Нечеловеческий фактор

– Тихо мне тут! – гаркнул офицер. – Разбежались все. Мы разберёмся.

Олег поднялся, официантка перестала верещать, повара и посетители разошлись. А Олег, девушка в кружевном белом переднике и потёкшей с ресниц тушью, а также лично представители власти приступили к поиску правых и виноватых.

– Он что, вас избил? – поинтересовался лейтенант.

Официантка нагнулась и подняла с пола червонец. Заказ Олега тянул всего на четыре рубля. Чаевые получились очень даже… Бывает за весь вечер столько не набиралось.

– Меня зовут Татьяна Павловна Попова, – она вздохнула, глядя на десять рублей. – Я с тыща девятьсот сорок второго года рождения. В кафе служу три года. Проживаю по улице…

– Он вас, повторяю, избил? – Лейтенант стал слегка нервничать. – Вы не подозреваемая. Не надо о себе рассказ рассказывать.

– Нет, не трогал он меня. Приличный человек. Трезвый, как видите, – Татьяна Павловна оглядела Олега сверху до низу. – Я чуток припозднилась с этим выполнением заказа, ну он, конечно, прикрикнул на меня. Думаю, что это справедливо. А я растерялась и поднос уронила.

– Мы разбитое блюдце по акту списания проведём, – крикнул издали мужчина в светлом отглаженном костюме и голубом галстуке. – Я заведующий залом. Естественный бой посуды у нас предусмотрен инструкцией.

– А гражданин у нас из какой песни будет? – переключился офицер на Олега.

– Я с похорон в Алма- Ату, домой лечу. Брата в полдень закопали на вашем северном кладбище, – Олег достал из кармана паспорт. В нём лежал билет на самолёт и телеграмма.

Лейтенант изучил все бумаги, тщательно сверил фотографию с оригиналом и всё вернул.

– Я понимаю – нервы, горе, – сказал он спокойно. – Но ведите себя прилично в общественном месте. Работаете кем?

– Заведую кафедрой в горном институте. Кандидат технических наук, – смутился Олег. Неловко стало. Интеллигент с замашками пьющего тупого разнорабочего на рытье траншей.

– Сообщать на работу о вашем недостойном учёного поведении мы не будем. Если, конечно, сотрудники кафе не настаивают, – лейтенант и сержанты сделали шаг назад и каждый застегнул свою кобуру.

Заведующий залом подошел к милиционерам.

– Нет, не настаиваем, – он слегка поклонился. – Извинится пусть перед Татьяной и ладно.

– Честное слово, на нервах я. Сами понимаете – брат погиб в автокатастрофе. А он мне вместо отца был, – Олег склонил голову.– У Татьяны Павловны прошу прощения. Я имею характер и в обычной жизни взрывной от природы. А тут вообще беда. Брат родной в могилу лёг. Соскочил я с катушек. Но искренне об этом сожалею и приношу извинение всем работникам, посетителям и товарищу Поповой.

– То есть инцидент исчерпан, – удостоверил примирение офицер.

Все с готовностью кивнули.

– А Вы, товарищ Половцев Олег Николаевич, поспешите. Через час – регистрация на ваш рейс. А ещё доехать надо. Восемь километров отсюда будет как-никак, – лейтенант козырнул и патрульные вышли, аккуратно прикрыв дверь.

Олег уперся локтями в стол и обнял голову руками. Молчал. Татьяна Попова, официантка, тоже не шевелилась. Потом вытерла платочком тушь с лица и сказала тихо:

– Так я ж не знала, что у Вас… Так что это вы меня извините. Пусть земля будет пухом брату вашему. Сдачу дать?

– Нет, выпейте хорошего вина после работы за помин души Сергея моего, – Олег встал, попрощался со всеми, кто видел ссору. Кроме поваров. Они далеко были. – Пойду я. Ещё раз извините за мой срыв.

И он медленно вышел на улицу ловить такси.

