Жрецы

Тот с улыбкой наблюдал за издателем.

– Напрасно вы беспокоились. Положите свои деньги в бумажник! – проговорил наконец, улыбаясь, Невзгодин.

– Вы не хотите? – искренне изумился черноволосый, курчавый молодой издатель с бойкими и плутоватыми глазками. – Вам, может быть, желательно четыреста рублей с листа и тысячу аванса?.. Что ж, мы и это можем…

– Я совсем не желаю участвовать в вашем журнале!

– Не желаете? Но позвольте спросить, почему-с? У меня сотрудничают господа писатели первого сорта… можно сказать, генералы-с…

Издатель перечислил несколько действительно известных литературных имен и продолжал:

– Как видите, компания приличная-с вполне… И вам, смею думать, гораздо лестнее получить четыреста рублей с листа, чем сто… В четыре раза более… И читателей у меня гораздо больше… Или вы, Василий Васильич, обязаны контрактом? Так я с удовольствием рискну на неустойку, если она не велика-с. Вы в моде теперь, и я готов на жертвы-с.

Насилу Невзгодин избавился от одного из более юрких представителей современного издательства. Издатель ушел наконец, так-таки и не понявший, что человек в здравом уме и твердой памяти мог отказаться от таких блестящих предложений.

После того как Невзгодина расхвалили, о нем заговорили и в Москве. С ним старались познакомиться и залучить на журфиксы. Звенигородцев, находивший раньше, что Невзгодин ничего путного написать не может, заезжал к Невзгодину, наговорил ему множество приятных вещей и звал его вечером на журфикс к одному очень умному человеку, у которого собираются только очень умные люди, и был несколько огорчен, что Невзгодин отказался.

Но, знакомый только с казовой стороной своей известности, Невзгодин, не бывавший почти нигде, и не догадывался, какова изнанка ее и что про него говорят.

А говорили про него, действительно, черт знает что такое. Кто распускал про него грязные сплетни и к чему их распускали, – кто знает, но они имели успех, как всякие сплетни, да еще про человека сколько-нибудь известного.

Говорили, что Невзгодин ловко-таки «обрабатывает» миллионерку. Небось пишет об идеалах, смеется над всем, а сам… подбирается к аносовским деньгам… Какая гнусность! Его, конечно, называли Артюром при великолепной вдове. Другие, впрочем, утверждали, что он дальновиднее и, наверное, женится на миллионерке.

– Ждала, ждала… и не могла выбрать лучше… Нечего сказать, отличная партия!

Однажды Невзгодина встретил на улице один из его знакомых и спросил: правда ли, что он думает издавать журнал?

– И не думал! – рассмеялся Невзгодин.

– Однако говорят…

– А пусть говорят… Только говорят ли, откуда на журнал у меня деньги?

– Как откуда? Да Аглая Петровна Аносова, говорят, дает… Вы ведь с ней хорошо знакомы.

Невзгодин только презрительно усмехнулся, но тон, с каким были сказаны эти слова, покоробил его, и он в тот вечер сидел, по обыкновению, в клетушке несколько раздраженный.

Он досадовал на себя, что пришел.

Разговор в этот вечер не клеился. У обоих собеседников точно на душе было что-то, мешавшее обычной беседе. И это чувствовалось.

«И на какого дьявола я шляюсь сюда каждый вечер? Зачем? Она в самом деле может подумать, что я огорошу ее просьбами о деньгах на журнал?»

«Фу, мерзость!» – мысленно проговорил Невзгодин, раздражаясь от этой мысли еще более.

Он решился сейчас же уйти, чтобы не «разыгрывать дурака». Так она и верит его «изучению»!.. Таковская!

Невзгодин искоса взглянул на нее и остался на обычном своем месте – на низеньком кресле у диванчика, на котором сидела Аглая Петровна, притихшая, грустная и ослепительно красивая.

Остался и сделался еще мрачнее, злясь на самого себя.

XXXIV

Минуты две прошло в молчании. Наконец Аносова спросила:

– Что с вами, Василий Васильич? – В тоне ее голоса звучала тревога.

Невзгодин насторожился. Он уловил эту тревогу, и в ней ему послышалось что-то притязательное. Это несколько удивило и рассердило его.

– Ничего особенного, – ответил он.

– Вы чем-то раздражены?

– Положим… Так что ж из этого?

– Уж не я ли провинилась в чем-нибудь перед вами? И вы мною недовольны?

– Я? Вами? И какое я имел бы право?

