скачать книгу бесплатно
– На нем сидят маоисты!
– Кто на нем сидит?
Все левые силы Эквадора в противовес центру и правому крылу объединены в один фронт, FADI , но в FADI не вошла одна из левых партий, MPD , членов которой прозвали маоистами.
– Почему маоистами, Хулио?
Китайский социализм одно время был партийным идеалом MPD, но после поездки руководителей этой партии в Албанию, китайский идеал социализма сменился его албанским вариантом – настолько великолепно приняла Албания делегацию – и стало вернее членов MPD называть теперь албанистами, но маоистами было привычнее.
– Если они придут к руководству Политехом, нам придется двумя руками держаться за свои рабочие столы! – говорит Хулио.
– Вне зависимости от того, плох ты или хорош как специалист?
Вместо ответа Хулио пожимает плечами:
– Ты ничего не понимаешь в политике!
– Ты прав, я ничего не понимаю в политике.
Вражда левых течений мне кажется пустой. Ведь речь в Эквадоре не идет о строительстве социализма, его китайского, советского или албанского варианта, и представления местных политиков о социализме зачастую весьма отдалены от реальности. И время ли выбирать образец? Если и будет когда-нибудь, что сомнительно, в Эквадоре социализм, он, наверняка, будет эквадорским. Есть проблемы более насущные: долг США, голод низших слоев населения, слабо развитая промышленность, однобокая инфраструктура…
– Хулио, а что если в Эквадоре никогда не будет социализма? Может не стоит ссориться с маоистами?
– Ты ничего не понимаешь в политике!
Х Х Х
Сегодня мы опаздывали в Политех, автобуса долго не было, и мы взяли такси. В машине я положила руку Хулио себе на колени. Кожа у Хулио тонкая, пальцы длинные, узловатые. Я глажу его запястье, затем подношу его руку к лицу и кусаю губами. Я люблю эту руку, я очень ее люблю, и в груди у меня такая мучительная нежность. А Хулио такой сдержанный, уверенный… Я во многом, это правда, не разбираюсь, но во всем разбирается Хулио! Как мне хорошо, как мне спокойно, когда он рядом!
Хулио отнимает свою руку от моих губ и привлекает меня к себе. Мимо окон проносятся эвкалипты.
Х Х Х
– У нас студенты могут очень многое! – не уставал объяснять мне Хулио. – И кроме того, маоисты факультета быстренько сообразили, что не зря Норберто проводит тебя без конкурса в Политех: ты верный голос за нас! Но ничего! У нас тоже есть свои ребята на факультете! Зал взревел, когда я заявил на собрании: «Маоисты закончились, когда я опустил свою ногу на землю Политеха!»
Последнюю фразу Хулио повторяет на испанском, и по-испански, мне кажется, она звучит еще сильнее: «Quando puse mi pie al suelo del Politеcnico, ?se acabaron los maoistas!»
– А этого… – Хулио называет фамилию, – я выгоню! Три раза не сдаст экзамен, и все!
– А если он разбирается в предмете?
– Конечно, если отвечает блестяще, – соглашается Хулио, – он пройдет, потому что в открытую игра не ведется, но ты же сама знаешь, всегда можно найти, чего не знает студент!
И Хулио, действительно, выгнал одного студента, а я в своих требованиях стала мягче, и… «закончились маоисты»! Вскоре же меня перевели на дневной факультет Механики, где я легко прижилась.
Х Х Х
Мы с Хулио остановились посмотреть: уличный театр давал представление. Балаганно разряженные юноши и девушки призывали основать Партию Эквадора Демократически Организованную (el Partido Ecuatriano Democratico Organigado), сокращенно ПЭДО (PEDO). Они скандировали:
– ПЭДО! ПЭДО! Да здравствует ПЭДО! ;Viva PEDO! Вступайте в ряды ПЭДО!
Юноши и девушки призывали жителей записываться, но все смеялись и никто не записывался. А я не смеялась: что же тут смешного?
– Пэдо (pedo) по-испански означает, – пояснил мне на руссом Хулио, – те газы, что выходят из человека снизу, когда тот съест что-либо недоброкачественное.
– ПЕДО! Да здравствует ПЭДО! Вступайте в ряды ПЭДО!
Теперь и я смеялась вместе со всеми.
Х Х Х
Живем ли мы с Хулио вместе? Он – то у родителей, то у меня. Я не имею права просить, но прошу:
– Хулио, мне нужно заплатить за эту квартиру, за прошлый месяц я тоже не платила, и со служанкой, что присматривала за моим сыном, я не рассчиталась, она ждет. А в тиенде, где я беру продукты, на меня уже косо смотрят, мне нужно погасить долг.
Я знаю, Хулио выплатили сразу вместе несколько задержанных прежде зарплат. А мне не платят: я же не оформила документы.
