Миф моногамии, семьи и мужчины: как рождалось мужское господство

скачать книгу бесплатно


В философии хорошо известно, что когда мы оказываемся не в состоянии постичь какое-то явление или продемонстрировать его наличие, мы придумываем ему название, и уже само это название (слово) оказывается для нас неопровержимым аргументом в пользу существования явления (Derrida, 1986. р. 9 – цит. по Ушакин, с. 198). Слово должно внушить, что за ним что-то есть (Бурдьё, 1993, с. 265; Михайлов, 2015, с. 27), оно призвано "спасти явление" (Андерсон, 2016, с. 44). Такие слова, за которыми в реальности ничего не стоит, принято называть псевдопонятиями (Соболев, 2018) или же псевдоименами, и, как отмечали философы, они очень опасны, так как "способствуют демагогическому злоупотреблению языком" (Фреге, 1977, с. 369). Что немаловажно, в условиях современности подобные «псевдоимена» активно используются разными общественными силами для дисциплинирования населения и пропаганды нужных им идей (Маслов, 2019, с. 327).

Явление "псевдоимён" совпадает с понятием симулякра, разработанной французскими философами XX века (Бодрийяр, Делёз). Симулякр – это форма без содержания, знак без означаемого или, лучше, образ отсутствующей действительности, который "тем не менее встраивается в структуру культуры и начинает оказывать определяющее воздействие на многие процессы функционирования культуры и общества" (Сухович, 2013, с. 3).

Социологи давно озвучили мысль, что многие традиционные понятия не отражают адекватно феномены действительности, а являются результатом утвердившихся общественных представлений об этих социальных явлениях. Что они сконструированы человеческим воображением, весьма далеким от действительности, то есть эти понятия фиктивны (Клейн, 2014, с. 611). Долгое время в этнографии широко использовался термин «племя», но уже к концу XX века учёные отказались от него, потому что (как в случае и с "общиной") его критерии оказались слишком нечёткими, чтобы можно было настаивать на существовании такого объекта в реальности. В итоге ситуация такая, что на данный момент можно считать почти упразднёнными категории «общины», "племени" и даже «рода». Это может удивить обывателя, но в науке это так – эти термины слишком нечётки, чтобы отображать какую-то реальную действительность, какие-то стабильные формы социальных организаций. "На месте рода, племени, общины в популяциях охотников и собирателей существовали какие-то объединения людей, но более расплывчатые, рыхлые, непостоянные, по разрозненным критериям, диффузные и текучие" (Клейн, с. 622).

Учитывая всё это, очень удивительно, что в самой захватывающей книге по данной теме (Артёмова, 2009), где показана неадекватность таких привычных терминов, как "община", "племя" и "род", неожиданным образом под этим же углом не рассматривается вопрос семьи. О. Ю. Артёмова упраздняет первые три категории и провозглашает, что главной всегда была "семья" – но при этом не удосуживается распространить свой анализ и на неё. Что такое "семья"? Насколько адекватен этот термин? Обозначает ли он что-то реальное и чётко фиксируемое, и если да, то что именно? Автор этим вопросом не очень задаётся, хотя и отмечает, что в некоторых культурах в "семье" присутствует фигура отца, а в некоторых она необязательна (с. 342), а в другом месте прямо пишет, что "брак у аборигенов во многих случаях был непродолжительным, и состав семей часто менялся" (с. 319). То есть "семья" регулярно меняется, но при этом остаётся "семьёй"… Интересная картина.

В такой момент сложно отделаться от мысли, что "семья" – это воображаемая конструкция, призванная упорядочить в целом довольно хаотичную социальную реальность. Попытки описать разные формы объединения людей схожи с поисками формы воды. И в этом плане как раз приходят на помощь "псевдоимена" – они создают стойкую иллюзию, что какая-то форма точно есть. Прибегание к самому слову "семья" будто уверяет нас, что что-то там точно имеется, а что именно – уже другой вопрос. Так рождается симулякр – "семья".

