скачать книгу бесплатно
«Конечно! – охотно согласился он. – Честно говоря, я и сам не знаю – ведь везде все кончается одним и тем же. Но если они есть, значит это кому-то надо…»
«Лично мне они не нужны – я тебя и без них люблю!» – заключила она.
Конечно, ей нравилось то, чем они занимались, очень нравилось. Но еще больше ей нравились паузы, в которых они открывали друг другу пласты, залежи и месторождения полезных сердечных ископаемых. Он мог говорить часами, а она часами его слушать. Облокотившись одной рукой на подушку и подперев ладонью голову, она во все глаза смотрела на него сбоку. Смотрела, как шевелятся его пухлые губы, как ровным прямым трамплином вырастает от упрямой переносицы нос, как порхают, подтверждая сказанное, его густые девчоночьи ресницы, как между нависшим обрывом бровей и крепкой возвышенностью скул плещутся смехом серые котлованы глаз. И его размашистый лоб, и аккуратные с розовой оторочкой уши, и лохматая темно-русая голова – все оживленное, любимое, родное.
«Знаешь, никогда не думал, что между нами что-то будет, а тем более любовь! Господи, даже в голову такое не могло прийти – вот, ей-богу! Ты всегда была для меня маленькой, испуганной, безголосой малолеткой. Извини, конечно… И вот теперь ты красивая, гордая, умная, любимая моя девчонка! Прямо какая-то сказка про гадкого утенка!» – говорил он, удивлением своим напоминая задумчивую кинокамеру, что насладившись играми невинных отроков, отводит от них взгляд и, цитируя быстротекущее время, бродит по облакам, а возвратившись к героям, обнаруживает их, повзрослевших, в одной постели. Она никак не захотела это объяснять, а подобравшись к нему, расплющила подбородок об его грудь и пробормотала, глядя ему в глаза:
«Представляешь, Санечка, мать думает, что мы с тобой только целуемся…»
«Да, а мы с тобой уже давно муж и жена… – погладил он ее по голове и вдруг спохватился: – Слушай, я совсем заболтался! Расскажи о себе: как ты тут, чем занимаешься, ну, в общем, все!»
Она рассказала ему о словах завуча, и он пришел в восторг:
«Вот видишь, я же говорил, что ты у меня способная! Я это уже по письмам твоим понял! Учись, Алечка, учись, я так рад за тебя! Подожди, мы с тобой еще музыкой займемся, я тебе книги по искусству дам, в общем, сделаем из тебя роковую женщину!»
«Что значит роковую?»
«Значит, будешь всех мужчин сводить с ума, а я буду радоваться за тебя!»
«Мне не нужны все, мне нужен только ты…»
«Ну, меня-то ты уже свела…» – улыбнулся он, обнимая и тычась в нее под одеялом ожившей силой.
«Мне шить очень нравится…» – заторопилась она.
«Да, да, я уже понял, я же вижу, какие ты себе платья шьешь!»
«Нет, я хотела сказать, что мне нравится придумывать новые платья… – освободившись от объятий, отодвинулась она и облокотилась на подушку. – Вот ты знаешь, я смотрю на женщину и вижу, какая одежда ей идет. Одной надо талию поднять, другой сделать прямые плечи, третьей бедра убрать, четвертой грудь подчеркнуть, пятой ноги спрятать, ну, и так далее… А материал! Один материал старит, другой молодит, один грустный, другой веселый… А цвет! Ведь цветом человека можно совершенно изменить! В общем, материал, цвет и фасон…»
Он серьезно посмотрел на нее и внушительно сказал:
«Алка, ты обязательно должна учиться дальше!»
«Я буду, я обязательно буду, Санечка! Ради тебя буду!» – пробормотала она, проваливаясь в бездну его объятий.
И все бы ничего, но было в их отношениях с миром одно уязвимое место – его родители.
Недели через две после его приезда мать спросила его:
«Что-то я тебя слишком часто с Алкой вижу. Ты чего – других девчонок не нашел?»
«А чем она тебе не нравится?»
«А чем она должна мне нравиться, эта малолетняя пэтэушница?»
«Ну, хорошо, если ты хочешь, я тебе скажу: у нас с ней любовь!»
