Раубриттер I. Prudentia

– Это не победа, – пробормотал Гримберт, борясь с легким головокружением, естественным после разрыва нейрокоммутации. – Жалкий спектакль. Но, по крайней мере, мне удалось щелкнуть его по носу.

– Без сомнения, мессир, – подтвердил кутильер. – Он шлепнулся в грязь, как мешок с картошкой. Ваш последний выстрел был просто великолепен.

Мальчишка совершенно не владел искусством лести. Он лгал с безыскусностью деревенского скорняка, вздумавшего расшить шелковый гобелен бисером. «Большой недостаток в его воспитании», – подумал Гримберт. Бывают ситуации, в которых аккуратная лесть может сыграть бо`льшую роль, чем батарея двенадцатидюймовых орудий, палящая прямой наводкой. Ничего, еще несколько лет надлежащего обучения при маркграфском дворе – и он научится лгать так же естественно, как и дышать. Овладеть этим искусством немного сложнее, чем управлением рыцарским доспехом, но Гунтерих всегда показывал себя способным учеником, рано или поздно он добьется и этого.

– Ерунда, – небрежно отмахнулся он. – Всего лишь хороший глазомер и умение выждать. Помни, у твоего доспеха могут быть самые совершенные баллистические вычислители, но они не заменят тебе рыцарского чутья. Оно вырабатывается только опытом.

– Да, мессир. – Старший оруженосец посерьезнел. – Именно так, мессир.

Из него будет толк, подумал Гримберт, с удовольствием делая глоток прохладного вина. Он не испытывал жажды, но нейрокоммутация порядком высушила слизистую ротовой полости. Пока еще слишком наивен и простодушен, но кто в шестнадцать не был таким? Быть может, уже в этом году Гунтерих и сам приобретет право именоваться рыцарем и войдет в знамя маркграфа Туринского – уже на правах верного сподвижника, а не старшего слуги.

«Без сомнения, это будет хорошее приобретение, – подумал Гримберт. – Мне нужны будут такие, как Гунтерих, – молодые, дерзкие, бесстрашные, верящие в несокрушимую силу своего доспеха и мощь своего господина. Не старики вроде Магнебода, чья голова набита заплесневелыми представлениями о рыцарских добродетелях и безнадежно устаревшими тактическими схемами. Новое, молодое, сильное семя. Новый штамм, из которого можно вырастить надежное подспорье. Мне оно пригодится, это подспорье. Господь свидетель, еще как пригодится…»

Гримберт оглянулся на поле для поединка, все еще затянутое клочьями рассеивающейся дымовой завесы. Поверженный «Полуночный Гром» лежал, неподвижный и огромный, точно выкинувшийся на берег кит, вокруг него сновали слуги в баронских ливреях и оруженосцы. Судя по злому визгу вибропил, вгрызающихся в броню и рассыпающих вокруг искры, внутренняя энергосистема доспеха оказалась выведена из строя, заперев рыцаря внутри бронекапсулы, и теперь слуги отчаянно пытались вызволить своего господина, проделав в ней бреши.

Гримберт ухмыльнулся. Превосходное зрелище для жадных зрителей, разочарованных чересчур быстрым окончанием боя.

Зрителей оказалось в избытке – в этом он с удовольствием убедился, окинув взглядом походный лагерь. Вокруг отгороженной ристалищной площадки, где исходила дымом поверженная туша «Полуночного Грома», бурлила толпа, пестрая от разноцветных ливрей и гербов, звенящая сталью и ругающаяся на дюжинах невообразимых диалектов, среди которых почти невозможно было расслышать ни благородного франкского языка, ни мелодичной латыни.

Гербы эти Гримберт некоторое время рассматривал, рассеянно прихлебывая вино. Большая часть из них не вызвала у него никакого интереса – никчемные картинки, пытающиеся перещеголять друг друга количеством мечей и павлиньих перьев, жалкие в своей нелепой претенциозности. Все эти львы, единороги и звезды складывались в единое пестрящее полотно, полное крикливо-ярких цветов и лишь раздражающее глаз.

– И это славное воинство Франкской империи, – пробормотал он, не пытаясь скрыть раздражения. – Только взгляни на них, Гунтерих! Черт возьми, лангобарды должны распахнуть ворота Арбории еще до того, как мы дадим первый залп – просто из уважения к тому количеству краски, что мы извели!

