скачать книгу бесплатно
– Настя умела удивительно смотреть, – заговорила Саблина, задумчиво двигая ножом на тарелке недоеденный язык. – Когда я ее родила, мы жили в Петербурге. Каждый день приходила кормилица кормить Настеньку. А я сидела рядом. И однажды Настя очень странно, очень необычно на меня посмотрела. Она сосала грудь и смотрела на меня. Это был какой-то совсем не детский взгляд. Мне, право, даже стало не по себе. Я отвернулась, подошла к окну и стала в него глядеть. Была зима, вечер. И окно все затянуло изморозью. Только в середине оставалась проталина. И в этой черной проталине я увидела лицо моей Настеньки. Это было лицо… не знаю, как объяснить… лицо очень взрослого человека. Который был значительно старше меня. Я испугалась. И почему-то сказала: “Батый”.
– Батый? – нахмурил брови отец Андрей. – Тот самый? Хан Батый?
– Не знаю, – вздохнула Саблина. – Возможно, и не тот. Но тогда я сказала – “Батый”.
– Выпей вина, – пододвинул ей бокал Саблин.
Она послушно выпила.
– Вообще иногда в родном человеке может черт-те что померещиться. – Румянцев протянул пустую тарелку. – Пожалуйста, с бедрышка вон с того.
– С какого? – встала Саблина.
– Что позажаристей.
Она стала вырезать кусок.
– Сергей Аркадьич, – вытер жирные губы Мамут, – полноте мучить супругу. Пригласите повара.
– Да что вы, господа, – улыбалась Саблина. – Мне чрезвычайно приятно поухаживать за вами.
– Я берегу здоровье моего повара, – глотнул вина Саблин. – Сашенька, и мне потом шеечки с позвонками… Да! Берегу. И ценю.
– Повар хороший, – хрустел Настиным носом отец Андрей, – хоть и деревенский.
– Деревенский, брат! А гаршнепа в бруснике делает получше, чем у Тестова. Все соусы знает. Помнишь на Пасху поросят?
– А как же.
– Я ему восемь поваренных книг привез. Да-да-да! Повар! Что ж это я… – Дожевывая, Саблин встал, ухватился за Настину ступню, повернул.
Затрещали кости.
– Полосни-ка вот здесь, Сашенька…
Саблина полоснула. Он оторвал ступню, взял ополовиненную бутылку фалернского и пошел из столовой на кухню. В душном ванильном воздухе кухни повар трудился над лимонно-розовой пирамидой торта, покрывая его кремовыми розами из бумажной трубки. Кухарка рядом взбивала сливки к голубике.
– Савелий! – Саблин поискал глазами стакан, увидел медную кружку. – Ну-ка, бери.
Вытерев испачканные кремом руки о фартук, повар смиренно взял кружку.
– Ты сегодня постарался, – наполнил кружку до краев Саблин. – Выпей в память о Насте.
– Благодарствуйте. – Повар осторожно, чтобы не расплескать вино, перекрестился, поднес кружку к губам и медленно выцедил до дна.
– Ешь, – протянул ему ступню Саблин.
Савелий взял ступню, примерился и с силой откусил. Саблин в упор смотрел на него. Повар жевал тяжело и углубленно, словно работал. Куцая борода его ходила вверх-вниз.
– Хороша моя дочь? – спросил Сергей Аркадьевич.
– Хороша, – проглотил повар. – Поупрело славно. Печка ваша новая ухватиста.
Саблин хлопнул его по плечу, повернулся и пошел в столовую.
Там спорили.
– Мой папаша сперва сеял чечевицу, а как всходила – сразу запахивал и сеял пашаничку, – увесисто рассуждал отец Андрей. – Пашаничка ко Преображению была такой, что мы с сестренкой в ней стоя в прятки играли. Ее и в ригу волочь не надобно было – пихнул сноп, он и посыпался. До весны, бывалоча, соломой топили. А вы мне – паровая молотилка!
– Тогда, батюшка, давайте в каменный век вернемся! – желчно смеялся Румянцев. – Будем как в песенке: лаптем пашут, ногтем жнут!
