скачать книгу бесплатно
«Ну, хорошо. Я попытаюсь вам показать, где это можно найти. Завтра».
Ну, разумеется, завтра.
Она жила в районе Люксембургского сада, за бульваром Монпарнас, на улице Буасонад, на пятом этаже узкого дома, зажатого с двух сторон большими домами, как худой человек толстяками. Они довольно быстро туда доехали, он подал ей руку и помог выйти.
«Если вы не торопитесь, мы могли бы подняться ко мне и что-нибудь выпить…» – сказала она, выпуская его руку.
«С удовольствием!» – согласился он и отпустил такси. Было около двенадцати.
Они прошли мимо недремлющего консьержа, поднялись по лестнице и оказались в небольшой квартирке, которую она, как оказалось, снимала. Пригласив его снять пиджак и сесть на пухлый диван, она спросила, что он будет пить.
«То же, что и вы» – сказал он.
«Тогда Мартини» – заключила она и ушла в другую комнату. Пока она отсутствовала, он осмотрелся.
Комната, где он находился, служила, по-видимому, гостиной и была обставлена и ухожена с другим, незнакомым ему вкусом. Высокий потолок был ее легкими, низкая мебель возвеличивала. Кровосмешение стилей наводило на мысль, что Мишель живет здесь не одна.
Хозяйка принесла на маленьком подносе бутылку Мартини и два бокала. Она успела переодеться, и теперь на ней было легкое цветастое платье, короткое и двусмысленное, как японское стихотворение. Кроме того, она распустила волосы, отчего лицо ее округлилось и стало домашним.
«Какую музыку вы любите?» – стояла она перед ним, сверкая гладкими девчоночьими коленками.
«Ну, не знаю, я много чего люблю. Когда-то я любил „Би Джиз“, а теперь люблю би джаз…» – сострил он, стараясь не смотреть на ее ноги.
«О, Би Джиз! Посмотрите там! – махнула она рукой в сторону музыкального центра. – Там что-то должно быть…»
Он встал и сделал два шага в указанном направлении. Под центром, на полках он нашел десятка два CD – в основном записи французских певцов. Среди них ему попался Джо Дассен. Он разобрался с аппаратурой, запустил диск и вернулся на диван.
«Вы любите Джо Дассена?» – спросила она и, передав ему бокал, уселась рядом.
«Да, он у нас очень популярен, хотя мало кто знает, о чем он поет»
«Вы не много потеряли. Ведь все мужчины поют о любви, не так ли?»
Ее гладкое, без единой морщинки личико было обращено к нему, скрывая в уголках рта едва заметную усмешку.
«Как, разве вы не любите песни про любовь?» – шутливо изумился он.
«А вы?» – утопив в бокале губы, спросила она, в упор глядя на него.
«Обожаю!» – с шутливым вызовом ответил он.
«И напрасно. Они все лгут» – спокойно сообщила она, продолжая смотреть на него.
Он смутился и поспешил сменить тему.
«У вас здесь очень хорошо! Мне почему-то кажется, что вы живете не одна…»
«Как вы догадались?» – искренне удивилась она.
«Не знаю. Мне так кажется…»
«Вы угадали, я живу с подругой»
«И где же она сейчас?»
«Я попросила ее переночевать у нашей общей подруги»
«Почему?»
«Потому что знала, что понравлюсь вам» – сказала она совершенно естественно и, поставив бокал на столик, выжидательно обратила к нему лицо. Он сделал со своим бокалом то же самое и подвинулся к ней вплотную. Взяв ее за руки, он мягко подался к ее лицу и отодвинул назойливого ангела. Последовала осязательная игра ртов, которая для большинства людей имеет такое же значение, как захват крепостных ворот. Убедившись, что крепость не прочь, чтобы в нее вошли, он отстранился, стянул брюки и подставил ей бедра. Приподняв подол платья, под которым ничего не было, она легко забралась на них, медленным тугим движением надвинулась на него и, нависнув, закачалась вместе с ним на кожаных волнах дивана…
16
Что он знал до сих пор о языке любви, думал он, лежа на спине рядом с притихшей Мишель. Галка, продавщица, Леля – все они по-разному и в то же время одинаково косноязычно вели себя в постели, потому что надо родиться в стране любви, чтобы говорить на ее языке, ибо как бы старательно его потом не изучали, он все равно не станет родным. При всех режимах француженка была вольна искать любви, выбирать ее, пробовать на вкус и на цвет, жить ею и предаваться ей по своему усмотрению. Неостывшими мыслями он вернулся к их троекратному «ура». На первый взгляд Мишель не предпринимала ничего сверхъестественного. Прикасаясь, прижимаясь к нему, обвивая и направляя его, она необъяснимым образом возбуждала в нем теплые быстрые токи, летучий восторг, внезапную дрожь, ласковые толчки, из чего рождалось томительное блаженство. Она придавала своим ласкам такую же обстоятельность, полноту, изящество и неожиданность, какие отличают настоящую любовную поэзию от простых междометий. Так ребенок управляет миром, заставляя взрослых умиляться и восторгаться его бессознательному совершенству. И еще он понял, что Леля совершала большую ошибку, заботясь в постели только о себе…
«Что ты думаешь по поводу контракта?» – спросила она утром по дороге в отель, куда они ехали, чтобы забрать его бумаги.
