Варлаам. История никогда не существовавшего расстриги

Станислав Трофимов

Варлаам. История никогда не существовавшего расстриги

Се удалихся бегая и водворихся в пустыни. Чаях Бога, спасающаго мя от малодушия и от бури.

[Пс. 54:8, 9]

© Трофимов С. В., текст, 2025

© «Геликон Плюс», макет, 2025

Каждый церковник знаком с историями о расстригах, в которых образ последних, как назидательное правило, подаётся в значительной мере расчеловеченным. Но что, если предположить, что в жизни какого-то расстриги Церковь была единственной любовью, и утрата возможности служить ей не стала для него освобождением от однажды принесённых обетов? В этом художественном произведении я попытался исследовать путь церковнослужителя, оставшегося христианином и вне профессиональных обстоятельств.

Совпадения случайны.

Ст. Т.

Он шёл по длинному холодному коридору, лишённому света и, казалось, воздуха. Гнилая сырость, вдыхаясь, распирала лёгкие, которые то и дело намеревались взорваться. Глаза что-то видели, но разум не желал познавать зримое, оно было не столь важно. Напряжение нарастало изнутри. Не из-за разрывающихся лёгких – от страха, который обжигал сердце. Он дрожал. В какой-то миг темень иссякла: серое небо без солнца, сильный ветер. Жидкие волосы освободились из косы и развевались, послушные солёному ветру. «Я остриг их, – вспомнил он. – У меня больше нет волос». Вокруг него рассыпались опавшие локоны. Он видел, как они зашевелились, закишели. Черви. Поёжившись на обдуваемом камне, они истлели. Он оглянулся. Перед ним стояла старуха. «Почему ты в платье?» Она спросила это с ухмылкой. Или, может, это был не вопрос, а упрёк? Или просто бессмысленный возглас? Он молчал. Лицо старухи стало тлеть. Она смотрела на него пристально, как никто и никогда ни на кого не смотрел. Чего она хотела? Она осуждала его? Жалела? Пронзительный, пунктиром отдающий в мозгу звук врезался в глаза. Будто, истязаемые колючей проволокой, они заболели. Рука нащупала мобильный телефон.

Привычным движением большого пальца отец Глеб отключил будильник. Ему было плохо. Невыносимая боль начиналась в глазах, в самой зенице, и, ширясь, отдавала в мозг ударами стального молота с неплоским, зубчатым бойком.

«Нужно вставать на молитву, дочитывать правило перед литургией. Скоро явится Варлаам, будет ворчать и клясть весь свет. Надо вставать».

На проскомидии отец усердно поминал всех, кого знал. Когда синодик открылся на странице отца Варлаама, Глеб вздохнул.

«Его с нами больше нет. Он больше не бухтит и не клянёт по утрам. Надеюсь, там ему хорошо».

Ум пришёл наконец в ясность. После службы батюшка, еле стоя на ногах, взял какую-то икону, чтобы занять руки и защититься от прихожанок, жаждущих благословения. Надвинув на глаза скуфью, сердито, он пошёл прочь. Во дворе разгружали фуру с церковным товаром. Крытый кузов загородил проход в административный корпус собора. Сновали работники. Ещё чуть-чуть – и его никто не остановит. Сейчас он выпьет свою таблетку и боль, возможно, немного поутихнет. Сегодня он наконец попадёт домой, увидит жену и детей. Как редко они видятся! Мимо окна наместника Глеб проскочил, казалось, незамеченным, хотя сложно было предугадать, в каком из игуменских окон хозяин развлекается подглядыванием в эту минуту: обе башни, в двух концах двора, принадлежали его высокопреподобию. «Скорее бы его уже сотворили епископом и отправили подальше». Желанная дверь была близка, когда из-за фуры показался небольшой человек. Всё пропало.

– Благословите, владыка… – простонал священник вполовину согнувшись, чтобы поцеловать небрежно кинутую руку.

– Так, не болтай. Надо разгружать, – владыка посмотрел на икону в руках иерея, – поставь и помогай.

Возражать не приходилось. Такое умело практиковал только Варлаам. У отца Глеба были обязанности – официальные и бесконечные, в которых ему никто не помогал. С ними он управлялся блестяще. Всё работало, как немецкие часы – без перебоев и неточностей. Правда, это не мешало навешивать на него всё большие заботы: дома отца успевали увидеть, только если он ломал ногу, чему семья была безмерно рада. Больничные он проводил большей частью в стационаре, и они нравились только ему. Там он отдыхал. Даже при температуре 39,9 там ему нравилось больше, чем в коллективе.

