скачать книгу бесплатно
.
Одиночество Брехта перекликалось с одиночеством Беньямина, чье сотрудничество с Институтом социальных исследований летом и осенью подверглось серьезным испытаниям: сначала предложение переработать работу о Бодлере оставалось без ответа на протяжении нескольких недель, потом оно было отклонено. Прямо-таки отчаянно – и в конечном счете безуспешно – Беньямин пытался преодолеть неблагоприятные обстоятельства, выступая посредником между Брехтом и Институтом. В письмах Теодору и Гретель Адорно, а также Фридриху Поллоку и Максу Хорк хаймеру, возглавлявшим Институт, он сообщал сведения, способные поколебать их недоверие к политической позиции Брехта. Так, в пространном письме Гретель Адорно от 20 июля 1938 года он пишет:
Что касается Брехта, то он старается, как может, отыскать смысл в российской культурной политике, размышляя о нуждах национальной политики в России. Но конечно, это не мешает ему признать, что избранная теоретическая линия ведет к краху всех наших усилий за последние двадцать лет. Как ты знаешь, его переводчиком и другом был Третьяков. Скорее всего, его уже нет в живых
.
Упоминание «всех наших усилий за последние двадцать лет» перекликается с «последствиями верности тому, что объединяет нас» из письма к Адорно. Период времени указан отнюдь не случайно. Беньямин говорит о конце Первой мировой войны, о надеждах, зародившихся с Октябрьской революцией и о текстах тех лет, таких как его собственный ранее упомянутый политический трактат «Критика насилия» (1920?1921), где он выступал против парламентаризма и превозносил всеобщую забастовку как революционный метод. Ощущение отброшенности на обочину обнажало общие для Беньямина и Брехта моменты и повышало значимость их дружбы.
Хоркхаймер, поинтересовавшийся политическими взглядами Брехта, получил от Беньямина точные сведения.
В Париже я часто задавал себе Ваш вопрос – не мне Вам это говорить. Хотя я был до некоторой степени уверен в том, какой ответ подскажет мне пребывание здесь, я не был уверен в том, до какой степени это проявится и с какой точностью. Для меня было очевидно, что наши затруднения в рассмотрении Советского Союза будут особенно велики для Брехта, чья публика – московский рабочий класс.
Фото из следственного дела Сергея Михайловича Третьякова. 1937
Беньямин использовал заметки в своем дневнике для рассказа о взглядах Брехта. Он также сообщил Хоркхаймеру о вероятной казни Сергея Третьякова. Сотрудники Института, Беньямин и Брехт все еще соглашались, что «Советский Союз можно рассматривать как державу, чья внешняя политика не определяется империалистическими интересами, а значит, является антиимпериалистической».
Вы, думаю, можете согласиться с тем, что мы сейчас хоть как-то, пусть с огромными оговорками, все еще рассматриваем Советский Союз как проводника наших интересов в будущей войне и в задержке её начала. Однако это самый дорогостоящий агент из всех возможных, поскольку нам приходится платить ему жертвами, угрожающими нашим собственным интересам; спорить с этим Брехту в голову не придёт, в равной степени он сознаёт, что сегодняшняя власть в России – это автократия, со всеми её ужасами [94 - Беньямин В. – Хоркхаймеру М. Письмо № 1254 от 3 авг. 1938 // GB VI. S. 148. Хоркхаймер отозвался на новости о Брехте, не скрывая радости: «Сообщение, что на самом деле у него там [то есть в Советской России] нет друзей, заставляет задуматься. Изоляция все более кажется результатом и знаком чистоты и порядочности. Недиалектично предполагать, что истина, однажды приведшая массы в движение, должна также непременно развиваться вместе с ними. Зависимость между теорией и практикой является более сложной. Например, из предположения, что в некоторых обстоятельствах определенная политика служит осуществлению наших интересов, вовсе не следует, что сила, проводящая эту политику, защищает наши интересы. Пока все не будет упорядочено, теория не может полагаться на заранее стабилизированную гармонию» (Хорк хаймер М. – Беньямину В. Письмо от 6 сент. 1938 // Horkheimer M. Gesammelte Schriften. Bd. 16: Briefwechsel 1937?1940. Frankfurt a. M.: Fischer, 1995. S. 476f.).].
В письме от 1 мая 1939 года Гретель Адорно спрашивала Беньямина о слухах, что Эйслер и Брехт отказались «подписывать обращение с единственной целью восхваления Сталина»
. Неизвестно, что имелось в виду, но так или иначе отказ не был сюрпризом для Беньямина, ответившего из Понтиньи: «Я нисколько не удивлен твоими новостями о Брехте. Еще прошлым летом я понимал его отношение к Сталину»
.
