Да здравствует жизнь!

Я откидываюсь на спинку стула, снова смотрю на часы и вздыхаю. У меня впереди редактирование пятнадцати страниц текста и встреча, которую я не могу пропустить, иначе Элиотт меня убьет; тем хуже, придется сделать то, что я ненавижу больше всего: возьму работу домой, выбора нет. Я выключаю ноутбук, убираю его в сумку и собираю вещи, чтобы потом навести порядок на столе. Мне досталось довольно большое рабочее пространство, единственное во всем офисе. Оно образовалось в углу между двумя эркерами на двадцать четвертом этаже башни Перре. У Аны и бухгалтерши Сандрин (похожих на одного вечно недовольного дракона о двух головах, который оплачивает счета, выдает нам зарплату и деньги на расходы) – отдельные кабинеты с общей стеклянной перегородкой. Не завидую им. С моего места открывается вид на весь город, мне достаточно просто повернуться на стуле. Но сейчас я сижу, слегка наклонившись вперед, и вижу только Ану, которая стоит в дверях, разговаривает с кем-то по телефону и тоже на меня смотрит. Она поняла, что я ухожу, и делает вопросительный жест рукой. Я поднимаю большой палец вверх, что, кажется, означает «все в порядке». Это утверждение настолько далеко от правды, что я стараюсь уйти прежде, чем она попытается меня перехватить. Я жутко опаздываю.

В начале недели, в день нашей годовщины, когда я сказала Элиотту, что мои сеансы у психотерапевта пока ничего не дали, он зашел на сайт ассоциации «Пышки за солидарность», о которой мне говорила Элен Рубен, и узнал, что сегодня будет две конференции по бодипозитиву. «Повышение самооценки и возвращение контроля над своим телом».

Ни много ни мало.

Я даже не знаю, как он смог убедить меня туда пойти. Хотя нет, конечно, знаю: он преследовал меня всю неделю, пока не уговорил. Элиотт был твердо убежден, что знакомство с девушками, находящимися в похожей ситуации, мне просто необходимо. Но, несмотря на всю уверенность, которую он вложил в свои уговоры, и мою готовность прислушиваться к его советам, он все-таки взялся меня сопровождать из опасения, что я передумаю. И тем самым лишил меня всякой возможности уклониться.

Я подхожу к зданию, где проходит сейчас встреча «Пышек за солидарность», когда время уже переваливает за половину восьмого, а жара все не думает спадать.

– Я думал, ты не придешь! – восклицает Элиотт, глядя на часы. – Встреча началась еще полчаса назад.

– О, как жалко, наверняка мы пропустили самое важное…

– «Мы»? Э-э-э нет, лапочка, ты пойдешь туда одна.

– Что?! Ты смеешься?

– Вовсе нет. Там одни женщины, сомневаюсь, что присутствие мужчины придется им по душе.

– Ну-у… Мне действительно нужно туда идти?

– Да, и поторопись, ты уже опаздываешь. Буду ждать тебя в «Радуге».

– Ах так? Будешь пить пиво, пока я маюсь на конференции?

– Это для твоего же блага – и потом я хочу пить. Ну, пока!

Я ошеломленно смотрю ему вслед. Здорово он обвел меня вокруг пальца.

Я вхожу. Оказывается, в этом здании находятся сразу несколько организаций. Дама за стойкой администратора еще не ушла, она отрывает нос от компьютера и делает мне знак идти до конца коридора. В зале есть еще с десяток свободных мест, как раз перед дверью, и я сажусь, стараясь оставаться незамеченной.

Вокруг исключительно женщины с лишним весом. Элиотт был прав, он оказался бы здесь белой вороной. На сцене сидят три девушки, а еще одна выступает, и я вижу, что каким-то непостижимым образом она полностью завладела вниманием аудитории.

– Ваше тело – это корабль, плывущий по реке жизни, берегите его, – говорит она. – И хотела бы еще добавить, что каким бы несовершенным оно ни было, уважайте его, любите его, и тогда вы увидите, какие в нем начнут происходить изменения.

О, пощадите… Это та самая чушь, которую я не хочу слушать.

– И так будет всю дорогу? – спрашивает у подруги женщина, сидящая на ряд впереди – она явно здесь за компанию.

– Мы только что пришли, давай послушаем, что будет дальше, – отвечает та.

Я улыбаюсь и переключаю внимание на выступление нашей проповедницы, которую мой отец назвал бы «горе-ораторшей».

