Воспоминания (1916-1936)

Когда мама выглянула в окно, Яков, охваченный огнём, выводил лошадей. Мама как была, в одной рубашке кинулась во двор с криком: «Дети, дети!» Мамин крик разбудил всю квартиру. Все кинулись к окнам. Стёкла начали лопаться, загорелась дверь чёрного хода. Няня и тётя Катя, охая и причитая, стали хватать всё, что под руку попадалось, и выбрасывать из окон на улицу. Мама подбежала к флигелю, а нижние ступени горят. Яков сбросил горевшую на нём одежду и кинулся наверх.

Папа успел позвонить в пожарную часть и с одеялом в руках выскочил во двор. Они с мамой встали под окном, растянув одеяло, а Яков выбросил из окна по очереди всех троих ребятишек. Потом прыгнул сам, но одеяло его не выдержало, и он упал на булыжник. Сломал ногу и на всю жизнь остался хромым. Дворничиха с детьми уехала в деревню, а Якова поставили дворником. Конюшня сгорела, и лошадей перевели в другой двор.

Страшная картина пожара долго не давала мне спать спокойно. Папа каждый вечер садился у моей постели и, чтобы успокоить и убаюкать, рассказывал, как ездили в Веригино и как дедушка на бабушке женился.

Когда мне исполнилось 6 лет, мама наконец-то решилась вырезать мне гланды и повела меня в частную хирургическую клинику на Остоженке.

В огромном кабинете появился маленький старичок. Профессор Генкин надел на лоб странные очки и заглянул в моё горло, приговаривая: «Не бойся, маленькая, ничего страшного, больно не будет». «А я и не боюсь ничего», – храбро отвечала я. В руках у хирурга невесть откуда появились щипцы, похожие на сахарные, только огромного размера. Во время операции я даже не пискнула.

Когда всё закончилось, профессор предложил мне посмотреть, что у меня вырезали. Мне поднесли таз, в котором плавали в крови два «желточка». Вид крови испугал меня, и тут я громко заплакала.

Первые сутки в больнице прошли благополучно, и на второй день я почувствовала себя совсем хорошо. В больнице были койки с сеткой. Я сначала качалась на них лёжа, и мне это очень нравилось, я весело смеялась. Моя нянька, которая была со мной в палате, решила доставить мне большее удовольствие и предложила встать на ножки и попрыгать, держась за её руки. После нескольких таких прыжков у меня из горла хлынула кровь. Нянька побежала за дежурным врачом, вызвали профессора Генкина и моих родителей.

Я потеряла два таза крови. Мне вставили тампоны в нос и горло, и больше недели у моей постели дежурили врачи, борясь за мою жизнь. Мама надеялась, что я, совсем здоровая, вернусь домой ко дню своего рождения, но как раз накануне няня, желая порадовать свою «милку», чуть не отправила её на тот свет.

РЯЗАНЬ

Как-то папу послали в командировку в Рязань. Он уезжал после приступа малярии. На вокзале ему стало дурно. Мама не хотела его отпускать, но он всё равно уехал. Мама очень беспокоилась, и решила сама поехать в Рязань, взяв меня. Приехали вечером, наняли извозчика, входим в гостиничный номер и видим, что папа сидит за столом и пишет нам письмо: «Всё хорошо, чувствую себя отлично». А сам весь красный и дрожит. Мама померила ему температуру – под 40! Уложила его в постель и дала выпить хину. Папа скоро поправился.

Рязань – чудный город, весь утопает в зелени. Ока там широкая и красивая. У мамы были в Рязани дальние родственники, мы часто бывали у них. У родственников был большой сад, и в нём – большой бумажный театр с бумажными куклами. В Рязани продавали очень вкусные слоёные язычки и булочки с кремом. Я росла очень капризной. Мама купила ванильную булочку и стала резать. Я закричала: «Не хочу!», хотя всегда любила эти булочки с рязанским маслом – там на рынке продавали масло с изображением разных зверюшек. А тут я схватилась за нож и порезала себе руку до кости. Шрам остался на всю жизнь.

Как-то пошли гулять на берег Оки. Нужно было пересечь площадь. Поднялся страшный ветер, а я была худенькой и хрупкой. Ветер меня подхватил и перенёс на другую сторону площади. Из Рязани возвращались пароходом. Плыли мимо отвесных берегов из жёлтой глины, усеянных бесчисленными дырами ласточкиных гнёзд. Ласточки тревожными криками провожали пароход. Мне запомнилось место слияния Оки и Москвы-реки. В Оке вода была мутная и серая, а в Москве-реке – синяя-синяя, и ярко выделялись полосы слияния.

