Руина

скачать книгу бесплатно

– Так доказуйте ж прежде всего, что есть измена! Кажется вам, что гетман – изменник – собирайте раду, судите его, слушайте и его оправданья, а не затевайте бунтов для полной гибели отчизны! – заговорил он запальчиво. – Измена! Ха – ха! Знаем мы это! Если кто хочет на гетманское место сесть, так сейчас и обвиняет гетмана в измене. Старая песня, брате, старая! Не этой ли самой изменой все темные дела на левом берегу творятся и расшатывают вконец отчизну. Не в измене ли обвинил славного гетмана Выговского Тетеря и сам занял его место? А, да что там! Вспомним даже покойного нашего гетмана Богдана. Не он ли вывел весь наш люд из неволи, не за ним ли встала вся Украйна? А ведь нашелся и тогда Иуда Сулима, а за ним и тысяча – другая горячих голов, которые обвинили Богдана в измене и требовали, чтобы он Сулиме гетманство отдал. Ну что ж, если бы все по – твоему судили? Сулима взял бы тогда гору, как ты думаешь, далеко бы пошла наша земля? Ха – ха! Так бы и опять к ляхам в пазури попала! Но, на счастье, тогда еще старшина держалась одного гетмана и не слушалась всяких закутных гетманишек, да и Богдан не упал духом. – Мазепа перегнулся над столом и произнес каким-то особенным настойчивым и властным голосом: – Он не отдал своей булавы в руки безумной толпе и покарал бунтовщиков.

Незнакомец молча слушал Мазепу, видно было, что и слова Мазепы, и пламенное воодушевление производят на него довольно сильное впечатление.

Мазепа провел рукою по лбу, вздохнул глубоко, словно этим вздохом он хотел облегчить свою грудь от стеснившего ее волнения, и продолжал уже более спокойным тоном:

– Так-то, друже мой… Если оно и дальше так пребудет, руина, говорю вам, настанет, руина, и больше ничего. Все это надо переменить, все надо исправить… нельзя давать вожжи в руки малым неразумным детям, – произнес он тихо и задумчиво и, поднявши голову, прибавил громко: – А пока все это станется, то не за того гетмана надо стоять, кого последняя рада избрала, а за того, кто к покою и благу отчизну ведет.

– К покою и благу! Ге – ге, пане – брате, – усмехнулся незнакомец, – да и у этой твоей правды тоже будет два конца: всякий ведь и покой и благо на свой аршин мерять станет. Вот и за Ханенком не потому только народ идет, что его рада обрала, а потому, что он обещает всем вывести Украйну из турецкой неволи, в какую задал ее гетман Дорошенко.

– Дорошенко Украйну в турецкую неволю задал?! – вскрикнул с изумлением Мазепа. – Да не может того быть. Да я вот хоть сейчас готов головой положить за то, что это ложь и клевета! Это, друже мой, наверное, его вороги выдумали, да и рассказывают всюду, чтобы баламутить против него народ.

– Нет, что правда, то правда, я бы ведь так тоже кому-нибудь с ветра не поверил!

И незнакомец принялся передавать Мазепе все сведения о раде на Расове, о привозе даров султаном и о постановленном якобы на подданство договоре.

Мазепа задумался. Еще раз и еще раз приходилось ему убеждаться в том, что союз с турками подрывает в народе авторитет Дорошенко и порождает слухи о подданстве, рабстве и даже принятий ислама… Но что делать? Куда пойти? Где искать опоры?..

– Видишь ли, друже мой, – заговорил он, когда незнакомец умолкнул. – Слыхал и я об этом деле, могу тебе самую верную правду рассказать.

– А откуда же ты знаешь? – спросил живо незнакомец и бросил пытливый взгляд на Мазепу.

– Есть у меня один приятель из гетманской канцелярии, он мне обо всем рассказал, – ответил спокойно Мазепа и принялся излагать перед незнакомцем все пункты договора с султаном и ожидавшуюся от них пользу.

Незнакомец слушал его внимательно, иногда перебивал вопросами, обнаруживавшими большое знание в делах политики, но все-таки видно было, что, несмотря на все красноречие Мазепы, договор с султаном не пробуждал в нем никаких радостных надежд.

– Нет, – произнес он наконец, – ты хоть позолоти кайданы (кандалы), а кайданы кайданами и останутся.