Пока она произносит свои банальные фразы, словно из «Руководства по бодипозитиву для чайников», я осматриваюсь. Кондиционера в зале нет, и все выглядят вареными: потеют, обмахиваются веерами и цедят воду из термостаканов. Я внимательно рассматриваю всех этих женщин, с которыми не чувствую никакой связи и на которых тем не менее я, очевидно, должна походить. Некоторые прячутся в балахоны, в которых по-настоящему тонут. Другие наоборот: носят обтягивающие или короткие платья, полностью принимая и даже подчеркивая свои телеса. А есть и такие, как я: не знают, как устроиться на стуле, если половина ягодицы с него свисает, подыхают от жары, но носят более или менее длинные рукава и крепко прижимают к себе сумочки, чтобы спрятать живот.

Может быть, мне не удается почувствовать с ними родство, но мне очень хорошо знакомы эти ухищрения, практически одинаковые у всех женщин с лишним весом… Ком в горле мешает мне дышать.

– Любите себя! – торжественно скандирует ведущая. – Относитесь к своему телу так, как будто оно принадлежит дорогому для вас человеку, и не забывайте, что вы все – солнечные, красивые и яркие. Так любуйтесь собой и показывайте себя!

– Лапусик, ты поняла, что сказала эта дама? – шепчет женщина впереди своей спутнице. – Можешь занимать весь диван!

Ее спутница смеется, а мне хочется оглохнуть.

– Я всегда была толстой и долгое время думала, что моя жизнь не имеет смысла, – начинает исповедоваться одна из девушек на сцене. – Даже хотела покончить с собой.

Что угодно, только не это… Это невыносимо…

А она продолжает:

– Я не любила себя, и у меня было такое чувство, что я отовсюду выпадаю, стоило мне лечь, сесть, оказаться среди людей…

Я закрываю глаза – в них вскипают слезы. Они приходят внезапно, и их невозможно удержать. Я встаю, пока они не полились рекой, выхожу из зала и иду в туалет.

Закрывшись в кабинке, сажусь на унитаз, и меня накрывает гнев. Это невыносимо, и причина мне ясна: здесь, вместе с женщинами, у которых похожие трудности, я осознаю свою принадлежность к группе, членом которой не хочу быть. Я становлюсь человеком, который не соответствует норме, на которого смотрят, которого жалеют или презирают. Это группа толстых. Таких, как я.

Элен ошибалась: придя сюда, я не почувствовала себя менее одинокой – наоборот, еще сильнее осознала себя гадким утенком.

Сидя в спущенном до щиколоток комбинезоне, с мокрыми от слез щеками, я пытаюсь повернуть рулон туалетной бумаги в барабане, чтобы ухватить кончик, но ничего не получается. В раздражении я со всей силой бью кулаком по барабану:

– Черт, черт, черт!

И начинаю рыдать – от унижения, от жары, от ярости из-за того, что дошла до такой жизни и вынуждена приходить на подобные собрания. И вдруг кто-то просовывает мне под боковую перегородку пакетик бумажных салфеток.

– Не расстраивайтесь, со мной такое постоянно, – слышу я из-за перегородки женский голос. – Не знаю, кто придумал эти штуки, но ничего хуже я не встречала.

Сдержать удивленный вздох не получается. Заходя в туалет, я была убеждена, что, кроме меня, здесь никого нет.

– Спасибо…

– Вы не могли бы потом передать мне салфетки обратно? У меня тоже бумага застряла.

– О, я… Да, конечно…

Достаю одну салфетку, просовываю пакетик обратно и, вытерев слезы, выхожу одновременно со своей спасительницей.

Она примерно моя ровесница, белокурая, пышная, с длинными локонами и сияющей улыбкой. Настоящая красавица. И я говорю не только о лице: все в ней – от ее задорного взгляда до манеры одеваться – великолепно. У нее большой живот – гораздо больше, чем мой, роскошная грудь, мощные ляжки, но она не побоялась надеть бежевые полотняные брюки с завышенной талией, которые обтягивают бедра, и футболку с золотистым отливом из просвечивающего льна, которая не скрывает ее кружевной бюстгальтер. Образ дополняют малиновая помада, тибетские браслеты на запястьях, крупные серьги-кольца и длинное оригинальное колье, спускающееся на живот и еще больше углубляющее ложбинку между грудями. Она восхитительна. Даже если бы в туалет вошла сотня женщин, я бы видела только ее.