ТЁТЯ ВЕРА

Мама с детства не любила свою младшую сестру Веру, которая была любимицей матери. По ночам, когда у кого-нибудь из братьев и сестёр случался припадок, бабушка клала его в постель к Соне и никогда к Вере – отсюда и неприязнь мамы к сестре. Вера рано уехала из дома, жила у тётки, сестры отца [Марии Николаевны Фон-Зелих, в Петербурге].

Поехала в гости к их дальним родственникам в Рязань, познакомилась там с преподавателем реального училища Константином Павловичем Акимовичем и вышла за него замуж [см. Приложение 2]. У них родилось двое детей. В голодный год [1921] отец семейства заболел тифом и умер. Вера написала сестре отчаянное письмо, умоляла спасти её и детей.

Мама позвала их в свою семью. Отдали им гостиную. Первое время всё было хорошо. Я играла со своими двоюродными – братом Котиком и сестрой Вусей. Моей излюбленной игрой была «игра в замужество». Из сундука доставался подвенечный наряд тёти Веры, в него наряжали меня, Котик изображал жениха, а Вуська – попа. Ходили по всем комнатам и «кадили», изображая обряд венчания. Только мимо граммофона пробегали с закрытыми глазами – кто-то из взрослых сказал, что там Змей-Горыныч сидит.

Родители уходили в театр или в гости, и дома начинали «блаженствовать». Ставили самовар, доставали кульки с баранками, пряниками и леденцами. Тётя Катя, няня Татьяна Ивановна и дети усаживались вокруг стола, чаёвничали, и дети слушали рассказы няни и тёти о былом.

Приехала бабушка с младшим сыном Шурой. Однажды, когда я сидела на горшке, он подошёл ко мне и начал бить меня по голове. Случайно вошёл отец и, увидев это, потребовал убрать Шуру из своего дома. С ним уехала и бабушка.

После её отъезда Веру как подменили. Стала она брать шитьё на дом, но чаще уходила к клиентам, а детей запирала. Котика, своего любимца, кормила и холила, а Вуську оставляла голодной. Тогда мама и няня отодвигали шкаф, открывали дверь и со страхом брали Вуську к себе, чтобы накормить. Кончилось это печально. Однажды вернулась Вера раньше времени, увидела открытую дверь и дочь у сестры и избила девочку.

При первой возможности, когда мама и тётя Катя, взяв меня с собой, пошли в ванную полоскать бельё, заперла нас там. К этому времени Благих уплотнили, поселив в столовую большую рабочую семью. Кто-то из этой семьи услышал крики и стук из ванной, открыл дверь из комнаты и увидел Веру с топором в руках. К счастью, вскоре мы уехали в Оренбург.

Папа работал начальником продотдела при Наркомфине. Осенью 23-го года его вызвали к наркому финансов и предложили ехать в Оренбург [с 1920 г. это был центр Автономной Киргизской Социалистической Советской Республики в составе РСФСР]. Семью очень испугала такая перспектива. Разыскали знакомых, у которых были родственники в Оренбурге. Взяв с собой меня, отправились в гости. Там наслушались много ужасов: и о морозах, и о буранах, и о жестоких татарах, и о разбойничьих повадках местного казачества… Папа категорически отказался ехать, и ему предложили уволиться со службы. Начались истинные мытарства.

Приходит папа устраиваться на новую работу, его с радостью согласны принять, а когда он приходит оформляться, ему вежливо говорят, что обстоятельства изменились и работы нет. В семье наступило полное уныние. Начали понемногу продавать вещи. Наконец, один из начальников потихоньку шепнул папе, что по распоряжению ОГПУ папа или должен ехать в Оренбург, или его нигде не примут на работу. Выхода не было – пришлось согласиться на отъезд. Встретив с семьёй новый, 1924-й год, папа уехал в Оренбург.

Через несколько дней после его отъезда мы обедаем и слышим дущераздирающие гудки. Мы бросились к окнам, открыли форточки – это хоронили Ленина. Мама не ходила смотреть его в гробу, потому что были необыкновенные морозы. Её подруга простудилась в очереди в Дом Советов и вскоре умерла от туберкулёза. А у тёти Веры, которая тоже постояла в очереди, началось воспаление надкостницы, и она страшно кричала по ночам.

ОРЕНБУРГ

Весной мы с мамой поехали проведать отца. В Оренбурге поселились в гостинице. Обедать ходили в ресторан, что для меня было праздником. Дома я была очень капризна в еде: суп ела только с клёцками, а любила только пшённую кашу и котлеты. В ресторане же нравилось всё.