Это можно назвать "игрой в слова". Очень метко её описал нобелевский лауреат Ричард Фейнман на примере эпизода из детства, где отец учил его понимать суть явлений.

"Видишь ту птицу? – говорит он. – Это певчая птица Спенсера". (Я знал, что настоящего названия он не знает.) "Ну, так вот, по-итальянски это Чутто Лапиттида. По-португальски: Бом да Пейда. По-китайски: Чунь-лонь-та, а по-японски: Катано Текеда. Ты можешь знать название этой птицы на всех языках мира, но, когда ты закончишь перечислять эти названия, ты ничего не будешь знать о самой птице. Ты будешь знать лишь о людях, которые живут в разных местах, и о том, как они её называют. Поэтому давай посмотрим на эту птицу и на то, что она делает – вот что имеет значение". (Я очень рано усвоил разницу между тем, чтобы знать название чего-то, и знать это что-то)" (Фейнман, 2001).

В свете всего описанного кажется очень удачным название романа Дугласа Коупленда "Нормальных семей не бывает" – и как раз потому, что мы не знаем, что такое семья, а поэтому вести речь о какой-то норме просто невозможно. "Семья" – слово, которым мы обозначаем условную конструкцию, меняющую свои формы и содержание из эпохи в эпоху. Не зря гуляет шутка, будто когда говорят о "нормальной семье", где-то в мире умирает один антрополог. Как правило, "нормальная семья" или "традиционная" – это лишь способ манипулирования массами со стороны политических режимов.

Так что же такое современная семья? Мы не знаем. Исследователи ломают над этим вопросом голову и даже пишут статьи с говорящими названиями ("А есть ли семья?" Collier, Rosaldo, Yanagisako, 1982), в которых приходят к выводу, что "семья" не является конкретной "вещью", которая удовлетворяет конкретные "потребности", а оказывается лишь своеобразной идеологической конструкцией, управляющей нашим целеполаганием и поведением (p. 79).

Если сравнивать современную семью с тем, что мы называем семьёй в прежние эпохи, можно видеть, как мало общего между этими объединениями людей – слишком уж основательно поменялась их структура и функции. Поэтому социологи предлагают давать современной семье наиболее расширенное определение: семья – это ячейка общества, состоящая из людей, которые поддерживают друг друга одним или несколькими способами, например социально, экономически или психологически (любовь, забота, привязанность), либо члены которой отождествляются друг с другом как поддерживающая ячейка (Томпсон, Пристли, 1998, с. 162). Причём экономическая поддержка не гарантирует поддержку психологическую, и наоборот. С другой стороны, справедливо отмечено, что "предельное расширение какой-либо общей категории до полной её расплывчатости часто является последним этапом перед её отмиранием как таковой" (Артёмова, 2009, с. 296).

Означает ли это, что в будущем семья исчезнет? Нет, потому что мы не знаем, чему именно исчезать. Но к этому вопросу мы ещё вернёмся в заключении, а пока лишь зададимся вопросом: как исторически возникло то, что мы склонны называть "семьёй"? В современной антропологии широко представлено мнение, что семья начинается с брака: именно это объединение мужчины и женщины порождает потомство, то есть само родство начинается с брака. Но если брать наших ближайших родственников среди обезьян, то найти что-то схожее с привычным нам браком и семьёй у них невозможно. Так как же тогда у человека возникли представления о родстве и как возник брак – этот неопределяемый союз мужчины и женщины? И почему ничего такого нет у других обезьян, кроме Homo sapiens? Какие уникальные события послужили тому причиной?

Дальше будет предложена реконструкция тех событий с привлечением многочисленных данных современных антропологии и приматологии, причём таких данных, которые в классических (популярных) реконструкциях часто остаются проигнорированными, что непременно ведёт к неполноценной и неубедительной картине прошлого. Мы попробуем выяснить, почему однажды возникли гендер, мужское господство, брак и супружеская семья. И именно в таком порядке.