«В смысле?»
«Ну, любовь! Как у вас с отцом… Когда я закончу институт, мы поженимся»
«Что-о-о? – вытаращила мать глаза. – Ты что, шутишь?»
«Нет. Я серьезно…»
«Серьезно? Ты серьезно? Ты в своем уме?! Ты что такое говоришь! На ком это ты женишься? На этой? На пэтэушнице? Да ты знаешь, что про нее говорят, ты знаешь?»
«Да плевать мне, что о ней болтают!» – раздраженно откликнулся он, чувствуя себя неуютно.
«Вот спасибо сынок, вот учудил!» – не слушая его, кричала мать.
«Послушай…» – попытался вклиниться он, но клин оказался короткий и не очень твердый.
«На дочке путейщицы! На пэтэушнице! На какой-то шалаве! Опозорить нас хочешь? Да никогда, да ни за что!» – кричала мать, и он, хлопнув дверью, ушел из дома.
Во дворе он сколотил компанию из двух друзей, и они с двумя бутылками портвейна укрылись за сараями в надежном, недосягаемом для чужих глаз месте. Потом пришла Алка, и они пошли с ней кино. Заметив, что он рассеян и курит больше обычного, она спросила, что случилось. Он рассказал о своем разговоре с матерью.
«Ну, зачем, Саша, ну зачем!» – с выражением беды на лице воскликнула она.
Когда он вечером пришел домой, мать сидела на диване в гостиной с платочком в руке. Увидев его, она отвернулась. Отец сказал:
«Пойдем, поговорим…»
Они пришли на кухню, отец закрыл дверь, сел и велел:
«Ну, рассказывай, что ты там придумал…»
И он твердо и убедительно поведал о своих планах.
«Да, не самое лучшее решение… – помолчав, сказал отец. И киркой противных доводов принялся обкалывать гранитное решение сына. – Ну, допустим, это любовь, и ты не можешь без нее жить. Допустим. Отбросим те слухи, которые циркулируют по ее поводу, отбросим. В конце концов, свечку никто не держал, а придумать можно всякое. Допустим, вы поженитесь. Ну, и где вы будете жить? Ты что, согласишься после Москвы вернуться сюда? Ах, вы хотите все же жить в Москве! Хорошо! Только чтобы инженеру устроиться после института в Москве, нужно как минимум быть женатым на москвичке. Ну, хорошо, предположим, ты найдешь работу с общежитием где-нибудь в Подмосковье, предположим. Вы станете жить в бараке, а потом она родит, и начнется коммунальный ад. Будете жить на одну зарплату, ругаться и ссориться. К этому времени твой любовный угар пройдет, и ты увидишь, что она как была пэтэушницей, так и осталась. Дальше продолжать?»
«А вы как с матерью жили?» – раздраженно воскликнул он.
«Приблизительно в тех же условиях. Только у нас с ней было одинаковое положение, и время другое было…»
«То есть, ты считаешь, что она мне не ровня?»
«Александр, да ты посмотри, кто у нее родители! – покраснел сдержанный голос отца. – Мать – путейщица, отец – бандит! Тебе это о чем-нибудь говорит?»
«Но ты же ее не знаешь, она совсем другая!» – болезненно перекосилось лицо сына.
«Чудес не бывает, и генетику никто не отменял!» – изрек отец.
«В общем, пап, я не хочу об этом говорить!» – занервничал сын.
«Хорошо. Подумай. Взвесь все за и против. В конце концов, до окончания института еще уйма времени. Я надеюсь, ты не спишь с ней?»
«Не сплю!» – с вызовом ответил сын.
«Вот и хорошо! А то не хватало нам еще воспитывать внука путейщицы и бандита!»
«Пап!..»
«Ладно, ладно, целуйся на здоровье, только помни, что я тебе сказал!»
8
Его одолела виноватая укоризна. Дня два он восстанавливал душевное равновесие, сгоняя с совестливой чаши весов демона самоедства. Он всем что-то доказывал: отцу – что тот совсем не знает Алку, матери – что та вообще ничего не хочет знать, им обоим – что они не хотят ему счастья, Алке – что он никогда от нее не откажется, себе – что все доводы отца не поколебали его решимости. И всем прочим – что это не их собачье дело.