Но такое питание было накладным для семейного бюджета, и мама договорилась с семьёй Арбузовых, что мы будем столоваться у них. У Арбузовых было три сына: два взрослых и один школьник старших классов. Имя его я не помню, но он сделал для меня очень доброе дело. Я ела очень медленно, с неохотой. Все уже кончали сладкое, а я всё ещё сидела над тарелкой супа. Так вот, этот мальчик вызвал меня на соревнование – кто быстрее всё съест. Если я отставала, он смотрел на меня с таким презрением, что я готова была провалиться сквозь землю. С тех пор я просто не могу медленно есть.

Однажды случилось большое несчастье. Мы с мамой пошли вечером в булочную. Мама купила хлеб, расплатилась и повесила сумочку с деньгами на руку. Когда мы вышли из булочной, какой-то мальчишка сорвал сумочку с маминой руки и моментально исчез. Мама сначала остолбенела, потом побледнела, как полотно. Она довела меня до гостиницы, настрого приказав, чтобы я не проговорилась папе о пропаже сумочки, а сама пошла к Арбузовым. Оказывается, в сумочке было штук 30 золотых рублей. Папе признаться в пропаже мама побоялась, и жить нужно было, не показывая вида, что денег нет. Арбузовы познакомили маму со старой ростовщицей-еврейкой, которая дала ссуду под большие проценты.

Я и мама прожили в Оренбургской гостинице до августа, пока удалось снять отдельный флигель на окраине города. Наше с мамой возвращение в Москву и сборы в Оренбург помню смутно.

У тёти Кати были знакомые Михайловы. Старик Михайлов усиленно ухаживал за мамой. А его зять Завадовский был директором зоопарка. Мы часто по вечерам ездили в зоопарк. Очень интересными были эти посещения – это было время, когда Завадовский проводил опыты над животными. Помимо петухов, которые несли яйца, и кур, кукарекавших по-петушиному, в зоопарке жили: помесь лис и волков с собаками, коров с овцами и т.д. Потом подобные эксперименты были запрещены. Однажды Михайлов предложил покатать меня на слоне. Ухаживал за слоном его бывший хозяин. Он-то и покатал меня по всему зоопарку.

Это был период, когда страусы теряли свои перья, и мама собрала огромный букет страусиных перьев. По возвращении в Оренбург она отдавала их ростовщице в счёт процентов. Но перья кончились, и пришлось во всём признаться папе. С этого и начались нескончаемые неприятности в семье. Когда мне исполнилось 16 лет, отец взял с меня торжественную клятву, что я никогда не буду занимать деньги, особенно под проценты, и я всю жизнь придерживалась данной клятвы.

По приезде в Оренбург с вещами мы поселились в снятом флигеле на окраине города. Хозяева трёх домов были татары. В одном доме поселилась наша семья, в другом жили хозяева, в третьем – семья Хусаиновых с дочкой Салией, моей большой и первой детской подругой. Отец Салии, Газиз Ганиевич, был татарским князем. Половина домов и магазинов Оренбурга до революции принадлежала его семье. Мать Салии была опереточной актрисой. Я и Салия бегали на все репетиции театра оперетты. На меня обратила внимание одна из актрис, которая организовала детский театр. Она ставила «Сказку о мёртвой царевне». Меня она взяла на роль мачехи. Сыграли несколько спектаклей.

В Москве у нас было пианино. Тётя Катя умела играть, но стеснялась и не играла. Мама же играла только «Тройку». Причём, делала это всегда перед дорогой, в последнюю минуту, и мы вечно рисковали опоздать на поезд. Несколько раз приходилось тёте Кате бросать нам в окно уже идущего поезда свёртки и пакеты. Мама решила учить меня музыке. Но я занудные гаммы учить не хотела, и учительницы (всё старухи «из бывших») отказывались заниматься со мной.

Пианино мы привезли в Оренбург, и мама снова наняла учительницу лет 40-а. Но когда меня вывели к ней, я заявила: «Снова старуха, не хочу! Хочу молодую!» Оскорблённая учительница удалилась, а мама продала пианино, тем более, что деньги были нужны – отдавать ростовщице.

Помню ещё день наших с мамой именин. Мы втроём с папой пошли на базар и купили такой огромный арбуз, что донести его не было никакой возможности. Папа пошёл к Арбузовым, взял у них тачку и торжественно привёз к ним необычную покупку. Таких вкусных арбузов, как в Оренбурге и Илецке, нет больше нигде.