– Это делается без всяких прав.

– Но все-таки выражают недовольство только люди с правами, а обыкновенные смертные просто не ходят к знакомым, которыми недовольны.

– Даже когда и изучают?

Он взглянул на Аносову: не смеется ли она? Но Аглая Петровна глядела на него так значительно и так нежно, что Невзгодин смущенно отвел свой взгляд и проговорил:

– Сегодня была одна встреча на улице и разговор, который меня раздражил… Да что скрывать…

И Невзгодин передал Аносовой разговор.

– И это могло вас раздражить?

– Как видите.

– Вижу! – грустно протянула Аносова.

Она, видимо, что-то хотела сказать, но не решалась.

– Говорите, Аглая Петровна… Говорите… я все выслушаю…

– И раздражитесь еще более? А я не хочу вас раздражать…

– Ну, как угодно… Сегодня мы оба в дурном настроении, и я лучше уйду…

– Нет, не уходите, Василий Васильич… Не уходите… И я вам скажу, что хотела. Неужели вы, в самом деле, не взяли бы у меня денег на журнал, если бы захотели издавать сами?

– Конечно, нет! – резко ответил Невзгодин.

– Я даже такого доверия не заслужила? Или вы побоялись бы, что скажут?

– Писателю надо быть выше всяких подозрений… И наконец, я никогда бы не путал женщину в дела, которых она не понимает…

– Даже если б женщина была вашим добрым приятелем?

– Тем более…

– Я так и думала… Очень уж вы горды, Василий Васильич… Вот вас даже и пустой разговор раздражил… А про меня, по поводу вас, теперь и не то говорят, а я, как видите, нисколько не смущаюсь… Пусть говорят!..

– По поводу меня? Что ж смеют говорить? – вызывающе кинул Невзгодин и весь вспыхнул.

– Ишь! Уже и загорелись!.. Говорят, что я…

Аносова запнулась.

– Что вы? – нетерпеливо переспросил Невзгодин.

– Ваша любовница! – досказала Аносова и взглянула на Невзгодина.

Тот совсем опешил от изумления.

– Изумлены? – кинула Аносова.

– Еще бы! Сочинить такую… такую нелепость про вас, чья репутация безупречна… Как это глупо! – воскликнул Невзгодин.

– А между тем ведь это так правдоподобно… До сих пор я жила отшельницей и вдруг почти каждый вечер сижу глаз на глаз с молодым человеком… Ведь не всякий же знает то, что знаю я…

– То есть что?

– Что молодой человек исключительно с литературной целью навещает женщину, еще не старую, ну и…

– Замечательную красавицу? – досказал горячо Невзгодин.

– К которой он, впрочем, довольно равнодушен! – прибавила Аглая Петровна.

Невзгодин не принял вызова и воскликнул:

– И вы меня не выгнали до сих пор, несмотря на такие сплетни?

– Я? Вас?..

Опять Аносова так ласково, так нежно и вместе с тем удивленно посмотрела на Невзгодина, что тот снова смутился.

– Да разве мне не все равно, что говорят! Я ничьей любовницей не была и не буду! – гордо подчеркнула она, – но пусть болтают, что хотят! Я сама по себе! – усмехнулась Аносова.

Это пренебрежение общественным мнением такой рассудительной и степенной женщины, какою казалась Аглая Петровна, восхитило Невзгодина и, разумеется, приятно щекотало его самолюбие.

И он восторженно взглянул на красавицу вдову и благодарно стал целовать ее руку несколько дольше и горячее, чем следовало бы это в литературных интересах.

Но Аносова не отнимала своей горячей руки, и Невзгодин ее несколько раз принимался целовать.

– И знаете ли, о чем еще на днях спрашивала меня сестра?

– О чем?

– Скоро ли я выхожу замуж?

– Вы? За кого?

– Да что вы за агнец, в самом деле! Разве не знаете?

– Клянусь честью, не знаю.

– Да за вас, разумеется!

– За меня?!

И Невзгодин искренне рассмеялся.

Аглая Петровна, по-видимому, недовольна была этим смехом и спросила:

– Чему вы смеетесь?

– Да уж это несравненно по своей глупости.

– Чем же так глупо?

– И вы еще спрашиваете? И вы охотница шутить! – с насмешливой улыбкой промолвил Невзгодин, несколько раздраженный.

– Я не шучу, Василий Васильич… Разве вы не видите или нарочно не хотите этого видеть? – значительно и серьезно промолвила Аглая Петровна.