Гунтерих смутился, не зная, чем на это ответить и требуется ли от него какой-либо ответ. Несмотря на то что обязанности старшего оруженосца он выполнял не первый год и успел свыкнуться с резким нравом своего сеньора, некоторые случаи ставили его в тупик, заставляя тушеваться. «Ничего, – подумал Гримберт, – это тоже пройдет, как проходят все юношеские слабости и недостатки».

Гунтерих нерешительно кашлянул.

– Эти рыцари… все они прибыли по зову сенешаля, мессир, – произнес он осторожно. – Они выполняли свой рыцарский и вассальный долг.

– Еще скажи, что они сделали это по велению души! – Гримберт приподнял бровь, глядя на него. – Иногда ты отвратительно простодушен, Гунтерих. Это воинство, собранное сенешалем, может оглушительно греметь в походе, точно телега старьевщика, но как только дойдет до боя, я бы не дал за него и медного обола![9]

– Да, мессир. – Кутильер покорно склонил голову.

Не убежден, однако не считает возможным спорить с хозяином.

Гримберт вздохнул. Гунтерих, без сомнения, во всех отношениях превосходный оруженосец. Сообразительный, проворный, исполнительный, когда нужно – тактичный и хладнокровный. Кроме того, не болтлив, что еще больше повышает его цену. Но иногда ему казалось, что тому недостает дерзости. Той самой дерзости туринских «вильдграфов», которая заслужила им славу не только преданных слуг империи, но и самоуверенных гордецов, плевать хотевших на порядки и приличия, веками ведущих свою войну на восточных рубежах. Войну, древнюю, как библейские сказания, призом в которой чаще все были лишь бескрайние лиги выжженной и мертвой земли. Еще недавно ему казалось, что про эту войну господа из Аахена забыли, увлеченные своими авантюрами в Святой земле. И вот…

– Ты в самом деле считаешь, что это сборище… – Гримберту хватило короткого жеста, чтобы захватить и гомонящую вокруг ристалища толпу, и скрытые брезентом доспехи, и бесчисленные походные шатры. – Это сборище представляет собой лучших рыцарей Франкской империи? Да это самый настоящий сброд, который сенешалю удалось наковырять по всем землям и сбить воедино. Позволь заметить, что вижу здесь я. Пяток заплесневевших графов, извлеченных из своих покосившихся замков, где мышей давно больше, чем слуг. Дюжины две баронов, алчных и тупых, как овцы, которых их отцы пасли, прежде чем присягнуть, сделавшись министериалами. И, будто этого мало, чертова прорва раубриттеров, этих блохастых голодных псов, которые стягиваются на запах несвежего мяса, точно стервятники!

Гунтерих поежился – гнев хозяина, пусть и не обращенный против него, едва не заставлял кутильера втягивать голову в плечи.

– Да, мессир.

– Ты думаешь, это лучшие из лучших? – Гримберт презрительно хохотнул. – Как бы не так! У императора тысячи вассалов, вот только они столь давно погрязли в разврате, удовлетворении противоестественных страстей и обжорстве, что неспособны даже забраться в доспех! Куда им! Гораздо проще интриговать друг с другом, деля плодородные земли, аббатства, крепости и заводы. Уж в этой войне они знают толк! Переться на восточную границу, чтобы глотать радиоактивную пыль и сражаться с дикарями-лангобардами? Вот уж нет. Уверен, стоило господину сенешалю объявить военную кампанию на востоке, как вся эта благородная публика бросилась врассыпную, точно перепуганные зайцы. Кто сказался больным, кто дал обет не участвовать в бою весь следующий год, кто милостью епископа принял посвящение в бонифратры[10] и отправился в дальние земли, кто не вовремя предпринял паломничество по святым местам…

– Вероятно, вы правы, мессир, – отозвался кутильер.

Но если он думал, что его покорность смягчит его злость, то ошибался не менее, чем незадачливый хозяин «Полуночного Грома».

Гримберт стиснул зубы.

– Весь этот сброд, что торчит сейчас в лагере, отнюдь не сливки франкского рыцарства. Напротив, это зловонная жижа, скопившаяся в отстойниках империи! Крысиная свора, слишком трусливая, чтоб проливать кровь за морем, спасая Иерусалим от неверных, но слишком жадная, чтоб удержаться от искушения поискать вкусный кусок на восточных границах. Сейчас вся эта братия хлещет дармовое вино, бряцает парадными шпорами и распевает песни во здравие императора, но стоит пасть арборийским стенам, как она обретет свое истинное лицо, обратившись стаей голодных падальщиков!

– Совершенно верно, мессир.