В момент величайшей опасности Беньямин вспоминал об общности, связанной с сущностными моментами: эстетической, политической и философской необходимостью, а не с тактическими или партийно-политическими расчетами. Круг независимых личностей, вовлечённых в художественное в Веймарской республике, не был широк – это была «небольшая, но исключительно значимая авангардная группа», по словам Беньямина; под угрозой губительных для эмигрантского бытия раздоров люди этого круга снова стали сближаться. Беньямин видел в этом вызов к объединению избранных. В июле 1938 года он написал Фридриху Поллоку, что собирается передать Брехту новый выпуск «Журнала социальных исследований», восхитивший его как «особо впечатляющее проявление работы, стандартов и организации Института». «У меня сложилось впечатление, что растущее давление реакции, ощущаемое им [Брехтом] и всеми нами, со всех сторон света, так значительно уменьшает круг подлинной интеллигенции, что однажды это неминуемо приведет к её объединению»
.
Когда после Мюнхенского сговора политическая ситуация в Европе в целом стала еще более угрожающей, уменьшились и возможности для встреч Брехта и Беньямина. Бегство Брехта в Швецию из Дании, находившейся под угрозой ввиду соседства с Германией, увеличило расстояние между ними. Хелена Вайгель приглашала Беньямина в Лидингё в Швеции, но он не мог принять приглашение, потому что поездка выходила слишком дорогой, а пересечение каждой границы таило в себе опасность
. Следов их общения в последний год жизни Беньямина почти не сохранилось. В письме от 16 августа 1939 года Бернард фон Брентано сообщил Брехту о встрече в Париже: дела Беньямина были плохи, и сам он не смог ему помочь[95 - «Несмотря на денежную нужду, он выглядит свежо и одухотворенно, как всегда. Что за ослы эти люди, если они не используют в полной мере такой ум» (BBA 911/06).]. Договор о ненападении между Гитлером и Сталиным и начало войны вызвали прекращение и разрыв связей. Сообщение Брехта, переданное Беньямину через Мартина Домке в конце августа 1939 года, до нас не дошло[96 - Мартин Домке писал Брехту 31 авг. 1948 г.: «Я немедленно передал Вашу записку Беньямину. Полагаю, что он напишет Вам самостоятельно» // BBA 911/58.]. Если Беньямин на него и ответил, то уже из лагеря для интернированных, куда его отправили 4 сентября 1939 года. Это могла быть последняя весточка от него, полученная Брехтом. В разговоре со Стефаном Лакнером Беньямин сказал, что при мысли о Брехте его охватывает беспокойство
. Эти переживания были взаимны: в июне 1940 года Брехт написал в открытке теологу Фрицу Либу, что он «с прошлого лета ничего не слышал о нашем друге Вальтере Б. Знаете ли Вы или кто-то из наших общих знакомых о нем?»
Открытка пришла в Базель только в сентябре 1940 года. Либ передал Беньямину, что Брехт расспрашивал о нем, но было уже слишком поздно. 17 октября 1940 года почта Марселя переслала послание со штампом retour а l’envoyeur [97 - Вернуть отправителю (франц.).]. Тезисы «О понятии истории», предназначавшиеся Беньямином к отправке Брехту, не достигла получателя[98 - См. Беньямин Д. – Тиме К. Письмо от 20 сент. 1943 // Zu Walter Benjamins Exil. S. 278 (см. с. 313–314 (#litres_trial_promo)наст. изд.). Также и Шолем не получил отправленный ему экземпляр (см.: Шолем Г. Вальтер Беньямин. С. 358).]. Брехт получил их только по прибытии в Америку от Гюнтера Андерса – вместе с новостями о смерти друга
.
Через семь лет теолог Карл Тиме, интенсивно переписывавшийся с Беньямином, отправил Брехту, жившему в то время в Швейцарии, эссе «Разговор с безбожником?»[99 - Тиме К. – Брехту Б. Письмо от 8 апр. 1948 // BBA E 73/249. Эссе было опубликовано в Schweizer Rundschau (1946, апр.).]. В благодарственном письме Брехт написал, что по воспоминаниям других интернированных Беньямин во французском лагере часто читал по памяти стихотворение Брехта «Легенда о возникновении книги “Дао Дэ-Цзин” на пути Лао-Цзы в эмиграцию», процитированное Тиме в эссе. «Увы, – написал Брехт, – он не нашел ни одного пограничника, который пропустил бы его через границу»
.
III. KRISE UND KRITIK[100 - Эта глава – переработанный и расширенный вариант моей статьи Krise und Kritik 1930/31 (1992).]