– Вы… красавица, умная женщина, миллионерка, и вам сделать такой mesalliance!.. [17] Выйти замуж за такого богему, нищего писателя, человека таких взглядов, как я… и притом такого непривлекательного…

– А почем знать. За такого, и только за такого я бы вышла. Такого, может быть, я и полюбила бы и не променяла его ни на кого. Да и как еще полюбила! – порывисто прибавила Аносова…

Она как будто говорила шутя, но каждое слово ее дышало неподдельною страстью. И Невзгодин словно бы неожиданно прозрел и почувствовал, что эта женщина не шутит. И ему стало жутко.

Все еще как бы не доверяя этому, он заглянул в глаза Аносовой пытливым, вопросительным и слегка смеющимся взглядом.

– Теперь верите? – шепнула она, не сводя с него своих темных глаз, светившихся лаской, и стыдливо алела, словно бы виноватая, что не могла более таить чувства.

– Не верю, не верю, не верю! – вызывающе повторял Невзгодин.

А сам верил, изумленный, что его любит эта властная, строгая красавица, и, весь охваченный трепетом молодой страсти, глядел на молодую женщину восторженно-благодарным взглядом.

– Так поверьте…

И Аносова вдруг порывисто обвила шею Невзгодина и прильнула своими губами к его губам в долгом страстном поцелуе.

Еще мгновение, и она оттолкнула его.

У Невзгодина была несчастная особенность, присущая многим писателям, не терять способности наблюдать и подчас ядовито смеяться над собою даже в самые, казалось бы, счастливые мгновения жизни, и это вносило отраву во все его увлечения. Казалось, он не мог непосредственно отдаваться впечатлениям, точно какой-то насмешливый бесенок сидел у него в голове и нашептывал ему смешные вещи.

Только раз в жизни, когда Невзгодин любил Маргариту Васильевну, он не анализировал, не потешался над собою, а просто любил до безумия.

И теперь, опьяневший от поцелуя, он словно бы был настороже и, более благодарный, чем счастливый, слушал, как Аглая Петровна, счастливая и радостная, говорила, заглядывая ему в глаза:

– О, какой же вы глупый, несмотря на весь ваш ум… На аршин под землю видите, а не видели, что я люблю вас… Ужели не замечали?..

– Честное слово…

– Какой же вы скромный, и как это хорошо… Ну да… люблю. Вы – идол мой. Ведь ради вас я стала другая… Ради вас я изменила порядки на фабрике… Ради вас я строю этот дом для рабочих… А вы не поверили, что я с радостью пошла бы за вас замуж, чтобы вы были моим, только всегда и всегда моим! – властно прибавила она. – А я и все мои миллионы в вашем распоряжении… Теперь верите?.. А вы… Вы любите ли меня?.. или мне только это чудится в ваших глазах… Хотите быть моим?..

Невзгодина захватила эта порывистая, сильная страсть, и, признаться, эти миллионы на мгновение смутили его. Отчего не жениться? Она красива, умна… Она ему нравится, эта красавица… А на эти миллионы можно сделать много хорошего…

Но в следующее же мгновение он уже пришел в ужас от мысли жениться на Аносовой.

Сидевший в голове его добрый бесенок высмеивал его добрые намерения благотворить чужими миллионами и ядовито докладывал, что Невзгодин просто женится, как первый прохвост, на миллионах, чтобы жить на чужие миллионы, утешая себя благотворительными подачками. И это писатель, автор «Тоски», проповедующий, что богатство развращает… Какой же, однако, писатель негодяй!.. На словах герой, а при первом же соблазне не устоял… И разве он любит великолепную вдову?.. Разве это любовь, а не одно только вожделение к красивому телу?.. Разве по духу она ему близка? И разве он хочет идти под ярмо и вечно быть в полной собственности миллионерши, вместо того чтобы быть свободным и независимым писателем?..

– Что ж вы молчите, Василий Васильевич? Или вы в самом деле ходили только изучать меня? – почти крикнула Аглая Петровна, увидавшая, как загорается насмешливый огонек в глазах Невзгодина.

– Я очень тронут вашим чувством… Вы мне нравитесь, Аглая Петровна, к чему лукавить, но я не думал связывать свою судьбу…

– С судьбой капиталистки? – ядовито перебила она Невзгодина. – Пошутить… отчего же?.. Говорить лукавые, вызывающие речи и… простите… «я изучил»… и отойти, если не удастся легкая интрижка… «Поднесут – пью, не поднесут – не пью», так, кажется, говорил вам какой-то остяк, этики которого вы придерживаетесь?.. А что за дело до тех, кого вы смущали лукавыми речами… На тех наплевать…

Аглая Петровна говорила, почти задыхаясь от гнева и оскорбленного самолюбия.

