Мой талантливый враг

– Елена, можно тебя на минуточку, – сладко пропела президент нашего сестринства с не менее приторной улыбкой на губах.

От её голоса и этой гримасы у меня мгновенно подскочил уровень сахара в крови. Не припомню ни единого случая, чтобы что-то хорошее начиналось вот так.

– Доброе утро Виктория, ты что-то хотела?

Она оценивающе изучала меня с головы до ног. Её взгляд задержался на моих идеально натёртых туфлях, учебной мантии без единой складочки или пятнышка. Я чувствовала, что она ищет за что зацепиться, и она нашла это.

– Странная прическа. Может, одолжить тебе гребень? Свой ты, очевидно, потеряла.

Моя рука мгновенно взметнулась к волосам, и что-то едкое и обиженное уже начинало подниматься в груди. Это что-то требовало от меня немедленной сатисфакции, как вчера, когда мы сражались с Винсом. Мне-то все нравилось в моей прическе. Ещё несколько минут назад, когда я смотрелась в зеркало, я была вполне счастлива.

– Благодарю Виктория, – я все держала себя в рамках приличия, кем бы ни был мой отец, но даже его имя бессильно в этом токсичном девичьем царстве, которым заправляет дочь графа Верхнего Острайха.

– По возможности, приди сегодня пораньше с занятий. Есть важный разговор.

Я сглотнула и тут же растеряла свой боевой настрой. Ничего хорошего фраза “важный разговор” никогда не предвещала. Все важные разговоры, которые инициировала Виктория заканчивались одинаково: кого-то из сестёр выгоняли на общем голосовании. А голосовали все, так же как Виктория.

Растерянно кивнула и пообещала не опаздывать.

Глупости же? Чего я такого сделала, чтобы меня выгнали?

Или сделала?

Встряхнулась, когда вышла на улицу, и обволакивающий звон тут же отвлек меня от мрачных мыслей.

Бубен герра Циммермана особенный не иначе. Пока я шла к главному корпусу, он то и дело весело позвякивал, что я почти полностью растворилась в этой нестройной и озорной мелодии, напрочь забыв обо всем. Дисквалификация, возможный гнев отца, нахальство Винсента, его мстительные фанатки, Виктория с ее снобизмом и властью: все это сбежало, зажав уши, едва я потревожила незатейливый музыкальный инструмент.

Жаль, что дорога до главного корпуса была недолгой. Домик нашего престижного сестринства едва ли не граничил с учебными зданиями, и вот уже в главном холле от моей прежней беззаботности не осталось и следа. Едва я переступила порог, как натужная тишина поглотила собой все кроме звука моих шагов.

Кто-то прокашлялся, кто-то шуршал бумагами, кто-то подавил смешок, и все они смотрели на меня.

Чем-то это напомнило видео с моих концертов, разве что интереса во взглядах больше, но там тоже кашляли, шуршали и посмеивались.

Я поправила на плече ремень от сумки и прибавила шагу до секции с моим персональным шкафчиком. Нужно было забрать часть книг, выложить лишнее и перевести дух.

Передо мной расступались, но не из уважения, я словно резко стала для всех мерзким гадом. Хорошо хоть не кидались ничем. Да и не нужно им было. Эффект от этой гробовой тишины был куда сильнее реальной расправы. Тишины в моей жизни было слишком много, так много, что даже музыка не смогла полностью её заполнить.

Дрожащими руками я пыталась открыть замок на шкафчике, но сделать это было куда труднее, чем сыграть ураганный каприс мастеров прошлого. Никто не должен видеть мой страх и волнение. Никто.

Но вот я не попала ключом первый раз и визгливо царапнула по замку. Словно допустила ошибку прямо на сцене. Но я не допускаю ошибок! Я…

– Ты большая молодец.

Отец дежурно хвалит меня, не отвлекаясь от важных переговоров. Тогда я была слишком маленькой, чтобы понимать, о чем говорят взрослые, но одно я усвоила твёрдо – эта похвала, все что у меня есть. Все, что у меня осталось. Значит, я должна лучше. Заслужить большего. Достичь идеала, отточенной мелодии, прекрасной и выверенной гармонии.

– Ты большая молодец.

От моих наград ломится полка, а под грамотами не видно, какого цвета обои были в моей комнате. Отец все так же занят, но и я уже старше. Теперь-то я прекрасно понимаю важность взрослых разговоров. Понимаю и не мешаю. Покорно прикрываю дверь его кабинета и вновь начинаю музицировать. Потому что его похвала – это то немногое, что у меня есть.