Журнальный проект
С осени 1930-го по весну 1931 года Беньямин и Брехт, а также Бернард фон Брентано и Герберт Иеринг, при содействии Эрнста Блоха, Зигфрида Кракауэра, Альфреда Куреллы и Георга Лукача, готовились выпускать в берлинском издательстве Rowohlt журнал под названием Krise und Kritik. Речь шла об издании,
в котором буржуазной интеллигенции предстоит дать себе отчёт относительно требований и интерпретаций, таких, какие только и могут обеспечить ей в сегодняшних обстоятельствах активное вмешательство в жизнь и влияние на неё, в отличие от привычной произвольной и бесплодной деятельности
.
Хотя ни единого номера так и не вышло в свет, этот замысел заслуживает внимания как феномен художественной политики, типичный для периода, предшествующего нацистской диктатуре и значимый не только в связи с дружбой Беньямина и Брехта. Парадоксально, эстетические и политические взгляды художников и интеллектуалов, придерживавшихся левых убеждений, раскрываются в материалах нереализованного плана лучше, чем во многих опубликованных документах
. Krise und Kritik стуит рассматривать в контексте других хорошо изученных групп и журналов того времени. Анализ проекта также позволяет избежать предвзятого мнения о взглядах Беньямина. Судя по дискуссиям, связанным с журналом, вовлечённый в политику, готовый принять участие в повседневной борьбе Беньямин отнюдь не забыл своих изначальных «метафизических» стремлений. Скорее следует говорить о том, что и отношение Беньямина к актуальным событиям также зиждилось на характерной для его раннего периода строгой философской позиции, в основе которой – созерцание феноменов и углублённый анализ текстов.
План журнала словно увеличительное стекло сфокусировал интенции Беньямина и Брехта в одну точку. В связи с этим замыслом они выработали позиции в области политики, художественной теории и художественного мастерства, послужившие отправным пунктом их дискуссий с 1931-го по 1938 год. Но ни прежде, ни после не было стольких оснований надеяться на практическое воплощение намеченных перспектив.
Момент, когда казалось, что вскоре можно будет перейти от планирования к осуществлению, всего несколько недель отделяли от прошедших 14 сентября 1930 года выборов в немецкий Рейхстаг. Сенсационный прирост голосов, отданных за нацистов – с менее миллиона в мае 1928 года до почти шести с половиной миллионов в сентябре 1930 года, – был не просто предупреждением о приходе национал-социалистов к власти. Рассказывают, что на следующий день после выборов Лео Лёвенталь сказал остальным сотрудникам Института социальных исследований: «Мы не можем здесь больше оставаться, нужно готовиться к эмиграции»
.
Опасность установления фашистской диктатуры была всего лишь крайним выражением ситуации, повсеместно характеризуемой как «кризис» – ни одно другое слово не употреблялось в те годы столь часто. Напряжённое положение в сферах политики, экономики и культуры давало к тому множество поводов. Мировой экономический кризис достиг в Европе пика летом 1930 года; в Германии количество безработных выросло за год с менее чем двух до более четырех миллионов. Весной пало коалиционное правительство Германа Мюллера и был распущен Рейхстаг; множились забастовки, демонстрации, уличные столкновения, были приняты чрезвычайные меры. Согласно «Декрету против радикалов», принятому в январе 1930 года, государственные служащие, признанные неблагонадежными, не могли занимать ответственные должности. Открыто заговорили о нарастающей фашизации.
Страница дневника Армина Кессера с вырезкой из газеты Tempo от 3 марта 1931, анонсирующей выход журнала Krise und Kritik
Интеллектуалы и художники страдали от кризиса не только в связи с высоким уровнем безработицы. Нередко запрещались театральные постановки, а цензура в печати усиливалась. Характерно, что к слову «кризис» прибегали независимо от политической ориентации. Идеологи набирающего силу национал-социалистического движения также пользовались им, говоря о проявлениях «кризиса культуры, оказавшегося при пристальном рассмотрении кризисом общества»
.
Критическая ситуация в общественной жизни побудила группу авторов задуматься о самостоятельном издании журнала, чтобы способствовать осознанию собственной ситуации и усилению своего влияния на общественную жизнь. Krise und Kritik объединял различные движения мысли; никто не может быть назван единственным автором идеи. Первоначальным толчком были беседы Беньямина и Брехта после их сближения в мае 1929 года. В записной книжке, начатой в тот месяц, Брехт записал название Kritische Blдtter [Критический бюллетень], непосредственно связанное, как и помещенный там же «План журнала», с более поздним меморандумом Krise und Kritik, написанным Беньямином
. Возможно, именно с этими мыслями Брехт писал Бернарду фон Брентано, берлинскому корреспонденту Frankfurter Zeitung, 2 июля 1929 года: «Нам всё же надо поговорить о журнале. Я вижу всё больше возможных сотрудников!»