«Я подпишу его!» – не задумываясь, ответил он.
«Спасибо, ты очень любезен!» – поблагодарила Мишель, отводя глаза. Она изучала финансы в высшей школе и подрабатывала в небольшой компании друга ее отца. Ох уж эти добродушные друзья отцов!
После заключительных переговоров, где довольные французы его горячо благодарили, он отказался от прощального ужина и отправился с Мишель на ее букашечном R4 колесить по городу. Праздничная карусель продолжалась до вечера, затем они ужинали в небольшом итальянском ресторане недалеко от Люксембургского сада, потом вернулись к ней, пили Мартини, целовались на диване и болтали обо всем, что приходило на ум. После легкой, искристой увертюры последовала восхитительная бурная ночь с новыми, непозволительными еще вчера подробностями, которыми оба остались чрезвычайно довольны.
«Ты замечательный любовник!» – призналась она наутро.
Исполненный восторженного перебора душевных струн, он поминутно целовал ее в открытые места. Только сейчас он почувствовал, как утомительны для него любовные упражнения с Лелей.
«Я буду скучать!» – сказал он ей перед расставанием.
«Я тоже…»
Вернувшись, он не нашел ничего лучше, чем объявить Леле, что им следует расстаться. Изумленная Леля пыталась выяснить причину такой поспешности, не выяснила, но о сути догадалась и собрала вещи, которые он вместе с ней отвез к ее родителям. К чести Лели следует сказать, что подобный исход она вполне допускала. Погоревав немного, она взяла себя в руки и через год вышла замуж за внезапно разбогатевшего друга детства. Следующий раз они встретились по случаю десятилетия окончания института, и он нашел ее веселой, располневшей и вполне довольной.
А что же Мишель? А вот что.
Их общение было достаточно живым, тем более что для этого имелся повод в виде контракта. Он сильно скучал и пользовался любым случаем, чтобы напомнить о себе. Притворно интересовался конъюнктурой товаров, которыми, якобы, рассчитывал заняться, прекрасно зная, что заниматься ими не будет. Он получал от нее факсы с ценами, способных только отпугнуть, а в качестве утешения – заманчивые предложения залежалого барахла, которое широким потоком сливалось в то время в Россию. В середине ноября он согласовал с ней свое появление и приехал в Париж. Патрик отвез его к себе в офис, а потом в отель. Она заехала за ним вечером, дала себя поцеловать и забрала с собой. Они ужинали в маленьком ресторане на бульваре Монпарнас, а вернувшись, устроились на диване. Он попробовал заняться любовью тут же на диване, но она, отклонив его натиск, степенно приготовилась ко сну и уложила его с собой. Он все же добился ее, неохотную, после чего она сказала: «Прости, Dim?, мне завтра рано вставать» и повернулась на другой бок.
Наутро он встал вместе с ней, и пока она сосредоточено порхала по квартире, украдкой наблюдал за ее превращением в деловую молодую особу. Когда пили кофе, она спросила, куда бы он хотел пойти вечером. Он сказал, что если она согласна, то вечером они могли бы остаться дома, и он приготовит ужин a la russe. Ах, как это мило, что он умеет готовить! Она будет рада оценить его кулинарные способности! А теперь пора, она, как всегда, опаздывает. Он уговорил ее не тратить время на то, чтобы везти его в отель, куда он сам прекрасно доберется. Ах, какой он милый! Пусть он, в самом деле, извинит ее, что она оставляет его до вечера одного, но вечером она обещает, она точно обещает ему много внимания, ведь завтра суббота! Пусть он ждет ее в отеле. И, поцеловав его, она растворилась в потоке машин.
