скачать книгу бесплатно
Отдельные талантливые ребята могут учиться быстро и чуть ли не в 12 лет поступать в университет. Но школа – это прежде всего учебное заведение для всех, массовое. Конечно, обидно видеть, как шаталовские ученики проходят годовой курс за четверть, если не за неделю, обидно, что не всюду так. Школа – огромная растрата времени, причём какого времени – детского! Одно из самых грустных впечатлений жизни – разговор с молодым и талантливым художником. Я спросил его, как он учился в школе, как относится к ней; он махнул рукой: «Зря одиннадцать лет потерял». И столько досады было в его словах, что я не стал ни спрашивать о подробностях, ни переубеждать, ни спорить. Съел.
Но навсегда запомнил. Конечно, конечно же, тут поле для бесконечного совершенства. Даже один пустой урок – воровство. Как будто залезли в карман налогоплательщика, вытащили некоторую сумму и пустили деньги на ветер. А если из года в год ученик ничего не делает, ничем не обогащается, никак не развивается?
Тяжёлые вопросы. Тут и главный секрет, который никак не удаётся вырвать у природы: как школе, оставаясь массовой, быть в то же время школой для каждого, со всеми его особенностями, странностями и устремлениями? Как соединить несоединимое?
Нет, я – школоцентрист ещё и потому, что твёрдо верю: со школой можно что-то сделать, это в человеческих силах, и даже в силах одного человека. В английском языке есть слово «эдьюкейтор». Это больше чем педагог. Больше чем теоретик. Это человек, который работой своей оказывает влияние на все образование в стране – как Пирогов, Ушинский, барон Корф.
Сейчас таких общепризнанных эдьюкейторов нет, сейчас обществу не до школы. Но в принципе же они могут быть?
На школу можно влиять гораздо больше, чем на семью и на все педагогическое пространство. Воспитывает всё, но не всё в наших руках. А школа – вот она. Её можно сделать хорошей, а можно превратить в нечто ужасное. Всё педагогическое пространство малоподатливо. Только наивные люди думают, что можно обучить родителей правильному воспитанию детей. Я всю жизнь пытался делать это – и в книжках, и на семинарах – и убедился лишь в одном: семинары посещают, а книжки читают лишь те из родителей, кто умеет воспитывать детей и без семинаров и книг. Американцы доказали это статистически: через несколько лет после самых изощрённых семинаров родители, как показали опросы, остались прежними. Нет, конечно, надо стараться, но думать, будто семья заменит школу, опрометчиво.
Говорят, что доллар, вложенный в семью, приносит в пять раз больше результатов, чем такой же доллар, вложенный в школу. Это правило, может быть, и верно в теории, но на практике ничего не даёт. Или рубль в воспитании работает не так, как доллар?
Вот почему я школоцентрист: по силе и по слабости. По силе, потому что верю в мощнейшее влияние школы на человека. По слабости, потому что не верю в наши усилия реально переменить всё педагогическое пространство.
И ещё меня всю жизнь обвиняют в идеализме. В «Первом сентября» была опубликована статья «Идеальная школа». Пришло несколько сердитых писем. Что вы, говорили, с ума сошли? Тут зарплату не платят месяцами, тут учителей не хватает, тут здания обветшали, тут всеобщая безграмотность наступает, тут развал и разрушения! А вы – идеальная школа.
Не знаю, может ли прожить жизнь человек без идеала. Думаю, что может, многие-то ведь живут.
Но школе без идеала никак нельзя. Школа – не личное дело директора или учителя, в школе дети, много детей. И если говорить по совести, то людей, не воодушевлённых каким-то идеалом, к школе допускать нельзя.
К сожалению, у нас идеал часто заменяется требованиями роно. Идеальная школа та, которая отвечает этим требованиям, по большей части формальным и нелепым. Все директора хороших школ, все замечательные учителя, каких я только знал, провели свою жизнь в сражениях с роно. И когда в 80-м году я решил стать директором школы и пошёл с разными своими предложениями к президенту АПН, то первое, о чём он меня спросил, было: «А вы с роно справитесь?»
