скачать книгу бесплатно
Сражение Цветов (реальная история)
София Фаддеева
В этом романе разнообразие тем, затронутых автором, столь же широко, как и то, что происходит в жизни женщины, решившей во что бы то ни стало найти уголок на земле, где она могла бы быть счастлива. Гендерное насилие, эротические желания, социальные различия и предрассудки, столкновение культур, детали и оттенки цвета кожи, происхождения, любви и ненависти… Изысканная чувствительность главной героини, выкованная многочисленными пережитыми потрясениями, оставит вас с разбитым сердцем и непередаваемой внутренней радостью от чувства сострадания, юмора, даже иронии. С большим мастерством автор захватывает внимание читателя, ведя его по лабиринтам сюжета и погружая в неожиданные события. В использовании языка в тексте присутствует безудержная страсть, а стиль полностью личный. Сама автор – загадка: русская, она живет в Мексике и издает в Испании роман об Эквадоре, стране, которую она знает не понаслышке – и это отчетливо видно из романа – со всеми ее красотами и особенностями культуры.
София Фаддеева
Сражение Цветов (реальная история)
«За маской любви всегда прячется смерть»
В.Г. Лорка
«Что наша жизнь?..
Сказка, рассказанная безумцем,
полная силы и ярости,
но лишенная смысла.»
В.Шекспир
Прошло много времени, но оно не стерло яркость и боль случившегося. Я вспоминаю… Вернее, нет,… не вспоминаю, просто я сама и есть эти воспоминания о двух мучительных счастливейших годах… Я – только эти воспоминания, и ничего больше, как будто всей остальной жизни и не было, а если что и было, так это предисловие к тем двум годам… и ничего больше.
Х Х Х
На крайнем севере, там, где твердь земли стыкуется с ледяным покровом океана, там, где – олени, песцы и карликовые березки, маленькая девочка протаивает пятаком морозные узоры на стекле, чтобы разглядеть, как соседи с первого этажа откапывают от сугробов свои окна. А в печке трещат дрова, родители греют воду, разводят марганцовку, девочку будут купать в малиновой воде…
И в это же время под лучами тропического солнца плещется в теплом море загорелый мальчуган, а в прохладном городке, приютившемся в горах у подножия заснеженного вулкана, слушает в столярной мастерской своего отца жужжание деревообрабатывающих станков другой смуглый мальчишка…
И под убаюкивающий стук пурги о деревянные стены дома, в самом чудном сне, самой темной полярной ночью, девочке на Крайнем Севере не приснится ничего подобного той залитой солнцем, искривленной в огромные складки земле, в которой живут те ребята. И смуглым мальчикам, ведомым черноволосыми матерями за руку к воскресной мессе, и в голову не придет, что земля может не вставать хребет за хребтом до самого горизонта, а быть плоской-плоской. Они пока не слышали даже слова такого – Россия, как и девочка еще не знает, что есть на свете такая страна – Эквадор…
Но одному из этих мальчиков девочка станет первой женою, а другому – последней любовью, и в свои зрелые годы выросшая девочка, ставшая воспоминанием и ничем больше, напишет эту вот книгу.
Ч А С Т Ь I
Москва. Шереметьево-2. У стеклянной стены стоит светловолосая женщина невысокого роста. Она держит за руку черноволосого мальчугана двух лет. Чемоданы уже проплыли контрольный пункт, уже смахнув слёзы и помахав на прощанье, её сестра и мама отправились весь остаток дня толкаться по магазинам Москвы, закупая продукты. Вечером, обременив себя многочисленными сумками, мешочками и пакетами, заполненными, в основном мясом и колбасой, они сядут в поезд, с трудом растолкав багаж по полкам, и вернутся домой, в свой город, и ничто не изменится в их жизни, ничто, только порой мелькнет грусть об уехавшей дочери в глазах матери да сорвутся слова о желании получить из-за рубежа что-нибудь фирменное с губ сестры. А эту женщину с сыном что ждет?