– Отец Глебий, – пропел наместник, как только отошёл владыка, – свози меня в одно место.

– Когда? – это было без эмоций. Он уже понял, что домой попадёт не скоро.

– Вот пообедаем и поедем.

«Пообедаем… Это часа полтора-два неторопливой трапезы в компании наместника и час на сборы…»

– Отец, может, сразу поедем?

– Конечно, сразу. Пообедаем и поедем.

Как он был слеп. Впервые попав на богослужение в кафедральном соборе, простой работяга, он видел небо на земле. Пение под сводами, старый владыка, как добрый волшебник, парчовые облачения… А протодиаконы! Те поразили его статью, силой и голосами. Он не верил, что это реально. Он был потрясён и взволнован, когда его призвали в ряды служителей. Считал себя недостойным этой чести, но поддался уговорам. А позже, безмолвно ужасаясь на трапезе после своего рукоположения в сан, он наблюдал, как напившийся вусмерть настоятель кафедрального собора матерился, хлопая по плечу доброго владыку-старика. Глеб искренне надеялся, что выпил лишнего и ему привиделось. Сменялись настоятели, сменился даже архиерей, воистину святой был старец, но стало только хуже. Раньше ему хотя бы не приходилось быть ничьим извозчиком. Хотя куда уж… Извозчик… Фаворит – вот как теперь его называют. Очередной фаворит наместника. Эта привилегия ничего не даёт, только отнимает время и силы. А если помнить, что предыдущие из друзей стали заклятыми врагами – совсем нехорошо.

Всю дорогу отец Глеб вникал в сладкую речь пухлогубого наместника. Не вникать было не положено. О жене и детях ему рядом с ним не думалось. Детей он любил, но от них было много шума, а голова страшно болела. Да и оратор не прекращал вещания. Хотелось в тишину, на рыбалку, которую так любил, но крайне редко посещал. И не ради улова, а исключительно ради того, чтобы раздеться. Именно раздеться! Содрать с себя эту покорную маску лицедея и скомороший наряд, в который его обрядили новый владыка и его наместник. Там, на берегу, он был бы один или с молчаливым спутником, устроившимся поодаль. Никаких отцов-молодцов, улыбающихся друг другу столь же сильно, как ненавидящих. Сплетни, наушничество, клевета – собор. Вот что такое собор… Голова разболелась сильнее. Солнце клонилось к закату.

– Ой, спасибо тебе, что не бросил своего наместника. Пойдём, выпьем чаю за удачно свершённые дела.

«Твои дела. Не мои». Глеб посмотрел на часы и грустно улыбнулся.

– Я, пожалуй, поеду домой. Супруга обзвонилась…

Начальник фыркнул и удалился в свои покои.

В клире ненавидели и презирали его высокопреподобие. Однако уже никто не боялся. Какое-то время назад сослуживцы ещё опасались, но всё в прошлом. Сам виноват. Первой серьёзной попыткой поставить на колени и унизить очередного врага был Варлаам. Никто не помнит, что у них стряслось: вчера пируют – сегодня враги. Какой-то удивительный мировоззренческий конфликт. Но Варлаам повидал виды и ничего не боялся. Он многое сносил молча, а когда терпенье лопнуло, затрясло весь собор. Бились они насмерть. Восстал и другой. Потом дошло до самого тихого ключаря на свете. После того как тот выступил против наместника, последнего перестали бояться даже пономари. И Глеб, наверное, не боялся. Просто привычка осталась.

Дети уже спали, когда отец вернулся домой. Сонная супруга отворила ему дверь и обняла с порога. Здесь его любили. И кормили, когда было чем. Жила эта семья в долг, как многие российские семьи. В кредит. Одевалась дёшево. Кушала постно. Это была жизнь честного… не попа – священника. «Глядя на него, я себя обличаю», – говорил Варлаам про Глеба.

Что-то пронеслось в голове. Иерей ложился в кровать. «Варлаам… Хорошо ли тебе там, старый корабельный товарищ?»

Автомобиль остановился у центрального подъезда красивого многоквартирного дома о нескольких этажах. Получив багаж, отец Варлаам рассчитался с таксистом и остался созерцать. Ему нравился дом. Двор он находил приятным. Не было удобной лавки, чтобы присесть и спокойно перевести дух с дороги, но это не было большой проблемой. Постояв какое-то время, Варлаам вошёл внутрь. В лифте к нему присоединилась женщина лет пятидесяти.