Его мать перестала здороваться с Алкой, на что Алка горестно ему заметила:
«Я же тебе говорила, Санечка…»
«Да плевать!» – скривился он.
Пошли грибы, и они с отцом, ревностные их поклонники, пользовались любой возможностью, чтобы совершить налет на леса и вырезать семейку-другую сырых груздей, белых или подосиновиков. Однажды он уговорил отца взять с ними Алку, и они подсели к нему метрах в трехстах от дома.
«Здравствуйте, Иван Семенович!» – пролепетала Алка, краснея и опуская глаза.
«Здравствуй, Аллочка, здравствуй! О-о, какая ты красавица стала! Как же я тебя раньше не разглядел!» – добродушно прогудел через плечо отец и со значением глянул на сына.
Всю поездку его отец был приветлив с ней и внимателен. Спрашивал о жизни, об учебе, о планах, и она ему довольно уверенно и складно отвечала. После поездки отец сказал сыну:
«Слушай, а она очень даже ничего! И, кажется, не глупа!»
«Ну, пап, я же тебе говорил! – обрадовался сын. – Ты знаешь, какие она красивые платья придумывает! Она же собирается поступать в институт и вполне может стать модельером!»
«Ты точно с ней не спишь?» – подозрительно покосился на него отец.
«Да точно, точно!» – не отводя взгляда, отвечал сын.
«Смотри, испортишь девке жизнь…» – обронил отец.
С тех пор он брал их с собой всякий раз, когда с ним не ездила его жена.
Все-таки что это за радость – оказаться вдвоем в тихом, светлом, далеком от городских напастей березовом лесу! Надо только не спеша затеряться среди сарафанных сообщниц и, оглянувшись, торопливо запрокинуть лицо, закрыть глаза и подставить Сашке губы. И не забыть обхватить его руками, потому что тот долгий, сладкий, головокружительный полет, который за этим последует, требует твердой опоры. И даже когда полет уже окончен, не заметившие этого губы продолжают тянуться к нему, и берегут зеленый полумрак сомкнутые ресницы. Но вот подают трап, и надо облизать с губ блаженство, распахнуть глаза, встретить его умиленный взгляд и, спустившись на землю, взять его за руку и, поглядывая под ноги, идти по спутанной траве до следующего полета.
Когда ее мать бывала на работе, он приносил с собой пластинки и засиживался у нее допоздна. Включал симфонии, фортепьянные концерты, арии из опер. Она склонялась над выкройками, а он, торжественный и воодушевленный, время от времени торопливо ее призывал:
«Вот, послушай, сейчас будет интересное место!»
Она отрывала голову, старательно слушала и говорила:
«Да, красиво, очень красиво!»
В конце концов чопорная классика утомляла ее, и она говорила:
«Давай выключим и просто посидим…»
Он выключал проигрыватель, они садились на диван и целовались. Потом он отвлекался и принимался о чем-нибудь рассказывать, а она слушала, склонив голову ему на плечо, и думала о том, что скоро снова останется одна.
Так они и жили тем летом – одни на целом свете: выдвигали мир, как ящик письменного стола, брали оттуда то, что хотели и задвигали обратно.
На них с любопытством посматривали соседи, и вот ведь провинция – такая же жестокая, как и сердобольная: докопавшись до их планов, им порядком перемыли кости, а затем возрадовались за будущую участь полусироты, полубеспризорницы. Иногда он с друзьями и пропорциональными их количеству бутылками портвейна уединялся там, где в этот момент было удобно, и толковал с ними о жизни. Друзья давно махнули на них с Алкой рукой, и даже тот факт, что он, их командир, подобрал порченую девчонку, уже потерял актуальность компромата. Учитывая же ее нынешнее цветущее состояние, кое-кто пожалел, что вовремя не разглядел будущий самоцвет, и тайно завидовал Сашкиной прозорливости.