За стеной на летном поле блестят фюзеляжи самолетов. Посадка. Женщина складывает молитву: «Самолет! Серебристая быстрокрылая птица! Унеси меня с собой в надежной утробе своей! Ты летишь далеко-далеко, через многие страны, горы, моря, океан, далеко-далеко, откуда мне не вернутся назад, может быть, долгие годы, может быть никогда… Я знаю, небо высоко и ветры сильны, и, несмотря на могучие крылья, устанешь ты, несколько раз присядешь на землю набраться сил, отдохнуть и с каждой посадкой покидать тебя будут разноязыкие люди. А ты все дальше будешь лететь и, пронесясь сквозь день, задев, минуя, вечер, пронзишь ночь, и утром, когда над далеким, чужим континентом будет вставать новое солнце, ты опустишь меня, легкой тенью скользнув по горным цепям, на незнакомой земле. Уноси меня, серебристая быстрокрылая птица, в тот далекий рассвет! Я так долго ждала этой встречи, что сбудется на неведомой мне земле, в неведомом небывалом рассвете… Я решилась покинуть родных и страну и, крепко сжав сыновью ручонку, шагнула уже за ту черту, где кончается наша земля и начинается tierra ajena , потому что… там, в набегающей на песчаный берег морской пене высокой волны, я уже слышу призывный шепот. Среди пальм бродит, тоскуя, мой муж, иностранец, туземец, и в воздухе, ласковом от аромата тропических трав, ему грезится страстность объятий будущей встречи… Уноси ж меня скорей, самолет! Не томи! Подымайся! Лети!…»
Х Х Х
Кто мне эта светловолосая женщина невысокого роста, складывающая молитву в аэропорту? Зовут её как и меня, но… я ли это?… Нет, нет, она – другая. Мы только внешне схожи, да и то не очень: сказывается разница лет. Ведь проведя через то, что случилось пройти, Эквадор переплавил меня. Эквадор переплавит и эту светловолосую женщину. Но пока ей только предстоит совершить те поступки, которые я уже, наверное, не совершила бы. Не хватило бы сил. Я – уже – не смогла бы.
Ну зачем, например, свои гладкие легкие пушистые волосы с помощью перманента она превратила в мелковолнистый пергамент? Я никогда бы такого не сделала! И я никогда бы не сшила за бешеные деньги у плохо кроящей портнихи претенциозное платье из аляповатого и мнущегося материала, чтобы в нем отправиться зарубеж! ( А платье полиняет от первой стрики: его краски окажутся слабее сильнодействующих зарубежных порошков). Но для этой светловолосой женщины, как для всякого советского человека, зарубежье – запретный и потому манящий плод. Хочется отведать, полакомиться!.. Для нее претенциозное платье, как и тот шаг за черту, где кончается наша земля и начинается tierra ajena, означает вызов, который она бросает обществу, своей прежней жизни, которую оставляет, как ей кажется, где-то там позади в своей судьбе. Она советская, из ничегонедозволенности и серой обыденности. Она рвется к сочным краскам, неограниченности пространства, фантастике перемещений и волшебству превращений, невероятности форм, буйству событий и силе чувств. Она рвется в сказочную реальность… А я уже прожила свою сказку, я сотворила ее – на этих страницах и в жизни – и остаюсь в ней навсегда.
Но эта светловолосая женщина ничего еще не знает о своем будущем и, разумеется, не думает так, как я. И бесполезно мне давать ей советы. Она уже переступила черту. Ей кажется, что она знает, чего хочет, и делает она, что хочет. Что ж! Пусть! Она живет свою жизнь.
Х Х Х
Приглянулись мы с Бертраном друг к другу в читалке – комнате общежития, предназначенной для занятий, а познакомились на субботних танцах. Он был невысок, я ему подходила по росту. За вечер он был единственным, кто меня пригласил, а я остро переживала свою принадлежность к толпящейся вдоль стены стайке девчонок, которых никто не приглашал, и завидовала тем немногим, что выделялись пластикой движений, ухоженной внешностью, стильной одеждой, манерой держать себя…
Искусству превращать себя в красавицу я научилась потом, а тогда… на день рождения Бертран подарил мне куклу.
Х Х Х
В общежитии Бертрана прозвали Д, Артаньяном за схожесть: худощавая фигура, длинные волосы, остренькая бородка, усы…Д, Артаньян подаривший советской девочке куклу…
Х Х Х
Я стеснялась ухаживаний Д, Артаньяна. По устойчивым представлениям того времени, бытовавшим среди простых советских людей, порядочные девушки не встречались с иностранцами, те же, которые встречались, полагались проститутками, и все иностранцы считались сказочно богатыми – это мы все были сказочно бедны.