Но сначала необходимо затронуть тему, без которой раскрытие этих вопросов невозможно: это тема женской сексуальности. Дело в том, что наиболее популярные гипотезы рождения брака и семьи делают акцент на сексуальности древнего человека. Одни такие гипотезы полагают, что сексуально гиперактивные мужчины постоянно искали контакта с сексуально умеренными женщинами, из-за чего между первыми случались стычки, что вело к разобщению группы – так древний человек приходит к моногамии, то есть своеобразный общественный договор, по которому каждому мужчине принадлежит одна женщина. Несколько иначе тему сексуальности используют в гипотезах, где древняя женщина вдруг стала нуждаться в мужской поддержке по уходу за потомством и для этого, ловко используя потребности сексуально гиперактивного мужчины, стала удерживать его рядом с собой, гарантируя ему (и только ему) регулярный секс.

В действительности же, как будет показано дальше, учёт массива данных приматологии, антропологии, физиологии и психологии даёт совсем другую картину: женская сексуальность у приматов (включая человека) никогда не была слабее мужской, но, судя по всему, даже сильнее. Поэтому значительная доля гипотез о рождении брака и семьи сразу оказывается неактуальной. Как увидим, сексуальность не только никогда не лежала в основе брака, но даже мешала ему – за что, в общем-то, человеческой культурой и была заклеймена (особенно сексуальность женская).

Глава 3. Миф женской сексуальности

Интересная выдалась неделя. Друг поделился сокрушительной новостью: впервые зарегистрировавшись в Tinder, он встретился с девушкой, которая сходу и прямо сказала, что он не годится. Не годится? Но для чего?

Для регулярных занятий сексом. Так прямо и сказала.

– Без обид, – улыбнулась девчонка, допивая кофе.

Мой друг сокрушался, повествуя об этом инциденте:

– Как так?! Неужто сейчас поколение такое пошло?! – И дальше удивлённое: – Неужто им только секс нужен?

Я смеялся и говорил, что именно сейчас всё встаёт на свои места. Всё именно так, как и должно быть.

Всего через несколько дней уже другой приятель делился личной трагедией: 17-летняя девчушка, очень ему нравившаяся и регулярно одаривавшая его вниманием, в какой-то момент прямо завела речь о сексе. И на его неожиданно смелое предложение провести время вместе легко ответила согласием.

– Как так? – сокрушался мой друг. – Неужели всё так просто сейчас?!

– Всё именно так, как и должно быть, – снова смеялся я.

Весь нюанс в том, что этим моим друзьям уже ближе к сорока. И они только сейчас начинают понимать, как всё обстоит на самом деле.

Предыстория всего этого давняя. Начну по порядку.

Когда в молодые годы я только начал активно встречаться с девчонками и завязывать с ними хорошие дружеские отношения, для меня оказалось удивительным слышать некоторые их признания. Главным откровением для меня стало, что они тоже хотят секса. Да, именно так: девчонки тоже хотят секса. Да порой так хотят, что, со слов некоторых, "аж волком выть хочется и на стену лезть"

Тогда это действительно не укладывалось в моей голове: ведь я был выращен в культуре, где миллиардом косвенных путей утверждалось, что секса хотят мужчины, а женщины к нему в целом спокойны или даже вовсе «терпят» его. Только при таком раскладе ведь и можно было понять, почему именно женщины, а не мужчины, могут брать плату за секс. Помню, как ещё в юности мой старший брат (большой любимец женщин, кстати) возмущался по поводу этого вопроса, а для меня же ответ (в силу неопытности и наивности) был очевидным: потому что секса хотят только мужчины. Тогда это казалось логичным объяснением. Ведь вся наша культура была буквально напичкана указаниями на то, что мужчины одержимы сексом, только о нём и думают.