Маме нужно было удалять и вставлять зубы. Она познакомилась и подружилась с семьёй зубного врача Бурштейна. Семья состояла из врача Исидора Владимировича, его жены Генриетты Абрамовны и дочки Цили. Помню, встречали мы у них Новый год. Возвращались домой ночью, меня везли на санках. Оренбург славился своими буранами – на улицах намело огромные сугробы. Мама с папой увлеклись разговором, и я на одном из сугробов вывалилась из санок. Испугалась, стала кричать, но к моему ужасу родители продолжали путь с пустыми санками. Встать я не могла, так плотно была укутана. Поплакала-поплакала и заснула. А наш дом и дом Бурштейнов находились в разных концах города. Подходя к дому, кто-то из родителей наконец заметил, что санки пусты. Кинулись назад, нашли меня мирно спящей, погрузили в санки, дома раздели и уложили в постель. Когда я проснулась, за окном уже смеркалось. Надо мной стояла мама и торопила меня – за мной пришёл хозяйский сын Митхат звать на ёлку. Вечером к нам пришли гости и потешались надо мной – проспать без памяти почти сутки.

Подходило время Пасхи. Встал вопрос, где печь куличи и запекать окорок. У нас на кухне была только плита, а куличей пекли много, на всю пасхальную неделю. У хозяев на кухне, которая имела отдельный вход со двора, была русская печь. Мама попросила у хозяйки разрешения испечь в ней куличи. Пекли до ночи, а когда хозяева легли спать, запекли окорок. Если бы хозяева узнали, что в их печи побывала свинина, они бы этой печкой перестали пользоваться. Вечером мама пригласила в гости папиных сослуживцев, а во «вторую смену» – хозяев дома и родителей Салии. Когда увидели в окно, что идут татары, мама срочно убрала со стола окорок. Когда все гости ушли, стали убирать посуду, подняли одну из тарелок и с ужасом увидели под ней кусок ветчины. Если бы эту тарелку поднял кто-нибудь из татар, разразился бы скандал.

С мамой Салии, жившей долго в Питсбурге и окончившей там музыкальную школу, однажды случился казус. Она с мужем (отцом Салии) ехала в поезде. Пошли в вагон-ресторан. Газиз Ганиевич взял меню, но заказать, кроме свиных отбивных, было нечего. Мама Салии ела и восторгалась необычайно вкусным блюдом. Когда вернулись в купе, она пристала к мужу: чем он её накормил таким вкусным? Тот, смеясь, сознался. У жены началась рвота.

В Оренбурге ежедневно в какой-нибудь семье готовили пельмени, и меня кто-нибудь звал к себе на обед. С тех пор обожаю пельмени. Ещё помню необыкновенно вкусный чак-чак («гробница Магомета»), которым угощали нас наши хозяева и Хусаиновы.

Помню очень страшный случай со мной и папой. Мы возвращались с прогулки. Входим в свой переулок и видим: около нашего дома собралась огромная стая собак. Была весна – время «собачьих свадеб». Мы постояли, постояли, собаки на нас не смотрят, можно идти. Но только сделали несколько шагов, вся стая взвыла, ощетинилась и стала окружать нас. Путь и к дому, и из переулка оказался отрезан. Собаки двигались медленно, но кольцо сужалось. Тогда папа в отчаянии замахнулся на одну из собак ногой. Было скользко, и он грохнулся на землю. Собаки с визгом отпрянули.

К нашему великому счастью на крыльцо вышел отец Салии. Он моментально понял обстановку, схватил меня за руку и втолкнул в сени. Папа тем временем вскочил на ноги и тоже моментально оказался в сенях. Но одна отчаянная собачуха успела вырвать клок из его пальто. Спасло папу от своры собак несомненно то, что он был «спартанцем» – до конца дней ежедневно занимался гимнастикой, в молодости кувыркался на трапеции и обливался холодной водой. А бывали в Оренбурге случаи, когда весной – вечером или ночью – собаки загрызали людей насмерть.

Мама наняла девушку Машу, тоже местную казачку. Девушка попалась смирная, славная. Прожили мы в казённой квартире месяца два, соседка спрашивает маму: «Вы знаете, что ваша Маша по ночам уходит из дому?» Мама очень удивилась и на следующую ночь пошла в комнату Маши – окно открыто, Маши нет. Мама не стала ложиться спать, дождалась возвращения девушки. Та разрыдалась и выдала свою тайну.