– Да кто же тебе говорит о неволе? – изумился Мазепа. – Сам видишь.

– Видеть-то я вижу, – перебил его незнакомец, – да и тот мужик в сказке тоже видел, что ему лисичка в сани сперва одну лапку положила, а потом увидел, что и вся с хвостом влезла. Уж басурмане, поверь мне, даром христианину помощи оказывать не станут, а если они теперь и оказывают Дорошенко помощь, так такую, какую разумная хозяйка кабану оказывает, готовясь его заколоть к празднику.

– Гм, а как же ты, брате, в таком случае за Ханенко заступаешься? – произнес с едкой усмешкой Мазепа. – Ведь и Ханенко с татарами идет?

– Что Ханенковы татаре? Ханенко татар только на время для помощи призывает, а потом так отжахает, что и детям их солоно станет.

– Так ведь и Дорошенко не навеки соединяется с султаном, а только для того, чтобы от этих самых Ханенковых татар обороняться. Когда бы не Ханенко…

– Теперь Ханенко, так, а ведь прежде Ханенко не было, а Дорошенко все к басурманам тянул.

– А для чего тянул? – Мазепа сложил руки на столе и продолжал самым равнодушным голосом: – Мне-то что, мое дело – сторона, а только всегда хорошо до самой правды дойти. Вот скажи мне, например, для чего Ханенко татар наводит?

– Для чего? Гм… ну, для того, конечно, чтобы Дорошенко с гетманства сбросить.

– Отлично. Ну, а Дорошенко для чего, по – твоему, с турками згоды ищет?

– А для того, конечно, чтобы удержать свою булаву.

– Нет, друже, не то. – Мазепа покачал головой и продолжал горячо и убежденно: – Ханенко призывает татар для того, чтобы захватить в свои руки гетманскую булаву, а Дорошенко ищет згоды с басурманом, чтобы оборонить Украйну. Да, да… Нет, постой, не перебивай меня, – удержал он незнакомца за руку. – Разберем все по правде. Если бы Дорошенко хотел только удержать в своих руках булаву, разве не проще было ему обратиться за помощью к Польше? Ведь Польше все равно, какой бы гетман на Украйне ни сидел – Ханенко ли, Дорошенко, или Суховеенко – лишь бы только такой Иуда, чтобы отчизну им продал.

При этих словах по лицу незнакомца пробегала какая-то тень.

– Почему же ты думаешь, что они только Иуду бы и приняли? – произнес он живо, с деланою улыбкой.

– Почему? Потому, что если басурмане, говоришь ты, будут нас только для того годувать, чтобы заколоть потом, так ляхи и годувать нас даже на время не станут, а так со шкурой и проглотят! Разве они забывают и теперь хоть на одну минуту, что мы их рабами и подданными были? Они и во сне видят, как бы им поскорее млеком и медом текущую Украйну назад возвратить да снова наложить ярмо на наш бедный народ. Вот почему они и станут изо всех сил поддерживать всякого Иуду, такого, как Тетеря или как Ивашко Бруховецкий, которые продадут за булаву и свою совесть, и свой народ. А честного казака, который стоит за правду и волю, они сейчас бы сожгли в медном быке. Теперь, когда они узнали Дорошенко, то не бойся, булавы уже ему не предложат! Да если бы он им на Евангелии клялся, что только о булаве своей печется, они бы не поверили ему, как не поверил бы тому и самый злейший ворог его. А ты еще говорил, что Дорошенко думает туркам Украйну отдать!

И Мазепа заговорил с увлечением о замыслах гетмана. Пламенное красноречие Мазепы производило, по – видимому, какое-то волшебное, обаятельное впечатление на незнакомца.

На дворе уже совершенно стемнело, пьяные возгласы в шинке раздавались все реже и реже; свечи нагорели, длинные сосульки застывшего сала сбежали на почерневший медный подсвечник, но увлеченные разговором собеседники не замечали ничего.

XVI

– Вот потому-то никто и не принимает под свой протекторат Дорошенко: ни Польша, ни Москва, – заключил Мазепа.

– Так что же, – возразил каким-то смущенным тоном незнакомец, – ведь и Ханенко за вольности наши идет.