– Ты большая молодец.

От этих пустых слов разбивается сердце. Я снова хочу стать маленькой и поверить, что я действительно молодец. Пыль скопилась на наградах, и я уже не протираю её, когда приезжаю на праздники. Даже в такие редкие моменты, у отца все равно нет времени на меня. Лишь дежурные фразы и молчаливые ужины. А я уже слишком взрослая, чтобы поверить ему. Важные разговоры ведутся за закрытой дверью, а из музыки исчезают последние краски, оставляя лишь сухую выверенную математику.

Его бесцветная похвала – это все, что у меня было.

Победный щелчок замка.

Я все-таки открыла шкафчик, вот только мой триумф быстро обернулся кошмаром. Потому что мерзкая липкая жижа плеснула на меня, едва створка отъехала в сторону.

Вчера я лучше держала удар.

Что изменилось?

Тишина наконец-то лопнула, только разразилась не овациями, а дружным смехом и свистом.

Что ж кто-то из композиторов однажды сказал, что хуже истовой ненависти может быть только всеобщее равнодушие. Сегодня я поднялась над собой на целую ступень. Вся академия собралась поглазеть на меня.

Блеск.

Чем бы не залили мой шкафчик, оно уничтожило не только мои тетради и книги, но впиталось в мантию и сумку, склеило металлические тарелочки бубна, сделало мои пальцы липкими и лишило всяческой возможности защищаться.

– Сейчас! – раздалось откуда-то из толпы.

Я лишь испуганно вскинула руки, ожидая, что меня вновь чем-то закидают, но сегодня адепты высоких искусств были изобретательнее, и меня всего-навсего обсыпали перьями, которые тут же пристали к пальцам, мантии и совсем недавно идеально чистым туфлям.

Все кричали, хлопали и улюлюкали.

В жизни не слышала столько обидных слов за раз. Что ж Винсент и тут был прав, его группу все любили, а меня отчаянно терпели, и прямо сейчас на мне отыгрывались не только за сорванное выступление Парамнезии, но и за все остальное, включая жёсткую политику моего отца. В нашей академии, где каждый пятый появился на свет в Хангрии, а каждый третий так или иначе породнился с нашими южными соседями, многие решения относительно взаимоотношений Острайха и Хангрии вызывали подчас справедливое негодование. Запреты на браки, ограничение гражданских прав, жёсткие миграционные правила.

Из-за многочисленных бунтов, вызванных хангрийцами в прошлом, стране пришлось взять под контроль каждого жителя, каждую семью, чтобы не допустить новой войны или революции.

Но меня это мало волновало, я всего лишь хотела учиться музыке, быть как все. Я дочь моего отца, но это не значит, что его решения – это мои решения.

Две руки легли мне на плечи и уверенно повели сквозь разъяренную и заряженную толпу. Вот и все. Сейчас меня на части растерзают. Прижала руки к лицу, забыв о липкой дряни и перьях. Отдернулась, но поздно, часть этого месива теперь осталась на щеках и под глазами. Все жутко чесалось и кололось, а я даже смахнуть это не могла.

Слишком долго идём. Толпа и крики остались позади. Лестница, уходящая куда-то вверх, проснулась под моими ногами, длинные коридоры. Грубый толчок в дверь где-то над моей головой, ленивые гитарные переборы, а затем не менее грубое:

– Полюбуйся, Винсент!

– Виви?

Музыка оборвалась, прыжок, скрип старых половиц.

– Я все ещё не разговариваю с тобой после вчерашнего. Не обольщайся. Просто посмотри, что ты натворил.

Сестра Вестерхольта подтолкнула меня вперёд, и я попыталась открыть тяжёлые веки, на которых словно тоже выросли перья.

– Кто это? О…

Лёгкий смешок, который тут же сменился кашлем.

– Ну не я же сделал это с принцессой-зубрилкой.

– Конечно, Винс. У тебя вокруг все виноваты, кроме тебя. И дисквалифицировали нас тоже не из-за тебя. Чертовски удобная позиция.

Он молчал, и я бы многое отдала, чтобы увидеть сейчас его лицо.

– Исправляй. Только представь, что нам всем устроит её отец, если узнает?

Они обсуждали меня так, словно я не стояла рядом, а Виви все ещё подталкивала меня вперёд. Но я как-то не спешила шагать к Винсенту.

– Я-то исправлю, но тогда и ты забудешь свои обиды и выступишь сегодня в клубе.