Хулио задумывается. Повисает пауза. Я классически сажусь Хулио на колени, обнимаю, целую в висок, провожу рукой по волосам. Еще недавно я рассмеялась бы, представив себя в подобной роли, и не поверила бы ни за что, если б кто предсказал подобное, а сейчас у меня замирает сердце в ожидании ответа.
– Ты заплатишь?
– Сколько? – выдавливает Хулио, его не радует перспектива сразу же расстаться с деньгами, которые он ждал несколько месяцев.
Я называю сумму.
– Хорошо, – соглашается Хулио и добавляет, помедлив – и давай жить вместе.
Х Х Х
А вскоре одна моя студентка, сорокалетняя пампушечка, мать шестерых детей, предложила мне взятку за хорошую оценку на экзамене – учить она ничего не учила! Я отказалась от денег и золотых украшений, но не устояла, узнав, что в хорошем районе она сдает дом.
– Это же не взятка! Мы ей будем платить! – сказала я Хулио.
– Сколько в месяц? – поинтересовался он .
– Забыла спросить! Наверное, сколько заплатим!
– Учти, я против взяток! – сказал Хулио.
Но вещи мне он помогал перевозить и вскоре привез свои.
Х Х Х
–Сеньора, я слышала, вы ищете служанку! – молодая беззубая мулатка, явно с Косты, в грязном пончо и тесных джинсах стоит у дверей.
– Вы родом откуда? – я боюсь, что из Эсмеральдаса.
– Из Манаби, – говорит женщина.
– Проходите!
– Я сейчас… – мулатка уходит.
Возвращается она с двумя детьми. Где она их оставляла? За углом? Грудного мулатка держит на руках запеленатым в видавшие виды одеяльце, а другой, возраста моего сына, оборванный и сопливый, стоит рядом и ковыряет в носу.
«Прими, накорми, дай работу или не дай, но заплати, сколько сможешь, подари старые, но чистые вещи своего сына, из которых он вырос, предложи выкупаться, выкупай детей, объясни, что сама пока еще не стоишь на ногах крепко и проводи с добрым словом!» – хочется мне сейчас крикнуть той светловолосой женщине, что я и уже не я, но разве она услышит?
Я пугаюсь мулатки. Мулатки? Нет! Нищеты! Мулатка – как свидетельство, как пример. Я боюсь, что она – это я сама в каком-то возможном изгибе жизни, и я хочу отделаться от страха: нет! нет! ЭТО меня не ждет! МЕНЯ ЖИЗНЬ ДО ТАКОГО НЕ ДОВЕДЕТ! Я поднимусь, я выбьюсь из безденежья, и чтобы я смогла выбиться, я должна вот сейчас, вот именно сейчас сказать этой мулатке: нет! нет работы! все изменилось в ту минуту, когда вы повернулись, чтобы привести своих детей, спрятанных за углом! у меня для вас работы нет!
« Не смей прогонять! – кричу я себе той. – Она такая же как ты, и ты знаешь, ты чувствуешь это! Ты не станешь ни бедней, ни богаче! Не прогоняй! Прими! Обогрей! Хотя бы до вечера! Ты же видишь, ее дети голодны и ей не с кем их оставить, дай ей заработать хоть малость, она же в безвыходном положении, и ты видишь это! Видишь! Разве тебе самой не знакома безысходность? Прими ее! Прими!»
Бесполезно. Та светловолосая женщина не слышит меня, и мулатка уходит, унося на руках своего грудного ребенка и ведя за руку другого.
Х Х Х
На следующий день хозяйка тиенды прислала мне одинокую индейскую девушку Лус Милу – я не расслышала и звала ее одно время Людмилой.
Лус Милу я выделила комнату и перечислила обязанности, которые ей предстояло исполнять: присматривать за ребенком, готовить обеды, убирать и стирать.
Х Х Х
К Хулио приехали политические противники. Дверь им открыла я и растерянно пригласила пройти в дом. Они отказались. Они просили Хулио поехать с ними. Машина ждала за окном.
– Не езжай! – попросила я Хулио на русском.
– Мы его увезем на час, не более, сеньора! Не беспокойтесь!
Я беспокоилась, я вцепилась в Хулио:
– Не езжай!
Хулио был напуган, но высвободился из моих объятий:
– Если через два часа не вернусь, звони Мальдонадо.
Он ушел не оглядываясь.
Когда через два часа я сняла телефонную трубку, чтобы позвонить, перед домом остановилась машина, и я опустила трубку на рычаг.
– Ты как? – спросила я вошедшего Хулио.
– Все хорошо, – сказал он – у меня будет скоро постоянный контракт, но будет он и у одного маоиста.
– Вы договорились, что маоисты на совете проголосуют за тебя, а «наши» за одного маоиста?