– Вы, наверное, в N-ную квартиру? – поинтересовалась она.

– Угу, – недоверчиво ответил Варлаам.

– Знаю, они вас ждали, говорили, что приедете.

Варлаам молчал.

– А мы с вами коллеги, – продолжала женщина.

– Простите?

– В деле Божьем.

Варлаам вопросительно поднял брови.

– Богу служим. Несём Его слово.

– Протестанты?

– Можно и так сказать. Да какая разница, ведь Христос у нас один. Я вас сразу узнала. Такой солидный. Сразу видно – Божий человек.

Женщина вышла этажом ранее. Варлаам огляделся. Лифт был уклеен объявлениями и памятками с правилами поведения в подъезде и на лестничных клетках многоквартирного жилого дома. На нужном этаже гостя уже встречала родня. После приветственных объятий Варлаам спросил:

– У вас тут священница живёт?

– Нинель, что ли? Откуда узнал?

– В лифте ехал. Познакомились.

– Она у нас по дому старшая. Под нами квартира.

– Семейная?

– Одинокая, – хозяин покачал головой. – Задрала весь подъезд. От скуки, наверное. Всё ко мне ходила, чтоб я на лестнице не курил.

– Ты ж не куришь!

– То-то и оно, что не курю. Потому и задрала: не пей, не кури, не шуми. Листовки свои везде расклеила.

– Видел, – кивнул Варлаам. – Сразу видно, протестанты в доме обитают. Дух трезвения повсюду!

Они захохотали. В весёлом расположении духа хозяева и гость направились обедать. Нинель больше не вспоминали. День тянулся легко и непринуждённо. Кормили хлебосольно. Особенно Варлаама радовали печёные пирожки с мясом и картошкой, хорошо, до корочки зажаренный минтай, обильно посыпанный солью, и несладкие вареники с творогом. Испито было много чая, обговорено много бесед. Вечер, сменивший день, постепенно уступил ночи. Батюшке постелили на просторной кухне. Он так любил.

После полуночи, около часа, входная дверь заскрипела. Кто-то настойчиво пытался попасть в квартиру: у него не получалось, но попытки не прекращались. Через какое-то время в дверь стали звонить.

– Открой! – тихо просил незнакомец.

Варлаам не спал. Хозяин с хозяйкой подошли к двери.

– Открой, говорю.

Хозяин решительно повернул замок и открыл. Снаружи стоял мужичонка в майке-алкоголичке, тапках и семейных трусах.

– Ты кто?

Незваный гость оцепенел.

– Ой-ё-ё-ё-ёй, – произнёс он. – Ошибся! Ошибся!

Он побежал наверх. Хозяин остался в дверях, пытаясь услышать, в какую квартиру войдёт нарушитель покоя.

– О-ё-ё-ё-ё-ё-ёй, – сдавленным полушёпотом бормотал бедняга.

– Да он пьян в хламину! – громогласно выдал Варлаам. – И в подъезде куревом воняет! Куда ваша священница смотрит?!

– Ой-ё-ё-ё-ё…

– Эй, мужик! – крикнул хозяин. – Ты потерялся? Ты из какой квартиры вышел?

Мужик не признавался. Только бормотал и носился по верхним этажам. Всем стало любопытно. Заговорщики притихли и стали внимательно слушать.

Через пару минут запела другая дверь.

– Эй, ты где? – тихонько послышалось в подъезде. – Вниз спускайся.

Заговорщики удивленно переглянулись.

– Священница! – понял Варлаам.

– Нинель! – удивилась хозяйка.

– Та-а-а-ак, – произнёс хозяин и выступил вперед. – Нинель! Твой, что ли?! В квартиру ломится среди ночи!

Нинель в халате показалась на лестнице.

– Ох, простите. Это… родственник. В больницу приехал. Обследоваться… Вышел покурить, да заблудился.

«Родственник» стыдливо спустился и, извиняясь, прошёл вниз.

– А курить он куда ходил?

– Я думала, на улицу…

– На улицу? В трусах? Поди и напился специально для обследования? – Варлаам не скрывал удовольствия.

– Простите.

– Доброй ночи, коллега.

В пути отец Варлаам заметил деревянный храм и попросил водителя остановиться. Село было небольшое, но протяжённое. Примечательной обреталась только храмовая территория. Она была по-сельски проста, неотёсанна и напоминала пилигриму деревенские пейзажи детства. Варлаам вдохнул полной грудью.

– Навоз! – благостно выдал он.

