скачать книгу бесплатно
Чернее, чем тени. Ринордийский цикл. Книга 2
Ксения Михайловна Спынь
Этот мир – другой. Нет, он не населён диковинными существами и канувшими в Лету народами: здесь лишь такие же люди, как мы. Можно считать его пространством сна, грёзы, где засевшие в памяти фигуры и приметы времён смешались в причудливый узор, иногда так похожий на нашу явь. Или попыткой пробраться на другой уровень – туда, где живут страхи, надежды и мечты. Или просто иным миром, в котором искривлённо отражается наш. В столице снова неспокойно: правительница, подмявшая всё под себя – люди, которым это не нравится – школьница, оказавшаяся в центре событий случайно… История о свободе и диктатуре обретает новые формы в новую эпоху, а немного обыденной мистики только придаст ей остроты.
Чёрные фары у соседних ворот,
Лютики, наручники, порванный рот.
Сколько раз, покатившись, моя голова
С переполненной плахи летела сюда,
ГдеРодина.
ДДТ, «Родина»
Ein T?nzer der die Stille w?hlt,
Geschichten, die man stumm erz?hlt,
Ein Feuer das nicht brennen will.
Der Traum von Freiheit irgendwann,
Die Schuld, die man ertragen kann,
Ein Licht das in der Nacht zerf?llt.
Mantus, «Labyrinth der Zeit»[1 - Танцор, который выбирает тишину,Истории, которые рассказывают молча,Огонь, который не хочет гореть.Мечта о свободе когда-нибудь,Вина, которую можно стерпеть,Свет, который исчезает в ночи.Mantus, «Лабиринт времени»]
1.
День только занимался. Над перроном носилось гомонящее визгливое многоголосье, сотни ног мелькали туда и сюда – сталкиваясь, наступая друг на друга и исчезая.
Лаванда сошла с подножки вагона на ровно уложенную, но уже покоцанную плитку, неловко дёрнула за собой чемодан на колёсиках.
Город оглушил, и она остановилась было в растерянности, но толпа позади, кажется, была этим очень недовольна. Лаванда уловила ропот и поспешно двинулась вперёд. Наверно, тут всегда надо идти куда-то. Наверно, тут нельзя стоять на месте.
Её ещё покачивало после нескольких дней поездной тряски. От чемодана, похоже, отломалось одно колёсико, и он то и дело норовил завалиться набок. Лаванда упрямо не обращала на это внимания и, не поднимая глаз, шла вперёд. Удобнее всего было ориентироваться по жёлтой ограничительной линии по краю платформы: она была постоянна и не давала сбиться.
Вокруг толклись люди – люди, и люди, и люди. Так много людей. Обойти их было невозможно, но все они в итоге как-то огибали Лаванду сами и исчезали за спиной. Иногда от них долетали обрывки фраз – всё так же крикливо, а то и со злостью. Злости вообще было много. Она металась в воздухе между людьми и тоже не находила выхода. Впрочем, Лаванда не прислушивалась ни к ней, ни к отдельным словам.
Ещё одна тень выросла перед ней и почему-то не захотела сдвигаться и исчезать, как все остальные. Лаванда остановилась, упорно не поднимая взгляда, в надежде, что этому кому-то надоест и он освободит ей путь.
– Ну здравствуй, сестрёнка, – сказал сверху голос.
Лаванда подняла голову. Перед ней стоял высокий – намного выше её – молодой человек с тёмными щетинистыми волосами и странной безадресной насмешкой в чуть прищуренных глазах.
– А ты выросла, – добавил он.
Лаванда пригляделась, и смутно знакомые черты сложились наконец в единое целое: изумлённо она вспомнила, где раньше видела этого человека.
– Феликс!
Он улыбнулся и протянул ей руку:
– Добро пожаловать в Ринордийск.
2.
Феликс был её двоюродным братом и был на одиннадцать лет старше Лаванды. У неё со всей яркостью сохранились детские впечатления от этого человека, но они с Феликсом не виделись очень давно. Один раз он приезжал ненадолго в Юмоборск и попутно успел охаять этот город, который, хоть и не отличался ничем особенным, как все новострои, но для заполярного пункта держался очень достойно. (Лаванда, впрочем, не обиделась тогда: не сказать, чтоб она сама когда-то любила Юмоборск. Город был хорош, но чужд ей).