Но шли годы, я мужал, развивался и всё чаще сталкивался с тем, что девчонки сами увлекали меня к себе домой, чтобы "уложить на лопатки". И когда я отнекивался, используя разные отговорки (потому что в действительности мне просто не хотелось никакой активности в тот вечер), то меня проклинали так, будто я предал Родину. Доходило до того, что в безрезультатных попытках заманить меня в гости, девчонки обижались так сильно, что в итоге прекращали со мной общение. Тогда-то во мне и стали роиться сомнения в адекватности картины мира, которая нам транслируется с детства.

Ведь что нам было известно с самых ранних лет? Рыцари сражаются за внимание Дамы, участвуют в турнирах; офицеры и юнкера стреляются из-за женщин на дуэли, парни дерутся из-за девчонок во дворах, барсуки грызутся, олени бодаются и так далее. Но это всё литература и кино, а как же в жизни? В юности я не задавался этим вопросом. В детстве и юности для нас ведь есть только литература и кино, а жизни как таковой же пока очень мало.

К тому же с детства нас учили, что мальчик должен проявлять внимание к девочке, настойчивость, или, как это называлось, «завоёвывать» её. И тогда это казалось незыблемым порядком, как нечто само собой разумеющееся. Человек так устроен, что не знает никаких иных путей, кроме тех, которые ему транслирует культура – а культура транслировала лишь мужскую активность и женскую пассивность. Значит, всё это нужно было только мужчине, верно? Значит, все желания у него, так?

Это проникает в нашу психику безо всякой рефлексии (да и было бы что рефлексировать, когда тебе всего 15–17 лет, и на уме лишь Sony Playstation да Need for speed) и потому просто принималось как должное. Так я и рос, так и становился, зная, что именно я должен проявить внимание к понравившейся девочке, первый с ней заговорить, первый ей позвонить и всё такое…

Но мне повезло – у меня был старший брат. А был он ещё тем дамским любимчиком. Так вот он-то и делился со мной интересными нюансами. Из его рассказов мне и стало известно, что девчонки сражаются за парней порой похлеще, чем, казалось бы, должны парни друг с другом. Порой они даже таскали друг друга за волосы и расчерчивали лица соперниц ногтями. Но чаще просто распускали очерняющие соперниц слухи (так называемая вербальная агрессия). 16-летний я слушал всё это и воспринимал как что-то «неправильное». Это какие-то неправильные девчонки, которые дают неправильный мёд.

Но однажды я подрос, обзавёлся хорошей спортивной фигурой, сносной эрудицией, циничным юмором и понял, о чём говорил брат. Тогда я задумался: а как часто я реально наблюдал, чтобы парни состязались (дрались или ещё что) за конкретную особу? И я не вспомнил ни одного случая. Вообще ни одного. Всё, что вспоминалось, шло из литературы и кино. В жизни я такого не видел. А вот обратное – чтобы девчонки за парней – такое видел или же слышал. Тогда и стали закрадываться сомнения насчёт адекватности транслируемых культурой образов мужчины и женщины.

Когда позже, в силу всё расширяющейся сети дружеских контактов с женщинами, мне пришлось столкнуться с их откровениями, описанными выше, я понял, что реальность устроена совсем иначе, чем нам повествуют с детства. С ранних лет нам говорят откровенную неправду. Женщины хотят внимания и сексуальной близости – да ещё как хотят.

Я рос. И случилось так, что не просто рос, но и вдруг проявил интерес к наукам: сначала психология, потом антропология и чуть позже даже приматология, и эта область знаний привнесла ещё больше сомнений в классическую систему координат. В приматологии удивительным оказался тот давно известный учёным факт, что именно самки чаще инициируют секс, а не самцы.

Именно так – самки, а не самцы. Нередко доходит до того, что самцы отталкивают навязчивых самок. И тогда они спешат к другим самцам. Всё легко и просто.