Водитель улыбнулся. В душе же Варлаама запах навоза всегда вызывал тёплые ассоциации: он видел в нём богатый хлев с тучным скотом, крепкое хозяйство, хороший сад, ранние огурцы на тёплой грядке… Потом грустил и добавлял: «Куча-спасительница». За этим скрывалась история, которую он не рассказывал, но было несложно догадаться, что почёт куче доставался неспроста.

Во дворе его встретил игумен – дородный, седой, краснолицый мужик с добрым лицом. Оказалось, что он настоятель и духовник в местном сестричестве, которое вот-вот ожидает получения статуса монастыря. Игумен предложил Варлааму перекусить в трапезной, а сам откланялся и направился в странноприимный корпус. Гость ещё какое-то время походил по двору и покланялся сёстрам.

В трапезной оказались люди. На почётном месте расположился благообразный старец о древних летах. Рядом сидел его блаженный спутник. Они вели беседу с рабой Божией Светланой, местной насельницей тридцати лет. У неё был острый, крючковатый нос, лицо в глубоких порах, крупные очки с толстенными линзами. Речь и движения выдавали в рабе какой-то глубокий природный невроз. Варлаам хотел удалиться, но был замечен и после приветственных лобзаний почти насильно усажен за стол.

– И всё уже было готово, – продолжала Светлана, – я бы точно отсудила у него квартиру, но отцу духовнику было видение…

– Какое? – уточнил внимавший старец.

– Что я не должна судиться…

Варлаам намеренно глядел в сторону, но всё же не смог удержать от удивления своих подвижных бровей.

– С кем судиться? – уточнил старец.

– С бывшим мужем.

Варлаам закусил пирожком с картошкой. Старик помолчал.

– Давно это было? – спросил старец после раздумий.

– Вот только. Смиряюсь. Жду.

Света готовилась принять монашеский постриг. Какое-то время назад она прибилась к этому месту. Хозяин был добродушен и принимал у себя абсолютно всех. Ещё до основания сестричества у него была организована богадельня, в которую отовсюду стекались отверженные: наркоманы, пьяницы, бомжи, сидельцы, брошенки, разведёнки и прочий Божий люд. Поскольку каждый мог рассчитывать здесь на пищу и кров, притекали к этому месту не всегда с добрыми намерениями. Некоторые воровали и даже вымогали у батюшки. От этого однажды занемогла и отдала Богу душу славная хозяйка – добрая попадья. Так, овдовев, её супруг стал игуменом и продолжил дело служения притекающим. Те же продолжили изводить и его. Нередко односельчане, никогда не посещавшие службы, могли слышать пересуды, как жадный игумен побил честного работника за кусок хлеба. Так платили батюшке те, кого он приютил.

– А дети ж твои где?

– С отцом своим, – ответила Светлана старцу.

– С кем?

– С отцом своим. С мужем моим бывшим. Он им отец. Они с ним и живут.

– Где живут? – недоумевал старик.

– В квартире, видимо, – пояснительно буркнул Варлаам, прихлёбывая чай.

– Ну да, в квартире… – подтвердила Света. – С отцом своим. Мужем моим бывшим. Там и живут.

– А почему же не с тобой? – почти возмущённо удивился старец.

– Да Господь её призвал, – выдал Варлаам, поднимаясь из-за стола и крестясь, не желая далее продолжать трапезу. – Оставь, говорит, детей на мужа и по Мне гряди.

– Блудницы! – распалялся отец Димитрий, ведя Варлаама к дому. – Стоят в храме – святоши! Как исповедь – прелюбодейки да блудницы! Хоть провалиться!

Они медленно шли со службы. Молодой священник махал руками, делился накипевшим. Отец Варлаам невнятно подбуркивал, ничего особенно не комментируя. Ум его был явно занят предвкушением ужина, который осталась готовить супруга отца Димитрия. Марья была искусница. Всё успевала на хозяйстве, смотрела детей, была весела и весьма недурна собой. Ко всему прочему славно готовила и кормила досыта, что, признаться, случается не с каждой попадьей. Столоваться у неё было лепо и благостно – не матушка, а райская куща.

– Интересно, что там Машенька настряпала? – попытался сменить тему отец Варлаам.

– Да что ты всё про еду! Я тебе душу открываю, а ты?! Мне сейчас кусок в горло не полезет! Каждая исповедь как испытание!..

