Всю жизнь я верил только в электричество

– Обойдется. Всё ништяк, – вставил заключение Жук. – Беды не чувствую. Жердь, пошел шустрее! Быстро пойдем, то нападут, если это волки.

Жердь откликнулся нормальными словами, поматерившись с минуту на Жука.

– Тебе, блин надо, чтоб сожрали – давай, беги, если сможешь! А я как иду,  так и пойду.

Что это было, я и сегодня не могу сообразить. Перед тем как писать эту главу, проглядел кучу статей о том, что может показаться людям, попавшим в такую же ситуацию. Понял только, что это могли быть галлюцинации. Отблески лунного или звездного света, прорвавшегося через заслон снежных облаков. Но вот почему искры эти мутные разбились по парам – нигде не нашел ни  слова. Может, это всё же волки и были. Лисы стаями не ходят. Тогда почему они не напали? Мало того, они ещё минут десять светились и двигались, а потом просто испарились. Как и не было их. Но мы, конечно, изрядно струхнули, хотя готовы были отбиваться. Но Жук опять оказался прорицателем: ничего не произошло.

Сколько мы ещё топтали занесённую порошей почти до колен степь, не помнил никто из нас. Время сжалось, расширилось или стерлось. Короче, не было отсчета ни часам, ни минутам. Шли и всё. Наугад шли, но верили, что идем правильно.

Странно, конечно, но к этому ужасу мы просто приноровились и привыкли. Никто не ныл и никак не обозначил усталости. Хотя, конечно, сил уже почти не было. Зато имелась настырная уверенность в том, что победим мы, а не ураган с бураном. По крайней мере, у меня она была точно, да и пацаны потом тоже говорили, что было страшно, но страх был не сильнее надежды на то, что всё будет хорошо.

Выл ветер, свистела поземка, жужжала метель и громко шелестел буран. В этой какофонии мы бы не услышали даже пушечных выстрелов, если бы пушки грохали за пару километров. Но один единственный звук, взлетевший в небо над нами и пронзивший насквозь буйную стихию, заставил нас, не сговариваясь, заорать нечеловеческими голосами  – «УРА!!!». Мы кричали так радостно, что всем пришлось заплакать. Радость тоже заставляет плакать. И это обезоруживает страх, снимает скованность с мыслей и убеждает сердце биться резвей и уверенней.

Мы услышали звук, который никак не совпадал с  шумами катастрофического явления, отловившего нас, маленьких пацанов, посреди дикой и нехоженой в этих местах степи. Это был звук запуска огромного электрогенератора. Его в части запускали на ночь для освещения территории и зарядку аккумуляторов, на которых днём работали станции слежения. Прежде, чем запускался сам движок и загорался свет, раздавался громкий, как выстрел, выхлоп и пронзительный, ни на что не похожий свист. Длился он недолго и когда запускался движок, исчезал. И самого генератора слышно уже не было. Но свиста этого нам хватило, чтобы понять и рассчитать, что мы почти дошли.

Мля! – воскликнул Нос, поднял радостно палки вверх и его тут же сдуло метров на пять вправо. Никто не побежал его доставать из сугроба, потому как теперь было понятно, уже никто не пропадёт. И Нос приполз самостоятельно. Без обид. С радостным лицом.

В общем, через каких-то сорок минут противоестественного передвижения боком к цели, мы к ней доползли и уперлись сначала в бетонный забор, а потом обогнули его слева и прилепились ветром к бетону. Опора ускорила наш ход и очень быстро добрались мы до красивой, зелёной и большой двери контрольно-пропускного пункта – КПП. За высоким бетонным забором надежно сокрыты были от стихии люди, техника, еда, тепло и место для нас, бродяг.

– Э-э-эй! – Жук стал стучать палкой  по оцинкованной двери. – Дежурный! Открывай!

А мы засвистели, стянув рукавицы и сунув в рот себе мерзлые пальцы.