– Все в порядке? – спрашивает она.

Смущенная как ситуацией, так и своим бесцеремонным разглядыванием, я приглаживаю складки по бокам комбинезона, которому очень далеко до ее элегантного наряда. Рядом с ней я чувствую себя серой мышью. «Вилладж Пипл»[7] – и то элегантнее.

– Я… Да, спасибо.

Глаза у меня красные, и она явно это замечает, но у нее хватает такта промолчать.

– Я вас раньше не видела. Первый раз? – спрашивает она и идет мыть руки.

Я делаю то же самое.

– Э-э-э… да. Меня очень уговаривали прийти.

Она улыбается.

– Но вам здесь не весело.

И это не вопрос.

– Признаться, да. Бодипозитив, жалеть себя и все остальное, что под этим подразумевается…

– Скука смертная, да? Слишком далеко от реальности?

У меня вырывается смешок.

– Вот именно!

– И я думаю так же. Меня зовут Фран, – добавляет она, протягивая мне руку. – А вас?

– Марни.

– Рада знакомству, Марни. Вы пришли со своим другом, да? Я видела вас обоих у входа.

– Он просто меня проводил.

– Хорошо. Если наберетесь немного терпения, следующую лекцию прочитаю я. Может быть, вам будет интересно.

Я бледнею.

– О, так вы состоите в ассоциации? Простите…

– Не извиняйтесь, мнения у нас совпадают, и мы такие не одни.

Смутившись, я провожу рукой по волосам.

– Ладно, тогда увидимся позже.

– До скорой встречи!

Фран машет мне рукой, и я ухожу, смущенно улыбаясь.

В очередной раз дала маху…

Девушка, которую я встретила в туалете, входит в зал и сразу поднимается на сцену. Она берет микрофон и представляется:

– Всем привет, меня зовут Фран Бюисоннье, некоторые из вас меня уже знают. Я хочу поговорить немного о другом, но выводы будут те же. Вам всем удобно сидеть?

– Да! – хором отвечает публика.

– Отлично, тогда начнем.

У девушки на сцене сильнейшая аура. Правда, она распространяется не на всех: женщина впереди меня полностью выпала и сидит, уткнувшись в телефон.

– Наше тело – это две стороны одной медали. Для одних оно красиво, для других – уродливо. Сегодня вы его любите, а завтра оно вам противно. На самом деле это довольно здоровый баланс. Я искренне считаю, что концепция нейтральности тела лучше, чем бодипозитив, который обязывает любить себя даже в те дни, когда противно смотреть в зеркало. Все ваши чувства, какими бы они ни были, достойны уважения. Я сама страдаю ожирением и говорю вам то, что знаю: чтобы научиться себя ценить, надо уметь себя ненавидеть.

Готово! Она привлекла к себе внимание зала и в первую очередь – мое.

– Прежде всего, мне кажется, нам пора избавиться от диктата красоты и внешности вообще. Я убеждена, что ключ именно в этом, а не в чем-то еще. Дорогие девушки! Конечно, ответственность за эту ситуацию прежде всего несут социальные сети, глянцевые журналы, конкурсы красоты… но также и вы, все вы, здесь присутствующие, потому что, идеализируя красоту, вы сами питаете общество, которое вас осуждает. Жизни нет дела до того, красив ты или нет, – жизнь нужно жить, ни больше, ни меньше.

Фран Бюисоннье едва успевает закончить свою речь, как все зрительницы собираются вокруг нее, чтобы поздравить. Каждая хочет с ней поговорить, объяснить, какой отклик нашли в душе каждой из них ее слова. И хотя я не делала по этому поводу ставок, все сказанное откликнулось и мне. До сих пор я никогда еще не слышала таких справедливых слов, от которых мгновенно пропадает чувство вины.

Мне бы тоже хотелось немного поговорить с ней, но я умираю от жары, с меня течет буквально ручьем. Я мечтаю скорее добраться до дома и принять основательный душ.

Я выхожу из зала, из здания – похоже, на улице стало еще жарче.

– Марни, подождите! – доносится до меня голос Фран.

Я оборачиваюсь: запыхавшись, она спешит ко мне.

– Вы ушли, но я хотела вас спросить, что вы обо всем этом думаете?

Я улыбаюсь.

– Это очень интересно, и мне нравится ваш подход.