Развитие проекта отражено в письмах Эрнста Ровольта своему автору, Бернарду фон Брентано, в 1930-м и 1931 го дах
. Идея приобрела более определенные очертания в течение нескольких недель лета 1930 года. Ровольт её поддержал, он прочил в руководители Герберта Иеринга, берлинского театрального критика, печатавшегося, как и Беньямин с Брехтом, в его издательстве. В письме Брентано от 25 июля 1930 года Ровольт уже советовал быть сдержаннее: «Вероятно, журнал Иеринга придется отложить, времена очень уж паршивые для подобных начинаний». Ещё через шесть недель издатель по-прежнему считал, что периодическое издание находится «в самом зародыше, как и прежде», «всё к настоящему моменту очень неопределённо». «Необходимо обсудить всё при встрече и подробно». Это не мешало Ровольту высказывать в письме Брентано весьма определенные идеи относительно облика, содержания и авторов журнала:
Объем будет 32 страницы, формат как у Das Tagebuch, набор простой, без претензий, почти как у научного издания; необходимо сосредоточиться на литературных темах, возможно, включая немного театральной и кинокритики. Весь журнал должен заполняться пятью-шестью постоянными сотрудниками. Вряд ли понадобится так называемый редактор. Формированием номера займётся, вероятно, Франц Хессель; издательских расходов на секретариат и прочее нести не придется; каждый выпуск будет распространяться, скорее, как брошюра, хотя, конечно, можно будет оформить и подписку.
Основными авторами будут Беньямин, Брехт, Иеринг и Вы. <…>
Беньямин, Иеринг и Брехт готовы участвовать в принципе. Главное – сотрудничать только с авторами, придерживающимися, как нам известно, ярко выраженных левых взглядов, чтобы все статьи писались с этих позиций.
Обсуждение Беньямином, Брехтом и Иерингом основных принципов работы можно отнести к сентябрю 1930 года[101 - «Летом Беньямин, Брехт и Иеринг разработали проект журнала, и они хотят его осуществить. Наиболее ранней возможной датой их встречи может быть сентябрь 1930 г., поскольку с мая Брехт отсутствовал в Берлине» (Блох Э. – Пётрковска К. Письмо от 5 ноября 1930 // Czajka A. Rettung Brechts durch Bloch? // Der andere Brecht II. S. 122).]. В начале октября Беньямин посвятил Шолема в план издания, не удержавшись от того, чтобы подчеркнуть свое и Брехта участие в нём:
Я обеспечил одобрение плана издателем Ровольтом, предложив себя в качестве ответственного за организационные и практические вопросы, уже проработанные мной в долгих разговорах с Брехтом. Его программный подход будет научным, даже академическим, а не публицистическим, и он будет называться Krise und Kritik
.
Брехт, похоже, включился в процесс воплощения идей, сформулированных за лето, лишь позднее. Он писал Брентано в конце октября 1930 года:
Что касается журнала, то я пока не имею об этом никакого представления. Я ни разу не говорил об этом с Ровольтом и знаю только то, что рассказали мне Иеринг и Беньямин… Нет ещё никакой договорённости о редакционной коллегии. Я предлагаю Иеринга, Беньямина (с ним хочет работать Ровольт, и он, насколько я его знаю, будет полностью нас поддерживать), Вас и меня
.
Машинопись «Меморандума» Беньямина со списком предполагаемых авторов журнала Krise und Kritik и рукописных поправок этого списка
В начале ноября «дела», как сообщал Беньямин Шолему, «про двинулись еще дальше по пути к публичному оглашению»:
Следующей почтой ты получишь объявление об издании и устав нового журнала Krise und Kritik, который будет предположительно с 15 января будущего года выходить раз в два месяца под редакцией Иеринга в издательстве Rowohlt. Мое имя появится на титуле в качестве соредактора, вместе с Брехтом и еще двумя-тремя авторами…
«Ты получишь двусмысленное удовольствие, – продолжал Беньямин, – созерцая мое еврейское имя в одиночестве среди гойских имен»
. Это замечание было верным с учетом предполагаемого состава редакции – кроме Беньямина, из участников евреем был только Блох, но он не занимал официальных постов. Но смысл не в этом. Фраза, скрывающая больше, чем говорит, – реакция на недоверие Шолема ко всему, якобы отдалявшему Беньямина от еврейских дел и связей. Спор возобновился после письма Беньямина Максу Рихнеру от 7 марта 1931 года о теологии и диалектическом материализме