И вдруг она смолкла. Бледная как полотно и прекрасная в своем гневе, она порывисто встала с дивана.

Встал и Невзгодин.

Она смерила его злыми глазами и в бешенстве крикнула:

– Вон… И никогда не показывайтесь на мои глаза…

Но, как только Невзгодин направился к дверям, Аносова бросилась к нему и, схватив за руку, прошептала:

– Простите… простите… Вы хороший… славный… Я люблю вас… Да хранит вас Христос!

Властным жестом приказала она Невзгодину нагнуться. Она трижды поцеловала его в губы, торжественно перекрестила его и сказала, говоря ему «ты»:

– Будь счастлив, родной, не поминай меня лихом!

В голосе ее слышны были рыдания.

– Вы не поминайте меня лихом! Прощайте, Аглая Петровна! – взволнованно проговорил Невзгодин, крепко пожимая ей руку.

– За тобой лиха нет… И ты прав: тебе пут не надо… Ты из орлиной породы… Спасибо за приязнь, за все спасибо, хороший мой!

Когда Невзгодин ушел, Аносова беспомощно опустилась на диван и горько-горько заплакала.

– Видно, и мне одинокой жить! – прошептала она.

На другой день она принялась за дела. Призванный зачем-то Артемий Захарыч обрадовался, увидав свою госпожу за счетами.

XXXV

На следующее утро Невзгодину не работалось.

Он был еще под сильным впечатлением того, что так неожиданно произошло вчера, и хотя жалел Аносову, но сам испытывал радостное чувство человека, избавившегося от опасности.

В самом деле, он чуть было не увлекся и… расхлебывай потом кашу.

Вошел коридорный Петр и подал телеграмму:

– Должно, от сродственников, Василий Васильич.

– Никого у меня нет сродственников, Петр…

– И родителей нет?

– Давно умерли. Один, как перст.

Невзгодин развернул телеграмму и прочел:

«Приходите завтра в час завтракать на новоселье Никольский переулок дом Гнездова квартира 10. Где пропадаете Маргарита».

– Ай да молодец! Вырвалась на свободу. Не ожидал! – весело проговорил Невзгодин, бросая телеграмму на стол.

– Чего изволите? – откликнулся Петр.

– Я не вам. Как сегодня на дворе?

– Весной оказывает, Василий Васильич. Каплет.

– Весной? В самом деле, февраль на исходе.

– Скоро масленица.

– Скоро и я уеду.

– На новую квартиру?

– Из Москвы. Сперва в Петербург, а потом весну в Крым встречать, а дальше и сам не знаю…

– Вам все равно, где ни жить… Пиши себе знай.

– То-то и хорошо… Вот на днях получу деньги, и прощайте, Петр! – весело говорил Невзгодин, предвкушая, как истый бродяга, удовольствие путешествия.

– Одни поедете?

– А то с кем же?

Петр хихикнул.

– А с той барыней?

– С какой?

– Которая тогда к вам наведывалась… Такая фасонистая… Еще фрухты покупали…

– То моя жена.

– Же-на? – с меланхолическим изумлением протянул Петр. – Вы, значит, с супругой вроде как будто врозь?

– И совсем врозь! – засмеялся Невзгодин. – Что, не приходила она?

– То-то нет. Прикажете отказывать?

– Нет… зачем же.

Петр вышел и тотчас же вернулся.

– Легка на помине… Идут! – таинственно прошептал он и снова скрылся.

Через несколько секунд раздался троекратный стук в двери.

– Войдите!

– Я к вам на одну минуту, Невзгодин, – проговорила Марья Ивановна, пожимая мужу руку и брезгливо оглядывая комнату, – была около, поблизости, и зашла поздравить вас… Где тут сесть у вас?

– А вот сюда, Марья Ивановна! Стул чистый, – усмехнулся Невзгодин, подавая жене стул и оглядывая ее новую весеннюю жакетку… – А поздравить с чем пришли?

– Во-первых, с литературным успехом…

– А во-вторых?

– С женитьбой… Вы гораздо практичнее, чем я ожидала… Одобряю и поздравляю… Надеюсь, и за развод вы заплатите мне хорошо…

– С чего вы взяли?.. Я и не думаю, слава богу, жениться.