– Благодарение Господу, к нашей орде пока не примкнули рутьеры[11], но это лишь дело времени. Уверен, сейчас добрая половина их шаек, бросив резать глотки купцам на ярмарках, устремилась к Арбории, вершить свой подвиг во имя христианской веры!

Гримберт делал вид, что разглядывает пестрые рыцарские штандарты, его взгляд рассеянно скользил меж единорогов, драконов, грифонов и прочих геральдических тварей, чья биологическая нелепость иногда выглядела столь вопиющей, что ему казалось, будто он рассматривает могильник биологической лаборатории, полный неудачных образцов генетического скрещивания. Гарпии, грифоны, летучие мыши… Все не то. Сегодня ему нужен был лишь один, хорошо знакомый ему герб.

И он нашел его – поодаль, у самого края ристалищной площадки.

Ничем не примечательный штандарт, теряющийся на общем фоне и даже, пожалуй, невзрачный. Полукруглый щит, разделенный на две равные половины, в правой части которого был изображен ключ со сложной бородкой, а в левой – черная птица с расправленным крылом. Гримберт улыбнулся.

За устроенным им на ристалище спектаклем наблюдало по меньшей мере двадцать тысяч глаз, но предназначался он лишь для одного зрителя. Особенного зрителя, у которого – Гримберт чертовски на это надеялся – было лучшее место.

Чтобы не выдать своего интереса к этому штандарту, он поспешно отвел взгляд и почти тотчас поморщился.

Самые удобные места у турнирной площадки заняло баронское воинство, но там, где заканчивались вымпела и знамена, бурлила настоящая каша, в которой уже невозможно было рассмотреть ливрей и гербов. Несмотря на то что бой кончился несколько минут назад, а победитель и побежденный замерли в неподвижности, над ней плыл злой птичий клекот возбужденной толпы, все еще распаленной поединком.

Пехота. Если франкские рыцари были костьми войны, на которых держалась вся императорская машина армии, пехота служила ее мясом – жестким горьким мясом, опаленным тысячами войн, но так и не сгоревшим. Здесь царил еще больший хаос, чем среди благородных зрителей. Кое-где мелькали кирасы баронских дружин, но и те почти тонули в ворочающемся человеческом месиве.

Гримберт знал, что эти люди еще не скоро успокоятся. Как охотничьи псы накануне травли, они чувствовали кровь, которая еще не успела пролиться, и потому были возбуждены сверх обычного.

Сейчас этот грязный сброд ругается, отсчитывая друг другу проигранные в споре монеты, богохульствует, пьет и распевает похабные песни, не подозревая, что уже завтра кого-то из них насадят на лангобардские копья, кому-то проломят голову шестопером, а кого-то бросят подыхать на поле боя с распоротым осколками животом. И если вчерашние дружки еще вспомнят про него, то только для того, чтоб стянуть с него, еще хрипящего, сапоги.

Но это будет завтра, а пока они горланят и ругаются, деля еще не завоеванную добычу и рыча друг на друга. Злобная и заряженная колючей энергией биологическая масса, слишком примитивная, чтоб быть разумной, слишком агрессивная, чтобы эволюционировать. Слишком…

Гримберт не ощущал по отношению к ней ничего, кроме брезгливости, и лишь вкус недавней победы приглушал это ощущение. Победа была заслуженной и честной, все остальное сейчас не имело значения. А главное – она была только началом.

* * *

– До черта народа, – пожаловался он. – Уму непостижимо, сколько пехоты нагнал господин сенешаль. Не удивлюсь, если он дождется вспышки чумы или чего похуже…

– Восемь тысяч человек, – с непонятной гордостью произнес Гунтерих, уловив направление его взгляда. – Семь полнокровных полков аквитанских пикинеров, которых привел сенешаль, полк иберийских касадоров, две тысячи тяжелой пехоты, тысяча аквитанских аркебузиров…

Неуместная гордость в голосе кутильера отчего-то разозлила Гримберта.

– Я бы не дал за это сборище и горсти куриного помета, – зло бросил он. – Единственное, на что годна пехота – не подпускать к рыцарям всякую лангобардскую шваль с ручными гранатами, да разбирать баррикады на улицах. Рыцарский кулак – вот что проломит стены Арбории!

– Да, мессир, – покорно согласился Гунтерих, опуская голову. – Вы, без сомнения, правы.

Гримберт повел взглядом поверх голов. Он всматривался не в лица – они представляли для него не больше интереса, чем земля под ногами, он всматривался в знамена, полощущиеся на ветру.