Они довольно быстро оставили позади центральные проспекты – необъятные и грандиозные – и шли теперь по улицам, всё ещё широким, но попроще, – из центра те расходились к окраинам. Прохожие здесь попадались только изредка, и можно было разговаривать, не перекрикиваясь через чужие головы. Феликс (будто джентльмен!) сразу же перехватил у неё чемодан и теперь легко катил его по тротуару, притом умудрялся даже не заваливать набок, несмотря на сломанное колёсико.
– Так зачем всё-таки ты меня вызвал сюда? – Лаванда вспомнила про телеграмму.
– Ну, – Феликс махнул свободной рукой, – когда стало понятно, что расселять вас будут по соседним деревням, я подумал, а с какого, собственно, фига? Почему я не могу взять тебя сюда, в Ринордийск, раз уж мне повезло тут жить? Конечно, могу. Зачем же в таком случае тебе связываться со всеми этими аварийными амбарами, пайками по карточкам и прочей прелестью отечественной эвакуации…
– Но это, наверно, создаст тебе трудности, – заметила Лаванда.
– С чего бы вдруг? Я живу один.
– Не в этом дело. Не только в этом, я хотела сказать, – последние реплики отчего-то смутили её, а тут ещё надо было думать, как бы поаккуратнее выразить словами простую мысль: «тебе ведь придётся содержать меня».
– Я же нигде не смогу работать, – сказала Лаванда и прибавила тихо. – Я ведь даже не доучилась толком.
Феликс вдруг задумался, будто эти сведения были для него новостью.
– Мм, об этом я не подумал. Сколько тебе? Семнадцать?
– Шестнадцать.
Она помолчала, затем пробормотала осторожно, чтоб чисто информационную фразу не приняли за чёрную неблагодарность:
– Вроде бы эвакуантов обещали приписать куда-нибудь в экстренном порядке, но это же по спискам. А по спискам я где-то там, в Иржице…
– С этим тоже не надо связываться, – перебил Феликс. – Знаем мы эти приписки. Тихий ад.
Пока Лаванда раздумывала, не спросить ли, что именно он знает про приписки и как выглядит тихий ад, Феликс улыбнулся и перебил уже сам себя:
– Ничего, средства у меня есть, нам вполне хватит и на двоих. В крайнем случае… Да много есть вариантов. А ты, что касается школы… Сейчас дёргаться уже всё равно нет смысла, а к осени решишь сама, как тебе лучше – закончить эти полтора класса или там колледж какой-нибудь… В общем, на подумать у тебя ещё почти вся весна и целое лето.
– Угу, – кивнула Лаванда.
По правде говоря, ей едва ли хотелось что-то из этого выбирать, да и просто думать сейчас об этом. Вот бы не приходилось вообще никуда ходить, заниматься какими-то делами этого мира и своей маленькой, прозрачной до невидимости жизни: тогда можно было бы только грезить наяву, только сидеть заворожённо и вглядываться в проплывающие образы нездешних миров – она называла их сферами, потому что они были такими обширными, безграничными, что едва ли находились только в её голове. Да они просто не поместились бы там. Где они – Лаванда никогда не задумывалась. Может быть, где-то за небесами – далеко-далеко, куда не может проникнуть телесный человек собственной персоной. Если бы не приходилось отвлекаться от них, от тихого счастливого созерцания, на дела повседневности, ворчливо требующих всей ответственности. Но так можно было только очень давно – так давно, что, может быть, и никогда.
Но, по крайней мере, можно не думать о делах сейчас – когда вокруг всё внове и занимает всё внимание. В воздухе ещё висели остатки утренней дымки. Солнце, проходя сквозь них, распадалось песчинками, и из-за этого улица немного искрилась. Дома – не особо высокие, но длинные – выстраивались по обе стороны, справа и слева, и тянулись вдаль, туда, где улица, вдоволь наизгибавшись горбами, сливалась в одну точку.
– Если ты не замёрзла, пойдём пешком? – предложил Феликс. – Не люблю транспорт.
– Нет, тут тепло.