После этого я пошёл к министру, он тоже поддержал меня, но спросил с сомнением, справлюсь ли я с роно.
Роно, за отдельными исключениями, страшен потому, что в его недрах борются две противоположные силы – административная и духовная. Так как с роно спрашивают только за административные действия, то эта поневоле бюрократическая сила обычно и побеждает. Быть заведующим роно и оставаться человеком, полным идеальных устремлений, – задача совершенно непосильная.
Но кто-то же должен думать об идеальной школе! Но кто-то же должен стремиться к ней!
Должен хотя бы потому, что не существует другого механизма улучшения школ, есть только один: идеал и стремление к нему. Отдельный человек может жить как придётся, «покорствуя судьбе»; школа же не имеет права подчиняться судьбе, предназначенной высшей администрации. У школы больше ответственности за жизнь, чем у отдельного человека. И в то же время школа не учреждение, не предприятие, не завод, не колхоз. Школа – как человек, она живёт по всем законам одного отдельно взятого человека; её отношения с системой такие же, как и отдельного человека: она может полностью подчиняться системе, поглощаться ею, соответствовать ей, а может выламываться, бунтовать или, оставаясь собой, как-то приспосабливаться к системе. Это делал, например, Сухомлинский. У него была ни на что не похожая школа, но в контрах с роно, насколько мне известно, он не состоял.
Итак, публично объявляю: я идеалист и потому школоцентрист.
А может быть, все проще. Все мы откуда-то вышли. Одни, как известно, вышли из детства, другие выходят из школы, третьи – из университета. Моя взрослая жизнь началась в школе, при ней я и остался. Не боясь выглядеть наивным, воскликну: «Ну давайте сделаем школу человеческой!»
«Первое сентября», № 90, 1996 г.
Почему учителю трудно быть добрым
Несмотря ни на что, наша школа остаётся авторитарной. В чём секрет? Не в системе ли преподавания?
Отовсюду раздаются голоса, что, несмотря на все усилия, на все призывы, несмотря на многолетнюю борьбу передовых педагогов, наша школа остаётся сугубо авторитарной.
Часто говорят, что авторитарный – от слова «авторитет», а учение без авторитета невозможно. Получается, что авторитарность в той или иной степени заложена в самом процессе учения и, таким образом, неизбежна. Противников авторитарности объявляют чуть ли не врагами школы, обвиняют в том, что они хотят разрушить школу. Сегодня может показаться, что эти обвинители правы. Лишь только снижается уровень авторитарности, в школе становится больше беспорядка. Все сердятся – и учителя, и родители, да и сами ученики. Вольная вольница не такая уж сладкая жизнь, как кажется. Полная свобода хороша только на расстоянии.
Так что же, может быть, эта борьба с авторитарностью была ложной? Может быть, и хорошо, что ничего не изменилось в школе? Может быть, неавторитарная школа – это утопия, ещё одна либеральная, социалистическая утопия, которых немало было в образовании?
Утверждают, что с детьми можно обращаться только так – строго, с окриком, зычным голосом, потому что они признают только силу. Их с первого класса приучили подчиняться силе, и теперь всякие попытки обращаться с ними по-доброму приводят к краху дисциплины.
Все эти разговоры и доводы нельзя просто отбросить; время, когда брали криком, когда объявляли друг друга чуть ли не врагами народа, прошло.
И вместе с тем пришло другое время. Может быть, наиболее подходящее во всей истории страны время строить антиавторитарную, демократическую школу – школу, в которой и учителя, и дети чувствовали бы себя людьми, свободными от всех форм угнетения, школу, в которую дети шли бы с радостью.
Ведь есть же такие школы. И у нас они есть. И значит, они в принципе возможны.