– Кого принесло там!? – спросил истеричным криком дежурный с той стороны. – Свои все дома!

– Это мы, ваши друзья! Пацаны из города! – крикнул я под аккомпанемент палки Жука. Он всё не мог остановиться: – Чарли, Жук, Нос и Жердь. Свои!

Дежурный стал открывать дверь. Отворялась она наружу. В данном случае – против ветра. Точнее – против всего этого кошмара и ужаса. Поэтому открыть он тяжеленную дверь пытался без результата. Он толкал её, давил, кряхтел и надрывался, но она не поддавалась. Ураган был сильнее доблестного воина, который, однако, уперся и сдаваться не думал. Наконец, когда порыв на секунду стих, между косяком и дверью образовалась щель в ладонь и дежурный воткнул в щель сапог. Тут навалились мы вчетвером, ухватили край негнущимися пальцами и потянули эту зелёную «дуру» на себя. Она открылась ровно на столько, чтобы мы на лыжах успели проскочить внутрь. Нос проникал в помещение последним. Естественно, никем не подпертая дверь мгновенно захлопнулась. Нос-то зашел, а концы лыж не успели, и дверь с удовольствием врезалась в несчастные лыжи, придав Носу мощное ускорение. Он, мявкнув что-то невнятное, пронесся через весь коридор и воткнулся головой в дверь противоположную. Но не пострадало ничто. Голова Носа была в толстой шапке, а дверь в зелёном цинке.

– Ну, мля, вы и придурки! – обрадовался дежурный Ваня Салтыков, дембель на весну. – За то, что вы все живые и целые, за героизм, командир наш – старлей  Усольцев вас наградит золотыми звездами и орденами Кутузова с бантом!

Ваня довольно заржал как молодой конь и мы пошли доложиться командиру. Проще говоря – повиниться, покаяться в глупости своей и тем самым завершить свою незагаданную эпопею. Всё закончилось. И  ураган с метелью  да бураном. И наши могучие, но самые последние силы.

Усольцев на столе в своей каморке, где удачно втиснулись кроме стола кровать и три книжных шкафа с книгами, папками и толстыми журналами с боевых дежурств, разложил  чистые листы и что- то чертил. Стол вместил ещё стакан крепкого чая и штук десять колотых кусков нерафинированного, жесткого как булыжник сахара в тарелке для супа.

– Оба-на! – поднял голову командир. – Грачи прилетели! Весна уже? Чарли, весна, что ли там, за забором? А если бы вас, курносых шкетов, захоронило  по дороге в сугробах? Или пурга скинула бы вас метров с пяти лыжами вверх – головой вниз колом в тугую породу степную? Кто-нибудь дома доложился, что вы пошли к нам?

– Ну, я сказал матери. – разглядывая дощатый пол промычал Жук. – А чего врать? Врать не мужское дело.

– Много ты понимаешь, что мужское, а что свинячье. Мы, мужики, и врем везде, всем и всюду. Не все, правда. Мне вот сорок два года. Я  – старший лейтенант, хотя уже должен быть минимум подполковником. И служу в заднице у чёрта, а не под Москвой. Потому как дурак. Не вру никому. Всем правду тычу. И платину  со станции не ворую. Другим тоже не даю. Урод, в общем. Надо бы научиться врать и тырить ценное. Тут много чего есть. Но уже поздно. Пропустил тот момент, когда ещё мог научиться. Помру старлеем. И хрен бы с ним.

  Он долго глядел на нас без выражения на лице. Просто смотрел и всё.

– Вот, допустим, замело вас или пургой убило, или замерзли бы к свиньям собачьим ночью, если бы сбились в этой заварухе. А? Куда бы все ваши родители пришли? Ко мне. И на кого бы в военную прокуратуру заявы подали? А? Правильно. Меня бы лет на пять посадили и офицерское звание отобрали бы. А я бы вышел потом и куда подался? Водку хлестать и радиомастером  работать в кустанайском быткомбинате. Вот вы, пацаны, какого попёрлись ко мне  в такую гробовую погоду?