Оказалось, что некоторые концепции, которые отстаивали даже весьма маститые антропологи (к примеру, легендарный Ю. И. Семёнов, автор известных в СССР "Как возникло человечество" и "Происхождение брака и семьи"), на деле имели мало общего с действительностью. Оказалось, что как у низших обезьян (мартышки или павианы), так и у высших (гориллы или шимпанзе) были очень редки агрессивные стычки между самцами из-за самок. Обратное было просто легендой (правда, легендой, которая печальным образом легла в основу сложных интеллектуальных построений на тему "зарождения праобщества человека"). В действительности наблюдения приматологов показывали, что самки спаривались почти с любым самцом, который реагировал на них положительно. Да порой не с одним самцом, а после него и со следующим, да и тоже не с одним. Целая вереница потенциальных "отцов". И никаких агрессивных стычек между самцами за "право обладания рецептивной самкой". Всё это оказалось домыслами некоторых антропологов.

1. Приматология о сексуальной активности самок

Маститый советский учёный, специалист по истории первобытного общества Ю. И. Семёнов, опираясь на труды британского зоолога Цукермана, с лёгкостью перенял его концепцию исключительно высокой сексуальности мужских особей у приматов, которые буквально силой овладевали самками и даже дрались друг с другом за обладание ими, и выстроил свою систему формирования общин первобытного человека. По построениям Семёнова, в определённый доисторический момент возникла необходимость укрепления общин, с целью чего и возникло табу на сексуальные отношения внутри группы, которые якобы только осложняли внутригрупповое взаимодействие, так как приводили к постоянным стычкам самцов из-за самок, так и возникла экзогамия – необходимость искать сексуальные связи вне группы, в других группах доисторических людей. Но дело в том, что с развитием приматологии (науки о приматах) данная концепция всё больше опровергалась многочисленными наблюдениями за поведением обезьян не только в неволе, но и в естественных условиях.

Уже в 1970 году в невероятно подробной монографии "Предыстория общества" Нина Александровна Тих на примере тщательного наблюдения за группами низших обезьян (павианов и мартышек) показала несостоятельность как старых (1932 года) наблюдений Цукермана, так и опирающихся на них построениях Ю. И. Семёнова. Отмечая противоречивость работы Цукермана, Н. А. Тих писала (1970, с. 43): "Цукерман указывает, что самцы обращаются с самками, как с "неодушевлёнными предметами" и что самки совершенно пассивны в сексуальных взаимоотношениях. В то же время он правильно описывает факты постоянных и настойчивых подставлений самок, особенно в периоды набухания половой кожи. Поведение большинства одиночных самцов бабуинов указывает на их «равнодушие» к присутствию самок в колонии". "Если самцов много, то борьба идёт между ними; при наличии одного самца в большой группе самок объектом конкуренции является самец. Половая активность самок в поисках общения с самцом нисколько не уступает активности самцов" (с. 53). "Борьба за сексуальное общение в стаде обезьян свойственна как самцам, так и самкам" (с. 94).

Чрезвычайная сексуальная активность самцов в ходе тщательных наблюдений не только была поставлена под сомнение, но и вовсе опровергнута. И мало того, было установлено обратное: "Половая активность у самок выражена не менее, а в некоторых ситуациях и более ярко, чем у самцов. Она повышается в период менструального набухания у самки". Иными словами, в некоторые периоды самки в поисках сексуальной связи были активнее.

Интересно, что в случаях многолетнего содержания самцов и самок в разных вольерах они прибегали к сексу с особями своего же пола (то есть прибегали к гомосексуализму). При этом у самцов в условиях такой однополой изоляции наблюдались только единичные случаи гомосексуализма, но вот у самок же в отсутствие самцов такие случаи были весьма регулярны и закономерны. Наблюдения последующих десятилетий только подтвердили этот факт: чем меньше самцов в группе, тем активнее женский гомосексуализм (Бутовская, 2004, с. 278; Смолл, 2015, с. 255) и активнее вовлечение в секс неполовозрелых самцов-подростков (Wolfe, 1986). Вот так. Самки переносили сексуальное воздержание куда проблематичнее самцов.

В целом гомосексуальная активность обезьян за последние годы была широко изучена, и факт именно женского превосходства в этой сфере твёрдо установлен (Мастерс, Джонсон, Колодни, с. 603; Chapais, Mignault, 1991).