– Можно и в каменный век, – раскуривал потухшую сигару Мамут. – Было б что пахать.
– Неужели опять про хлеб? – запихнул новую салфетку за ворот Саблин. – Черт его побери совсем! Надоело. Господа, неужели других сюжетов нет?
– Это все мужчины, Сергей Аркадьич, – крутила бокал с вином Румянцева. – Их хлебом не корми, дай про что-нибудь механическое поспо…
– Что?! – притворно-грозно оперся кулаками в стол Саблин. – Каким еще хле-бом?! Каким, милостивая государыня, хле-бом?! Я вас не на хлеб пригласил! Хле-бом! Это каким же, позвольте вас спросить, хлебом я кормлю мужчин?! А? Вот этим, что ли? – Он схватил тарелку Арины с недоеденным лобком. – Это что, по-вашему, – булка французская?
Румянцева уставилась на него, полуоткрыв рот.
Повисла тишина.
Мамут выпустил изо рта нераскуренную сигару, подался массивной головой вперед, словно собираясь завалиться на стол, колыхнул пухлым животом и утробно захохотал. Румянцев втянул узкую голову в стоячий воротник, замахал руками, словно отгоняя невидимых пчел, взвизгнул и пронзительно захихикал. Лев Ильич икнул, схватился руками за лицо, будто собираясь оторвать его от черепа, и нервно засмеялся, дергая костлявыми плечами. Отец Андрей хлопнул ладонями по столу и захохотал здоровым русским смехом. Арина прыснула в ладонь и беззвучно затряслась, словно от приступа рвоты. Румянцева завизжала, как девочка на лужайке. Саблина покачала головой и устало рассмеялась. Саблин откинулся на стул и заревел от восторга.
Минуты две хохот сотрясал столовую.
– Не могу… ха-ха-ха… смерть, смерть моя… ох… – вытер слезы отец Андрей. – Тебя, Сережа, надобно на каторгу сослать…
– За что… ха-ха… за каламбуризм? – тяжело успокаивался Мамут.
– За пытку смехом… ой… хи-хи-хи… – извивался Румянцев.
– Сергей Аркадьевич – настоящий… ох… инквизитор… – вздохнула раскрасневшаяся Румянцева.
– Палач! Палач! – качал головой Лев Ильич.
– Аринушка, прошу вас. – Саблин поставил перед ней тарелку.
– Как же я теперь есть буду? – искренне спросила она.
Новый приступ хохота обвалился на гостей. Хохотали до слез, до колик. Мамут уперся багровым лбом в стол и рычал себе в манишку. Румянцев сполз на пол. Его супруга визжала, всунув в рот кулак. Лев Ильич плакал навзрыд. Батюшка хохотал просто и здорово, как крестьянин. Саблин хрюкал, сопел, хрипел, молотя ногами по полу. Арина мелко хихикала, словно вышивала бисером.
– Ну все! Все! Все! – вытер мокрое лицо Саблин. – Finita!
Стали приходить в себя.
– Похохотать хорошо, конечно, голову прочищает… – тяжело выдохнул Мамут.
– Говорят, можно эдаким манером и заворот кишок схлопотать, – глотнул вина Румянцев.
– От доброго смеха никто не умирал, – огладил бороду батюшка.
– Господа, продолжим, продолжим, – потер руки Саблин. – Пока Настя теплая. Сашенька-свет, положи-ка ты мне… – он мечтательно прищурился, – потрошков!
– А мне – шейки.
– Мне – плечико, Сашенька, голубушка…
– Бедро! Только бедро!
– Можно… там вот, где корочка отстает?
– Александра Владимировна, от руки будьте любезны.
И вскоре все уже молча жевали, запивая мясо вином.
– Все-таки… необычный вкус у человеческого мяса… а? – пробормотал Румянцев. – Дмитрий Андреевич, вы не находите?
– Мясо вообще странная пища, – тяжело пережевывал Мамут.
– Это почему же? – спросил Саблин.
– Живое потому что. А стоит ли убивать живое исключительно ради поедания?