– Мы вышли – тихо было. Солнце. Рыбаки на Тоболе рыбу ловили. Мы вон с собой  килограммов десять окуней да чебаков принесли. Они нас угостили.– Я говорил виноватым голосом и смотрел старлею в глаза.

– Ладно, хрен с вами, – обмяк командир. – Вы же не метеобюро. Они вон и то на пару суток путаются в снегах да ветрах. Сильно перетрухали-то?

– Устали немного, – героически  сбрехнул Жердь.

– Побудем у вас часа два-три. Вы нам в прошлый раз обещали дать пострелять на полигоне из карабина. – Я глядел на командира ласково, как моя бабушка на меня. – А потом пойдём домой потихоньку. Если ураган кончится. А не кончится сейчас, ночью пойдём.

– Ну да! – хмыкнул Усольцев. – Пойдёте. Кто вас отпустит. Напишу родителям каждого, что я вас не отпустил ночью. Они же про  пургу с ураганом не знают. Я в Кустанай час назад звонил по работе. Там тишина. Флаг на обкоме Партии как тряпка висит, нет даже ветерка. Напишу, что учили вы с нами устав, строевой занимались, на полигоне стреляли, а потом я вас не отпустил попоздну. Всё чистая правда.

– Что, стрелять будем? Точно? – обрадовался Нос.

– И устав повторим. И строевым походим. Сержант Никитенко вас погоняет по плацу. Его сейчас чистят как раз. А как вы хотели? К военным же принесло вас. Не на кондитерскую фабрику. Там бы вам конфет дали, а мы патроны дадим по десять штук на рыло. И строевым надо походить. В армию же вот-вот. Чирикнуть не успеете, как восемнадцать стукнет.

Он снял трубку внутреннего телефона и соединился с ротой обслуживания.

– Дёмина ко мне! – сказал командир тихо.

Через минуту в дверь постучал и сразу вошел огромный как шкаф у командира младший сержант Коля Дёмин.

-Пацанов сперва в горячий душ с мылом, одежду забрать и высушить горячим воздухом на теплоструйных обогревателях. Выдать им маленькие самые комплекты формы. Гимнастёрки, галифе, сапоги, портянки, кители и шапки. Рыбу из рюкзаков забрать. Половину – на уху. Пусть Миша сварит сейчас. Остальное нехай поджарит. В сухарях панировочных, – командир сладко потянулся. – Давно нормальной рыбы не ел. Нам по разнарядке морская положена. Треску едим. Иногда минтай. Он подороже. Дают мало. А окуня и  вкус забыл уже. Да… Потом пацанов проведешь на третью РЛС, на высотку тоже своди. Пусть понюхают, как военная техника пахнет. Небось, забыли уже.

– Да ну! –  аккуратно возмутился я. – Мы всё помним. Всё ваше любим.

– Завтра на стрельбы к половине восьмого, – Усольцев взял карандаш и наклонился над чертежом. – Оружейка пусть один СКС выдаст и по десять семь шестьдесят два на нос. После стрельб – полчаса строевого шага, час – на экзамен по уставу. Под твоим контролем всё. Порядок действий  запомнил?

– Так точно! – улыбнулся Коля Дёмин. – Разрешите забирать  бойцов? Есть! Пошли, салабоны!

Через час мы чистые, пахнущие хозяйственным мылом и лежалой формой,  которая была ну, самый чуток велика, гуталином свежим от старых сапог и ароматом нагретых измерительных приборов из кабины радара, сидели за длинным, на десять солдат, столом и ели уху с черным хлебом, после чего закусили уху жареными окунями, запили всё это двумя кружками компота и кружкой чая с белым хлебом и куском масла. После всего этого никто ничего не мог даже сказать. Коля бережно достал каждого из-за стола и махнул рукой: – За мной!