Х Х Х
Гуляя с Бертраном по Ленинским горам, мы держались за руки как дети. В сущности, мы и были детьми, хотя детьми уже не были. Ни он, ни я. Бертран учился на третьем, а я на втором курсе физического факультета МГУ.
Однажды нам навстречу попался начальник моего курса. Именно он когда-то первым поздравил меня с поступлением в университет, сообщив, что за письменный экзамен у меня пятерка и благодаря школьной золотой медали я освобождаюсь от сдачи всех остальных экзаменов. К тому же я была старостой группы, и потому начальник курса, несмотря на многочисленность своих подопечных, помнил меня.
Когда он увидел нас с Бертраном, от удивления у него вытянулась даже шея. Я настолько была поражена этим неожиданным и столь очевидным удлинением его шеи, что прежде чем поздороваться, высвободила свою руку из крепко сжимавшей ладони моего друга.
Х Х Х
Общественное мнение я ненавидела со школы, где учителя вылепили мелкомасштабный – в пределах школы – культ меня, образца примерности и правильности. Я не была правильной, но сила общественного мнения была мне известна. Я боялась ее. Встречаясь с Бертраном, я преодолевала в себе смущение и страх. Я отпускала свою душу на свободу. Я не знала, что за шаг я совершаю. Я его делала, и там, на небесах, были удивлены моим своеволием. Рушилась предназначенная мне судьба грызуна научных глыб и почитателя формулообразных истин. Душу – на свободу? Этот шаг предусмотрен не был Высшими Силами. Они стянулись–сплелись над моей головой и, пропев несколько гимнов и других торжественных песен, решили:
– Пусть так, как она хочет! Не возражаем. Мы меняем Судьбу.
Их приговором стало:
– Искупление!
Одному Ангелу и одному Бесу было поручено, рассчитав меры, составить рецепт искупления, и они постарались при его составлении, проявив ангельское искусство и чёртовское рвение, но я далеко не уверена, что они верно взвесили все порошки и настои. Возможно, пересыпали некоторые из составляющих веществ.
Они не выдержали меру. А мне ничего другого не оставалось, как выдержать.
Х Х Х
Нас схлестнула страсть. Первые прикосновения, скамейки теплой вечерней Москвы среди цветущей сирени, первое обнажение груди, холлы ночного общежития.. Я помню.. за окном – невероятно огромная луна…
Х Х Х
Любила ли я его? Да и нет. У любви столько оттенков! С чем сравнивать? Эталона нет. По крайней мере, я не знаю эталона. И если уж любовь сравнивать, так с солнечным светом: непостоянным, изменчивым в утончённой игре облаков, непременно умирающим и возрождающимся, согревающим, палящим, обманчивым, слепящим, отбрасывающим дрожащие тени и блики, дарящим жизнь – невозможна без света жизнь! – но подчас смертоносным.
Х Х Х
Удивились – душу на свободу? – не только на небесах. Моих родителей также обеспокоили наши отношения с Бертраном, о которых я имела глупость довольно искренне поведать родным. Они потребовали порвать их. Порвать!
Мать несколько раз приезжала в Москву, беседовала с начальником моего курса, а так же с инспектриссой и куратором иностранцев. Затем они все беседовали со мной, объясняли, увещевали, прогнозировали неутешительное будущее, интересовались, планирую ли я для себя аспирантуру… Я предпочитала казаться благоразумной девочкой и соглашалась со всеми.
Бертран плакал в присутствии моей матери, и ее трогали его чувствительность и сила эмоционального переживания, но она настаивала на своем.
Когда все и вся успокаивались и мать уезжала, Бертран несколько дней ходил за мной следом, я выдерживала должную паузу, перед тем как нарушить данные обещания, а затем мы встречались как прежде.
Х Х Х
Милым забавам мы предавались, как только появлялась возможность, и хотя почти год я не позволяла из-за предрассудков воспитания лишить себя девственности, Бертран был терпелив.