Это пустяк, это можно не принимать в расчет, это и вовсе никчемная дрянь…

За привычными его глазу полотнищами, украшенными графскими и баронскими гербами, виднелись прочие, пониже и победнее. Выглядящие зачастую так жалко, будто прежде служили своим владельцам простынями. Ни геральдических животных в нелепых позах, ни претенциозных девизов, ни разномастных крестов, одни лишь грубо намалеванные символы, по большей части незнакомые ему. Переломленный меч, выщербленный щит, ястребиный коготь, разрубленная монета…

– Почему наемникам позволили находиться в общем лагере? – процедил он. – Немедля вышвырнуть их прочь за ограду. Непозволительно, чтоб эти ублюдки крутились между порядочными людьми! Не говоря о том, что они часто несут с собой холеру, вшей и проказу. Выгнать взашей!

– Приказ сенешаля. – Гунтерих не осмелился поднять взгляд на хозяина. – Некоторые подошли еще ночью, другие подтягиваются до сих пор. Кимвры, хатты, херуски…

– Видно, дела у нас хуже, чем я думал, раз уж господин сенешаль поспешил заручиться их помощью, – холодно заметил Гримберт. – От этого сборища разит, как от стаи шакалов. Господи помилуй, херуски! Да эти ленивые болваны не знают, с какой стороны ствол у аркебузы!

– Да, мессир, – согласился Гунтерих, отводя отчего-то взгляд. – Их воинская выучка не произвела на меня благоприятного впечатления. Но, говорят, они весьма стойки в обороне…

– Будь уверен, это не из-за излишков храбрости. Скорее, они слишком тупы, чтобы обратиться в бегство, даже когда чувствуют паленую шкуру со своих задниц. Омерзительное племя, с которым ни один уважающий себя полководец даже связываться не станет! На месте Алафрида я приказал бы выгнать эту ораву прочь! Разве что он намеревается использовать их в качестве пушечного мяса, чтоб заполнить крепостные рвы Арбории… Или взять хаттов! Тебе приходилось иметь дело с хаттами?

– Н-нет, мессир.

– А мне приходилось, и не раз. Без сомнения, отважные воины. Бесстрашные, как дикие вепри. Я видел, как они орудуют своими пиками, как поднимают на ножи врагов, как наступают по телам своих же павших товарищей… Вот только особой буллой Папы Римского им запрещено брать в руки огнестрельное оружие под страхом отлучения от Церкви! Какая-то мутная история столетней давности… Вообрази себе, какой толк от них будет при штурме Арбории? Лангобарды тоже варвары, но они отлично управляются с артиллерией и знают, с какой стороны держать аркебузу. Чертовых хаттов перемелют в муку еще на подходе к городу!

– Да, мессир.

– Про кимвров я и слышать не хочу. Святой Престол, может, и признал их христианами, да только у последнего сарацина больше представления о христианской душе, чем у этих вчерашних язычников. Город еще не успеет пасть, а они уже разожгут на улицах свои проклятые ритуальные костры и, как пить дать, предадутся каннибальским трапезам, вырезая у мертвецов сердца и печень! Превосходная компания подобралась. – Гримберт оскалился. – И это самое крупное выступление императорских войск за последние пять лет, подумать только! О ком еще мне стоит узнать, Гунтерих? Может, у нас в подкреплении имеется сотня боевых мавров? Или, допустим, отряд раскаявшихся еретиков? Отчего бы и их не включить в наше славное воинство?..

– Еще квады, мессир.

Гримберт стиснул зубы. Так вот отчего Гунтерих все это время отводил взгляд. Он уже знал, знал заранее, и боялся сообщить новость своему господину, вполне верно представляя его реакцию.

– Квады? – медленно произнес он, стараясь не выдать тоном охватившей его ярости. – Сенешаль нанял наемников из племени квадов для этого дела?

– Да, мессир.

– Почему мне не доложили?

Судя по движению кадыка на тощей шее Гунтериха, его кутильер только что сглотнул слюну и, кажется, справился с этим не без труда.

– Вы были заняты, мессир. Я не осмелился отвлекать вас в бою.

– И сколько этих чертей околачивается тут, в нашем войске?

Гунтерих почти не задумался, значит, помнил все на память. Что ж, хорошая память тоже весомое подспорье для рыцаря.

– Три сотни, мессир. Около десятка бронированных штурмовых трициклов и пехота. Я не видел их бумаг, но слышал, что у них на руках кондотта[12], заключенная с императорским сенешалем.