В аэропорт он попал как раз к началу регистрации на рейс триста седьмой. Очередь стояла длиной метров в двадцать. Олегу делать было совершенно нечего и он стал считать, сколько с ним вместе полетит народа. Насчитал девяносто человек. Но это, явно, были не все. Кто-то уже прошел, а лётчики и стюардессы всегда заявляются последними.

– Да, крупная машина этот «ИЛ-18», – хмыкнул Олег. – В детстве он играл в волейбол за команду ДСШ и летал на соревнования из Семипалатинска в Петропавловск, Павлодар и в Кустанай на «кукурузниках» «АН-2» и позже на «АН-24». Такой большой аэроплан как «ИЛ-18» подворачивался ему всего четыре раза. Когда в Москву посылали на повышение квалификации. И сейчас вот. Хорошо там в салоне. Уютно, светло. Кормят нормально.

– Эх! – сказал он тихо сам себе.– Столько налетал пассажирских часов, а всё как-то не по себе становится в дрожащем от скорости самолёте. Не то, чтоб летать боюсь, но какая-то неясная настороженность присутствует всегда.

Уже на регистрации он снова проклинал свой вспыльчивый характер. Потому, что сцепился с девушкой в синей форме и лихо сидящей на причёске пилотке.

– Вы где этот билет брали? – девушка крутила перед глазами бумажку и к чему-то внимательно приглядывалась.

Олег сразу же взбесился.

– Вы кто, практикантка? Читать билет где положено не научили вас? Там штампик стоит внизу справа. Написано «Семипалатинск. Аэропорт. Касса 3». День продажи – второго января. Сегодня, значит. Что за приключение опять? Чернила не того цвета? Бумага билета обёрточная из магазина? Я сам, что ли его нарисовал на кладбище, где брата хоронил днём?

– Вот Катюха – лошадь! – возмутилась регистраторша, вскочила и побежала с билетом в третью кассу. Вернулась минут через пятнадцать. Этого времени хватило, чтобы восемь пассажиров, которые после Олега, да и двое из стоящих у стола регистрации, стали орать на него в голос. Общий смысл шума был такой.

– Пусть все зарегистрируются и пройдут в зал ожидания. Потом разбирайтесь с девчонкой. Нахапают за взятку билетов, потом чуть ли не до мордобоя доходит.

– Я очередь отстоял и без взятки купил, – крикнул Олег. – Вы заткнитесь, вас всех это совсем не касается. Вы какого пса на меня навалились? Позвать милицию? Скажу – будто угрожаете мне физической расправой ни за что. Вот и отбрёхивайтесь от милиционеров. Умники, мать вашу!

Вернулась регистраторша со злым лицом и поджатыми губами.

– Тут получилось на одно место два билета. Кассирша там запуталась по горячке. Авральная работа в эти дни. Народу в очередях невпротык! Ладно. Я вам перепишу место. В хвосте полетите. Там ещё три места свободных. А на вашем сидит бабушка старая. У внуков была на празднике. Они ей заранее билет взяли в ноябре ещё. Так вы не против?

– Да мне главное, чтобы место в этом самолёте было, – психовал Олег. – А то зашлёте меня куда-нибудь в Якутию. Работники хреновы. У них, блин, напряженка! А я по-вашему леденцы сосу и плюю в потолок?!

Подошел полный дядька лет шестидесяти. Форменный свой пиджак еле застегнул. Пуговицы ребром торчали. Видно было, что он тут старший.

– Не устраивает в хвосте лететь, так мы билет перекомпостируем на завтра, на «ЯК-40». В самом центре салона место есть. Вроде солидный мужчина, а орёте тут как продавщица в вино-водочном на алкашей.

Олег махнул ему рукой. Ладно, мол, проехали. Я согласен.

В зале ожидания все незнакомые сели подальше друг от друга. Когда до посадки в самолёт осталось пятнадцать минут нудный гнусавый голос из трёх динамиков обрадовал всех сообщением, что по метеоусловиям Алма- Аты вылет откладывается на час.