– А на Аносовой? На этой красавице миллионерке… Я об этом уж несколько раз слышала. Говорят, она влюбилась в вас, как кошка…

– И не думал… и не влюблена она… и все это сплетни! – с раздражением сказал Невзгодин.

– Но вы у нее каждый день бывали?

– Бывал.

– И кажется, сдружились с ней?

– Положим, и сдружился…

– Так ведь отчего и не жениться?.. Я наверное знаю, что она пошла бы за вас.

– И знайте. Я вот не женюсь и скоро уезжаю.

– Да что вы сердитесь?.. И глупо делаете, если упускаете такой случай… Впрочем, вы все такой же… Миллионами брезгаете… Ну, прощайте… А ко мне что же по воскресеньям ни разу не заглянули?.. Или не хотите больше видеть? – улыбнулась Марья Ивановна.

– Некогда было…

– Знаю я эти ваши некогда… Или изучали миллионерку?

– Изучал.

– И кончили?

– Кончил… И знаете ли что?

– Что?

– Не пообедаем ли мы как-нибудь опять в «Эрмитаже»?

Марья Ивановна усмехнулась.

– Что ж… Пожалуй… Вы, видно, опять богаты?

– Миллионов нет, но сто рублей в кармане. Скоро еще четыреста получу… Чем не Крез?

– Миллионов у вас и помину не будет.

– То-то. Вы, кажется, меня немного знаете?

– А у меня капитал маленький будет. Наработаю практикой.

– Не сомневаюсь. Вам и миллионы позволительны. Так вам когда угодно обедать?

– Могу только в одно из воскресений. Остальное время занята…

– Так в это воскресенье я заеду за вами, Марья Ивановна…

– Заезжайте. В котором часу?

– В четыре.

– Буду ждать. До свидания. И то сегодня полчаса лишних гуляю! А вы ничего… Не так скверно глядите, как тогда… Верно, не сочиняете запоем? – бросила она на ходу и ушла.

«Вот с этой дамой никаких драм не может быть! Признает только науку и режим!» – усмехнулся про себя Невзгодин.

Скоро он вышел из дома.

XXXVI

В воздухе, действительно, пахло весной. Солнце грело с голубого неба, веселое и яркое. На улицах была грязь… Отовсюду капало.

Невзгодина еще сильнее потянуло из Москвы. Он заедет в Петербург, чтобы лично познакомиться с редактором, и оттуда – в Крым. Никогда он не бывал в Крыму, но слышал, что весной там особенно хорошо.

А в Москву он не вернется. Где он останется, он еще не решил. Если понравится Петербург, – в Петербурге. Если нет, – в другом городе, но только не в Москве. Уж очень деньгами она пахнет, эта Москва, и очень уж болтовней занимаются москвичи. Он, слава богу, вольная птица… Ничем и никем не связан и может жить, где угодно. Литература прокормит. И не надо даже обращаться в ремесленника и писать слишком много. Потребности у него небольшие… Одна голова – не беда.

И он шел по улице, веселый и бодрый, мечтая о том, как хорошо будет ему работаться в Крыму, где-нибудь на берегу моря. Там он, быть может, напишет что-нибудь лучшее. И при одной этой мысли Невзгодин чувствовал в себе словно бы новый подъем сил.

Но воспоминание об Аглае Петровне нет-нет да и омрачало его настроение… Он не чувствовал себя виноватым перед ней – он не заигрывал с ней, а все-таки… И ему делалось стыдно, когда он припоминал эту позорную минуту решения жениться на ней. О, как стыдно! Он непременно ее опишет, эту минуту, правдиво, без утайки… И она осветит темный угол души человеческой… Эта минута ведь пережита! Но зато таких минут уж не может быть.

И хорош был бы он – супруг миллионерки да еще такой властной, как Аглая. Настоящий король Лир в юбке. И теперь, когда он только ходил к ней, уже черт знает что говорят, а тогда… Он, разумеется, не обвинит человека, который полюбит женщину богатую, но ведь он ее не любил. Но, во всяком случае, Аглая женщина оригинальная и сильная. Она не врет… Прямо призналась, что вся ее перемена из-за охватившего ее чувства. Пройдет чувство, и снова проявится наследственный кулак.

Невзгодин должен был сознаться, что он ее идеализировал в последнее время… под влиянием увлечения ее красотой. Но разве он думал, что она может влюбиться в него?