Заехав в отель, он спросил в рецепции адрес надежного ювелирного магазина. «Но у нас в Париже все магазины надежные, мсье!» – тонко улыбнулся прилизанный служащий приблизительно одного с ним возраста. «Знаем мы вашу надежность!» – хмыкнул он про себя, а вслух спросил адрес ближайшего магазина.
Все ювелирные магазины объединены неким священным трепетом, как это и пристало алтарю бога Мамоны, где золотой телец выставляет частицы своей плоти. Он явился туда к полудню, выбрал и купил за десять тысяч франков колье из красного золота с бриллиантами и изумрудами, соединенными в созвездие, готовое сверкающим звездопадом упасть между двумя полушариями ее груди, и заскользить дальше вниз, обжигая, как его поцелуй. На обратном пути он приобрел диск с песнями Эдит Пиаф – коллекцию обнаженного женского чувства, и альбом Эррола Гарнера «Концерт у моря» – мощный и совершенный, как жизнь прибоя. Что ни говори, а его чувство к ней было не лишено экзальтации.
Она позвонила в четыре, и через полчаса заехала за ним. Была слегка возбуждена не то предстоящим отдыхом, не то приятной новостью, о чем он допытываться не стал. По дороге заглянули к мяснику за курицей, к зеленщику за травами и в супермаркет за всякой мелочью. Они останавливались перед стеллажами, склонялись над корзинами, и она весело и оживленно объясняла ему назначение непонятных ему товаров, а когда он не понимал, смеялась и хватала его за руку. Разумеется, он множил свое непонимание. Она сама выбрала вино и на выходе попыталась расплатиться. Он, как и у мясника с зеленщиком, не дал ей этого сделать, загородив собой кассу. На улице ветер с океана гнал мрачные низкие облака, от которых хотелось укрыться в тепле и покое ее груди. Приехав к ней, он повязал на себя фартук и принялся за дело, позволив ей наблюдать. Он приготовил курицу в кляре, почистил и сварил мелкий картофель, нарезал помидоры, огурцы и прочую зелень, заправил, отнес и поставил на стол. Пока он готовил, она с любопытством поглядывала на него, иногда подходила к нему и подставляла губы, которые, она знала точно, он хотел целовать. Он попросил ее надеть то самое черное платье, в каком она была прошлый раз, сказав, что приготовил сюрприз. Волосы она забрала на затылке в живописный, трогательно растрепанный, как его сердце узел. Зажгли свечи, сели. Было около семи.
«Подожди!» – сказал он, вышел из-за стола, достал из кейса Эдит Пиаф и включил.
Лишь обнимет он меня
Чуть шепотом пьяня —
Мне жизнь мила, как розы…
Ей понравилось все, что он приготовил. В самом деле, понравилось. Она даже не представляла, что бывает так вкусно! Оказывается, в России тоже умеют готовить! Он наполнил бокалы, поднял свой и неожиданно спросил, не хочет ли она стать его женой. Она даже бровью не повела и спокойно ответила, что он очень, очень милый, но о замужестве она пока не думает. Кроме того, они еще плохо знают друг друга, а у них не принято выходить замуж, не узнав человека поближе. Может быть, года через два, а пока им и так хорошо, не правда ли? Нет, в самом деле, пусть он на нее не сердится, она его любит и надеется, что полюбит еще больше, но потом, не сейчас.
Падам, падам, падам,
Там «люблю», как плохая лапша
Падам, падам, падам,
«Навсегда» там не стоит гроша! – пела Эдит Пиаф.
«Во всяком случае, теперь ты знаешь мои намерения… – сказал он и, достав из кейса продолговатый черный футляр, положил его перед ней: – Мне кажется, тебе не хватает этого…»
Она открыла, совершенно спокойно взглянула на колье, а затем на него:
«Но это стоит кучу денег!»