Он коротко рассмеялся:
– Ну, если это, по-твоему, тепло… А хотя да, ты же северная. «Девочка с севера, девочка ниоткуда», – вполголоса промурлыкал он. Лаванда сдержано улыбнулась.
Ей было, пожалуй, даже немного жарко в синтепоновой курточке, и Лаванда потянулась расстегнуть воротник, шуршащий вокруг шеи. Рукав отполз с запястья, выпустив на волю браслет из птичьих перьев.
Взгляд Феликса тут же уцепился за новый предмет.
– О, это что? Перья настоящие?
– Настоящие, – кивнула Лаванда. – Я сама его сделала. Вернее, делаю постепенно.
– Это как?
– Если я нахожу красивые перья, то вплетаю их в браслет. И так многие годы. С самого детства. В каждом новом месте оказываются другие птицы.
– Это что-то вроде оберега, да? – Лаванда удивлённо вскинула брови. – Ну, или амулета…
– Н-нет, – она покачала головой. – Его просто приятно носить. Он красивый… и успокаивает. Когда тревожно и непонятно, чего ожидать, приятно чувствовать, что он по-прежнему на руке.
– Ясно, – Феликс кивнул так, будто и вправду понял. Забавные у него всё же порой были выводы о причинах и целях всего вокруг.
Какое-то время прошли молча. Тишину, правда, уже гасили проезжавшие машины и резко прибавившие в числе пешеходы. В спешке они иногда спотыкались о трещины в асфальте и при этом забавно сердились.
– Сейчас придём, бросим твой чемодан, – вновь заговорил Феликс, – поедим чего-нибудь, а потом пойдём гулять.
– Хорошо.
– Или ты устала? – словно вдруг вспомнил он.
– Нет, мне хотелось бы на воздух, – после нескольких суток поезда и вправду хотелось – чтоб вспомнить и убедиться, что настоящий мир большой, а не ограничен тесными стенами, за которыми ничего.
– Отлично! – Феликс вновь взмахнул свободной рукой. – Значит, пойдём в парк. Кстати, как тебе престольная? – спросил он без перехода и пытливо уставился Лаванде в глаза.
– А?
– Как тебе Ринордийск?
Лаванде хотелось ответить что-то вроде «Ты знаешь, не в моём вкусе», но она понимала, насколько невежливо это бы прозвучало. Настолько невежливо, что даже добавленное «Но вообще ничего» не спасёт.
– Ты знаешь, я ещё не очень поняла, – сказала она вместо этого. – Надо присмотреться, познакомиться с городом поближе.
– Это ты успеешь! – рассмеялся Феликс. – Это я тебе обещаю.
3.
Они наскоро позавтракали яичницей с тостами, которые после трёх дней поезда пришлись весьма кстати, и вышли вновь.
Улица жила теперь увереннее. Золотистый свет, правда, исчез за то время, что они пробыли в помещении, только небо хмурилось свысока и молча накрывало сплетения проспектов, перекрёстков с суетящимся движением и тонких, как паутинка, переулков. Временами ряды домов вдруг расходились, улица прерывала на минуту бесконечный бег, и глазам открывалась мощёная площадь или тенистая зелень какого-нибудь парка.
В Ринордийске, как заключила Лаванда, было множество парков, но Феликсу из них всех приглянулся почему-то один, почти у самого центра – Турхмановский. Видимо, близость Главной площади придавала ему особый статус: он выглядел ухоженнее, чем большинство улиц и скверов, видно было, что за ним следили. Большие кованые ворота, чёрной решёткой встающие в небо, были приоткрыты на одну створку и охотно пускали посетителей внутрь.
Людей за оградой, правда, ходило не так много: несколько там, несколько здесь, компанией или парой, но чаще поодиночке. Они прогуливались бок о бок – кто не спеша, кто почти вприпрыжку, – и, хотя они не были вместе и не знали друг друга, получалось, если замереть и прислушаться, уловить тонкий-тонкий, едва различимый резонирующий гул. Это было как на вокзале, только там люди кричали, а здесь молчали, оставляли слова мыслями, и носилась по рядам здесь скорее не злость, а… что же, что же…
– Нравится парк? – сбил всё Феликс. Он будто хвастался чем-то.
