что казак на Корсунь не поехал. Побоялся ли он явиться на многолюдном ярмарочном собрании и изменил из-за этого свой маршрут, или нарочно говорил при жиде о покупке лошадей, чтобы запутать свои следы, но было очевидно, что до сих пор его не было в Корсуни. Мазепа чувствовал, что он теряет рассудок: итак, то, чего он страшился, – свершилось. Нить была утеряна, и утеряна безвозвратно. Теперь он стоял, как странник, заблудившийся в пустыне, не зная, куда броситься, что предпринять. Подавленный ужасом своего положения, он сидел неподвижно, не видя и не слыша ничего.

Вдруг радостный крик Остапа заставил его вздрогнуть и вскочить с места. По дороге к городским воротам медленно тянулся высоко нагруженный воз, сзади его было привязано два дорогих коня, очевидно, купленных здесь же на ярмарке. На передке сидел коренастый поселянин и равнодушно помахивал над лошадками батожком, сзади же на возу сидел смуглый человек в одежде зажиточного горожанина, сверху которой был еще наброшен широкий кобеняк. По всей вероятности, почтенный горожанин, сделавший на ярмарке свои хозяйственные закупки, возвращался уже домой.

– Он, он! Ей – богу, он! – прошептал Остап, дергая Мазепу за рукав и впиваясь глазами в горожанина.

Мазепа взглянул по указанному направлению и вдруг замер на месте: на мизинце мещанина блеснуло бриллиантовое кольцо…

Между тем воз медленно подвигался к выезду из города; через несколько секунд он должен был поравняться с корчмой.

«Остановится или нет? – промелькнуло в голове Мазепы, и он почувствовал, как холодом облило его с ног до головы при одной мысли о том, что воз может проехать мимо. – Нет! Надо остановить его во что бы то ни стало. Но как? Подойти прямо, схватить, арестовать?.. А что могут они сделать вдвоем с Остапом, да еще пешие? Но если бы им удалось даже созвать народ, окружить воз, арестовать казака, казак может тогда не дать никаких объяснений, может нарочито сбить с толку, обмануть! Нет, нет! Все это не повело бы ни к чему. Надо сойтись с ним, выпытать, разузнать, а для этого надо время. Один только час беседы, один только час, и он все узнает. Но как добиться ее, как остановить казака, как заманить его в шинок?»

Все эти мысли промелькнули в одно мгновенье в голове Мазепы. Между тем воз, по – видимому, и не думал заворачивать к корчме.

Мазепа понял, что теперь успех дела будет зависеть исключительно от его сообразительности и быстроты действия.

Он быстро оглянулся кругом, сделал Остапу знак следовать за собою, схватил за руку стоявшего подле него жида и увлек его под темный широкий проезд корчмы.

– Слушай, жиде, есть у тебя отдельная хата? – заговорил он торопливым, прерывающимся шепотом, не выпуская его руки.

– Есть, есть, вельможный пане! – жид усиленно закивал головой.

– Десять дукатов, слышишь, двадцать дукатов, тридцать дукатов… Ничего не пожалею… если… вон того горожанина, что едет на том возу, заманишь сюда в корчму и сведешь его в одной комнате со мной.

– Понимаю, понимаю!

– А если же нет…

– Пс! Шкуры своей для вельможного пана не пожалею! – шепнул жид и выскочил из проезда.

Перекинувшись несколькими словами со своими двумя помощниками, стоявшими у ворот и сторожившими проезжих, он бросился наперерез к поравнявшемуся в это время с корчмой возу, его ловкие союзники последовали за ним, за последними бросились и жиденята, игравшие подле корчмы, и через секунду воз был окружен со всех сторон кричащей толпой.

Не выходя из своей засады, Мазепа зорким взглядом следил за всей этой сценой и в то же время глухим, отрывистым голосом отдавал приказания Остапу:

– Дай мне сюда твою керею, и шапку, и саблю, а ты надень скорее все мое, на! И спрячься сейчас же, чтоб они тебя не увидели, не узнали… А когда мы усядемся с казаком в одной хате, то постарайся, чтобы жид тебя поместил где-нибудь вблизи; крикну – спеши сейчас же на помощь.

– Все сделаю, не бойся, – ответил тихо Остап, запахивая на себе дорогой плащ Мазепы, и выскользнул из-под ворот во внутренний двор корчмы.

XIV

Жиды окружили воз горожанина, и лошади невольно остановились.

– Ясновельможный пане, ясноосвецонный пане! К нам, к нам в корчму поворачивайте. Есть мед литовский, венгржина, мальвазия! Ой, вей, какая мальвазия! И сам гетман такой не пил! – кричал, изгибаясь и беспрерывно кланяясь важному горожанину, сам шинкарь.

– Ну, ну, герс ду, Иване, чего ж не заворачиваешь? Видишь, вельможный пан хочет выпить здесь келех меду! – стрекотал в то же время долговязый рыжий помощник шинкаря, дергая дышло и стараясь заставить лошадей подвернуть к корчме.

Все решительно, не исключая и маленьких жиденят, кричали, дергали проезжих, выкрикивали названия разных имеющихся в корчме товаров, стараясь ошеломить подорожного и заставить его подъехать к корчме. Этот крик, эти дерганья, эти назойливые приглашения могли бы, кажется, довести всякого человека до исступления, но горожанин был, по – видимому, уже приучен к подобным сценам.

– Да ну тебя с твоими трунками, отступись со своим кодлом, – произнес он невозмутимо. – Да, гей! Отступись же, не мешай коням идти!

Но на шинкаря этот возглас не произвел никакого впечатления.

– Ой, вей! Ясновельможный пан купил кони, – продолжал он. – Пс… Пс… – жид усиленно зачмокал губами. – Пс! Что это за кони? Какие это кони? Вот у меня есть кони! Змии, а не кони! И пан их может взять совсем даром… Пусть пан только посмотрит.

– Так, так, пусть пан только зайдет и посмотрит! – кричал и помощник, дергая лошадь за узду.

– Гей, отойди, жиде, чего дергаешь коня: слышишь, отойди! А не то, так батогом и огрею! – крикнул флегматичный возница, но жид не унимался.

С напряженным вниманием следил Мазепа за всей этой сценой, однако же, несмотря на все старания жидов, горожанин не имел, по – видимому, никакого намерения заезжать в корчму.

– Да отчепысь ты со своими конями, не нужно мне ничего! Слышишь! Гей, Иване, гайда! – крикнул он сердито.

Возница дернул поводьями, несколько душ отскочило от воза, но большинство еще держалось за него.

– Да ну же, к бису! А не то, так батогом и шелесну! – гаркнул возница и щелкнул длинным бичом.

В одну минуту все жиденята рассыпались в разные стороны, словно брошенная на стол горсть гороху. Длинный бич кучера развернулся, щелкнул в воздухе, и кони рванулись.