Если говорить в целом, то споры об авторитарности сводятся вот к чему: учить детей авторитарно – относительно просто, да и опыт есть. Все мы вышли из авторитарного детства. Учить же детей свободно, на свободе, для свободы – это очень сложно. И опыта нет.
А если сложно, если нет опыта, если не хочется менять и меняться, то конечно же найдутся и удобные доводы.
Причина появления и распространения в мире авторитарных школ очевидна. Маленькие и несознательные дети не хотят учиться, не понимают, зачем им учиться, сколько их ни уговаривай, сколько ни взывай к их сознательности. Учителю приходится принуждать их к учению. А там, где принуждение, там действует простой принцип: чем сильнее оно, чем больше дети боятся учителя, тем лучше результат работы. К тому же собранные в один класс 30–40 детей, а тем более подростков, – взрывоопасная масса. Если они ничего не боятся, то при их почти безграничной энергии они могут разнести класс. Учитель должен вести себя авторитарно хотя бы для того, чтобы осадить расшалившихся детей или расхулиганившихся подростков. Но нежелание детей учиться и недисциплинированность их – это явление, с которым, казалось бы, ничего не сделаешь. Однако есть и другие условия, которые делают авторитарную школу практически неизбежной.
Эти условия кроются в самой организации урока, которая остаётся неизменной на протяжении веков и вынуждает учителя к авторитарному обращению с детьми.
Вошёл учитель. Дети встали за партами. Если они не встанут, учителю никак не утихомирить их, не успокоить после перемены. Урок начинается не с ласкового «здравствуйте», а с известной педагогической сюиты (слова народные): «Иванов, ты разве не видишь, что учитель вошёл? Петров, тебя звонок не касается? Сидоров, долго мы будем тебя ждать?» – и так далее. Эти тексты, увы, почти каждый учитель вынужден учить с самого первого своего урока.
Учитель не может не быть авторитарным при таком порядке, он просто не начнёт урок, ему придётся устанавливать дисциплину от звонка до звонка.
Наконец сели. Провели под насмешливый аккомпанемент классных остроумцев перекличку. Учитель начинает опрос. Опять необходима абсолютная строгость, полная тишина, иначе начнутся шуточки-прибауточки, отказы отвечать, торги с учителем, и всё превратится в комедию. Только учитель с очень сильным характером и с крепкими голосовыми связками, словом, тот, кто умеет держать класс в руках и кто умеет нагнать страх на детей, – только он может вызвать к доске без скандала.
Начали отвечать или решать задачу. Какая сила может удержать учеников за партами, заставить молча слушать? Зачем им слушать весь этот лепет у доски? Зачем тратить на него дорогое время жизни?
Но есть удерживающая сила: окрик учителя, грозный взгляд, ожидание всевозможных неприятностей за нарушение дисциплины.
Учитель объясняет урок иногда целых 20–30 минут. Часть учеников в старших классах его не понимают, особенно если речь идёт о математике или физике. Уследить за ходом мысли ребята не могут, однако должны сидеть тихо, не мешать учителю…
Что их удерживает? Только страх попасть в беду. Иногда этот страх называют уважением к учителю. Действительно, если учитель кроме того, что умеет прикрикнуть, влепить двойку, вызвать родителей, ещё умеет и толково объяснить материал, и справедливо поставить отметку, то, конечно, слушать его легче.
Тут-то и проходит линия между авторитетом и авторитарностью.
Отметим одно обстоятельство, о котором редко упоминают как сторонники, так и противники авторитарной школы: ведь огромная часть детского населения земного шара учится в сугубо авторитарной школе.
Весь Восток!