– Утверждение, что красота – это то, что красиво для вас самой?

– А также для того, кто на меня смотрит. Предпочитаю, чтобы мой партнер считал меня красивой, даже если он говорит это, на мой взгляд, не слишком часто, – добавляю я со смехом.

Фран бросает на меня странный взгляд.

– Но все-таки говорит?

– Говорит. В любом случае было приятно услышать, что мы должны принимать все наши эмоции, как хорошие, так и плохие. Любить себя и соглашаться не любить, чтобы поддерживать равновесие.

Вид у Фран счастливый.

– Рада, что вам понравилось. Не хочу вас больше задерживать, спасибо, что пришли, Марни.

– Я получила удовольствие. Хорошего вечера.

Она улыбается мне и возвращается в здание.

Я иду в кафе, где меня ждет Элиотт. Он, довольный, пялится в экран, где идет трансляция футбольного матча.

– Уже? – спрашивает он шутливо. – Быстро вы управились! Понравилось?

– Признаюсь, да.

– Моя жена переменчива, как погода…

Я поднимаю бровь.

– Жена?

– Ну, будущая жена.

Заметив мою растерянность, Элиотт смеется.

– Ладно, сардинка моя, иди за своим кроликом – я веду тебя ужинать.

Сардинка и кролик. Я расплываюсь в глуповатой улыбке.

Разве может быть союз совершеннее?

– ¡Paquita, a comer![8]

Девчушка шести лет пригладила длинные белокурые локоны своей Барби и бережно положила ее на кровать. Это ее самая красивая кукла. Когда она вырастет, то будет носить такие же платья, такие же туфельки, и у нее будут такие же волосы.

– Я поем и вернусь к тебе. Никуда не уходи!

Своим неподвижным взглядом и застывшей улыбкой кукла как будто обещала ждать с нетерпением. Пакита поцеловала ее в нос и спустилась в кухню. Она села за стол на свое место и заправила край клетчатой салфетки за ворот футболки, чтобы не посадить пятно.

Сегодня мать приготовила арепы[9]. Она всегда жарила их на сковородке, и все наедались до отвала.

Пакита их обожала, это было ее любимое блюдо.

– ¡Toma, come! Y no dejes nada en el plato[10]! – сказала мать и положила ей аппетитный кукурузный пирожок, наполненный мясным фаршем, тушенным с черной фасолью.

Были еще с сыром и ветчиной.

Все десять лет, которые Роза и Луис Контрерас прожили во Франции, их не покидала ностальгия по Венесуэле, несмотря на то что они горячо любили приютившую их страну. Общение на испанском и приготовление блюд родины Боливара помогало им чувствовать связь с родиной.

Вот так маленькая Пакита жонглировала языками: она хорошо понимала как один, так и другой, даже когда ее родители путали слова.

Старшая сестра Пакиты, Мария, смотрела, как та широко разевает рот, чтобы откусить от своей арепы, и не могла сдержать брезгливую гримасу. Арепа была почти вдвое больше рта Пакиты, и соус из нее вытекал на тарелку.

– Обязательно нужно ее так закармливать? Она же не свинья!

Мария родилась в Венесуэле, но традиционные блюда, которые готовила мать, вызывали у нее отвращение. Они казались ей чересчур сытными, а порции – огромными. Иногда она думала, что у ее родителей двойные желудки – столько они могли съесть за раз. Марии было шестнадцать лет, и ей никогда не приходилось бороться с лишним весом, она была худой от природы. Но это не мешало ей замечать, что если родителей нельзя было назвать толстыми, то кривая веса ее младшей сестры стремительно шла вверх.

– ¡Come tu ensalada y déjala en paz[11]! – накинулся на нее отец.

Мария закатила глаза, а Пакита улыбнулась отцу.

Все их споры из-за еды были ей до лампочки; мамины арепы были лучшими в мире, и она, пожалуй, возьмет еще одну!

Теперь – с сыром и ветчиной.

Глава 4

Я провозилась с документами большую часть выходных, но в понедельник утром досье Вильроя было уже готово. Теперь Ана сможет выдохнуть: рекламки мы напечатаем вовремя, и платить штраф за просрочку не придется.

Однако волнение не ослабевает. Не успеваем мы закончить один проект, как у нас уже горит другой – такой же срочный, как и предыдущий. Моя начальница с восьми утра ведет телефонные переговоры и, должно быть, нашагала по кабинету не меньше десяти тысяч шагов. Чтобы работать в конторах вроде нашей, где дедлайны следуют один за другим, нужно железное здоровье. Лично меня спасает кофе.