«Мишель, ты была честна со мной и можешь поступить с ним, как захочешь. Оно тебя ни к чему не обязывает. Мне просто захотелось сделать тебе подарок. Может быть, когда-нибудь взглянув на него, ты вспомнишь меня…»
Она растроганно на него посмотрела: «Спасибо, Dim?! Это очень мило с твоей стороны! Помоги мне его надеть…» Он помог, и она пошла к зеркалу. Вернувшись, подошла к нему и припала долгим поцелуем. И без того восхитительная, она стала недоступно чужой. Плохое предчувствие качнуло пламя свечей.
Они уселись на диван и взялись за руки.
«Прости, если я поставил тебя в неловкое положение! – сказал он. – Ты вовсе не обязана отвечать мне тем, что тебе может быть неприятно!»
Вместо ответа она встала, ушла в соседнюю комнату и вернулась оттуда в том самом коротком платье, в котором впервые забралась на него. Подошла и встала перед ним, сверкая голыми коленками. Он понял и расстегнул ремень…
Всю ночь она была с ним необычайно нежна, пока не исчерпала его до дна и не погрузила в тепло и покой ее груди.
Последующие два дня до самого его отъезда они не расставались ни на минуту. Объездили город, обедали в самых дорогих ресторанах, позировали на Монмартре, где он вышел этаким мрачным мачо с натурально тлеющей сигаретой во рту рядом с белокурым насмешливым ангелом. Она смотрела на него прозрачным ласковым взглядом, на улице брала его под руку, а ночью доводила до изнеможения всеми известными ей способами. Расставаясь в понедельник утром, он сказал:
«Что бы ни случилось, знай, что я тебя очень люблю!»
Она нежно поцеловала его и сказала:
«Я тебя тоже!»
Он попросил разрешения взять их портрет с собой, и она охотно согласилась.
Вернувшись, он продолжил переписку. Кроме того, он довольно часто ей звонил, и она всегда мило ему отвечала. Он быстро извелся без нее, и спустя некоторое время предложил ей приехать в Питер. Расходы по ее путешествию он брал на себя. Она вежливо его поблагодарила, написав, что всегда мечтала побывать в России, но не зимой, а возможно, ближе к лету. Он, в свою очередь, сообщил, что в таком случае рассчитывает до ее приезда в Питер быть в Париже, где надеется вновь ее обнять, так как безумно ее любит и скучает. Некоторое время она отделывалась общими фразами, а в начале февраля девяносто третьего написала, что у нее новый друг, и когда Дим? приедет, они обязательно посидят где-нибудь втроем…
Их скоротечный роман – это сплошная упущенная выгода, о которой он, однако, никогда не жалел – отчасти оттого, что компенсировал ее другими путями, отчасти по причине теплых и грустных воспоминаний о ветреной инопланетянке с пухлым полуоткрытым ротиком и слегка приплюснутыми губами, от которых не мог оторваться невидимый ангел.
«Сказано: красота – обещание счастья. Но нигде не сказано, что это обещание будет исполнено» – вот слова французского поэта, как нельзя кстати подходящие миллионам мужчин, так или иначе оказавшихся в его положении.
17
Хлопнув дверью кабинета, на что она, находясь во всепозволительной связи с его хозяином, имела полное право, Наташа завершила тем самым свой маленький бунт, пройдя путь от крепнущего напора решимости до окрашенной бледнолицым волнением рубиконовой переправы, что отнимала ее, обновленную, у одного самца и вела к другому. Не так ли взбаламученное штормом море выкидывает на берег ларец с драгоценностями, сулящий тому, кто его нашел удовольствие жить как захочется? И пусть в ее случае удовольствие это относительное, ибо новый самец есть новая зависимость, все равно это лучше того, что было у нее с хозяином кабинета и, увеличенное лупой раздражения, виделось ей не иначе как стыд, срам и унижение. Неужели непонятно, изводила она себя поздним прозрением, что по-настоящему гордой и независимой женщине, какой она всегда хотела быть, достаточно уловить даже не сам аромат любого из этих цветов зла, а лишь их отдаленный душок, чтобы сразу же порвать отношения! Возможно, у нее притупился нюх. Однако следуя жизненным наблюдениям, придется признать одно из двух: либо гордых и независимых женщин не бывает, либо мы ничего не знаем об их существовании.