– Ты делаешь успехи!
Ночью Хулио положил под подушку револьвер. Я впервые в жизни видела оружие не в тире и не под музейным стеклом.
Х Х Х
Я украдкою сбегаю из отдела. Автобус от el conservatorio останавливается довольно далеко, и длинный, пыльный, крутой подъем каждый раз мне приходится преодолевать пешком. В класс я обычно вхожу со звонком. Рассаживаю детей за роялем.
Мне одной доверено давать уроки на этом новом – ни царапинки! – рояле. Обычно его открывают только для праздничных концертов. А в других комнатах стоят старые, потрескавшиеся, с западающими клавишами пианино. Я бы на таких и одним пальцем ничего не смогла бы сыграть, а маленькие музыканты пытаются.
В el conservatorio обучаются дети из небогатых слоев города. К детям состоятельных семей преподаватели музыки ходят на дом, и общеобразовательным предметам обучаются они в дорогих частных учебных заведениях.
У моих учеников обветренные руки и грязные ногти. Я помогаю этим рукам научиться извлекать звуки из черно-белых торжественных клавиш.
На один урок ко мне приходит четверо-пятеро детей. Я рассаживаю их по разным октавам, показываю аппликатуру гамм, и каждый в своей октаве выжимает одной рукой поочередно семь клавиш, в воздухе повисает кокофония – на уроках специальности пять человек! Ситуация невозможная в Союзе. Впрочем, и я, бросившая музыкальную школу где-то в середине обучения, тоже в Союзе никогда бы не преподавала музыку. Я играю довольно неплохо для домашнего музицирования, и руки детям, конечно, поставлю правильно, но все же если бы не нужны были позарез деньги, я бы не взялась.
Х Х Х
У возглавляющего el conservatorio сеньоры Мора безобразные родинки на лице и очень крупный живот, но он довольно мил, если решается продемонстрировать эрудицию. О Советском Союзе сеньор Мора отзывается с большим теплом, и теперь, когда его сын Франсиско едет в СССР продолжать свое музыкальное образование, сеньор Мора безумно рад.
– Ваш сын столкнется с трудностями, – предупреждаю я. – Вы поучите его стирать, гладить…
– Да-да, – поспешно соглашается сеньор Мора, – мне то же самое говорила Рита, и мать уже принялась учить Франсиско. Два раза на прошлой неделе он выстирал рубашку сам!
– И в Союзе у него не будет отдельной комнаты, – продолжаю я, – но убирать ее придется, и обед служанка не поставит перед ним на стол, нужно будет в столовке в очереди потолкаться, и машину, на которой он ездит, вряд ли вы сможете упаковать ему с собой, он должен будет привыкнуть к толчее общественного транспорта.
–Трудно, да-да, трудно будет нашему мальчику, – согласно кивает головой сеньор Мора.
– В чужой стране всегда трудно, – улыбаюсь я, уж это я знаю наверняка, и добавляю: – зато безумно интересно.
Это тоже я знаю наверняка.
– У нас дети – дочери, Франсиско – единственный сын, и мы, конечно, баловали его, – рассказывает сеньор Мора.
– Но это то случай, когда овчинка стоит выделки, – перевожу, как могу, на испанский возникшую на русском мысль.
– Да-да, вот и наша гордость, Беатрис Парра, тоже ведь училась в Союзе, она и русский знает…
Х Х Х
В день отъезда Франсиско сеньора Мора разбрызгивался цитатами из Маркса и Ленина, восторгался достижениями СССР, справедливостью социальной системы… Слов нет, любезный, начитанный человек сеньор Мора!
А потом стало происходить что-то странное: сеньор Мора смущался при встречах, в движениях был суетлив, и бегающие глазки разъезжались в стороны, как ноги у неумеющего стоять на коньках.
Выяснилось, что ему из Союза пришло письмо: Франсиско был разочарован, хотел вернуться.
Затем пришла телеграмма от эквадорца Альфреда Гутьерреса, заканчивающего Московскую консерваторию. В ней он сообщал о пошатнувшемся здоровье молодого Мора.
Мать Франсиско заламывала руки, умоляла мужа согласиться на возвращение сына домой, но сеньор Мора не спешил со своим согласием:
– Я на этом теряю! Деньги за билеты в обе стороны мне никто не вернет! Наш сын должен думать о своем будущем! Этот Альфредо боится, что мой талантливый сын составит ему конкуренцию по возвращении, ведь наша страна очень маленькая! Он не хочет, чтобы Франсиско учился в Московской консерватории, и потому шлет безумные телеграммы!
Телеграммы же шли одна за одной. Сеньор Мора с оттенком требования просил меня помочь, и я позвонила московским знакомым, чтобы они навестили Франсиско.