А нужно сказать, что за нашим домом был огромный пустырь с развалинами старых казачьих домов. Хозяева ушли с белыми, но то и дело, по одиночке появлялись в городе. Вернулся в город жених Маши, встретил её на улице, стал настаивать на ночных свиданиях. Он оказался главой целой шайки. Они собирались покончить с нами и ограбить дом. Маша, как могла, отговаривала их. Теперь, будучи разоблачённой, рыдая, сказала, что уйдёт от нас навсегда. Просила её не искать, но потребовать охрану дома на несколько дней. Помню, с неделю по вечерам и ночам у нас дежурил чекист. Потом соседка под секретом сообщила маме, что шайка ушла и с ними Маша.

Поздней весной папе дали казённую квартиру на улице Неплюевской, одной из главных улиц города. Это был старинный особняк бывшего градоначальника. Квартира была шикарной. Нам дали 4 комнаты. В 5-й комнате жила женщина лет 50-и вместе с сыном, местная казачка. Кто жил в других комнатах, я не помню.

Мама обожала кошек. На Неплюевской у нас дома жили: кошка Снегурка, излюбленным занятием которой было спать в печной золе (вылезала она оттуда чернее трубочиста, но звать её продолжали Снегуркой), кот Васька-босяк, припадочный и с разными глазами, Барыня с кучей котят и Голубчик – красавец сибирской породы. Однажды Голубчик заболел паршой. Мама со страху велела прислуге Маше отнести его на пустырь, но к вечеру Голубчик был дома. Несколько раз пытались избавиться от него, но безуспешно. Тогда за дело взялась наша соседка. Унесла кота, а вернувшись, сообщила, что бросила его в подвал с водой, и ему, конечно, оттуда не выбраться. Сказав это, она пошла во двор. Вдруг слышим истошный крик и какой-то стук. Выбегаем во двор и видим: соседка лежит без чувств, а на ней сидит мокрый Голубчик и отряхивается. Вечером сын хозяйки унёс Голубчика на пустырь, и больше мы его не видели.

На Неплюевской мы прожили до весны. Ранней весной [15 июня 1925 года] была образована Казахская республика со столицей в городе Кзыл-Орда. Наркомфин, в котором работал отец, из Оренбурга переводили туда. Отца вызвал к себе начальник Наркомфина Маймин. [Исидор Борисович Маймин, нарком финансов Казакской АССР в 1923–1926 гг., дед актрисы и режиссёра Галины Волчек]. Маймин сказал: «Дмитрий Дмитриевич, в Москву Вам возвращаться бессмысленно – ни работы, ни жилья Вы там не найдёте. Я настоятельно советую Вам поехать со мной. Но должен предупредить, что ГПУ поручило мне наблюдать за Вами в политическом отношении. Во время Вашей работы со мной я ничего предосудительного за Вами не замечал и теперь могу поручиться за Вас. В дальнейшем прошу Вас и впредь на работе и вне её с сослуживцами быть осторожным, иначе вынужден буду сообщить об этом в органы. И ещё раз настоятельно советую Вам поехать со мной».

Делать было нечего, отец согласился и уехал в Кзыл-Орду. Вскоре после его отъезда нас предупредили, что в нашем доме будет размещено какое-то учреждение, и нам предложили до отъезда переехать в Дом крестьянина. Дали нам там две комнаты с окнами во двор, вещи все уже были упакованы. Во двор без конца приезжали и уезжали крестьяне из окрестностей, пьяные орали песни, случались и драки, по ночам ржали лошади. Мама решилась наконец и с ужасом отправилась со мной в Кзыл-Орду.

КЗЫЛ-ОРДА

Поезд шёл среди голой степи, выжженной и безжизненной. Только верблюжьи колючки, гонимые ветром, мчались наперегонки с поездом. Кое-где попадались островки саксаула, издали похожие на кучи зелёных кружев. В них иногда появлялся король степи – красавец фазан. Ящерицы и змеи тоже мелькали порой за окнами вагона. Мама при виде их приходила в ужас, а ведь, кроме змей, нас ожидали встречи с тарантулами, скорпионами и фалангами, а главное – с малюсенькими чёрными пауками, «чёрной смертью» [каракуртами], укус которых вызывает моментальную, скоропостижную смерть.

Тогда на железных дорогах под вагонами каталось много беспризорников. А ещё были банды, которые забрасывали в окно вагона железный крючок и тащили, что попадётся. В соседнем вагоне такой крюк ночью зацепился за спину пассажирки. На весь состав раздался её безумный крик. Все побежали в этот вагон. Мама со мной тоже, т. к. побоялась оставить меня одну. Бандиты тащат бедную женщину к себе за окно, а мужчины в вагоне тянут её в свою сторону. Наконец, кто-то догадался отцепить крючок. Хорошо, что мы подъезжали к станции. Там пострадавшую сдали вокзальному врачу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.