Всё мусульманское духовное образование основано на том, что дети выучивают наизусть огромный по величине текст. И во многих странах мира, да и в наших среднеазиатских государствах проблемы дисциплины на уроках просто нет. И дети, и подростки молча слушают учителя, каким бы он ни был. Просто потому, что он учитель. Значит, учение может быть авторитарным. Может, если тысячелетиями учителя считали едва ли не за святого, если непослушание или нестарательность, как полагали, влекли за собой ужасное наказание со стороны Всевышнего и если школа находится в естественной восточной культуре, в восточных традициях. В этой культуре слепое и абсолютное поклонение авторитету не унижает человека, а является доблестью. Там авторитарность не разрушает личность, а укрепляет её.
Но мы живём в другой культуре, у нас дети по-другому воспитаны. До пяти лет мы их балуем, и слова «а мой шалун…» мама произносит с восхищением. Школы у нас строже, чем семьи, и поэтому авторитарное воспитание не приносит тех результатов, на которое оно рассчитано. Ученики сидят тихо у грозного учителя, но всё равно не слушают его.
Что же получается? Авторитарная школа бесполезна, она никого не может заставить учиться, тем более после того, как запрещены телесные наказания. Будем говорить прямо – авторитарная школа, как она была задумана, держалась на розгах до конца XIX века и на угрозе исключения из школы – в XX веке.
Когда розги, а затем угроза исключения исчезли, авторитарная школа стала держаться только на личных усилиях учителя.
Авторитарный учитель не получает помощи сегодня ниоткуда. Ему нечем угрожать. Ему приходится быть просто коварным.
Но хороший, увлекающий детей учитель, даже если он строгий, не выглядит для детей авторитарным, потому что дети принимают его. Известно ведь детское определение любимого учителя: строгий, но справедливый. Такой учитель умеет увлечь детей общей целью, так что им и самим интересно быстрее начать урок. То, что называют авторитарной школой, относится к учителям, не умеющим увлечь детей, но добивающимся порядка только за счёт своего характера.
Сейчас стало модным призывать школу к гуманному обращению с детьми. Кто только не произносит слова «гуманный» или «гуманистический».
Но самый простой анализ показывает, что обычный учитель при сложившейся структуре урока не может быть гуманным, сколько его ни призывай.
Если начальство произносит слова о гуманизме и при этом ничего не делает для того, чтобы изменились системы и методы преподавания, то красивые слова становятся обманом.
Может быть, хватит нам призывать к гуманизму?
Очень сильный учитель всегда гуманен. Обычный учитель при нынешнем положении дел гуманным быть не может.
Есть в мире школы, где для того, чтобы маленькие ребята собрались и настроились на урок, учительница сажает их вокруг себя на коврике. Есть школы, где детей не вызывают к доске, где все домашние задания дают в виде тестов. Находят и другие способы проверки домашней работы, чтобы не было – один говорит, испытывая терпение всего класса. Есть школы, где рассказ учителя сведён до минимума, где находят другие способы подачи материала. Есть школы, где сам процесс обучения перестроен так, что детей ни на какой стадии не приходится заставлять хотя бы потому, что вся работа им по силам.
Переделкинский манифест «Педагогика сотрудничества» вызвал интерес у педагогов именно тем, что это не очередной призыв к гуманности, а набор принципов и приёмов, которые позволяют учителю обойтись без принуждения. Учитель получает возможность, которая у него отнята в обычной школе, – возможность быть гуманным, возможность любить детей. Учитель, который владеет методами педагогики сотрудничества, может быть и строгим с детьми, и мягким по отношению к ним. У него дети добиваются успеха, причём сами. А что может быть гуманнее по отношению к ребёнку, чем научить его работать так, чтобы он испытал радость успеха?
За последнее десятилетие многие учителя бывали на уроках Шаталова и его последователей, Лысенковой и её последователей. И все отмечают: учителю не приходится повышать голос, читать нотации и даже делать замечания. Но тем не менее на уроках абсолютная дисциплина, все работают, всем интересно. Полный порядок – и полная свобода.