Гримберт сделал три или четыре размеренных вдоха, чтобы унять тлеющие в душе искры гнева, не дав им породить пожар. Иногда выплеснуть гнев бывает полезно, но сейчас… Сейчас ему как никогда нужна выдержка, та самая, что помогала ему сохранять хладнокровие даже в разгар боя, стиснутому со всех сторон раскаленной броней.

Во имя всех грехов Папы Римского, какого дьяволу Алафриду вздумалось привлечь к этому делу квадов? Неужели в империи мало варварских племен, готовых предложить свои скудные силы в обмен на чеканную монету? Ведь есть же хатты, свеи, даны, бавары, гермундуры, неметы… Есть наханарвалы, наконец, юты, тубанты… Но нет, Алафриду непременно надо было притащить с собой грязных квадов!

«Потому что они лучшие головорезы из всех, которых только могут предложить восточные окраины империи, – ответил он сам себе. – Самые вышколенные, самые дисциплинированные, самые преданные. Это общеизвестно».

Отец тоже так считал. Его личная сотня состояла исключительно из квадов, лично отобранных, преданных, прошедших с ним все круги ада. Вот только отец никогда уже не поднимет свой стяг на этом поле…

Гримберт попытался заблокировать эту мысль. Мысль была мелочная, не имеющая большой важности, однако она мгновенно отравила ту легкость, что царила в его душе после выигранного боя. Точно ядовитое насекомое, пробравшееся в бочку и испортившее вкус изысканного вина.

– Я прикажу пустить квадских наемников в авангарде, – произнес он вслух. – И сам пойду следом за ними. Если хотя бы одна квадская мразь заколеблется в бою… Что ж, когда я ступлю на мостовую Арбории, ноги «Золотого Тура» будут заляпаны в их проклятой крови.

– Да, мессир. – Гунтерих покорно кивнул. – Именно так, мессир.

Гримберт отвернулся от толпы, еще подвывающей от переполняющего ее азарта, оглушительно улюлюкающей и хрипящей в тысячи глоток. Плевать, подумал он. Всякий план состоит из множества деталей, и только идеальное их сочетание превращает план обыденный в план совершенный. Он потратил чертовски много времени и сил, подгоняя детали друг к другу, но все это были важные детали, имеющие большое значение. Нет смысла беспокоиться о прочих. Квады так квады. Не имеет значения.

– Плевать на квадов, – отрывисто произнес он. – Это не моя кампания. В этот раз нашей сворой командует господин сенешаль. И если старику Алафриду не терпится разорить императорскую казну, кто я такой, чтобы препятствовать ему?

– Кто ты такой, Гримберт? Охотно скажу тебе, раз ты сам затрудняешься. Ты – самоуверенный болван!

* * *

Гримберт усмехнулся.

Вот что бывает, когда позволяешь мыслям чересчур увлечь себя. Утрата внимания, ослабление бдительности, и вот, пожалуйста, – уже несложно застать тебя врасплох. Не самый страшный грех для рыцаря, но чертовски неприятная слабость из числа тех, которые он не прощал своему окружению. Как и самому себе.

– Я устал и не жду гостей. Зачем явился, Магнебод?

Его гость издал сухой смешок, похожий на треск надломанной ветви.

– Чтобы засвидетельствовать вам свое почтение в связи с выдающейся победой на ристалище, мессир. Потрясающий бой!

Гримберт со вздохом покачал головой.

– Твой голос выдает тебя с головой. Он столь фальшив, что вздумай хоть один фальшивомонетчик лить из него монеты, с него уже содрали бы шкуру.

– Ну что ты, что ты… Бой и в самом деле был восхитителен. Против кого в следующий раз ты выйдешь на бой? Против хромой курицы? Это не сильно-то изменит расстановку сил!

Гримберт вздохнул с преувеличенной скорбью:

– Тяжкие времена настают во Франкской империи, раз рыцари позволяют себе насмехаться над собственным сюзереном.

Магнебод вновь издал смешок. Коренастый и крепко сбитый, он походил на рыцаря не более, чем мельница походит на графский замок, однако же был рыцарем – самым старшим и опытным во всем знамени Туринского маркграфства. Тяжелый, растерявший с годами остатки стройности, он и в самом деле казался неуклюжим, как мельничный жернов, обернутый во много слоев ткани, но люди, имевшие неосторожность усомниться в его рыцарских качествах, зачастую были вынуждены изменить свое мнение, причем самым неприятным образом – в бою «Багряный Скиталец» Магнебода стоил десятерых, пируя на поле боя подобно высвобожденному из адских глубин демону.