– Когда-нибудь ты решишься сама, – говорил он и ждал.
Однажды, когда мы все, покинув пятиэтажки общежитий для младшекурсников и комнаты на четверых, жили уже по двое в главном здании университета и моя соседка по комнате часто отсутствовала, комендантша этажа, женщина сталинской закваски, увидела, как ко мне зашел Бертран, и услышала звук повернувшегося в замке ключа.
На следующий день дверной замок был испорчен столь профессионально, что закрывался снаружи, но ключ, вставленный изнутри, повернуть оказалось невозможно. После долгих попыток нам с Бертраном удалось извлечь из замочной скважины спичку, но замок мы так и не починили.
Но даже когда замок не был испорчен, мы с Бертраном не переходили черту, за которой формально начинался порок, хотя, в действительности, становилось порочным столь долго за нее не ступать.
И то ли из детского упрямства-протеста против ополчившегося на нашу любовь мира, то ли для того чтоб «быть, а не слыть», то ли потому что созревший плод не держится на ветке долго, я решилась наконец потерять давно уже тяготившую девственность, а необходимость официального оформления отношений не заставило себя ждать: дней через пятнадцать я обнаружила, что ожидаемые месячные не наступили.
Х Х Х
Надо отдать должное моей матери: на аборте она не настаивала, и мы с Бертраном благополучно поженились, хотя отец на свадьбу не приехал: у него была подписка о необщении с иностранцами, и вообще он был против.
Не приехал на свадьбу и муж моей сестры, и понять его тоже было нетрудно: он работал в КГБ, занимался правительственной связью. Вскоре после моего брака, правда, он перестал ей заниматься и на предложение выбрать между работой и моей сестрою, присутствовавшей, разумеется, на свадьбе, он выбрал мою сестру.
Х Х Х
В отличие от предназначенного для советских граждан одного месяца ожидания, выйти замуж за иностранца можно было лишь спустя три месяца после подачи заявления, а для сокращения этого срока ввиду особого положения невесты требовалось предоставление справки гинеколога, каковую гинеколог не давала всвязи с малостью срока беременности и соглашалась дать в случае запроса ЗАГСа, а ЗАГС, разумеется, отказывался делать запрос, и в лучшем духе советских традиций получался замкнутый круг, хождение по которому хотя и отняло у нас с Бертраном много времени и помотало нервы, но, однако же, не испортило свадьбы, отмеченной в одном из ресторанов на проспекте Вернадского, и сейчас я с большим удовольствием рассматриваю свои свадебные фотографии: не знай я сама с определенностью о беременности невесты, глядя со стороны, ни за что не догадалась бы.
Х Х Х
А в Смоленске мои бывшие одноклассники и одноклассницы валялись от радости за меня на полу, дрыгали ногами, хватались за животы и восторженно вспоминали, как вытягивались лица наших учителей, когда им сообщали, что я, сотворенный ими – для подражания! – образец примерности и правильности, вышла замуж за иностранца и, скорей всего, уеду за рубеж.
В те времена брак с иностранцем рассматривался как отступничество от Социалистической Родины: страна воспитывала, растила, старалась, тратилась на дармовые здравоохранение и образование, и – пшик! – силы, здоровье, знание и талант уйдут – уедут – будут отданы на процветание капитализма.
Но встречались и другие мнения. Соседка сказала моей матери:
– Я так рада за вашу дочь! Говорят, она вышла замуж за принца, только болтают злые языки, страна его очень маленькая!
Х Х Х
Светловолосая женщина просыпается и смотрит в окно. Самолет уже летит над голубой чашей океана. В прорывах облаков – редкими созвездиями скопления огней, и где-то за горизонтом, в тяжких трудах преодолевая безмерность пространства и тьмы, готовится взойти над землей солнце. Его сила угадывается по ярости красок, растапливающих плотный слой облаков.
На коленях женщины, укрытый пледом, спит сынишка, а сама она тревожно всматривается в розовеющую за окном пышную облачную плоть. Внизу, в просветах, как картонный макет – желто-коричневая хребрящаяся поверхность. Горы.