Он привел нас в ленинскую комнату, увешанную портретами вождя и стоящим его бюстом на постаменте, обшитом красным кумачом. На стенах висели всякие назидания ленинские в лаковых рамках, выдержки из конституции СССР и воинского устава. Между учебными столами вдоль комнаты стояли четыре раскладушки с простынями, подушками и синими пронумерованными хлоркой одеялами.

– Отбой, бойцы! – коротко бросил команду Дёмин Коля. – Сорок пять секунд на раздевание и полную укладку.

Мы, как на соревновании, быстро сбросили с себя всё, кроме трусов, аккуратно сложили форму на полу у края раскладушек перед сапогами. Но в сорок пять секунд не уложились. Устали, да и объелись. Отяжелели и расплавились жгучим огнём внутреннего покоя. Младший сержант Коля Дёмин сделал нам ручкой и вырубил свет. С этой секунды я исчез, пропал, потерялся в дебрях глубокого мёртвого сна.

Тут и описывать нечего. Никто снов не видел, не кричал во сне: – «Ой! Мы все погибнем!» и проснулся я в том же положении, в котором отключился. Но раньше подъёма. Дневальный ещё не орал. Гляжу – все наши тоже лупают глазами и соображают, где спали. Мы поглядели друг на друга и поняли, что пробудились раньше солдат не потому, что спешили на полигон пострелять, а из-за двух здоровенных кружек компота и такой же посудины с чаем. Вскочили все одновременно, натянули сапоги без портянок и физиологическая нужда придала нам такое лёгкое и быстрое ускорение, как вроде мы и не оставляли силы свои последние во взбесившейся степи. Мы вылетели из корпуса и с напряженными от терпения рожами унеслись мимо часовых через весь плац стометровый к длинному низкому кирпичному сооружению с одной буквой «М», написанной белым на синей фанере в рамке. Буквы «Ж» не было. Женщин-вольнонаёмных на РЛС не брали. Излучение большое. Опасное для потомства.

  Нам всегда везло. Пофартило и в этот раз. Успели все без ненужных осложнений и конфузов.

Когда вернулись, два солдата-первогодка, что было сразу видно по отглаженной и аккуратно выправленной форме, блестящим сапогам и туго затянутым ремням, приволокли нашу одежду и рюкзаки.

– Спасибо! – поклонился им Нос. – А лыжи с палками?

– На КПП стоят, – солдаты, уходя, отдали честь, что нас смутило, но дух подняло. Значит,  Коля Дёмин уже всем раззвонил про нашу героическую битву со стихией, которую мы одолели и в награду поимели уважительное  отношение военных. Это радовало. Тут пришел и сам Дёмин. Честь отдавать посчитал глупостью, а приказ отвесить строго: достойным младшего сержанта актом.

– Оделись за сорок пять секунд в своё родное! Построились! И полчаса строевой подготовки на плацу. Время пошло.

– Как мы столько напялим на себя за это время? – ужаснулся я. – Лучше расстреляй нас сразу. Не уложимся мы. Одних штанов трое!  Да кофты, телогрейки и свитера. Шапки, шарфы, валенки. Ты чего, Коля? Лучше бы мы в степи сдохли!

– Пошутил я, пацаны, – Коля достал из кармана крупный носовой платок и протер бюст Владимира Ильича от лысины до начинающейся и обрубленной груди. – Одевайтесь в свободном режиме. Но через три минуты я жду вас на плацу. Опоздание приравнивается к дезертирству. Штрафбат и депортация в Сибирь валить сосну. Руками.

Удовлетворенный  качеством своего юмора, Коля вразвалку, задевая плечами косяки дверные, удалился на улицу.

Было на плацу градусов минус двадцать пять без ветра. По нашим кустанайским меркам – тепло. Если б ветер – уже прохладно. Мы полчаса ходили щеренгой, высоко поднимая валенки и делая строгие лица. Строевой шаг – дело серьёзное, не пляски под гармошку.