Варлаам протяжно вздохнул. На улице тихо моросил не по-летнему хмурый дождик. Становилось зябко. Мысли уносились к небольшому столу у деревенского окошка. На помятой льняной скатерти обреталась аккуратная чайная пара с каймою о золоте и цветочным орнаментом. Крепкий чёрный чай, непременно с сахаром, мягкими завитками пара просился быть испитым. А на древесной доске в центре стола разламывался румяный крестьянский пирог, высвободивший на волю густые, точно дым, клубки печного жара… Варлаам сладко засопел.

– Вот и я говорю, что достало это непотребство! Знал бы ты, в какие они места!.. Ни стыда, ни совести!

Димитрий продолжал. Варлаам дёрнулся, точно очнувшись ото сна. Фыркнул. Огляделся. Оказалось, что они уже пришли. В сенях было темно и неуютно. Димитрий обогнал гостя, продолжая свой монолог.

– Утомил ты меня, Дима, своими половыми непотребствами, – бросил в спину отец Варлаам. – Какая тебе разница, как живут твои прихожанки?! Это их интимное дело, а ты его со мной обсуждаешь…

Из кладовки показалась прекрасная Марья с подносом в руках.

– Батюшка Варлаам… А что же это… Интимные непотребства – грех?! – взволнованно обратилась она к гостю.

В неловкой паузе отец Димитрий обошёл жену, расположился за её спиной и принялся активно махать руками, давая отцу Варлааму понять, что правильный ответ – НЕТ.

– Так грех, что ли?

– Ты кушай, батюшка Варлаам, кушай, – расплывался отец Брахмаил в елейной улыбке. – Угощайся. У меня этого добра навалом приключилось.

– Славный мёд, – почавкивал Варлаам. – Где ты, говоришь, его взял?

– Да в храме заброшенном, на краю моего благочиния. Я туда приехал, хожу вокруг – жужжат. Внутри храма под потолком и нашёл. Почитай, дикий. А может, у пасечника какого роились, проворонил, а они туда.

– Тогда, пожалуй, не дикий, а блудный.

– А так, поди, слаще!

Отцы захохотали. Варлаам ковырял в поломанных сотах, обильно истекавших мёдом. Батюшка чавкал, присвистывал, жевал и выплёвывал. Хозяин заботливо поворачивал блюдо нетронутой стороной к гостю и радовался, что угодил. День клонился к ужину, солнце отходило ярко и тепло.

– А я тебя, батюшка, сейчас свожу в одно место.

– Экскурсия? – отвлёкся Варлаам.

– Пожалуй. Прокачу тебя. С людьми познакомлю.

Отцы поехали. Городишко был крохотный и серенький. В достопримечательностях значились разве что храм отца Брахмаила, где он же настоятельствовал, да круглосуточный магазин, в котором можно было приобрести всё, что нужно, с большой лояльностью ко времени суток. Но Брахмаил вёз Варлаама в другое место. Машина остановилась у небольшого, совершенно нового здания из красного кирпича.

– Чуешь? – хитро произнёс Брахмаил, указывая на ровный крест на стене здания.

– Хм, – крякнул Варлаам. – Опять протестанты. А которые?

– Баптисты! Пойдём, окунёмся в баптистерий.

Батюшки вышли из машины. Отец Варлаам огляделся. Здание было аккуратно и приятно глазу. Оно выигрышно отличалось от всех строений в округе и весьма привлекало.

– Отец Брахмаил! Как радостно!

– Кто это? – буркнул Варлаам.

– Коллега мой – настоятель, пастор местный, – шепнул Брахмаил и бросился в приветственные объятия. – Рад вас видеть, дорогой Сергей. Позвольте вам представить моего важного гостя.

– Братья мои, как я рад! Прошу вас, прошу, входите! Чаю?

– Чаю – это хорошо, – кивнул Варлаам.

Пастор любезно показал гостям дворик. В храме экскурсия вылилась в повесть о долгом и трудном строительстве силами прихожан, об их мыканьях по квартирам и залам до того и о бесконечной милости Бога к любящим Его. Благодатная беседа продолжилась за чаем с печеньем и конфетами. В перерывах борьбы с чайным пакетиком отец Варлаам поднимал глаза на «коллег» и дивился, как легко, открыто и доброжелательно его собрат общается с протестантским священником.

«Икономи2я», – подумал Варлаам. Потом шлёпнул пакетик на тарелку и спросил:

– А листовой чай у вас есть?

– Сейчас! Сейчас, дорогой брат! Отец Брахмаил, займите, пожалуйста, нашего гостя, а я заварю чай.