– Ты не в том положении, чтобы торговаться со мной, Винни. Ты чудом уговорил Ласло и Деметра сыграть с тобой, но я на это больше не поведусь. Умей отвечать за свои поступки.

Снова напряжённая тишина. Я чувствовала, как Вестерхольт сквозь зубы втягивает воздух.

Решила первой прийти ему на помощь, зачем себя бедного пересиливать?

– Я сама, что ли, не отмоюсь? Не нужны мне никакие одолжения.

Потянула одно из особенно длинных перьев на пальце, но тут же вскрикнула от боли. Оно не просто приклеилось, оно выросло мне под кожу!

– Стой!

Винсент схватил меня за запястья, и я почувствовала, как его руки дрожат. Не отошёл после игры? Это магия в нём так бурлит и вибрирует?

– Поранишься, и уже не сможешь играть.

– Какое тебе-то дело? – обида лилась из меня без остановки. – Меня же все терпят. Я посмотрела свои записи. Ты прав! Никому не нравится моя игра. Доволен?

Вивиан зло бросила брату что-то на хангрийском и вышла из комнаты, хлопнув дверью и оставив меня наедине с этим сумасшедшим. Я даже испуганно шмыгнула носом.

– Ты ведь не ждёшь от меня извинений? – спросил он с насмешкой.

– Я вообще не знаю, зачем я здесь и чего от тебя ждать. Ещё вчера я выступала на большой сцене, я побеждала, меня никто не обливал мерзкой жижей и не осыпал перьями. Все. Было. Хорошо.

– Хорошо ли? – продолжал насмехаться Вестерхольт, и я попытался вырвать свои руки из его. Но Винсент был гораздо сильнее, я чувствовала на своей коже крепкое прикосновение его мозолистых пальцев. Но всё равно он был осторожен.

Нет. Другое слово. Нежен. Винсент гладил приросшие ко мне перья. Я двинулась, если действительно так считаю. Видимо, надышалась жижей, которая, кстати, уже давно засохла и превратилась в твердую корку.

– Хорошо, – ответила ему, надеясь, что под налипшими на лице перьями не углядеть моего румянца.

– Ладно, давай уже ощиплем одну курочку? Готова?

Курочкой это он меня назвал сейчас?

Надо бы возмутиться, но я лишь кивнула. Знать бы, каким образом он собрался это делать.

– Больно не будет? – спросила его, стараясь храбриться, и услышала в ответ:

– Тебе? Нет.

Винсент ещё какое-то время собирался с мыслями, продолжая держать меня за руки, а я раздумывала над его ответом. Мне больно не будет, а кому тогда? Ему? Переспросить отчего-то не решалась. Ждала, чем все закончится.

Винсент вдруг резко перешел на хангрийский. Не поняла ни слова, он словно разговаривал сам с собой, оправдывался, нервно посмеивался. Так паршиво мне помогать?

Очередной его мучительный вздох, а затем Винс запел. Сначала неуверенно, смущенно, но всё так же на хангрийском. Ничего подобного я не слышала у его группы, но отчего-то мотив был до боли знаком.

Почему же я не учила этот язык? Немного рубленный, но все равно нежнее острайхского. Чуть-чуть смешной, непривычный, похож на загадочный десерт. Ингредиенты вроде привычные. Местоимения, глаголы. Вот только полито все необычным терпким акцентом. Хочется попробовать, но все равно боязно.

En, Te…

Я, Ты…

Пыталась запомнить слова, чтобы посмотреть их в словаре позже, но они ускользали от меня.

Пение становилось увереннее, оно ласкало уже не только мой слух, оно нежно обволакивало мои руки. Винсент большими пальцами поглаживал мою кожу, смахивая перья. Так осторожно, так тонко. Ему бы на факультет медицины с его талантом, а он играет по кабакам. Почему?

Почувствовала легкую досаду, когда он убрал свои руки. Но уже в следующий миг он коснулся моей щеки, и магия послушно следовала за его движениями. Он закончил петь, а я все ещё сидела с закрытыми глазами.

– Уже можно, фройляйн Адель, – насмешливо бросил мне Винс.

Вот как? Я больше не Нана?

Распахнула глаза, коснулась гладкой щеки и подняла взгляд на Вестерхольта.

– Я твоя должница теперь. Благодарить не буду.

– Не благодари.

Он лишь пожал плечами, продолжая стоять слишком близко, так близко, что я отчетливо улавливала вибрации едва сдерживаемой магии. Её было так много в нем сейчас, что он боролся сам с собой, лишь бы подавить рвущуюся наружу музыку. Винсенту было плохо, а мне мало.