– Нос, тянуть носок! Чарли, отмашку рукой до груди чётче! Жук, валенки жмут что ли? Ногу выше! И ты, Жердь, не вихляй задом как баба. Солдат ты или хрен с грядки!? Левой! Левой! Рота! Стой! Раз, два!

После этой экзекуции мы пошли на полигон, где стояли фанерные фигуры врагов.

– Стрельба из засады. Положение лежа! – Коля снял карабин с плеча, лег на пузо, расставил ноги и левый локоть воткнул в снег. На ладонь он уложил цевьё и приладил к плечу приклад. – Все внимательно срисовали положение! Запомнили, легли и повторили без оружия!

Мы с радостью повалились на снег. Коля обошел всех, пинком сдвигал или раздвигал нам ноги до правильного положения. И приказал лежать пять минут, чтобы запомнить, привыкнуть и добиться того, чтобы не дрожал локоть и не гуляла рука. А после упражнения пришел самый долгожданный момент. Он раздал всем патроны! Мрачного желтого цвета с мутным зеленоватым отливом гильзы и острые, покрытые поверх стали тонким свинцовым слоем пули. По десять штук дал нам Коля, как и обещал старлей.

– Отщелкиваем затвор, ставим на предохранитель. Все десять патронов пальцем вдавливаем вниз до щелчка. Передергиваем затвор и первый патрон  загоняем в ствол.

Коля Дёмин делал всё медленно, отвернув дуло от нас. Мы склонились над карабином и заучивали каждое движение.

  Он  отстрелялся первым. Карабин щелкал глухо и не шумно. Коля попал в фигуру все десять раз. После каждого выстрела фанерное чучело вздрагивало, дергалось назад и возвращалось на место. Потом стреляли мы. Правильно зарядили, без замечаний легли, курок нажимали плавно и точно совмещали вырез с мушкой. Мы с Носом и Жук попали семь раз. А Жердь, змей, все десять. И Коля вручил ему значок «Отличник боевой подготовки».

Большой, красивый, с двумя выдавленными винтовками крест-накрест. Он проткнул штырём значка дырку на фуфайке Жердя и накрутил с внутренней стороны щайбочку по резьбе. Жердь вытянулся, приложил  ладонь к ушанке и торжественно прокричал тявкающими интонациями:

– Служу Советскому Союзу!

– Выношу благодарность всем от имени командования, старшего лейтенанта Усольцева. После чего нам троим он дал по целому патрону.

– На память о стрельбах и в благодарность за хорошие показатели, – объяснил он. – Поставите дома в  укромное место. Кроме родных никому не показываете. Солдаты не хвастаются. Патрон – для каждого личный талисман. Храните его. А когда пойдёте в армию, спрячьте его, чтобы никто не знал – куда. И он будет из родного дома помогать вам служить верой и правдой!

После торжественной речи  Мы все двинулись к Усольцеву попрощаться. Коля сказал, что повторение устава переносится на следующий раз. Сейчас уже некогда. Служба.

– А, пацаны! Ворошиловские стрелки! Нормально отстрелялись? – Усольцев так и чертил что-то, как и вчера.

Дёмин Коля нас всех похвалил, выделил Жердя, показал значок и сказал, что солдаты из нас получатся на страх врагам.

Мы сказали хором и по очереди спасибо за всё, Пожали старлею руку.

– Вот бумага каждому. Родителям покажете. Тут я написал, что я вас сам не отпустил ночью домой после пурги. Вот тут расписался. А тут вот – печать нашей части. Только давайте я имена ваши настоящие напишу. Место оставил. Не писать же мне – ваш сын Жук или Чарли.

Мы назвались, он вписал это в пустое место на листке и отдал бумаги нам.