Пастор отправился на поиски листового чая, Брахмаил же завёл Варлаама на хоры и с балкона, аккуратно указывая пальчиком, делился мнением:

– Вот здесь бы поставить книжные стеллажи. Тут отгородить и соорудить крестильню.

– Баптистерий?

– Крестильню. Вот в этой части может быть воскресная школа. Тут как раз место для столовой…

– Дорогой брат, ваш чай! – торжественно объявил пастор.

Тёплая братская беседа продолжилась. Варлаам без энтузиазма прикладывался к кружке со скоротечно остывающим напитком, Брахмаил расплывался в улыбке, пастор Сергей радовался и смущался. На прощанье отец Брахмаил облобызался с собеседником по православному обычаю. Варлаам же демократично пожал руку и пожелал успехов на ниве добрых дел. Вечер вошёл в прохладную темноту. Отцы отправились к машине.

Брахмаил тихонько заговорил:

– Знаешь, тут можно открыть гимназию.

– Протестанскую?!

– Нашу.

– Это ж баптистское здание…

– Я отожму.

Варлаам прибыл на место хорошо заранее и отправился на прогулку. Недалеко от храма располагался полудикий парк, по которому ходили люди. В воздухе витала дружелюбная осень. Добравшись до ближайшей ветхой лавочки, отец уселся и растянул впереди себя ноги.

«Не очень дружелюбная», – подумал он про осень.

Суставы ныли. Местные не прогуливались, а пересекали парк по нужде. Очевидно, здесь лежал путь между двумя частями поселения, а парк то ли связывал их, то ли разделял. Поодаль показался абориген. Его выдавало доверчивое спокойствие: по всему было ясно, что он свой и с тутошними на ты. Неспешно курсируя между ходоками, он неотвратимо приближался к Варлааму.

– Ну, здравствуй, пёс, – серьёзно сказал отец. – Я вижу, ты тут главная достопримечательность?

– Гав! – одобрительно ответил белый о чёрных пятнах дворянин.

Варлаам протянул к его носу ладонь.

– Худощав ты. А у меня еды и нет. Ты уж прости, дружок.

Пёс уделил отцу ещё какое-то время и ушёл по своим делам. Люди иссякали. К храму прибывали машины. Съезжалась архиерейская челядь, подтягивалась свита. Наутро надо было освящать храм, а теперь – торжественная всенощная. У ворот уже топтались иподьяконы. Их водитель хлопал дверьми епархиального микроавтобуса и некрасиво бранился. Поравнявшись, они с Варлаамом привычно фыркнули друг на друга и разошлись.

Ночь после службы оказалась бессонной. Иподьяконы во что-то играли, а проигравшие должны были носами толкать бутылку по полу, от одной стены к другой. Задание сопровождалось восторженными воплями, сравнимыми разве что с рёвом публики на гладиаторских боях. Картонные стены трещали по швам. Уснуть под это не представлялось возможным.

Литургия вылилась в нечто похожее – торжественное, с нестройным рёвом. После службы Варлаам незаметно улизнул из трапезной, прихватив немного еды. В парке отец несколько раз обошёл примерный маршрут, но не встретил своего знакомого.

– Отец Варлаам, вот вы где! Поедемте, все уже в машине…

– Да-да. Прости, я искал своего товарища, но, видно, у него дела.

Варлаам развернул кулёк и оставил позади лавки.

– Птиц кормите? – спросил служка.

– Собаку. Вчера познакомились.

Парень смутился.

– Что такое?

– Собака белая? Была…

– Белая. О чёрных пятнах. Видел, что ли?

– Да вчера… В общем… Мы гулять ходили. Пашка-посошник себе пневмат купил, привёз показать. Ну… Мы хотели по деревьям… А водитель этот наш, которого вы не любите… Он пневмат у Пашки взял и давай стрелять…

– В деревья? – тихо спросил Варлаам.

– В собаку… белую… В чёрных пятнах…

– Да оставьте вы его в покое! – шумел отец Варлаам. – Что вы все к нему привязались?! Неучи! Дикари! Отвяжитесь уже от Толстого!

– Да он же дьявольский еретик! – кричал ему в ответ свежевыученный поп.

– Да ты такой же! – кричала Варлааму молодая попадья с регентским образованием.

– Опомнитесь, безумцы! Он – гений литературы!

Спор приправлялся отборной бранью и бесконечными сопоставлениями Варлаама с Толстым.

– Да у него целая деревня детей была!

– А у архиерея вашего не так?!