– Тут красиво, – искренне ответила Лаванда. Высокие величественные деревья и вправду нравились ей, даже без листвы. Они выглядели старыми и мудрыми, проводившими не одно поколение приветственным колыханием ветвей.
– Считаешь? Тут красиво летом, – Феликс, прищурившись, огляделся, будто припоминал что-то. – Когда включаются фонтаны.
– Фонтаны?
– Да. Идём, покажу. Сейчас, правда, тоже ничего, но летом – ни в какое сравнение. Тут тогда всё блестит, сияет и много людей. Прямо праздник жизни.
Сойдя с асфальтовых дорожек, что огибали парк по краям, они углубились в тихую, нетронутую пока сердцевину: здесь всё пронизали гравийные тропинки, а между ними прилегла пожухшая прошлогодняя трава; местами ещё сохранился снег. Феликс указал на глубокие траншеи, тут и там пересекающие землю. Изнутри они были выложены плиткой и металлом.
– Вот, это фонтаны. На зиму их выключают. Они начинают работать только в конце весны.
– Как много, – удивилась Лаванда.
– Это один большой, по сути, – пояснил Феликс. – Фонтаны переходят друг в друга и замыкаются в одну систему. Когда правил Пихтарь, ему пришло в голову сделать из Турхмановского парка парк-фонтан, у него вообще была тяга ко всяким необычным штукам. Говорят, эту идею он подсмотрел где-то за границей.
Теперь Лаванда увидела: и вправду, рытвины были соединены, перетекали одна в другую. Вот широкая пиала, а вот от неё отходит правильный прямоугольник. От него же каскад ступенек поднимается ввысь, к большой плоской плите, а оттуда, наверно, вода устремляется вниз, как с обрыва, и с грохотом разбивается о гладь пруда, взбаламучивает спокойную ширь и тонет в ней. Но сейчас только неподвижные каменные уступы стояли здесь. Царили молчание и дремлющий покой.
– Правда, – продолжал Феликс, – говорят, горожане не оценили результат: называли Пихтаря вредителем и самодуром. В парк почти перестали ходить, хотя это всегда было популярное место… Но указом Пихтаря тут всё равно продолжали всё поддерживать в идеальном порядке. Этот парк-фонтан у него был чем-то вроде идеи фикс. Впрочем, – он кинул взгляд на гуляющих людей, – кажется, нынешнее поколение не разделяет мнения предшественников.
За фонтаном – по ту сторону каскада и плоской плиты – виднелось старое здание, и вид его чем-то привлёк Лаванду. Оно стояло в глубине парка, среди зарослей кустов и, утратив, видимо, со временем все яркие краски, терялось в зеленоватых тенях. Но даже и так оставалось заметным, что когда-то оно было очень красивым.
– А что это за дом?
– Какой? – Феликс обернулся. – А. Это дэка.
– Что? – не поняла Лаванда.
– Дворец Культуры. «Дэ Ка» – сокращённо. Ну, то есть сейчас это давно уже никакой не дворец, но в прошлые века здесь часто собиралась творческая богема. Писатели, художники, музыканты… Устраивали тут сходки.
– Что, правда? А известные люди там бывали?
– И известные тоже. Никогда же не знаешь заранее, кто станет известным, а кто нет, – Феликс как-то странно всматривался в «дворец», будто видел что-то, чего там не было.
– Давай подойдём? – предложила Лаванда. Она и сама не знала, чем притягивает её старое здание, но почему-то очень хотелось оказаться ближе, погулять около него.
Феликс не возражал и даже как будто обрадовался. Подойдя, они остановились у широкого крыльца. Мраморные ступени в сетке трещин, будто шлейф платья, спускались к сухой траве; по бокам от них изломанной линией тянулись парапеты, а наверху, закрывая от взоров дверь вовнутрь, поддерживали скат крыши изящные колонны.
– А сейчас тут что-нибудь есть? – спросила Лаванда.
– Насколько я знаю, нет, – протянул Феликс. – Вроде одно время тут пробовали устроить музей, но что-то не пошло. Сейчас изредка используют для всяких выставок или чего-то в этом роде. Но большую часть времени здание пустует.