Легкая ткань света стремительно обволакивает серебристое тело самолета, резко ложатся тени на макете, горделиво показывают свои ледники вершины… Из-за горизонта, из неведомой космической дали, на незнакомый континент накатывается горячее царственное солнце, и женщина спрашивает его:
– Ты будешь добрым ко мне? Ты знаешь, что ждет меня? Что?
Х Х Х
Двадцать три часа полета, и вот – аэропорт Лимы. Аэрофлот не летает в Эквадор, и потому мне пришлось вначале перелететь его и приземлиться южнее, в Перу, чтобы затем самолетом Эквадорской авиакомпании добираться до Гуаякиля, где меня должен был встретить муж.
В самолете Аэрофлота ощущение Зарубежья, прихлынувшее было в аэропорту, исчезло: наш самолет, наши стюардессы, все говорят по-русски… Но в Лиме пассажиры разошлись. Я осталась одна. Куда мне теперь?
Прошу сына: «Не потеряйся! Я не смогу тебя найти!» – и сжав в своей ладони его ручонку, направляюсь – куда? – вперед.
Жарко. Душно. Выкрики на испанском. В центре куполообразного зала вертится огромный металлический круг. На нём, как лошадки и верблюды на каруселях, кружатся саквояжи. Выплывает громадина моего чемодана. Малыш пытается вскарабкаться на круг. Одной рукой я хватаю ребёнка – он начинает хныкать и вырываться – а другой пытаюсь стянуть чемодан.
Скуластый парень в расстегнутой на груди рубашке и линялых брюках пытается помочь, выдавая при этом поток непонятной мне испанской речи.
– Здесь, здесь оставьте! – объясняю жестами.
Парень что-то спрашивает. Я не понимаю что. Он настойчив.
– Не понимаю! – я сажусь на свой чемодан и развожу руками.
По залу расхаживают люди в разноцветных, но одинакового покроя комбинезонах: синих, оранжевых, желтых… Должно быть, сейчас в моде комбинезоны! «Обязательно куплю себе такой!» – решаю я, но, приглядевшись, обнаруживаю, что эти люди в комбинезонах… уборщики! У них в руках коробочки с длинными палочками. Иногда они опускают эти коробочки на пол и сметают в них мусор.
Ребенок снова лезет на карусель. Чтобы снять его с круга, отхожу от чемодана, а когда поворачиваюсь, вижу, что скуластый парень снова, пыхтя, тащит куда-то мой тяжеленный чемодан, но, заметив мой удивленный взгляд, бросает ношу возле уходящей вниз, под пол, застопоренной ленты конвейера: там, внизу, просторные пустынные залы…
– Спасибо! – кричу вслед поспешно удаляющемуся заботливому молодому человеку, про себя решая, что в прежнем месте мне сиделось на своем чемодане ничуть не менее удобно. Зачем он его сюда притащил? И сколько же мне сидеть на чемодане?
Достаю разговорник и подхожу к полицейскому:
– ДигамепорфавордондеэстаАэрофлот?
– Э? – выпучивает глаза полицейский.
Я повторяю:
– ДигамепорфавордондеэстаАэрофлот?
– Э?
Растерянно оборачиваюсь, чтобы взглянуть на сына. Малыш вновь взбирается на карусель, а к моему чемодану из-под пола, из просторных пустынных залов, карабкается по застопоренному конвейеру скуластый парень. Чего он привязался?
Полицейский, взглянув в ту же сторону, что и я, срывается с места и, размахивая дубинкой, бежит за мгновенно развернувшимся молодым человеком, и оба скатываются по конвейеру вниз. Крики, доносящиеся из просторных пустынных залов становятся все тише… и смолкают. Как всё странно!
А мой ребёнок, совершив почти полный круг на карусели, собирается въехать под шторку, за которой шлёпаются чемоданы. Я бросаюсь к нему, и тут…
– Сеньора Крушинская! Сеньора Кира Крушинская?
Ко мне подходит человек при галстуке и в костюме – в такую-то жару!
– Да! Да! Я сеньора Крушинская! – обрадовано кричу я.
Меня нашли! Я нашлась!
– Почему вы не подождали меня у трапа самолета? Еле вас разыскал! – с акцентом, но по-русски – по-русски! – говорит человек. – Я представитель Аэрофлота. Учился в Союзе. Меня зовут Луис.
Х Х Х