– Понеслась! – сказал громко парень в синей тёплой спортивной куртке и толстой вязаной шапке с «бобончиком» наверху. Рядом с ним на кресле лежали лыжи в чехле и блестящие дюралевые палки. Таких точно парней позади него было ещё человек пятнадцать. На соревнования, похоже, торопились.

– Хорошо, что я у ректора отпросился до четвертого. Улетим же когда-нибудь, – Олег пристроился поудобнее к жесткому сиденью, надвинул шапку на глаза и попробовал забыться или вообще вздремнуть часок. – Хорошо, что жене обещал числа пятого вернуться. Чтобы не дёргалась.

Он закрыл глаза, упёрся подбородком в грудь и в полудрёме после всего, недавно выпитого, увидел оркестр на кладбище, мёртвое восковое лицо брата, окруженное по белому коленкору разноцветными бумажными цветами, услышал крик «пли!» и все пять залпов, плач Серёгиной жены услышал и её разглядел возле гроба. Сморщенную, жалкую, безудержно плачущую. «Так она плакала всё же, а я на неё напрасно потом дома отвязался». Он увидел как шестеро мужиков медленно, стараясь не поскользнуться на скате, опускали на толстых джутовых верёвках гроб, исчезающей в чёрном провале мёрзлой земли. Потом эту яму засыпали, поставили крест и ушли. И он ушел.

А Сергей остался там, под толстым слоем плодородной почвы. Остался навеки в другом мире, в царстве мёртвых, где больше не надо дышать, волноваться и верить в лучшее.

Олег вздрогнул, очнулся и почувствовал, как из углов глаз медленно выдавились две горячие капли.

Глава четвёртая

Злой как неделю некормленый в зоопарке тигр Миша Шувалов, командир борта 75 158 «ИЛ-18» скорым бегом нёсся в технический отдел огромного Московского аэропорта Домодедово от своего самолёта, со стоянки. Можно было и по рации с этим техотделом полаяться. Но Миша хотел сам глянуть в глаза главному раздолбаю, заместителю начальника Кубанскому Григорию и даже потрепать его желал за грудки. Мише через полчаса уже покидать надо было Москву, столицу Родины большой, и рассекать небеса до Семипалатинска Казахстанского, дозаправиться там, пассажиров взять и – в родной порт – Алма-Ату.

А он бы и до Коломны не долетел. Хотя туда при хорошем ветерке и доплюнуть – не вопрос. Домодедовские техники уже не в первый раз забыли облить как следует машину водой с гликолем и загустителем, дорогим составом против обледенения. На закрылках, элеронах и руле поворотов после посадки, прямо вокруг тросиков и кое-где на крыльях ещё остался тонкий ледок. Даже на эшелоне 7000 этот тонкий слой льда распух бы втрое и хана! Все из салона – прямиком в могилу!

Управление огромным самолётом самоликвидируется со льдом на тросиках, пропадает напрочь. Сколько уже таких случаев было. Находили виноватых, рублём наказывали, увольняли, но не судили и не сажали. Хотя каждый раз катастрофа была хоть, ясное дело, и не специально задуманным, но всё же убийством десятков неповинных людей и уничтожением очень дорогого аэроплана. Миша Шувалов был мужиком спокойным, добрым и очень профессиональным. Он в войну ещё сопливым восемнадцатилетним пацаном по призыву отучился в лётном училище и с сорок четвёртого до конца Великой Отечественной работал на двухместном штурмовике «ИЛ-2», который враг звал «чума» и «черная смерть».

В конце войны эти самолёты уже имели по четыре подвесных реактивных ракеты, пару пулемётов и столько же пушек. Бомбы тоже метали, но редко. Со штурмовиков толку от них было не много. Демобилизовался Шувалов в сорок шестом с ранением плеча и левого бедра, в котором пуля немецкого истребителя не упокоилась, а прошла навылет и Миша потом даже не хромал. Был у него орден Отечественной войны 1 степени, поскольку Шувалов служил не просто отважно, а результативно. Он сделал вместо двадцати пяти больше сорока успешных боевых вылетов и много чего уничтожил ракетами и пушками на бреющем полёте. Пулю из плеча вынимать не стали и до сих пор она ему не мешала.