Было двенадцать часов. Невзгодин зашел в цветочный магазин, купил чайных роз и велел сделать букет. Когда он был готов, он направился к Заречной.

Дорога шла через Арбат. На Арбате он встретился с Сбруевым.

Оба радостно пожали друг другу руки и, как водится, пеняли друг другу, что давно не видались.

Невзгодин осведомился, как дела.

– По-прежнему! – кисло улыбнулся Сбруев.

– А что Найденов, остается здесь? Поправился?

– Он подал в отставку, и его увезли за границу. Плох, говорят.

– А дети с ним?

– Нет. Они в Петербурге. Славные, говорят. И у такого отца! Они-то его и доконали… Безумно любит их, а они тогда были на панихиде. Ужасно.

Они поболтали еще несколько минут и разошлись.

В исходе первого часа Невзгодин был у Заречной.

Маргарита Васильевна встретила его веселая, оживленная и похорошевшая, в большой комнате, убранной умелой женской рукой, уютной, светлой, посреди которой стоял стол, накрытый на два прибора.

– От души поздравляю вас, Маргарита Васильевна! – приветствовал ее Невзгодин, подавая букет чудных роз.

– Вот это мило, что побаловали. Узнаю вас. Что за прелесть!

Она положила цветы в вазу и вазу поставила на стол.

– Сейчас будем завтракать, а пока скажу вам, что ваша «Тоска» прелесть и что сами вы бессовестно забыли меня.

– Я не забываю друзей.

– Так как же не заглянуть?.. Впрочем… я не упрекаю… Не заходили, значит, не хотелось… Вы ведь изучали новый тип… Правда?

– Правда! – ответил Невзгодин, краснея.

– И про вас легенды ходят…

– Которым вы, надеюсь, не поверили?

– Не поверила. Я знаю вас и знаю цену московским легендам.

– А вы давно на новом положении?

– Сегодня ровно неделя. Устраивалась.

– И отлично устроились.

– Я довольна. У меня две комнаты: эта – приемная, кабинет и столовая, а рядом моя спальная. Нанимаю от жильцов. Тихо, спокойно, хорошо. Заработок есть. А для души… дом для рабочих… Аносова ведь дает деньги!..

– А главное: вы чувствуете себя свободной… Не надо компромиссов! Не правда ли?

– Именно. И как это приятно! Я только теперь это почувствовала вполне… И как я вам благодарна, Василий Васильич… Вы поступили как истинный друг! – горячо проговорила Маргарита Васильевна.

– Мне? За что?

– А за то, что вы тогда на юбилее, – помните? – говорили о позоре моего компромисса, когда я обвиняла за него мужа и других… Мне было больно, очень больно – вы ведь посыпали мою рану солью, – и я на вас сердилась… Но ваши слова… заставили меня глубже заглянуть в свою совесть.

– Вы и без меня в нее заглядывали.

– Заглядывала, но успокоивала себя софизмами, прикрывая зверя в себе… А у вас есть особенная способность: взбудоражить человека, заставить его не особенно восхищаться собственной персоной…

– И за это доставалось-таки мне… Помните, как на холере одна барынька раззнакомилась со мной… Сперва говорила: умный, а потом в дураки произвела.

– А я вас именно за это особенно и ценю. А ведь вы все не верили, что я перейду на новое положение?

– Не верил… Да и вы сами колебались. Зато как обрадовался я вашей телеграмме!

Завтрак прошел весело и задушевно. Невзгодин отдал честь и пирогу, и рябчикам, и белому вину и расспрашивал Маргариту Васильевну об ее планах на будущее. Она весело сообщала, что переводная работа обеспечена у нее в одном журнале на полтораста рублей в месяц. Кроме того, она рассчитывает и на компиляции. Этого заработка ей вполне достаточно; от помощи мужа она, конечно, отказалась. Время у нее будет строго распределено…

– Боитесь гостей?

– Боюсь и буду принимать раз в неделю и с большим разбором! – подчеркнула молодая женщина. – А то я предвижу, что ко мне теперь будут являться господа, которые прежде почти не бывали.

– Это почему?

– А как же?.. Жена в разводе. Интересный сюжет. Начнутся попытки ухаживанья… Я ведь знаю милых московских кавалеров… Уж у меня были с визитами на новоселье… и, конечно, одни мужчины… Вчера два профессора являлись. Но я их скоро спровадила, и, верно, больше не появятся.

– А что?

– Уж очень были пошлы в своих любезностях и сочувствиях… И ведь все эти господа говорили, в сущности, одно и то же…