– Жалко?
– Конечно, жалко. Мы на прошлой неделе в Путятино ездили к Адамовичам. Только от станции отъехали – ступица подломилась. Дотащились до тамошнего шорника. А пока он новую ладил, я на ракиту присел, эдак в теньке. Ну и подошла ко мне свинья. Обыкновенная хавронья. Встала и смотрит на меня. Выразительно смотрит. Живое существо. Целый космос. А для шорника – просто семь пудов мяса. И я подумал: какая все-таки это дичь – пожирать живых существ! Прерывать жизнь, разрушать гармонию только для процесса переваривания пищи. Который кончается известно чем.
– Вы просто как Толстой рассуждаете, – усмехнулась Румянцева.
– По проблеме вегетарианства у меня с графом нет расхождений. Вот непротивление злу – это увольте.
– Что значит – прерывать жизнь? – перчил печень Саблин. – А у яблока вы не прерываете жизнь? У ржаного колоса?
– Колосу не больно. А свинья визжит. Значит, страдает. А страдание – нарушение мировой гармонии.
– А может, яблоку тоже больно, когда им хрустят, – тихо проговорил Лев Ильич. – Может, оно вопиет от боли, корчится, стенает. Только мы не слышим.
– Ага! – заговорила вдруг Арина, вытянув из губ лобковый волос Насти. – У нас прошлым летом рощу рубили, а маменька покойная всегда окна закрывала. Я говорю: что ты, маменька? А она – деревья плачут.
Некоторое время ели молча.
– Бедра удивительно удались, – покачал головой Румянцев. – Сочные… как не знаю что… сок так и брызжет…
– Русская печь – удивительнейшая вещь, – разрезал почку Саблин. – Разве в духовом шкафу так истомится? А на открытых углях?
– На открытых углях только свинину жарить можно, – тяжело кивал Мамут. – Постное мясо сохнет.
– То-то и оно.
– Но жарят же черкесы шашлык? – подняла пустой бокал Румянцева.
– Шашлык, голубушка, – вороний корм. А тут – три пуда мяса! – кивнул Саблин на блюдо с Настей.
– А я люблю шашлыки, – вздохнул Лев Ильич.
– Нальет мне кто-нибудь вина? – трогала свой нос бокалом Румянцева.
– Не зевай, пентюх! – прикрикнул Саблин на Павлушку.
Лакей кинулся наливать.
– А Александра Владимировна вообще не едят-с, – доложила Арина.
– Неужели невкусно? – развел масленые руки Румянцев.
– Нет, нет. Очень вкусно, – вздохнула Саблина. – Просто я… устала, право.
– Вы мало пьете, – заключил Мамут. – Поэтому и кусок в горло не лезет.
– Выпей как положено, Сашенька! – Саблин поднес полный бокал к ее устало-красивым губам.
– Выпейте, выпейте с нами, – возбужденно моргал Румянцев.
– Не манкируйте, Сашенька! – улыбалась порозовевшая Румянцева.
Саблин взял жену левой рукой за шею и медленно, но решительно влил вино ей в рот.
– Ой… Сережа… – выдохнула она.
Все зааплодировали.
– И теперь – капитальнейшей закуски! – командовал Мамут.
– Чего-нибудь оковалочного, с жирком, Александра Владимировна, – подмигивал Лев Ильич.
– Я знаю, что надо! – Саблин вскочил, схватил нож и с размаху вонзил в живот Насте. – Потрошенций! Это самая-пресамая закуска!
Откромсав ножом ком кишок, он подцепил его вилкой и кинул на тарелку жены:
– В потрохе – самая суперфлю, самая витальность! Съешь, радость моя! У тебя сразу все пройдет!
– Правильно! Очень правильно! – тряс вилкой Мамут. – Я куропаток только с потрохами ем.
– Я не знаю… может, лучше белого мяса? – Саблина смотрела на серовато-белые кишки, сочащиеся зеленовато-коричневым соком.
– Съешь немедленно, умоляю! – взял ее за затылок Саблин. – Будешь потом благодарить всех нас!