скачать книгу бесплатно
Двадцать два года было, а сегодня, в двадцать третий – не будет.
Потому что все эти двадцать два года – как один год, и каждый год – как одно мгновенье.
Стена внутри груди ничего не говорит Максу, слов у неё нет – а спорый, лукаво-ласковый говорок Даниловны уже начал в его тяжёлой от бессонницы голове свою любимую конкретную песню:
– Ты же знаешь, Макся, какая она. Извини, извини, никакушшая…
Какая она, лучше не знать, не думать – бесполезно. Чувств и слов, тем более мыслей, всё равно не будет. Будет улыбка на собственном лице – «автоматом», рефлекторная, делающая лицо слабоумным, глаза безнадёжно косящими, рот блаженно полуоткрытым, обрывистое дыхание повиснет на тонкой нитке. Слуха не станет вовсе – слух утонет в ватном пространстве оглушающей тишины.
Да, она всегда и везде никакая – очень худая, даже мослатая. Всегда и везде лучше рисовать её чем хуже, тем лучше. Она вся из углов – плеч, локтей, коленей – всегда и везде. Странно, в чём душа её держится.
Сероглазая, русокосая, стриженная. Стрижёт и красит себя сама, по наитию, капризно сердясь, то и дело, как всамделишная молодая коза, звонко фыркает. Словно выдыхает из себя непроизвольно неудержимую радость. Выбирает пряди наугад, мажет их старинным мазком для бритья в светло-зелёное холодное золото.
Вскрикивает взбалмошно, всхлипывает жалобно. То базарно-крикливая, то загробно-молчаливая, руками взмахивает резко и неожиданно, смотрит в небо, в землю или вдаль. Если взглянет в глаза – смешно и глупо, но можно умереть, заболеть по крайней мере, точно.
Глаз от неё оторвать ни за что не возможно!
Да, на убитую в аварии британскую принцессу внешне чем-то похожая. Когда появился интернет, он рассмотрел. Не лицом и не такая, конечно, длинная, всего под сто семьдесят. Цветом, пожалуй, похожая, вся всегда будто в сероватой дымке. Или светом, от неё идущим, невесомым, серебристо-туманным, серебряно мерцающим.
И – безусловно! – по изяществу и огранке черт, гармонии пропорций худого тела никакая принцесса даже отдалённо с ней не сравнима, рядом с ней никогда не стояла и стоять не могла!
Она все эти годы, каждый такой год и каждый такой день, рядом или вдали от него, одна и та же и разная – такая, какой ей в это мгновенье хочется быть.
А день, что ж день, не он его выбирал.
Хотя именно в этот день и даже в этот час, когда звучит в голове Макса Орлова знакомый ему до приторности лукаво-ласковый голосок Даниловны, – Даниловну очень просто и практически ни за что зарежут.
И хорошо, что пока этот день не наступил: идёт называемое утром его преддверие – от трёх до пяти утра.
Нормальные люди считают эти часы самыми тяжёлыми, тёмными и даже опасными. Они говорят, что именно в эти часы человека вероятнее всего может настигнуть его смерть.
Нормальные люди – они счастливые. Они никогда не лезут туда, где им опасно, неудобно или просто недоступно. Они стараются в это время спать.
Именно в это время, с трёх утра, начинается утренняя молитва на Афоне.
А к пяти утра внешний мир вокруг поместья Макса Орлова на Крутой горе благостно успокаивается.
Не скрипит под тугими шинами «тойот», «ниссанов» да «мерсов» полировка новой мостовой, что, как жирная петля, ловко обхватив коттеджный посёлок Крутая Гора, обрывается у центровой оси окружающего посёлок мира – глубокого длинного лога, разделяющего на две неравные части сам посёлок Крутая Гора и остальной районный городок Добрый.
Не взлаивают заполошно, неожиданно и издалека механизмы охранной сигнализации от темнеющих длинным строем многоэтажек за логом, где ночуют машины попроще.
Затихают ненадолго все, нормальные и ненормальные, люди.
И те, что упивались самодеятельно, бродя всю ночь от одной многоэтажки до другой, стоящих кучно, серо, полутемно по правую сторону лога, во тьме как бы нависающих над логом своей однообразной массой. И другие, у которых есть деньги упиваться цивилизованно – в дешёвых ночных клубах и барах, густо натыканных по пусто?там среди многоэтажек.
Некоторые из затихших упиваются и вовсе круто – в казино-ресторане-кегельбане, выстроенном изначально среди многоэтажек под спортивный центр, но по требованию времени видоизменённом. Большие окна заведения наглухо затянуты теперь чем-то чёрно-синтетическим, по всему периметру его крыши пылает красно-сине-зелёная ксеноновая змея, переходя над фасадом в двухметровой высоты надпись «Синяя утка».
Как перебродившая брага, к пяти утра и те, и другие, и третьи люди равноправно опадают.
Поодиночке и кучками, на машинах и пешком, согнувшись и ползком, каждый из них ищет свой угол. Большинство – путая тёмные подъезды и этажи в пятиэтажках, меньшинство – плутая по освещённым ярко широким улицам посёлка Крутая Гора, хохоча или ревя уже еле слышно, перемахиваясь друг с другом почти безмолвно.
Каждое воскресенье милиция находит по одной-две жертвы этой пьяной жатвы где-нибудь под кустом, а то и прямо на асфальте, но чаще в логу, который вроде бы совершенно ни к чему тянется между коттеджным посёлком Крутая Гора и панельными многоэтажками к трёхэтажному кирпичному советскому центру Доброго городка.
За советским центром, через реку Добрую, прямо против Крутой Горы, не то дремлет, не то потихоньку и чуть ли не тайно готовится уже отправиться в неизменный вечный путь когда-то изначальная часть Доброго городка – вовсе древняя, традиционно деревянная, называемая в просторечии Задоброй.
Воскресные жертвы бывают разными – с неумело пробитой головой или профессиональными следами ножа, а то и просто с остановившимся сердцем. Милиция ходит по обеим сторонам лога – по многоэтажкам и коттеджам, расспрашивает, кто что видел, слышал или знает.
Слышали что-нибудь многие, видеть никто ничего не видел – ведь ночь. И никто ничего не знает, а кто знал, тот забыл, пьяный был потому что…
– …Отстань, рассвет, вчера немало / Струилось белое вино…
В поместье Макса Орлова милиция давно не приходит, в том числе потому, что трудно в него попасть.
Поместье Орловых в двадцать соток, в центре Крутой Горы, окружено плотным, внаклад, двухметровым забором из сороковки. Поверху забора – три ряда колючки. Двустворчатые высокие ворота и маленькая калитка в них обиты оцинкованной жестью – ни звонка, ни почтового ящика, лишь чуть заметное отверстие для писем виднеется на калитке.
Вдоль забора по всей внешней окружности поместья сплошняком высоченные берёзы, между ними рябины, черёмухи, сирени, бузина. Двадцатилетние берёзы невообразимо высоки и огромны: чтоб увидеть верхушки их, голову надо отвесно закинуть. Кустарники между берёзами густы, точно джунгли.
Среди разномастных коттеджей, с их словно бы второпях сооружённой помпезностью, укрытое древесными зарослями поместье Макса Орлова похоже на устремлённый в небо разумный, живущий по своим законам организм – нерукотворно сплетённый из упругих жгутов кокон, полгода благородно серый, полгода изумрудно-зелёный…