Но на войне он «гробануться» не боялся. Не хотел – да. Но за кого бояться? За себя и стрелка? Быстрый бронированный, низко летающий «танк Ил-2» сбивали редко, да и умереть со стрелком за Родину они были сразу готовы. А вот сейчас грохнуть «ИЛ- 18» с сотней человек на борту, пусть даже и сам порвёшься на мелкие куски, – дикость. Учителя, врачи, инженеры, артисты, студенты – они к тебе в салон не смерть встречать сели. И не враг погубит их! А москвич, мирный человек, хороший семьянин Гриша Кубанский, который, блин, не проследил за работниками, обязанными хорошо поливать машину дорогим антиобледенителем. Экономили, гады! Потому, что аварий от обледенения давно не было. Расслабились, блин.

Гриша по рации вдалбливал какому-то технику на «ТУ-104», что крышки после заправки топливом надо не просто закрывать, а дёргать их потом посильнее вниз. Проверять замки на крепость. Раскроется крышка на скорости 900 километров в час и воздух вырвет её вместе с куском крыла. А это ох, как чревато.

– Григорий, – Миша дождался пока начальник выговорится, заглушит рацию и спокойно сказал. – У меня ледок тонкий на тросиках повсюду. И на киле перед хвостовым рулём, на элеронах тоже. Крыло натурально мокрое от воды. Миллиметр льда растаял. Полечу – он замёрзнет и утроится в толщину. Винты его сдуют и осколки могут хвост побить. Ты чего, Гриша? За технарями вообще никак не смотришь? Про тросики вообще молчу. Рули уже не провернёшь. На улице, на земле сейчас минус двадцать девять. А на девятом эшелоне все пятьдесят будет. Мы с тобой сто человек убьём ни за что, Григорий.

– Ты, ё-моё, как девочка, Мишаня! – Кубанский его приобнял и поздравил с Новым годом. – Плачешь по пустякам. Куколку новую тебе не купила мамка. Глянь в окно. Для тебя машина с гликолем и загустителем вон она стоит. Видишь? С зеленой полосой по борту готов для тебя заведённый «ГАЗон», пыхтит выхлопом уже. Он к тебе и не ездил ещё. За пятнадцать минут до вылета зальёт твой тарантас как ливень. В морозильник потом заталкивай самолёт на сутки – ни одна проволочка не закоченеет.

– А, ну ладно, – Шувалов сел на стул и закурил. – А раньше-то за полчаса поливали до старта. Ну, хорошо тогда. Как жизнь-то?

Кубанский Григорий провел ладонью поперёк горла.

– Комиссии замучили. Кто-то из Управления команду дал покруче гайки завинтить в техническом отделе. Каждый день ездят сюда четверо и во все дырки суются. На меня уже два протокола написали. Ну, вроде стойки шасси не смазываю как надо и грузовые отсеки не укрепляю перед вылетом. Во как! Важнее нет вопросов! А второй год прошу дать мне погрузчик с лентой – так вот хрен! Они, бляха, забывают его в бюджет вставить, понимаешь? А у меня работяги на загрузке скопытятся скоро. Кидают груз вверх руками. Так чемоданы иногда бывают вроде как гирями набитые. Эх, мля! А так – всё хорошо, Миша. А у тебя?

– Да тоже нормально всё, – Шувалов поднялся и пожал Грише руку. -Квартиру новую дали. Трёхкомнатную. Я же теперь два года как пилот первого класса. Заслужил за девятнадцать лет. Мне, правда и со вторым хорошо было да двух комнат вполне хватало, а Наташка рада. Пацану в школу пять минут идти. Да и она на работу уже на автобусе не ездит. Пара кварталов от дома её больница теперь.