Я подхожу к кофемашине и готовлю себе эспрессо. Не помешает выпить чашечку перед разговором с моим будущим клиентом – и не абы с кем, а с самой «Джулией Венеттой». За этим именем скрывается Серджо Пьяцци, генеральный директор созданной в Италии сети парфюмерных магазинов, которая входит в пятерку крупнейших торговых предприятий во Франции. Мне доверили подготовку его рекламной кампании, которая должна пройти будущим летом, потому что меня считают уравновешенной, внимательной и очень терпеливой. М-да… Все-таки мне понадобится немало мужества, так как, несмотря на всю свою занятость, господин Пьяцци лично контролирует проект и управляет им железной рукой – от первоначальной идеи до реализации. По-моему, это самый несговорчивый человек из всех, с кем я имела дело за все время работы в агентстве, – с ним невозможно найти никаких компромиссов, а вместо сердца у этого типа дорогущий швейцарский хронометр. Тик-так, тик-так.

Я сажусь к себе за стол, поворачиваюсь на стуле к эркерному окну и, набирая номер, наблюдаю, как по небу плывут несколько облачков. Явно не дождевых. Увы.

Гудки в телефоне прерываются. Вперед, в ров со львами!

– Мадемуазель Сандре, я уже давно жду вашего звонка.

Наш телефонный разговор был запланирован на десять утра, сейчас 10:01, и я изо всех сил стараюсь не показывать своего раздражения.

– Здравствуйте, господин Пьяцци, я в вашем распоряжении.

– Очень хорошо, тогда не будем терять время. Ваша идея мне не нравится.

Шансов, что я плохо его поняла, никаких – французский Серджо Пьяцци безупречен и лишь слегка окрашен акцентом. Хорошенькое начало!

Потребительниц парфюмерии нельзя стричь под одну гребенку, поэтому для его рекламной кампании я подобрала, кроме привычных моделей, женщин с пышными формами. Но, очевидно, Серджо Пьяцци не собирается пересматривать свои стандарты.

– Я вас слушаю.

– Я знаю, что мода поддерживает инклюзивность и всю эту либеральную чушь, популярную сейчас в обществе, но толстая баба не может и никогда не сможет заставить кого-то мечтать.

Убийственное замечание – я просто теряю дар речи. Серджо Пьяцци несколько раз меня видел и, значит, прекрасно знает, как я выгляжу. За отсутствие у него такта его нужно было бы немедленно и без церемоний послать к черту, но вместо этого (мы же прежде всего профессионалы!) я невозмутимо отвечаю:

– Хорошо, я это учту.

– Жир, возможно, в моде, но он отвратителен.

Я стискиваю зубы.

– Думаю, я поняла вашу мысль, господин Пьяцци.

– Давайте вместо этого возьмем цветных женщин: черных, желтых, краснокожих – каких угодно, но худых!

– Черных, желтых, краснокожих? – я притворяюсь, что не понимаю. – Вы имеете в виду разного происхождения?

– Расы, этноса, происхождения – давайте не будем ходить вокруг да около, вы все прекрасно поняли. Я не против свежих идей, но не за счет элегантности. Нашим клиенткам надо мечтать, а не отождествлять себя с какими-то персонажами. Толстуха может быть кем угодно, но радовать глаз она не может, кто бы что ни говорил. На следующей неделе жду новый проект.

И он вешает трубку.

До чего гнусный тип, расист и женоненавистник! Так чего же я жду, почему не послала его куда подальше? Почему не иду к начальнице с заявлением, что больше не участвую в проекте? Что это – чрезмерная ответственность? Или трусость? Страх потерять работу, которую я обожаю и которая меня кормит? По-видимому, все сразу. И я себя за это презираю.

– Ну, как ваши телефонные переговоры с Пьяцци? Он одобрил?

Я поднимаю на Ану виноватый взгляд. Она держит досье в руках и, похоже, уже знает ответ.

– Нет…

– Задумка была интересная, но я не сомневалась, что этим все и кончится. Он бы не решился нарушить их идеальную картинку.

Я хмурюсь, задетая за живое.

– Идеальную? Чем полные женщины могут нарушить его идеальную картинку?

Она сразу берет себя в руки, сообразив, что тема для меня слишком чувствительная.