Теперь она и сама уже не скажет точно, когда ее начало штормить, но та последняя и сокрушительная для ее любовника волна взметнулась и накрыла ее с головой накануне. Ей приснился удивительный, восхитительный, изумительный сон, пронизанный лучами беспредметного обожания. «Как же так! – спрашивала она себя во сне. – Почему я живу без любви, когда я могу, хочу и должна любить?!» И она любила кого-то во сне, любила страстно, горячо, всем сердцем, всеми печенками, и ей казалось, что ее любовное чувство вот-вот воплотит неясную тень в личность, и она, проснувшись, увидит того, кого так любит! Иными словами, сонное море выбросило на ее пустынный берег ларец, в котором вместо сокровищ хранилась сама Любовь.
Восторг был так силен, что не угасал два дня. Возвышенное любопытство заставило ее на следующий день отказаться от машины и спуститься в метро, в надежде возбудить чьим-то обликом обещанное сердцебиение. Довольно быстро стершись до дыр о толпу невзрачных особей, энтузиазм ее все-таки дожил до того ясного полдня, когда она встретила в парке мужчину с восхищенным взглядом. Секунды хватило ей, чтобы разочаровано признать: «Не он, нет, не он!»
Сидя вечером перед тонконогим перламутровым трюмо, она дольше обычного играла со своим зеркальным отражением: подмечала и трогала усталые тени под глазами, морщила и расправляла лоб, слегка надувала и сдувала щеки, чтобы оценить их впалость, распускала пряди, чтобы смягчить проступившие скулы. Она протерла тоником лицо, нанесла крем, и пока та, другая, в зеркале втирала его слепыми обученными движениями, задумалась, отрешенно глядя на зазеркальную красотку. События дня кратким резюме представлялись ей. Среди прочего несколько смазанных слайдов напомнили эпизод в парке. Она тут же решила отправить их в архив, но та, другая, в зеркале вдруг выпрямила спину, тонкие пальцы ее замерли на лице, а затем нервно забегали, пока не сошлись на коленях. Помедлив, она заставила ту, другую, подобрать волосы и, удерживая их на затылке заведенной назад рукой, слегка откинула голову. Закинутое лицо можно было бы назвать мечтательным, если бы не насмешливо скошенные глаза. Зазеркальная кокетка тем временем взялась подставлять желтоглазому светильнику гладкое лицо, из всех его выражений отмечая наиболее выгодные. Наташа снисходительно наблюдала за ужимками визави, пока та не вернула отдельные части тела на свои места. «Рожать тебе давно пора, кукла деловая!» – уязвила она ту, другую, похищенную зеркалом, и на том завершила сеанс синхронного разглядывания.
Наутро, желая знать, что ее ждет снаружи, она обратилась к окну. Да, пасмурно, да, сыро, но небезнадежно, хотя все еще может измениться в угрюмом и гиблом пространстве, заключенном между плоскими и близкими обкладками неба и земли. Достаточно, например, дюжине вороньих крыльев вспороть неподвижный воздух над парком, и хрупкое равновесие нарушится, конденсат придет в движение и, разбухая до непосильных для воздуха капель, осыплется на тугие зонты, освободив место новому равновесию.
Ее интерес к погоде стал первым признаком приготовления к событию, такому же неожиданному, как и предсказуемому. Оказалось, что едва проснувшись, она уже знала, что пойдет сегодня в парк, чтобы ближе приглядеться ко вчерашнему мужчине и даже, возможно, откликнуться на его поползновения, которые, была она уверена, обязательно последуют. Осторожный интерес, возникший у нее вечером, за ночь пустил корни, разросся и зацвел, окатив бесприютное сердце озорным возбужденным ароматом. Будет ли он ее там ждать, спрашиваете вы? Конечно, будет! Вопрос лишь в том, пойдет ли туда она. Как странно и стремительно, однако, меняются предпочтения! Еще вчера случайный и неинтересный, сегодня он был ей любопытен. Но почему все же он? Ведь вчера это определенно был не он! Господи, помоги ей, наконец, разобраться в себе и избавиться от сомнений! Как она устала быть разумной, не желая, между прочим, признавать, что вся ее разумность в результате выходит ей боком!