Они попрощались и Шувалов медленно пошел к самолёту. Посадка закончилась и машина с зелёной полосой уже стояла рядом. Ребята из трёх шлангов аккуратно заливали жидкость во все щели и на плоскость. Вдруг сзади его кто-то толкнул в спину. Миша повернулся и обалдел. Перед ним, покачиваясь на высоких каблуках пританцовывала стюардесса рейса Москва- Владивосток Вера Ляшко, старая его любовь. Ну, не любовь, конечно. Увлечение. Забава для путешественника.

Он с ней познакомился три года назад. Иногда экипаж отдыхает ночь, а то и сутки. Смотря какое расписание движения. В гостинице уютной живут, в аэропортовской, построенной давно для лётного состава. Они нечаянно и познакомились в столовой. Поболтали пару часов в вестибюле, а потом как-то само вышло, что Вера переночевала у него в номере. И с тех пор ещё пару лет они встречались каждую неделю. Совпадало время прилёта у обоих. А потом Миша как бы остыл, другая появилась, кассирша Лида. С которой он при возможности отдыхал и сейчас. Потому перед Верой и растерялся, и о чём говорить – не находил темы. Несколько секунд глядел на неё, потом уставился в снег на площадке и глаз не поднимал.

– Завяли помидоры? – без особой грусти сказала Вера, крутнулась на одном каблучке и быстро пошла за угол аэропорта.

Шувалов на миг поднял глаза к небу, вздохнул с облегчением, посмотрел на часы. До отлёта оставалось двадцать минут и сзади он уже слышал голоса своего второго пилота, штурмана и бортинженера. Они рассказывали анекдоты и от души над ними веселились.

– Слышь, Владимир Викторович! – он обернулся ко второму пилоту. – Я написал рапорт на повышение тебе с нового года зарплаты. В конце декабря. Сказать некогда было, извини. К Новому году суетились, да и полёты никто не отменял.

– Спасибо. А с чего вдруг? – удивился Владимир.– Вроде как летал, так и летаю. Ничего героического не совершил.

– Ну, ты, может, и не помнишь, – засмеялся Шувалов. – но 26 декабря десять лет стукнуло как ты со мной летаешь.

– Ну, да! Помню я, ты что! – Володя Горюнов догнал командира, улыбаясь.– Так и зарплату с твоей подачи мне пять лет назад подняли. У меня хорошие деньги за подсобную для тебя работу. Двести рублей! Не знаю куда их и тратить. Жена гоняет деньги мои по магазинам. Лодку мне резиновую к весне купила недавно. Спиннинг. Весна же всё равно будет. Рыбачить в новой лодке – это кайф. Старую я в семи местах проклеил. И спиннинг, отцовский ещё, выправил путёво, но он по – старости давно на пенсию просится. А она новый купила. Немецкий, дорогой взяла, блин! А чего? Навалом денег-то.

– Теперь триста будешь получать, – радовался за Володю Шувалов. – Теперь будет на что много всякой рыбы на базаре покупать. Сам ведь не ловишь ни фига.

– Я не ловлю? – ужаснулся такому вранью Горюнов.– А летом кто весь экипаж кормит щукой да окунем? А судака кто вам таскает маринованного!? Вот, лажа-то! Да я лучше рыбачу, чем летаю, блин!

– Шувалов посмеялся вместе со всеми и сказал очень тихо. Как бы нарочно, чтобы все прислушались, – Так зарплата увеличится на пятьдесят процентов не за десять лет в воздухе. Я же два рапорта подавал. Второй на повышение классности. Завтра на торжественном собрании тебе шеф даст лично в руки свидетельство. Там написано, что Владимир Викторович Горюнов является пилотом первого класса. Не помнишь, как комиссия из главного управления тебя неделю терзала вопросами, а один старый летун из комиссии мотался с нами в кабине пять рейсов подряд на приставном стуле? Первый класс дали. Теперь тебя, сволочи, заберут у меня. Будешь тоже командиром корабля, я думаю – «Ил – 18» дадут.

– А! – вскрикнул Володя. – Вон оно куда шло! А я думал, что мне шьют профнепригодность. На меня же кто-то из лётного отдела жалобу писал главному. Ну, будто я пью и уже несколько раз медики меня от полётов отстраняли. А я-то вообще не употребляю. Все знают.