Приматологи указывают: "В стаде с преобладающим количеством самок попытки их к общению с самцом выражаются в самых разнообразных формах. Каждая из самок с большей или меньшей степенью активности – в зависимости от своих индивидуальных особенностей и от своего физиологического состояния – «предлагает» самцу половое общение. Часто можно видеть нечто вроде «парада», когда самки проходят вереницей одна за другой мимо самца, задерживаясь около него на несколько секунд для подставления. Некоторых он пропускает мимо, до других дотрагивается рукой, одну задерживает около себя. Очень часто подставление бывает настойчивым и многократным". Ещё интереснее оказывается это наблюдение: "Нередко соперничество между самками вызывает конфликты, доходящие до драк. Самка старается увести с собой самца от опасных соперниц" (Тих, 1970, с. 95).

Самки дерутся из-за самца, а не наоборот. Но совсем занятным выглядит следующее замечание: "Если самец молод или слабосилен, то драки самок из-за него более ожесточённы, так как выбор самого самца при отсутствии у него физической силы играет второстепенную роль. Захватив самца, самка обычно таскала его за собой за хвост".

Было зафиксировано, как в группе из взрослых самок и самцов-подростков первые буквально терроризировали вторых, требуя совокуплений: "То одна, то другая самка беспрерывно подставлялась «своему» подростку, вызывая его покрывание. Подростков часто утомляла слишком большая активность самок, они стремились к взаимным играм и прятались от самок за разные прикрытия". В свете наших культурных стереотипов это не может не вызвать улыбки, верно?

Но изучение физиологии и поведения обезьян в СССР продолжалось, и уже в 1977 году другая группа приматологов также указывала, что потребность в сексуальном контакте возникает скорее у самок, чем у самцов (Алексеева, 1977, с. 106). Эта особенность выявлена почти у всех видов обезьян. О сексуальном поведение ревунов (Alouatinae) приматолог Алексеева пишет (с. 134): "самки ведут себя так же активно, как и у павианов, макаков, лангуров и пр. Они ищут общества самцов, подставляются по очереди разным самцам, пока не получат ответа". "Каждая самка в эструсе вступает в половые отношения не только с вожаком, но и с другими самцами стада или даже с самцами из «холостых» групп. Никаких конфликтов из-за половых отношений не возникает" (с. 135). То же самое свойственно и капуцинам: "Приближение овуляции и возможности зачатия становится очевидным, так как самка в эструсе активно ищет объединения с самцом – подставляется ему, обыскивает его, снова подставляется, «жалуется» ему и требует покровительства"

Занятно, что и у обезьян игрунок (Callitrichidae), часто описываемых в литературе как сугубо моногамных (то есть формирующих стабильную «супружескую» пару), самки в сексуальном плане ведут себя очень активно: "во время эструса могут беспрепятственно вступать в половые отношения" с другими самцами, при этом их исходный «моногамный» самец смотрит на это совершенно спокойно. Всё то же самое касается и зелёных мартышек: "Самки держались отдельно от самцов. Только в период эструса они активно искали их общества" (с. 154).

Из-за вороха подобных наблюдений приматологи прямо предположили, что именно женские особи древних людей, как и самки наблюдаемых обезьян, "оказывались более активными в поисках половых партнёров", а вот представления о безудержном сексуальном стремлении самцов обезьян и древнейших людей – просто наивное видение прошлого в свете мнимого настоящего (Алексеева, 1978, с. 34).

Важно заметить, что все приведённые по обезьянам данные ещё не касались карликовых шимпанзе бонобо, как сейчас мы знаем, особенно активных в сексуальном плане, по той причине, что в 1970-е данные о них только начинали привлекать внимание исследователей.

Ещё 15 лет спустя в совместной (и по-настоящему восхитительной) монографии Л. А. Файнберга и М. Л. Бутовской на анализе многочисленных зарубежных источников подтверждается, что у обезьян именно самкам принадлежит инициатива в деле сексуальных контактов (Файнберг, Бутовская, 1993). У мартышковых обезьян сексуальная активность самок достигает аж 80 % (Роуч, с. 309) и ровно столько же у человекообразных (Бутовская, 2004, с. 282).