«Какая пошлость, эти случайные знакомства! Разве она не знает, как это бывает и чем заканчивается? Разве с ней не пытались знакомиться?» – верещал на подъезде к офису внутренний голос. Конечно, знает. Конечно, пытались. Но также верно и то, что все (все!) такие попытки заканчивались ничем. Это ли не абсолютное подтверждение разборчивости ее скорбной памяти! Причем, ей даже не было нужды далеко заходить. Так, недлинный диалог, неосторожное слово, жадная искра в глазах, и она уже знала, кто скрывается под обходительной личиной. И даже научилась красиво и необидно отстраняться. Ведь она не какая-то там гламурная дурочка с силиконовой душой и набором кухонных истин. Ее душе, пережившей ужасные страдания, знакомо великодушие, и она, в отличие от подобных дурочек, умеет поставить на место, не прибегая к их презрительному фарфоровому взгляду, ни к надменному выражению пустого лица. Оттого-то посетители ее театра смущенно тушевались и занимали места согласно купленным билетам, лишь иногда пополняя передние ряды хороших знакомых.
18
Придя на работу и кое-как дотянув до обеда, она отправилась в парк. Шла под драпированным серыми складками небом, под сбивчивый диалог каблуков, под комариный зуд нарастающего волнения. Двух вещей она сейчас одинаково страшилась: во-первых, того, что ее сердце, придавленное критической массой ожидания, сотворит очередную глупость, позволив первому встречному увлечь себя, а во-вторых – возможного разочарования. «Может, не стоит? – шепнул ей кто-то на входе в парк. – Ты обеспечена, независима, холодна – зачем тебе мужчина, тем более случайный?» Но она уже шла по главной аллее, внимательно и незаметно поглядывая по сторонам и пытаясь проникнуть в перспективу, на пути которой встал бронзовый полководец. Обычная для этого места публика – разнополая, малочинная, грузная, груженая, не стильная, безвкусная. Она миновала Жукова и…
«Ну вот, пожалуйста, что и требовалось доказать!» – усмехнулась она.
За толсто шуршащими тетками, за неопрятными, озабоченными мужиками, за мамашами с прицепами-детьми и стариками-тихоходами, посреди одушевленного парка, под непросыхающим сердечным небом, со дна терпения, из глубины ожидания, вопреки логике и здравому смыслу – там, далеко, где невозможно различить чужого лица маячил его черный силуэт. Бедное сердце, как трудно ему достучаться до олимпийского спокойствия!
Она с неуместным волнением следила за его приближением, и широкая сырая аллея, словно туго натянутая струна, накрепко соединила ее с надвигающимся мистером Икс. Когда стало невозможно скрываться, она перебросила сумочку с одного плеча на другое, приладила ее повыше приталенного бедра, подтянула перчатки, поправила шарфик, лацканы и воротник пальто – словом, привела себя в сосредоточенное состояние, как это делает перед боем солдат. После чего попыталась напустить на себя беспечную независимость – сделала вид, будто рассматривает сгущенную зелень зябнущих кустов. Сначала по левую руку от себя, затем, быстро переведя взгляд, сравнила ее с такой же зеленью справа. И пока она этим занималась, расстояние между ними сократилось до решительного. И тут он вместо того, чтобы освободить проход, предоставив ей самой решать – задержаться, если он обратится к ней, или пройти мимо – встал поперек ее пути, всем своим видом излучая светское радушие, которое невозможно было миновать. Обнаружив, что сама идет к нему в руки, она замедлила шаг и, стараясь сохранить напускное безразличие, остановилась в метре, про себя порицая его за дерзость. Впрочем, он сделал именно то, чего она сама желала.
– Как замечательно увидеть вас вновь! – приветствовал он ее низким бархатным голосом, не торопясь уступать дорогу. Вместо того чтобы ответить, она рассматривала его, выискивая дефекты.
Русская порода – это отсутствие породы. Есть, конечно, своеобразие, особенно заметное у молодых. Например, мягкость и расплывчатость черт. В свою очередь, взрослые лица, как русский пейзаж – широки и запущены. И если бы не женщины, восполняющие своей иконописной метафоричностью косноязычие мужских черт, да не характер – истинный скульптор русского лица, неизвестно, во что бы эта порода превратилась. Ну да, он действительно не был красив, хотя достаточно вытянутое, полноватое лицо его с бледной сухой кожей имело приятные черты. Высокий в залысинах лоб, правильной, разумной формы голова и скромные уши. Выступающий овал подбородка подпирал приветливый, без малейших признаков самодовольства рот. Он вовсе не был похож на дерзкий луч солнца среди хмурых туч – приятное, живое лицо, не более того. Вот только глаза – умные, напряженные и восхищенные были там главными, придавая значение всему остальному. Она молчала, не зная, как себя повести: не готовая к радушию, она в тоже время опасалась излишней сухостью потушить восхищенный блеск его глаз. Видя, что она не отвечает, он заторопился и напомнил, что они виделись здесь накануне.