– За вольности! – по лицу Мазепы пробежала саркастическая улыбка. – Так зачем же ему против Дорошенко идти, коли Дорошенко не за вольности, а за самую волю нашу идет? – Мазепа на мгновение замолчал, устремив на незнакомца пристальный взгляд. – Эх! – вскрикнул он, ударяя его по плечу, – вспомни, друже мой, притчу мудрого Соломона о двух матерях и ребенке, тогда и увидишь правду. Родная-то мать своего ребенка чужой уступала, лишь бы только он живым остался, а чужая хотела, чтобы его надвое перерубили. Так вот и Дорошенко. Разве он о своей булаве печется? О целости Украйны. А кто над ней будет гетмановать, за то он не стоит. Вспомни, разве не хотел он уступить свою булаву даже Бруховецкому, лишь бы соединить Украйну?

Незнакомец со вниманием слушал Мазепу, видно было, что речь его уже западала ему глубоко в душу, но при последних словах брови незнакомца нахмурились.

– Ге, что вспоминать! – произнес он угрюмо. – Тогда ведь и все Запорожье, и мы все, как один, за Дорошенко стояли, и как все складывалось хорошо! Эх! – Он вздохнул глубоко и с досадою махнул рукой. – Вот ты все стоишь за Дорошенко и выхваливаешь его, а вспомни сам, сумел ли он воспользоваться придатной минутой? Он, гетман, сам ускакал от войска! И в какую минуту полетел он в Чигирин жинку стеречь и тем разрушил все дело! Вот за этот самый поступок и отвернулись от него сердца всех запорожцев. Бабий! – последнее слово незнакомец произнес с каким-то особенным презрением и, поднявши высоко заплесневелую фляжку, перегнул ее над своим кубком.

Тусклый свет свечи отразился в бриллианте, и камень загорелся тысячью огней. Этот блеск словно ослепил Мазепу.

«Пора, придатная минута», – пронеслось у него в голове, и сердце его замерло. Все политические соображения отлетели от него в одно мгновенье… Дорошенко, Ханенко – все отошло на задний план, он только и помнил, что теперь как раз настала удобная минута для того, чтобы перевести разговор на кольцо, и решился начать.

– Что ж? Это верно, – заговорил он каким-то напряженным голосом, – тем своим вчинком нанес гетман всему войску большой урон. Виноват, сам знает и кается… Да, все сердце! Ох – ох! – Мазепа вздохнул. – Кто из нас без греха? Вот и ты, – Мазепа сделал над собой невероятное усилие и улыбнулся, – все, гм… на бабийство нападаешь, а перстень дивочий носишь… хороший перстень, хороший, а ну-ка, покажи его.

– Изволь! – незнакомец снял с пальца кольцо и подал его Мазепе. – Фу, да и холодные же у тебя руки, словно у жабы!

– Замерз я, – произнес с какой-то неловкой улыбкой Мазепа и, положив кольцо на ладони, жадно впился в него глазами. На внутренней стороне кольца виднелось изображение двух соединенных рук. Не было сомнений – это было его кольцо, его! Кровь ударила в лицо Мазепе, рука его задрожала – и кольцо со звоном покатилось на каменный пол. Но это происшествие случилось кстати: с необычайной поспешностью бросился он поднимать перстень и скрыл таким образом свое взволнованное лицо. Через несколько секунд ему удалось отчасти овладеть собою, и он занял снова свое место.

– Вот так случай, чуть – чуть было не потерял твой перстень… Тогда, думаю, и головы бы моей не пожалел. Хе – хе! Верно, какая-нибудь чернобровая на память подарила? – Мазепа попробовал подмигнуть глазом и улыбнуться, но улыбка не вышла, и вместо нее на лице его появилась какая-то гримаса.

– Да нет, какая там чернобровая! – горожанин махнул со смехом рукой. – Слава Богу, с этим товаром не знаюсь!

Мазепа вспыхнул.

– Не… не знаешься? – произнес он поспешно, забывая свою осторожность. – Так где же ты достал его, где?..

Горожанин с удивлением взглянул на Мазепу: лицо последнего всеми своими чертами изображало одно ожидание и нетерпение, глаза так и впивались в незнакомца, в его уста, словно хотели поймать готовое вылететь из них слово.

– Купил, – произнес он, – да скажи на милость, что это с тобой?

Но Мазепа не слыхал его вопроса; все лицо его просияло от радости.

– Купил, купил? – вскричал он, вскакивая с места.

– Да что это с тобою? Охмелел ты, что ли? – вскричал в свою очередь изумленный незнакомец и также поднялся с места.