– Марни, не поймите меня неправильно, я на вашей стороне, и гораздо больше, чем вы думаете. Я просто говорю, что «Джулия Венетта» – отнюдь не люксовый бренд, но, даже несмотря на это, Серджо Пьяцци абсолютно не готов к тому, чтобы в его рекламе появлялись более характерные и типичные образы.

– Как и очень многие…

– К сожалению, да. Но процесс запущен, и мы это видим.

Но, на мой взгляд, процесс идет недостаточно быстро. Если бы мы давно показывали разные типы внешности в рекламных кампаниях, то комплексов, общественного порицания и диссонанса между реальностью и глянцевыми журналами было бы гораздо меньше. Но какой смысл злиться? Жизнь ведь не изменится, как по мановению волшебной палочки.

– Я ведь могу рассчитывать на вас сегодня вечером на вернисаже Хавьера Кортеса, как мы договаривались?

Испанский художник, создавший новые визуальные эффекты для серии туристических почтовых открыток с видами Амьена. Я совершенно о нем забыла…

– Да, конечно, я буду.

– Отлично! У меня через полчаса встреча в другом месте, если понадоблюсь, звоните.

Я киваю.

– Хорошо.

Ана улыбается мне и поворачивается на каблуках.

Вздыхая, я достаю телефон, чтобы послать Элиотту сообщение.

Сегодня вернусь поздно.

Вернисаж проходит в культурном центре «Крокус», в зале под названием «Черный квадрат». Ана ведет нескончаемый разговор с испанским художником и поглощает шампанское, ну а я привычно играю роль светской львицы с сотней приглашенных, ни один из которых не забывает оценить фуршет, устроенный среди красочных произведений современного искусства.

В отличие от Аны, которая нашла время заехать домой и переодеться, я все в той же одежде, в которой приехала утром в офис, и среди этих обтягивающих и декольтированных платьев выгляжу, надо признать, довольно неуместно. На мне все тот же льняной комбинезон, который я надевала и в пятницу, за долгий день он весь измялся, а ноги у меня к вечеру так распухли, что ремешки красивых золотистых сандалий глубоко впиваются в пальцы, почти перерезая их пополам. Но я мужественно продолжаю делать вид, что погружена в созерцание странной картины размером 2×1 метр, сильно напоминающей детсадовскую мазню.

– Завораживает, правда?

Я оборачиваюсь, и наступает краткий миг изумления: передо мной стоит Фран Бюисоннье собственной персоной. Глядя на ее необыкновенный наряд, я удивляюсь, как могла не заметить ее раньше. Никогда я не видела женщин, которые носили бы свои килограммы столь эффектно. На ней длинное изумрудно-зеленое платье с разрезом, широкое внизу и затянутое в талии. Оно выгодно подчеркивает ее пышную грудь, а впечатление дополняют узкие в запястьях рукава-буфф и скромное круглое декольте.

Волосы она забрала в строгий пучок, отказалась от украшений, если не считать тяжелых позолоченных серег, и не побоялась надеть плетеные босоножки на каблуках – на такие я бы никогда не осмелилась. Восхитительная женщина!

– Кажется, вы озадачены, – произносит она с улыбкой.

– О, простите… Вовсе нет. По-моему, вы прекрасно выглядите.

Она хохочет.

– Я имела в виду картину, но все равно спасибо!

Теперь я чувствую себя довольно глупо. Несколько дней назад Фран объясняла, что идеализировать красоту – значит, скорее рыть себе яму, чем засыпать ее. Отлично сказано…

– Не ожидала вас здесь встретить. Вы и коуч, и работаете в сфере искусства? – спрашиваю я, чтобы отвлечь ее внимание от моих окороков.

– В каком-то смысле. Я дизайнер интерьера, в свободное время – музеолог, и я создала постоянную экспозицию центра. Что касается коучинга, то это слишком громко сказано. Просто я довольно много занималась терапией для повышения самооценки, так что теперь могу помогать тем, кто страдает, и делиться с ними опытом. – Так что вы об этом думаете? – спрашивает она, обводя глазами зал.

Белые стены, развешанные далеко друг от друга картины, несколько причудливых терракотовых ваз, расставленных в определенных местах, – все очень продуманно: внимание привлекают только работы художника.

– Выглядит эффектно.

– На самом деле, все сделано под вкусы будущих покупателей. Эта публика любит пространство…