– Это здорово!– поблагодарил я старлея от имени всей нашей гоп- компании.– Спасибо! Это хорошая, ценная поддержка. Век помнить будем!

Усольцев улыбнулся, сказал, чтобы мы приходили ещё, но в ясную погоду, пожал нам руки и Коля проводил нас до КПП.

Мы вынесли лыжи на улицу, привязались к ним ремнями, поправили похудевшие рюкзаки, Коля похлопал нас дружески по плечам и мы пошли в город. Было тихо как в читальном зале библиотеки. Дурные вороны, не соображающие, что в такой холод летать вредно, проносились над нами в сторону Кустаная. Взмахи их крыльев на морозе заканчивались звонкими хлопками. Снег лежал нежный, пуховый, обласканный белым утренним солнечным светом. Он смотрелся как ровная, выглаженная хорошей хозяйкой простыня. Да и запах от него шел такой же, как от простыни этой свежей, пересыпанной в стопке сухими духами  «лаванда» и накрахмаленной. Так делала моя баба Стюра. И ещё было глаз не оторвать от переливов свежих, только поздней ночью улёгшихся до весны снежинок. Они отыгрывали солнечному лучу разноцветными искристыми бликами – розовыми, лимонными и бело-голубыми. Такой яркой и быстрой была смена цветов снежинок, так весело они играли с солнцем, что снег, казалось, шевелился и был живым существом. Красивым, добрым, спокойным и приветливым.

Мы бежали хорошим лыжным ходом, оставляя за собой восемь пар широких и глубоких следов, в которых и искры потухли, и солнечный свет пролетал над следами, не заглядывая вглубь.

– Как же я промазал три раза-то? – плавно, укладываясь в ритмичный ход лыж и палок, возмущался мой мозг. Потому что стрелял он. А мне оставалось только на курок аккуратно нажать. – Из пневматической винтовочки в тире нашем базарном насшибал призов всяких – девать некуда. Всех переигрывал. И Жердя – легко. А тут, с настоящим боевым карабином – не поладил. Осрамился. Защитник Родины будущий. Застрелят такого в первом же бою.

– Жердь, слышь! – обернулся я назад. Жердь бежал размашисто, почти летел над снегом. На лыжах он умел повыпендриваться. – Ты стрелял раньше из  такого карабина?

– Я его в первый раз видел. Вообще кроме воздушки ничего в руки не брал. Даже берданку у деда в колхозе. То есть, теперь – в совхозе. Как попал десять из десяти –  бегу вот и соображаю. Получается, что нечаянно. Ты ж знаешь, что я неважно стреляю в тире. – Жердь скосил взгляд на значок и сказал.

– Давай по справедливости я его тебе отдам. Ты всё равно лучше нас стреляешь.

– Ну, ты дурной! – мне захотелось врезать ему по шее. – Это, выходит, я на соревнованиях по лёгкой выиграл разок и теперь могу приходить каждый раз к концу соревнований, забирать диплом за победу и  всю спортивную жизнь считаться победителем? Я лучше потренируюсь из винтовки пошмалять дядь Костиной. Это брат деда моего. У него законный зарегистрированный винтарь есть. Не помню какой. Но бьёт не хуже СКС. А на следующих стрельбах посоревнуемся. А, Жердь?

– Забили! – весело ответил дружок мой.

Стало совсем тепло. Даже жарко. В степи было ниже двадцати градусов, но даже вороны летели ровненько, как к нитке привязанные. Наверх тоже не было движения воздуха. Пришлось расстегнуть фуфайки и шарфы размотать. Мы пошли не  на большой мост, откуда уходили в часть, а правее – к маленькому мосту. Его поставили давно, до моего рождения ещё. Мост был сколочен из какого-то дерева, которое не поддавалось воде вообще. Стоял он на кирпичных тумбах. Но кирпич туда поставили особенный. Белого цвета. Он тоже не реагировал на воду совсем. И мы  с малолетства ловили с него рыбу. Сядешь за перила на выступ бревенчатый и ногами почти до воды достаёшь. И это было, когда мы сами равнялись метру с кепкой.