Наша школа остаётся авторитарной не потому, что у нас такие злые учителя, не потому, что они не умеют учить, а потому, что ни от кого – ни от министерства, ни от других органов народного образования – не слышно даже призыва к переменам в организации уроков и всей системы обучения.
«Первое сентября», № 72, 1993 г.
Как зарождается агрессия
Если весь процесс учения построен на командах и точных заданиях, учитель ни за что не может обойтись без упрёков и наказаний, а следовательно, и без конфликтов
Я решил написать эту статью после уроков, которые увидел в одной из школ. Уроки были очень интересными, а учительница показалась и опытной, и развитой, и доброй.
Но вот крохотный эпизод. По заданию учительницы первоклассник записывает в тетрадке глухие и звонкие согласные. На одной строчке звонкие, на другой – глухие. Но мальчик замешкался. Звонкие (их диктует учительница) пишет, а про глухие забыл. Можно было бы напомнить ему, можно было бы спросить у него: «Ты ничего не забыл?» Но учительница избирает другую форму – форму упрёка. Она говорит: «Ты почему вторую строчку не пишешь?»
Упрёк!
Переберите школьный день любого ученика – много ли он похвал получает? Хорошо, если одну или две. А упрёки сыплются градом:
– Ты почему вторую строчку не пишешь?
– Ты почему опоздал?
– Ты почему не слушаешь учителя?
– Ты почему вертишься?
– Ты почему урок не сделал?
– Ты почему не отступил три клеточки, как я тебе сказала?
И так без конца.
Перед ребёнком постоянно возникает проблема: почему? Почему он такой плохой? Почему, в самом деле, он вертится, опаздывает и не отступает на три клеточки, как ему сказали?
Ответа на эти бесчисленные «почему» он найти не может, и это ещё усугубляет положение. Мало того что он не пишет на второй линейке, он ещё и тем виноват перед учительницей, что не может ответить на простейший её вопрос, не может объяснить, почему он выполнил задание не так, как положено. Мальчик ведь не знает, что на вопрос «почему?» не может ответить не только он, но и никто на свете, не понимает, что это просто риторика, что учительница сделала ему замечание в форме «почему», чтобы больше задеть его.
По сути, она его наказала, чуть-чуть обидела. Повторяем, что это такая крошечная обида и такой лёгкий упрёк, что и сама учительница не понимает, что же она сделала.
Она задала своё укоряющее «почему», потому что привыкла так делать. Она и сама в сложных отношениях с миром, недовольна им, привыкла нападать и обороняться.
Нападать и обороняться. Обороняться и нападать – и не с этого ли, повторим, вырастает агрессия?
Как нам сделать, чтобы ученику, когда он приходит в школу, не приходилось обороняться даже в уме, даже в глубине души? Как сделать, чтобы в школе никто на него не нападал, и тем более учительница?
Школа должна быть совершенно безопасным местом, если хотите – теплицей для души.
С этим согласятся не все. Найдутся желающие спросить: «Ну если ребёнок вырастет в таких тепличных условиях, если на него не будут нападать, то он не научится и защищаться, вырастет ранимым, пропадёт».
Кто не встречал родителей, которые жалуются на своих детей: «Мой такой добрый растёт, ну просто как телёнок. Не знаю, что с ним и будет».
Но мир наш страдает не оттого, что в нём слишком много добрых и добреньких. Мир переполнен злобой. Злоба кипит, и выкипает, и разливается по земле. Нет такой проблемы: слишком много добрых. Наоборот. Слишком много злых. И слишком много злости в наших собственных душах.
Редкий ученик полностью отвечает идеалу учителя. Идеальных учителей мало, идеальных учеников и того меньше. Ученик опаздывает, вертится, небрежно выполняет задания, не пишет на второй строчке, хотя ему сказано писать. Что же, по каждому поводу злиться? По каждому поводу наказывать? По каждому поводу – упрёк?