– Это Боря Шарипов, – сказал штурман Лёва Зыков. – Это он рапорт на тебя подавал главному. Пить ты не пьёшь, но по бабам ходок не хуже дорогого шефа нашего Шувалова Михал Иваныча. Хотя командира обгонять некрасиво. Вот ты в позапрошлом году такую куколку-кралю у Шарипова вроде как бы случайно увёл! Не знал, вроде, что она под Шариповым отдыхает. Ленку Соболеву помнишь? Слышал ведь, что Шарипов с ней спит? Слышал! Не надо было эту дурёху из-под него вынимать. Других мало? Вот он тебя и хотел придушить таким макаром. Через пьянство твоё. Кто этого Шарипова перепроверять рискнёт? Он, гад, мстительный. Там бы тебе и зарплату снизили, и классность. И перевели бы работать на землю. Диспетчером, например. Это хорошо, что наш командир Шувалов с самым главным дружит, с начальником всего Управления гражданской авиации, с Рамазаном нашим, славным Оспановичем.

– Меня Рамазан позвал и рапорт этот показал. Мы-то с ним с детства дружим. В одном дворе жили. Призвали нас в войну одновременно и в одно училище направили. И воевали мы вместе. Он в нашей эскадрилье четвёртым на «ТУ-2» летал. Ранен. Чуть не списали его. Но он вылечился и лётную комиссию с высшим балом прошел, – Шувалов помолчал. Потом матюгнулся и плюнул под ноги. – Он Шарипова не любит. В управление Борю-Байрама дядя родной затолкал. А Шарипов – «нарцисс». Любит и уважает только лично себя. И мстить умеет.

– Так что наш командир Оспанычу про тебя правду рассказал и упомянул, чем ты Шарипова разозлил, – засмеялся штурман, – Оспаныч психанул и хотел Шарипова «на ковёр» вызвать. Но Михаил Иванович наш его удержал. Мол, хрен с ним, дураком. По-настоящему горбатого и могила не выпрямит. После этого начальство стало к тебе приглядываться и самый главный на рапорты Шувалова правильно среагировал. И зарплату, и классность после необъявленной проверки тебе вот повысили. Справедливо, я считаю.

Подошли к трапу. Бортмеханик прогулялся под самолётом, пошевелил закрылки, проверил крышки топливных баков, осмотрел шасси и последним поднялся в каморку за кабиной, которую они делили со штурманом. Пилоты уже включили всё, что надо, причём делали они это так быстро, что если смотреть на их руки постоянно и вертеть головой, да двигать ей вверх-вниз, то запросто или шею свернёшь, или тошнить начнёт.

– Семь пять один пять восемь, на рулёжку! – механическим голосом, уставшим повторять одно и то же, прогундел в наушники командира диспетчер. – Дорожка два, ветер встречный ноль два метра на минуту. Тихо на полосе. Разгон с тормозов, мощность движков на тормозах полная – 800 оборотов на минуту. Пошел.

Миша Шувалов снял пиджак, накинул его на спинку кресла. Горюнов повёл машину на взлётку. Встали на линию, нос точно по центральной рваной полосе выровняли и Володя воткнул все тормоза, после чего дал движкам полную силу.

– Разрешите взлёт. Готовность первая, – доложил Шувалов.

– Взлёт разрешаю.– Равнодушно произнёс выпускающий диспетчер.

– Погнали! – командир рывком освободил тормоза и машина рванула вперёд.

– Пробег триста, скорость сто восемьдесят, пробег пятьсот, скорость сто девяносто. Мало! Вова, что там мешает?

Горюнов быстро пробежал взглядом по всем приборам.

– Не возьмём подъёмную тягу! – Закричал он в микрофон. У Шувалова, командира, зазвенело в ушах.

– Что там? – поправляя наушники спокойно спросил он. – Движки все пашут? Вроде не тянет вбок.

– Правый четвёртый движок даёт две тысячи лошадей вместо четырех тысяч и ещё сотни, – удивлённо крикнул Володя.