Ну, взяли мы правее и бежали не спеша, радуясь искрам снежным, воронам над головами и чистейшему воздуху, который имел едва уловимый запах высокой степной полыни. Такой высокой, что и метель её не покрыла и буран не завалил. Было прекрасно. Радостно было. А что! Вчера не померли в дороге. Уже счастье. Поели от пуза у военных. Постреляли от души из боевого оружия. Это ж рассказать пацанве городской – посинеют ребятишки от зависти. Хоть хвастаться, конечно, не дело. Промолчим лучше.

– Эй! – крикнул Жук. – Направо гляньте подальше. Что это там зелёное?

– Может, сено? – ляпнул Нос. – Тут покосов много. Стогов навалом.

– Ну да. Стог сена, нА тебе, зеленый после такой пурги. И буран мимо него проскочил, не задел. – Я засмеялся, вглядываясь в предмет. – Братва, так он не стоит. Он движется. Скоро будет где-то в километре перед нами.

– Автобус это! – Почему – то обрадовался Жердь. Не любил он дальних походов на лыжах. Хотя катался отменно. – Из какой-то деревни едет. Там же трасса запасная от Борового. Старая трасса.

Точно.  Это был зелёный автобус «КАВЗ- 651» или, по-народному, «коробочка». Ими были обеспечены все колхозы и совхозы. Машины эти имели поразительную проходимость, хорошую амортизацию и почти никогда не ломались. Говорили, что их начали выпускать ещё в тридцатых годах с деревянной кабиной. А потом много раз улучшали и сделали вполне приличную машину, без которой то время представить уже просто невозможно.

С нами он поравнялся минут через двадцать. И остановился. Шофер вышел из кабины, закурил и стал пинать колёса. У всех шоферюг одна привычка – колёса пинать. Зачем – неизвестно. Но пинали все.

– Мужички! – закричал водитель когда нам до него оставалось метров сто. -Откуда прётесь в такую рань? И, главное, куда?

Мы подкатились к автобусу. В салоне сидели пять мужиков в фуфайках и шапках с отвернутыми вверх ушами. Тепло, видно, было в кабине.

– Вон из той воинской части катимся. Домой. Ночевали у них. А к ним вчера вечером пришли, – раскололся Нос как на допросе, хотя, возможно, шофер просто для приличия сказал, чтобы разговор начать.

Дядька выглядел лет на пятьдесят. Он был совершенно лысый, без шапки, в телогрейке-безрукавке и имел на ногах ботинки осенние на микропорке. Видно, из автобуса выходил редко и ненадолго.

– А! Так вы в город? – спросил он, потирая лысину и сплёвывая в сторону слюну с никотином, как это обычно делают курящие много и давно. – Поехали. Подкину. Мы в ГАИ едем. Ребята права получают сегодня. На «ГАЗонах» ездить будут. Знаете, где ГАИ?

– На  улице  Ленина, сразу за мостом – четвертый дом, – доложил Жук. – Мы все  там рядом живем. Два квартала по Ташкентской от вашего ГАИ.

– Эй, пацаны! – зашумели из автобуса. – Ну, чего телитесь? Ехайте с нами! Намахались, небось, палками-то?

– Так мы ведь на лыжах, – показал я пальцем на все лыжи и палки. – Разве разрешается в автобусе с лыжами находиться? В городе шугают сильно, если в салон зайдешь с лыжами.

– Лыжи – не гранаты,– улыбнулся щофер, не отнимая ладони с лысой головы. Видно подморозило-таки лысину. – С гранатами я бы вас расстрелял за минуту. И он мгновенно выдернул из-под сиденья обрез двустволки. В кабине все захохотали.

Ого! – уважительно сказал Жук. – У Вас, видать, в милиции блатные все? Свои?