Наша любимая общая фраза: «Сколько раз тебе говорить?» («Тебе сто раз было сказано! Я тебе тысячу раз говорила! Я тебе миллион раз повторяла!»)
Но что же делать, если на этом держится ученик, – сто раз скажи, миллион раз повтори, а он всё своё. Упрёком можно ускорить процесс, улучшить результат, добиться успеха. Очень опытные учителя добиваются того, что дети выполняют их указания с первого слова. Но идёт ли это на пользу детям?
Дело в том, что они привыкают к послушанию. Во всём этом есть и нечто худшее: они привыкают к бездумному послушанию. «Тебе сказано – делай!» Сегодня мальчику десять лет, и он привыкает: сказано – делай. А через десять лет ему дадут в руки автомат и скажут: «Стреляй вон в тех, видишь?»
И будет сделано. Станет стрелять. Маленький упрёк порождает маленькое недовольство. Возникает микроскопический конфликт. Но он постепенно усиливается от урока к уроку и от года к году.
Вот на том же уроке: учительница старается говорить ласковым голосом, а маленькая девочка на третьей парте зевает во весь рот. Она не на уроке, ей тут неинтересно. Она пришла в школу потому, что её заставляют приходить, потому, что её будут ругать, если она не придёт, или по крайней мере упрекнут.
Скука, упрёк, попрёк, наказание – в нашем арсенале широкий набор педагогических способов заставить ребёнка учиться.
Заставить, а не побудить. В нашей школе, в нашем педагогическом языке практически нет слов «мотивация», «мотивировать». Многим они кажутся чужими, иностранными, непривычными. Мы знаем слова «заставить», «принудить», в лучшем случае – «побудить». Каждое из них предполагает какое-то воздействие на ученика.
Но мотивация – другое, мотив – это та причина, по которой ученик сам старается учиться. В идеале школа должна быть устроена так, чтобы на каждом шагу возникала эта самая мотивация, чтобы учение было не целью учительских заданий и ученического исполнения их, а чем-то совсем другим. Чтобы это было увлекательное для ученика действие.
Если весь процесс учения построен на командах и точных заданиях, учитель ни за что не может обойтись без упрёков и наказаний, а следовательно, и без конфликтов. Конечно, хороший учитель, внимательный к детям, вовремя остановит развитие конфликта. Не доведёт его до прямого непослушания – этого маленького школьного бунта. Но все ли мы настолько терпеливы? Всегда ли мы терпеливы?
Сегодня в школу очень медленно входят новые методы преподавания – развивающее обучение, метод Монтессори, вальдорфский метод. Они все объединены одним: если учитель пользуется ими, то ему не приходится упрекать и наказывать учеников. Учитель становится добрым не только потому, что он добрый человек, но и потому, что ему не нужно злостью, резким голосом, упрёком и наказанием заставлять детей учиться. У детей в таких школах очень высокая мотивация – они не выполняют задание, не отвечают на требования учителя, а просто вместе работают, и притом с интересом. Уровень агрессии в таких школах значительно снижен.
Ведь что получается от мини-конфликтов? Школьный класс разваливается, как семья, созревшая для развода. Дети, привыкшие к упрёкам, постепенно перестают воспринимать их. Сегодня учитель мимоходом бросил:
– Ты почему не пишешь вторую строчку?
Завтра ему придётся сказать:
– Сколько раз тебе говорить?
Ещё через год ученик будет внутренне отвечать учителю.
А спустя два-три года начнёт отвечать вслух, дерзить, а то и просто огрызаться. Постепенно получится так, что учитель и ученик говорят на разных языках. Что бы учитель ни сказал, у школьника готов ответ. И всякий диалог превращается в баталию.
Обе стороны словно тренируются, накачивают мускулы. Ученик становится всё более дерзким, а учитель – всё более грубым.
И вот выпускной класс, а в нём – словно две воюющие армии – учителя и ученики.