Кочуя по дачам и квартирам, они предавались любовным утехам, и хотя устойчивое чередование приступов страсти с благодушными беседами делало их занятия похожими друг на друга, о пресыщенности не было и речи. Их интерес к позам угас сам собой, добавив к их любимому танцу целующихся животов позу вложенных ложек, приберегаемую ими для шестого или седьмого раза, потому что первые пять или шесть неизменно исполнялись естественно, бурно и самозабвенно.
Любовь – это не позы, а много поз – это уже не любовь.
Во всем остальном они были похожи на начинающих послушников храма Любви, чьи святые истовые помыслы предназначены в первую очередь душе, а не телу, и которых каноны любовного писания надежно защищают от ереси языческих извращений. Это значит, что если даже к тому времени их слух и был затерт обильным упоминанием разнузданных способов совокупления, чьей энергией до предела насыщен разговорный русский язык, то воспринимали они их не иначе, как неприличные фигуры речи, а вовсе не как любовную энциклопедию. Или еще проще – их забавы по-прежнему осеняла невинность.
Кстати, с тех пор как год назад он велел ей следить за речью («Речь – музыка ума. Каков ум, такова и музыка» – сказал он), она сделала большие успехи. И пусть она говорила еще не так гладко, как ему хотелось, но от базарных словечек она избавилась, отчего в минуты негодования, подыскивая им благозвучную замену, трогательно запиналась.
Между тем, воодушевленная февральской любовной революцией, открывшей ей путь к светлому и счастливому будущему, Алла Сергеевна при всякой возможности чутко прислушивалась к интимным откровениям подруг, отбирая из их прихотливого опыта то, что могло ей пригодиться. Например, помимо скабрезных, пропущенных ею мимо ушей деталей, она узнала, что есть дни, когда заниматься ЭТИМ женщине безопасно и особенно приятно. Есть, конечно, и другие дни, но эти самые безопасные. В этом месте она, помнится, навострила уши и допросила подругу с пристрастием, и вот почему: аккуратный и заботливый Сашка, пользовавшийся резинкой только находясь в крайнем возбуждении, во всех остальных случаях не спеша добирался до последней черты и освобождал себя в чашу ее живота, что, конечно, делало ему честь, но лишало половины удовольствия. И Алла Сергеевна, заботясь о милом, задумала проскользнуть в приоткрытую природой не то по забывчивости, не то по халатности дверь. Такое случается с женщинами, чья любовь на первых порах печется об удобстве и интересах партнера больше, чем о собственных.
В конце июля такая возможность ей представилась, но она ею не воспользовалась. Следующий раз ее алтарь окропился кровью за несколько дней до его отъезда, и она, твердо решив снабдить его напоследок незабываемым воспоминанием, в последний момент снова испугалась, но затем переборола себя и объявила ему свою волю. Он поначалу растерялся и, может, даже испугался – за нее ли, за себя ли, но она была убедительна и притворно беспечна, и он решился. Вначале чуткий и робкий, он к концу потерял голову, и можно себе представить, под знаменем какого цвета произошла их теперь уже августовская революция. Он был в неописуемом восторге, она, напротив, смущена и обеспокоена. Другой на его месте поцеловал бы партнершу и сказал: «Было классно!», но не Сашка. Он поцеловал Аллу Сергеевну с негаснущей нежностью и сказал: «Вот теперь мы с тобой настоящие муж и жена…», чем подтвердил наличие у себя стойкого семейного инстинкта. Потом они проделали то же самое еще раз, но уже с осторожностью, и суммарный среднеарифметический результат их открытия, кажется, убедил ее, что после такого потрясения изменить ей с москвичками он уже не сможет. Это сейчас она понимает, чем рисковала, но тогда, в пору великих физиологических открытий она углублялась в неведомую страну, руководствуясь самоотверженными желаниями, чужим опытом, случайными советами и только потом инстинктом самосохранения. Слава богу, новичкам везет не только в карты.
И все же постелью их любовь не исчерпывалась, а только подогревалась. К этому времени Сашка находился в том редком возвышенном состоянии, когда многократно утоленное желание не только не заслоняет от любовника душевных достоинств его возлюбленной, а напротив, способствует открытию все новых и новых. Они часто бывали в гостях, в том числе у ее пэтэушных подруг, и столичный статус ее возлюбленного высоко вознес ее в их глазах. Она в то лето и вправду была хороша – свежа, упруга, искренна, безмятежна, щедра, сердечна, с волнующей смесью зарождающейся женственности и запыхавшегося отрочества. И рядом с ней его глаза – восхищенные и преданные.