Скажи ему, Нана! Скажи, что хочешь еще его пения. Тебе же понравилось. Скажи. Это так просто.

Но вместо этого я молчала и зачарованно смотрела на блеск его серьги. Мой ночной вопрос так и остался без ответа. Что я теряю?

– Скажи-ка мне, как это?

Я начинаю претворять свой сон в жизнь, а Винсент слово в слово повторяет свою реплику:

– Что именно?

Я слегка привстаю и заворожено тяну руку к его лицу. Почему же мне так важно это узнать какой на вкус этот поцелуй? Холод, сталь, соль?

– Как цело…

Почти спросила, почти коснулась его губ, как дверь распахнулся. Быстро отпрянула от Вестерхольта, а он слегка раздражённо посмотрел на вошедших.

На пороге стояли Ласло и Марко. Вид у инструменталистов Парамнезии был комичный. Из всех карманов у них торчали видеофоны разного калибра и моделей, да и в руках была целая гора устройств.

– Вот, – устало выдал потрёпанный барабанщик Ласло. Такое ощущение, что на нем висли с десяток девиц, они же и взъерошили его длинные волосы пшеничного цвета.

Марк. Клавишник. Высыпал свой улов молча. Поправил очки и не без интереса наблюдал за мной и Винсентом. Его взгляд задержался на горке перьев под нашими ногами, а на губах появилась странная улыбка. Не насмешливая. А слишком понимающая.

– Это ещё зачем? – спросил Винс.

– Виви велела удалить все записи с… – Ласло не знал, как обратиться ко мне.

По имени отца.Назвать министерской дочкой? Принцессой.

– С курочкой, – пришёл ему на помощь Винсент, и я одарила его гневным взглядом.

Марко и Ласло даже не думали смеяться, они выглядели так, словно мой отец стоит в этой комнате, аккурат у меня за спиной.

– Записи с фройляйн Ден Адель, – уточнил Марк. – Ты начинай, а мы ещё принесем.

Я невесело посмотрела на горку из видеофонов. Вот так популярность на меня свалилась. Уже можно начинать гордиться?

– Удачи тебе с этим, – едко улыбнулась Винсу, который задумчиво прикидывал фронт работы.

Повернулась к двери, чтобы оставить его разбираться со всем этим, как он вновь схватил меня за запястье.

– Должок, курочка. Я тебя исцелил, садись и помогай.

– У меня сейчас нет на это времени. Мне нужно на занятия!

Если честно впервые в жизни на занятия я не очень-то торопилась. Скорее всего буду сидеть в одной аудитории рядом с теми, кто щедро осыпал меня перьями. Конечно, неплохо было бы показать им, что я ничего не боюсь и уже оправилась от унижения. Но прямо сейчас я бы осталась на этом пыльном чердаке.

– Ты уже опоздала. Чего терять-то?

– А ты чего не на парах? – парировала я.

– Чему меня могут научить закостенелые старпёры из академии, чего я не знаю сам? – не моргнув выдал Винсент, и у меня даже челюсть от такой наглости отвисла.

– Я никогда не прогуливала занятия, – с каким-то священным трепетом пробормотала я.

– Тебя и с конкурсов поди никогда не дисквалифицировали?

Замотала головой.

– Садись. Быстрее сделаем, быстрее принцесса-зубрилка вернётся к своим книжкам.

– Не называй меня так! – продолжала ворчать я, но все же села за стол.

– Значит все-таки курочка? – Винсент устроился напротив.

– Морду твою опалю, Вестерхольт, – в конец осмелела я, но его моя пушистая угроза совсем не испугала.

– И как тебя называть тогда?

– Лена.

Совсем не то. Я прекрасно знала, как мне нравится. И он, кажется, знал. Только не называл меня так больше.

Глава 5

Поделили с Винсентом видеофоны, и какое-то время молча удаляли записи. Я приноровилась не сразу. Модели сильно отличались друг от друга, и я долго и мучительно тыкалась в поисках галереи. Но дольше всего я рассматривала сами устройства. У каждого свой особенный чехольчик, на некоторых висели забавные брелоки, и я не без улыбки взвешивала их на ладони.

– А у тебя есть такой? – Вестерхольт первым нарушил тишину, и я суетливо отложила в сторону очередной видеофон.

– А? – быстро уткнулась в следующий, изображая бурную деятельность.