– Где же, где купил? Вспомни… скажи правду… на Бога! – продолжал Мазепа хриплым, прерывающимся голосом.

– В Богуславе, у жида.

– Когда же?

– Да так, с год тому назад.

– О Господи, что же это? Друже, брате! – Мазепа страстно стиснул руки незнакомца. – Что хочешь возьми с меня, только укажи мне его, укажи!

– Да расскажу все и укажу все, если ты только объяснишь мне раньше, что это с тобою случилось, как увидел ты мое кольцо? Знакомо оно тебе, что ли?

– Ох, как знакомо! – вырвалось у Мазепы помимо его воли горькое восклицание. Он опустился на лавку, выпил стакан вина и, проведя рукою по волосам, заговорил уже спокойнее. – Всю тебе правду скажу, всю.

Незнакомец также присел к столу и устремил на Мазепу полный любопытства взор.

– Видишь ли, – продолжал после минутного молчания Мазепа. – Кольцо это, которое ты носишь на пальце, мое. Да, мое, – повторил он, заметив изумление, отразившееся на лице незнакомца, – и купил я его для своей невесты, и эти вот руки, которые видны вот здесь, на внутренней стороне, велел вырезать в знак того, что и мы с нею сплетем навек свои руки. Да доля судила иначе! – по лицу Мазепы пробежала горькая усмешка. – Теперь вот не знаю, найду ли хоть труп ее где-нибудь на земле.

– Вот оно что, – протянул сочувственно незнакомец, – так объясни мне, как же все это сталось, все расскажи: может, и я тебе, брате, в чем-нибудь пригожусь.

Мазепа в кратких словах передал незнакомцу всю историю разграбления хутора и исчезновения Галины.

– Вот видишь ли, – окончил он, – целый год, а может быть, и больше, как я уже говорил тебе, не был я на Украйне, все искал хоть какого-нибудь следа: перерыл весь Крым, был и в Цареграде, всюду расспрашивал, всюду искал, – и не нашел нигде ни слуха, ни следа. И вдруг вот тебя с этим кольцом посылает мне Господь навстречу!

– Фу, ты, Господи! Словно в сказке все слышу. Ну, одначе, если уж Господь послал меня тебе навстречу, так я и оправдаю его волю! – вскрикнул весело незнакомец, ударяя по столу рукой. – Перво – наперво, бери себе кольцо, – оно твое – и носи его на здоровье.

– Но постой, ведь ты потратился…

– Дурныця, – возразил шумно незнакомец. – Бери его, может, оно тебя и к твоей Галине приведет.

– Спасибо, спасибо, друже, – произнес прочувствованным голосом Мазепа, крепко сжимая руку незнакомца, – только если уж так, то позволь и мне сделать тебе на память небольшой дарунок. – С этими словами он отцепил от пояса драгоценную люльку, украшенную золотом и бирюзой, и передал ее незнакомцу.

– Отлично!.. – вскрикнул тот с веселым смехом. – Вот эта штука по мне, ей – богу! Знаешь, как в песне говорится, – незнакомец задорно подмигнул левым глазом: – «Мени с жинкою не возиться, а тютюн да люлька казаку в дороге знадобится!» Ха – ха! Верно! Ну, а теперь слушай меня дальше: очень ты мне полюбился, и не хочу я, чтобы такая умная голова из-за кохання гинула, а потому слушай мой приказ: давай почоломкаемся, брате, да и ложимся сейчас спать, ехать уже поздно, а завтра чуть свет едем мы с тобой в Богуслав, не я буду, если не отыщу тебе того жида.

Наступал холодный осенний вечер. Целый день моросил мелкий дождь, но не тот теплый, ласковый, что в летние дни падает иногда незаметной росой и своей влагой умеряет зной дня, а ядовитый, промозглый, налетавший со всех сторон косыми прядями и хлеставший злорадно несчастного путника, застигнутого в дороге.

В волнующейся мгле, по дороге к женскому монастырю, двигались две фигуры.

– Ой, замерзну, – запротестовал жалобно хлопец, шагавший по грязи вслед за какою-то длинной фигурой, колебавшейся среди тумана мрачным силуэтом. – И за шею, и за пазуху вода льется. Зуб на зуб не попадает… Хоть ложись да сдыхай!