– Поднимаю обороты на все движки до критических значений. 950 оборотов. – Командир сказал это в микрофон негромко и спокойно. – Лишь бы полосы хватило. И не ори так. Уши завянут. Сколько уже разбег?

– Восемьсот метров. Скорость двести двадцать, – второй пилот вспотел и как заколдованный, приподнявшись, глядел на конец полосы. Конец бетонки – желтый флажок. Это отметка – полтора километра.

– Нос подними! – Шувалов рукой вдавил рукоятку мощности двигателей. – Угол атаки двадцать градусов возьми.

– Разбег тысяча метров, скорость двести тридцать.

– Отрыв! – сказал Миша Шувалов.

– Иду на опорных шасси, угол атаки двадцать, перепад давления над и под крылом – три. Мало. Подъёмная сила не тянет. Нет отрыва. Скорость двести тридцать пять, пробег тысяча сто. Не могу оторвать. Тяга дохлая, мать её!

– Нос ещё на десять градусов вверх, – уже громче сказал командир.

– Скорость двести сорок, разбег на полосе тысяча триста пятьдесят два. Предел, командир! Нет отрыва. Хана!!!

– Крылья под хорошим углом. Планерность – больше сотни. До конца полосы сто семнадцать метров. Отрыв!!!

– Есть отрыв!!! – Горюнов закричал так истошно и счастливо, что Миша скинул наушники и покрутил пальцем у виска. – Есть, мля! Пошла, родная!

– Ты бы, бляха, ещё станцевал. Нормально. Набирай эшелон двести. Плавно набирай. Я помогу. – Миша незаметно вытер со лба холодный пот и легонько потянул на себя штурвал, левой рукой накинул наушники.

– Шувалов, ты пьяный что ли, – кричал диспетчер. – Ещё бы семьдесят метров разгона и шиздец котёнку! Что у вас? Движок отказал? Медленно занимайте эшелоны. Сперва лезьте на две тысячи, через десять минут – вставай на три и потом пошустрее до восьми тысяч ползи. Только нос выше двадцати градусов не задирай. Бери восемь тысяч метров на четвертом коридоре. И так идите. Там уже хороший воздух, разряженный. Мощей много не надо. На шестьсот оборотов движки поставь. Когда на эшелон выйдешь, конечно. Удачно долететь! На трёх винтах скорость держи не больше шестисот в час. Крейсерскую, шестьсот пятьдесят, даже не бери. А я на техотдел запишу замечание. Маслаки, похоже, не прочистили, придурки. Не злись, Иваныч, я им «вклею» по самые помидоры

– Домой прилетим говорить об этом взлёте никому не надо. Все поняли? Штурман, стюардессам скажи. Не забудь. Сядем в Семипалатинске тихо и сами разберёмся. Раз две тыщи лошадей он всё же выдавливал, то не в маслаках дело, – Шувалов вытянул шею и посмотрел на крайний правый двигатель. – Скорее птицу винт покрошил и закинул в турбину. Забились несколько воздуховодов. Сами прочистим. Не надо себе лишних нештатных в бумаги записывать. Руководитель полётов, Лопатин, – дядька у нас строгий. Может отстранить на месяц-другой от работы. А оно нам надо? – Миша Шувалов выбрался из кресла, похлопал Горюнова по плечу. Сам, мол, дальше лети.

– Пойду на пассажиров посмотрю. Они, думаю, не поняли ничего.

И ушел.

Володя, второй пилот, подвинул микрофон ближе к губам и сказал бортинженеру и штурману.

– Плохая, мля, мужики, примета – тяжкий взлёт. Это мне ещё в училище говорили. Плохо полёт начался, плохо и кончится.

– Ладно. Глянем. Что, суеверный, Вова? Мы – нет. И командир, сам ты видел, спокойный как слон. Нормально всё будет. Держи горизонт. А то, похоже, волнуешься. Ещё в штопор не хватало свалиться при такой малой скорости, – высказался штурман Лёва Зыков и отключился.