9
Он уехал, наговорив ей толстую тетрадь нежностей и укрепив ее дух жаркими заверениями. Из-за его матери она не смогла пойти на вокзал и, сидя дома, смотрела на часы и воображала: вот прибыл поезд, вот он, стоя у вагона, слушает дурацкие напутствия матери, вместо того чтобы целовать на прощание ее, свою тайную жену. Вот он поднялся в тамбур и, может быть, поглядывает сверху, выискивая ее украдкой в толпе. Вот объявили отправление, вот поезд тронулся, и она, невидимая, машет ему рукой и, спотыкаясь, спешит за вагоном, и вот уже грузный поезд, растолкав железными плечами соседние составы, стал сном…
Два дня она припудривала заплаканные глаза, а затем, как уже не раз бывало, укрылась от печали в рутине бытия. На заре жизни одни девушки мечтают о светлом, другие мечтают криво и нехорошо. Все устроено так, что даже необремененные грандиозными жизненными планами простушки вынуждены в эту пору трудиться над своим духовным содержанием, в котором, как в паутине должен запутаться спутник их жизни. Что же тогда говорить про целеустремленных девушек – особенно если они желают жить в Москве!
Это последний год ее учебы в ПТУ, и она, не поспевая за стрелками часов, просеивает через себя дни, как сорную пшеницу, отделяя зерна знаний от плевел праздности. Возвратившись вечером домой и уделив хозяйству час, она усаживается за учебники, а затем за эскизы и выкройки. Она редко бывает на воздухе, за что ей достается от матери.
«Хоть бы в гости сходила!» – сердится озабоченная ее затворничеством мать.
«Что мне там делать?» – пожимает плечами дочь.
Влюбленная девушка не ищет компаний, где нет ее любимого, и отказывается ходить в кино с молодым мастером Федей, который не отстает от нее вот уже третий месяц.
«Ты что, думаешь, твой жених сейчас дома сидит?» – язвительно тревожит ее мысли мать.
«Зачем же ему сидеть дома? Если бы я жила в Москве, я бы по вечерам дома не сидела!» – мужественно улыбается дочь.
Одинокая влюбленная девушка не смотрит на улице на мужчин, не замечает их докучливых взглядов, а перед сном предается грустным мыслям.
Неужели он сидит сейчас в компании или в театре, или гуляет по городу и не думает о ней? И как она может заставить его не улыбаться, не смеяться и не шутить в женской компании? И что в ней такого особенного, чтобы он после нее не захотел других женщин? Еще четыре года остается ему до окончания института, и за это время он должен восемь раз вернуться к ней и сдать экзамен на верность. Случится ли так?
Днем она смотрит на серое небо, где ветер задирает загривки поджавшим хвосты облакам – смотрит и думает, что через две недели Новый год и придется пойти в училище на вечер, и с ней там будут пытаться знакомиться друзья ее подруг – смешные, мешковато одетые мальчишки с небезобидными замашками, и придется просить мастера Федю проводить ее до автобуса.
У одинокой влюбленной девушки сегодня праздник – она получила письмо.
«Милая моя девочка!» – читает она, и тут же слезы на глаза. И дальше хорошие, искренние, невыдуманные слова про то, как душист пряный запах ее волос, как гладок и светел ее чистый лоб, как глубоки и безмятежны омуты ее глаз, как пугливы и стыдливы ее ресницы, как упрям и прям ее ребячливый носик, как тепла, нежна и свежа ее кожа и как легки и воздушны ее поцелуи. Помнит ли она распаренный аромат березового леса, резкий резедовый запах резного папоротника и их объятия на виду у лесных духов? Помнит ли святое исступление их сердец и любовную испарину их обессиленных тел? Не забыла ли его милая Алюня их супружескую клятву?
«Господи, он совсем сошел с ума! – целуя дымчатые от слез строки, улыбается она. – А если бы письмо прочитала мать?»