– Эге, нежный! – огрызнулся шедший впереди путник, вооруженный огромной палкой с железным наконечником. – А целую неделю мокнуть под холодным дождем не пробовал? А спать в луже и примерзнуть в ней под утро не приводилось? Хе! Хе!

– Да я всякого лиха тоже попробовал, а вот что-то теперь невмоготу, ноги не слушаются!..

– Ну, потерпи, хлопче, трохи; вот монастырь скоро, – там и согреемся, и подкрепимся… вот как в Чигирине было… помнишь, у молодой хозяйки?..

– Ох, – вздохнул хлопец, – то ж хозяйка была, молодая господыня, а там черницы; пожалуй, «поднесут еще черницкого хлеба»![4 - «Поднести черницкого хлеба» – пословица, означающая вытолкать в загривок.]

– Хе – хе! Не любишь? – засмеялся хрипло старший путник, остановившись, чтоб перевести дух.

– Да где же этот монастырь? Идем, идем, и конца нет… Может быть, сбились с дороги?

– Чтоб я сбился! Го-го! Не на такого напал! И в глухую ночь потрафлю всюду… Вон, гляди, чернеет во мгле длинная полоса, то муры монастырские.

– Так поспешим! – обрадовался хлопец.

– Стой, попробую выкурить люльку: в монастыре не годится… не позволят.

– Дядьку, голубчику, бросьте вы люльку… Совсем становится темно… да и тютюн и губка мокрые, верно, как хлющ.

– А вот посмотрим. – И знакомый нам нищий присел на корточки, закрылся кереей и стал осматривать свои курительные припасы.

Хлопец натянул на голову свитку и с тоской ждал, чем окончится попытка строгого дядьки; но, к счастью хлопца, все оказалось у нищего перемокшим, и он, плюнув сердито, злобно поднялся и зачастил к монастырю. Хлопец почти бегом пустился за ним, чтобы не отстать и не потерять тропы в наступившую темень.

Вскоре вырезались из мрака высокие стены с укрепленною башнею брамой. Путники подошли к самой браме, и старший начал стучать в нее своей клюкой, но на его энергичные удары в окованные железом ворота никто не откликнулся, только ветер ворвался с воем под своды башни и закружил холодною хлябью.

Нищий удвоил удары; они звонко сыпались на неподвижные ворота и глухо терялись вдали. Наконец отворилось небольшое окошечко над брамой – и в него просунулась чья-то голова; при абсолютной темноте нельзя было распознать даже, кому принадлежала она: сторожу или чернице. Но раздавшийся грубый голос сразу рассеял недоумение:

– Кто там ломится ночью в браму и благочестивым людям не дает покою?

– Благословен Бог наш ныне, и присно, и во веки веков, – проговорил жалким голосом нищий.

– Аминь! – оборвал его сторож из окошечка. – Чего надо?

– Впустите, ради Христа, пропадаем от голоду и холоду… Господь Бог вам отблагодарит за ласку!

– Не велено! – отрезал привратник.

– На Бога! На милосердье! – замолил нищий. – Не допустите, святые отцы и преподобницы, погибать христианским душам! Ведь в такую негоду добрый хозяин и собаки не выгонит из хаты, а вы не даете несчастным приюта!..

За окошечком послышался какой-то разговор; в нем участвовал, очевидно, и женский голос.

– Не можно впустить, – отозвался наконец из окошечка стражник, но уже более мягким тоном, – приказ строгий вышел, чтоб, значит, никого… без дозволенья паниматки игуменьи, а особливо, коли мужской плоти, так чтоб «а ни духа»!

– Да чем же мы виноваты? Какою плотью наделил Господь, с такой и носись… Разве противу Бога возможно?

– Так-то оно, так, а и супротив уряду невозможно: одно слово – приказ!

– Так что же это, нам пропадать пропадом, что ли?

Хлопец при этом возгласе нищего взвыл и заголосил жалобно.

Опять последовал между привратником и, очевидно, черницей беглый разговор.

– А вы кто такие будете? – послышался женский голос.

– Божьи люди, калики перехожие, – ответил жалобно нищий, – именем Христовым ищем приюта… из далекой страны, от самого азията идем, где Гроб Господень… Явите Божескую милость… Спасите погибающих!..

– Ой, пропаду, пропаду! – завопил при этом и хлопец. – И рук и ног не слышу… Духу нема!