– Видеофон есть у тебя? – повторил вопрос Винс, и я почувствовала, что вновь начинаю краснеть.

Отчего-то это казалось мне таким же интимным, как спросить, целовалась ли я. И так же стыдно на оба эти вопроса ответить: нет.

– Был. Давно, – соврала я, не поднимая глаз.

Вестерхольт никак это не прокомментировал, и я снова занялась изучением брелоков, а не своих позорных видео. Последний был в форме сердечка и немного переливался на свету.

– Нравится? – ещё одно беспардонное вторжение Винсента в мои мысли.

– Нет, – я уже хотела бы отложить его в сторону, как Вестерхольт перекинулся через стол и забрал у меня видеофон.

– Смотри. Сейчас я позвоню на него.

Он принялся быстро набирать что-то, затем протянул мне устройство обратно. Через несколько мгновений брелок начал светиться. Для человека, который может музыкой вызывать реалистичные иллюзии, такая мелочь определенно должна была показаться чепухой, но я отчего-то ахнула.

– Как это? Магия?

Я ожидала, что Винсент рассмеется или скажет что-то обидное, а он взяли и начал объяснять.

– Никакой магии. Чистая наука. Во время звонка происходит электромагнитное излучение, оно и заставляет брелок светиться. Здорово, да?

– Здорово, – зачаровано согласилась. Никаких нот, тренировок, волшебство от нажатия кнопки.

– Представь, что однажды наша магия больше никому не будет нужна. Нас заменят вот такие штуки, – с легкой горечью выдохнул Винс, сбросил вызов, и брелок погас.

Задумалась над этими словами, но затем вспомнила его песни. На сердце стало предательски тепло, а губы сами собой произнесли:

– Нас не заменят никогда.

– Ну тебя-то точно. Ты сама как машина играешь и никогда не сбоишь, – а вот теперь он рассмеялся, и мне бы стоило обидеться, да только силы на обиды я сегодня исчерпала.

Продолжала удалять видео, изредка подглядывая за Винсентом. Он почти управился со своей горкой и теперь внимательно изучал что-то на экране. Смех, свист, выкрики на хангрийском.

Одно из слов заставило Вестерхольта мгновенно перемениться в лице. Даже когда я лабухом его назвала за кулисами, он не был так зол, как сейчас.

– Что там сказали?

– Хангрийским ты, видимо, не владеешь? – изрек он и покачал головой. – Принцесса-зубрилка не такая уж и зубрилка оказывается. Не учит языки, не знает про электромагнитные излучения, даже с видеофонами едва управляется.

– Это так плохо? – бросила ему с вызовом, но он лишь пожал плечами.

– Это грустно и скучно, Лена. Твоя жизнь проходит мимо.

– Оттого что я не знаю ругательств на твоём родном языке и не сижу часами, просматривая эфир?

– Отчасти, – совершенно спокойно продолжал он. – Ты живешь в очень крохотном и ограниченном мире. Может, именно поэтому твоя музыка такая однообразная.

Я вскочила со стула, уперла руки в стол и гневно воззрилась на этого лабуха. Вот только сказать было нечего, и пока я отчаянно придумывала ему обидную ответку, дверь снова отворилась. Марко и Ласло вернулись с новой партией видеофонов.

–Надо же, вы не переубивали друг друга, – хохотнул Лас и высыпал свою порцию конфиската.

Винсент лишь вскинул руки:

– Я сама миролюбивость.

– Сказал призыватель змей и медведей, – процедила я.

– Отличные кстати зверюшки были, пока ты их не растерзала, Курочка, – подначивал меня Винсент.

Я бы и дальше продолжила эту перепалку, если бы Марко не встрял.

– Что мы решили с выступлением? Виви ни в какую не соглашается.

– И не согласится, я свою сестру знаю, – мрачно ответил Винс. – Есть кто на примете у вас? Кто может на себя взять её партии.

Ласло скривился, словно ему предложили выпить яду.

– Ты серьёзно? Предлагаешь нам за день сыграться с новым басистом? Мы опозоримся, Винс. Даже если будем играть не своё, а попсовые каверы, лучше вернуть деньги и не выступать вообще.

–Тогда про этот клуб мы можем забыть навсегда. Такой подставы нам не простят, – задумчиво рассуждал Вестерхольт, покусывая большой палец.

– А в чем собственно сложность? – встряла я, и на меня оскорблённо уставились сразу три музыканта.

– Курочка не понимает ценность басиста в группе? – Винсент снова взялся за старое, и я закатила глаза. Боже, почему рок-музыканты так любят себя переоценивать.