– Ах, да, припоминаю! И что же? – наморщив лоб, разыграла она вежливое снисхождение.
Он забормотал, что посчитал это достаточным поводом заговорить с ней, но если она против, то пусть скажет – он тут же уйдет. Лицо и голос его окрасились покорностью, и он отступил, освобождая путь. Она вслушивалась в его правильную речь, удивляясь непривычному узору слов, сплести который под силу только искушенному притворству или неподдельной деликатности. И то, что он как бы отпускал ее на самом пороге знакомства, было к лицу и тому, и другому.
«Интересный, однако, тип!» – разглядывала она его, пытаясь понять, кого ей послала судьба и с какой целью. Выбор, собственно говоря, был невелик: перед ней либо опытный соблазнитель, либо простодушный романтик. Если с первым все ясно и в его незатейливой сущности можно будет довольно скоро убедиться, то второй если и мог считаться подарком судьбы, то весьма на ее взгляд скуповатым. Неужели она не заслужила большего? Само появление его, обставленное с изощренным режиссерским вкусом, ей хотелось бы считать вторым актом единой со сном пьесы. Иначе, к чему этот сон, эта пронзительная мечта о любви? Значит, тот, кто послал ей сон, а теперь и его продолжение во плоти считает его лучшим для нее выбором? Но если эти глаза лгут, то, боже мой, на кого же ей тогда уповать?
– Ну что же с вами делать… – прикрыла она небрежным тоном донимавшие ее сомнения. – Я так понимаю, что даже если я попрошу вас не мешать, вы все равно будете приходить сюда и приставать с вашим предложением…
– Не сомневайтесь! – радостно рассмеялся он.
– Да вы, оказывается, просто назойливый тип! – сказала она с иронией.
– Вовсе нет. На самом деле я много думал о вас и соглашусь на любое ваше внимание, даже самое малое, самое незначительное! Но если вы не хотите об этом слышать…
Тут она быстро взглянула на него и отвела глаза. Дурачок! Кто же не хочет об этом слышать? Только не слишком ли рано ты заговорил о чувствах? Ведь это признак мужчины либо экзальтированного, либо опытного, а они для женщин, как известно, самые опасные! И что же ей тогда делать? Как – что?! Давно известно: женщина, обнаружившая угрозу должна бежать! Как, вот так сразу? Не выслушав до конца? А если угроза мнимая? И поскольку все сомнения – в пользу обвиняемого, она осталась и атаковала его:
– И когда же это вы успели обо мне так много думать, если, как говорите, впервые увидели только вчера?
Оказывается, он думал о ней после того, как увидел накануне, всю ночь и сегодня, а если бы не встретил, то думал бы и дальше. Нет, ну точно – чокнутый романтик! Признаваться в этом в первую же встречу! Какое-то реликтовое ископаемое из «Гранатового браслета»! И как же ей с ним обращаться? Как та княгиня Вера Николаевна со своим телеграфистом? Он представился, и оказалось, что он вовсе не Г. С. Ж., а Дима Максимов. «Димочка…» – попробовала она про себя его имя на вкус. В ответ она тоже назвалась, и он, удивив незаурядной проницательностью, легко и безошибочно проник в тайну ее имени, догадавшись, кто и почему ее так назвал.
Она даже не заметила, как завязался воздушный, быстрый, необязательный разговор. И когда среди прочего она попеняла торговцам и шашлычникам, которые устраивают балаган на том месте, где в войну сжигали умерших от голода людей, он высказал ряд убедительных и дельных замечаний, приведя пикантный пример из немецкого классика, у которого довоенные влюбленные парочки забывали на могильных плитах кладбища нижнее белье и которое классик называл семенами жизни в обители смерти. Он хотел, было, пуститься в литературные дебри (не иначе преподаватель литературы!), но она отмахнулась, и он перекинулся на другие темы. Как бы вскользь упомянул, что живет где-то неподалеку с матерью, чем откровенно намекнул на свое холостяцкое положение. Поскольку на глупость это не было похоже, то она приписала его намек неопытности и простодушию: сообщать незнакомке такие многозначительные подробности – это ли не верх бестактности! После этой оплошности чары его потускнели, и она решила, что для первого раза достаточно.