Магнебод тряхнул головой. Он определенно был не в духе и к тому же совершенно трезв. Опасное сочетание качеств для человека, которого многие в Туринской марке и за ее пределами именовали – правда, лишь за глаза – старым разбойником.

– Баронский доспех тяжелого класса весом в полторы тысячи квинталов[13] против самого «Золотого Тура»? И ты в самом деле ждешь похвалы? Не много же чести в такой победе! У бедного малого не было даже шанса поцарапать твою броню!

Гримберт ощутил себя немного уязвленным. Упрек старшего рыцаря был простодушен и груб, однако иногда даже стальная болванка пробивает закаленную броневую плиту, если угодит в подходящее место и обладает достаточным запасом кинетической энергии.

– Никто не заставлял этого недоумка принимать вызов, – пожал плечами он. – Я дал ему возможность извиниться, но он ею не воспользовался. Не моя проблема в том, что калибр его пушек не соответствует размеру его чести. На будущее будет умнее – когда его доспех починят…

– Мессир!

Гунтерих осторожно кашлянул, привлекая к себе внимание. Гримберт собирался сурово его отчитать за вмешательство в беседу старших, но быстро сообразил, что это не в характере его кутильера. Если Гунтерих и позволил себе перебить рыцаря, значит, на то были веские причины.

– Чего тебе?

– Сообщение, мессир. – Гунтерих вновь кашлянул в подставленный кулак. – Радиосигнал.

– Ох, что там? Сводка погоды?

– Нет, мессир. Сообщение от вашего доверенного корреспондента с особым префиксом. Вы приказали немедленно докладывать обо всех вестях от него.

Гримберт одобрительно ему кивнул.

Молодец, смекаешь. Нет нужды называть имена, которые могут упасть в чужие уши. Пусть это даже уши Магнебода, старшего рыцаря его знамени.

Пока рано. Пока еще рано.

– Сигнал в метровом диапазоне, мессир. Сигнатуры кодов проверены, все сходится.

– Вот как? И что же этот собеседник собирается мне сообщить?

– «Глухарь уже на току». – Гунтерих перевел дыхание, словно пробежал, по меньшей мере, лигу. – Он сказал, вы поймете, что это значит.

– И что это значит? – осведомился Магнебод, хмурясь.

Гримберт широко улыбнулся.

– Не бери в голову.

За его спиной слуги и оруженосцы уже принялись за «Тура». Несмотря на то что бой был скоротечен, доспеху требовалось надлежащее обслуживание. Люди облепили гиганта, как муравьи, каждый знал свою часть работы и обладал достаточной сноровкой и опытом, чтоб делать ее безупречно.

Самую тяжелую работу взяли на себя сервусы, бездумные биологические машины с пустым, точно бесцветное лангобардское небо, взглядом. Способные лишь к выполнению самых простейших операций, однако наделенные огромной силой, они снимали броневые пластины обшивки, чистили банниками еще раскаленные орудия и загружали в боеукладку снаряды – уже не имитационные, а боевые. Иногда сервусы сталкивались между собой или роняли на землю инструмент, и тогда слуги беззлобно отвешивали им тумаки, которые те, впрочем, даже не ощущали. Уцелевших нейронов в их черепах не хватало для того, чтобы понять смысл боли или ощутить все ее многообразие, Святой Престол давно избавил их от нее, как и от многих прочих вещей.

Более тонкую работу выполняли оруженосцы и пажи. Вчерашние мальчишки, они с обезьяньей ловкостью взбирались по доспеху на самый верх, чтоб отполировать сияющую на солнце сталь и бережно протереть тряпицами антенны. Самые проворные уже бережно терли герб Туринской марки на груди великана – замершего на синем поле ярко-желтого тельца.

Гримберт с удовольствием обвел взглядом контур своего доспеха. Исполинского роста, возвышающийся выше антенной мачты, сияющий свежим золотом, уставивший в землю зевы своих двенадцатидюймовых орудий, он внушал почтение и трепет, даже будучи лишенным той искры, что давала ему жизнь, – самого Гримберта. Тысячи квинталов брони, водруженной на мощнейшие опоры, прячущие внутри самое сложное оборудование из всего, что только мог предложить Святой Престол, «Тур», как бы богохульно это ни звучало, выглядел исполинским золотым изваянием, водруженным в центре походного лагеря.