Частота подставлений самки самцу и общая инициативность самки в период овуляции возрастают. Частота спариваний может достигать 50 в час. В это время самка стимулирует и возбуждает самца, подставляясь и притягивая его рукой или ногой, чмокая, касаясь рукой его пениса и мошонки. Наиболее разнообразные стратегии отмечены у шимпанзе, у которых самка может спариваться со многими самцами в течение одного дня (Файнберг, Бутовская, с. 103). Самки стараются избегать агрессивных самцов, а вот с миролюбивыми самцами сексуальные контакты инициируют очень активно (с. 117).

У тех видов приматов, у которых отсутствуют внешние признаки овуляции (то есть набухания половой кожи – у женщин именно так), инициаторами сексуальных контактов также выступают именно самки. Они "начинают активно «заигрывать» с самцом, заглядывать в лицо, подставляясь, возбуждая его, касаясь его половых органов и вокализируя" (с. 107). В финале антропологи прямым текстом резюмируют (повторяя всё, что до них описывали 23 и 15 лет назад Н. А. Тих и Л. В. Алексеева):

"Детальный анализ поведения партнёров, проведённый для многих видов обезьян, свидетельствует, что выбор осуществляется в первую очередь самкой. Не самец, а самка чаще выступает инициатором контактов. Такой тип сексуальной инициации характерен, например, для павианов чакма, анубисов, макаков лапундеров, резусов, горилл, орангутанов, шимпанзе" (с. 92).

В свете описанных данных приматологии, умозрительные предположения некоторых антропологов о том, что именно самцы доисторического человека выступали в роли "сексуальных агрессоров" по отношению к самкам и даже устраивали кровопролитные стычки с конкурентами из своего же лагеря, выглядят откровенно несостоятельными и даже скорее антропоморфизмом. Описание сексуального поведения древнего человека как борьбы самца за самок действительно больше походит на то, как если бы авторы таких гипотез брали современные культурные предписания (именно предписания, а не описания, поскольку "сражения" мужчин за женщин наблюдаются главным образом на страницах романов да в кинематографе, нежели в реальной жизни) и некритично транслировали их в прошлое.

Позже аналогичные наблюдения появились и в западной приматологии. Было установлено, что у многих видов обезьян именно самки выступают инициаторами сексуальных связей. Самки по-разному пытаются побудить самца к спариванию: как отмечалось выше, это и прикосновения к его половым органам, причмокивания губами и размахивания хвостом у его лица. Особенно характерным средством побуждения выступал поворот к самцу задом (подставление) и дальнейшее похлопывание по земле. Впервые этот призыв самок был замечен ещё в 1940-е (Роуч, с. 314), но в целом данный факт был обойдён вниманием приматологов, движимых их собственным воспитанием и культурными предписаниями, поскольку им привычнее было думать, что именно самцы понуждают самок к спариванию. И уже гораздо позже приматолог Ким Уоллен вновь акцентировал внимание на этом призывном жесте самок макак резусов. Многочисленные наблюдения показывали, как самка поворачивалась к самцу спиной, "припадала к земле и била по земле в ритме стаккато. Она постоянно делала это: у резусов это эквивалентно расстегиванию ремня у мужчин" (Бергнер, с. 59). В 1970-е годы Уоллен понял, что самки макак-резусов – агрессоры в сексе. Учёный обратил внимание, что при помещении макак в тесные клетки многим исследователям казалось, будто именно самец всегда выступает инициатором секса, но нюанс оказался в том, что в спаривании именно действия самца сильнее бросаются в глаза – "он толкает", тогда как самка лишь оказывалась распростёртой перед ним. Но стоило поместить обезьян в вольеры попросторнее, так наглядным становился факт, что именно самка сближается с самцом и «подбивает» его к спариванию – а дальше уже "самец толкает".