– Я понимаю ценность басиста. Ритмическая сплоченность, низкочастотные вибрации, грув.

Судя по лицу Ласло этих слов он не знал, а вот Винсент смотрел на меня с интересом.

– Похвально, зубрилка. И как твои бесценные знания нам помогут?

– Я могу легко сыграть партии Вивиан.

После сегодняшних унижений, вишенкой на торте которых стала помощь Винсента, мужской хохот меня уже не цеплял. А Марко и Ласло прямо старались. Картинно держались за животы и смахивали с лица невидимые слезы. А нет… слезы были неподдельными. Быстро же их перестало пугать имя моего отца. Видимо, после того как Винс раз пять назвал меня курочкой, а его не расстреляли за госизмену, эти двое решили меня больше не бояться.

Не смеялся только Винсент. Он терзал свою серьгу. Покусывал её, покручивал языком, а я боролась с мурашками, которые возникали у меня этих завораживающих движений.

– Десять песен осилишь к вечеру? – задумчиво спросил Вестехольт, все ещё насилуя свою серьгу.

Я поборола свой снобизм и на стала называть их песни примитивным завыванием, которое можно заучить меньше чем за час, а лишь коротко кивнула.

– Инструмент есть?

– Найду.

Винсент думал, смотрел на меня, прикидывал что-то, боролся с собой.

– Ты же не серьёзно? Винни, да ты глянь на неё, – ворчал Ласло. – У нас столько фанатов в академии, куда народа откликнется.

– Мне не нужны фанаты, – жестко ответил Вестерхольт. – Мне нужен кто-то с серьёзным подходом. Ты точно справишься, Елена?

– Инструмент, десять ваших песен. Что-то ещё?

– Марко распечатает партии. А я заеду за тобой в восемь вечера. Бывайте!

Так просто? Он согласился? Даже не попросил меня показать, что я умею.

С этими словами он подобрал свою акустическую гитару и побрел к дверям.

– Эй, Винс! А видеофоны? – Ласло отчаянно указывал на ещё не разобранную горку на столе.

– Курочка поможет, а у меня планы, – он подмигнул мне, и покинул чердак.

Едва дверь хлопнула, Марко и Ласло синхронно выругались на хангрийском. Не нужно было знать язык, чтобы догадаться, что это ругательство. Нечто похожее прилетело мне сегодня утром поверх жижи и перьев.

Быстрее сяду, быстрее закончу. Первой устроилась на стуле и продолжила удалять свои записи.

Ребята присоединись, но я чувствовала, как их распирает от вопросов.

– А ты точно умеешь играть на басу? – с неприкрытым сомнением поинтересовался Марк.

Я лишь самодовольно вскинула голову и ответила ему полным уверенности взглядом. Вот только в квадратных очках клавишника Парамнезии отразилось совсем неуверенное лицо.

Я в жизни не держала бас гитару. Вот сегодня как раз и узнаю, умею я на ней играть или нет. Это же не должно быть сложнее скрипки?

Когда с видеофонами было наконец покончено, на Ласло взвалили самую неприятную часть работы. Ему нужно было вернуть все изъятое владельцам. С недовольным кряхтением он начал собирать устройства в коробку. Я же пошла за Марко в копировальную комнату.

Он не разговаривал со мной почти всю дорогу и явно был не рад моему обществу. Можно подумать, я счастлива от истории, в которую влипла в прямом и переносном смысле этого слова.

Редкие адепты высоких, которые встречались нам по пути, провожали нас вопросительными взглядами. Но хоть не кидались ничем. Интересно, какая по счету пара идёт сейчас? И что мне будет за прогул? Воображение рисовала ещё одну объяснительную в кабинете герра Циммермана. Почему же мой конвоир молчит, вот бы разбавил мои невеселые мысли хоть на минуту.

Только когда Марк подключил к множительной машине свой видеофон, я услышала:

– На всякий случай не обольщайся. Я не в восторге от твоей замены на сегодня.

– Даже не думала. Просто хочу отплатить Винсу за услугу. Не более.

Это было лишь отчасти правдой. В той части, в которой было не страшно признаться самой себе. Ну а если быть честной до конца, то мне хотелось повторить нашу дуэль, я мечтала вновь ощутить ту бурлящую на кончиках пальцев магию, утонуть в какофонии противоречивых чувств, услышать рокот толпы. Довольной, гневной, испуганной. Не важно. Я хочу жить этим.