Блуждающие в мирах. Маршал Конфедерации. Книга вторая. Академия

– …Я, разумеется, ворчала про себя, возмущалась в подушку, возражала интеллигентно как могла. До тех самых пор, пока кое-кто, значит, руки себе не позволил распускать, мазафака! Вроде того: бьёт – значит любит! Пся крев! Ну это уж слишком, не на таковскую напали! Сломанный нос, свёрнутая челюсть… – Смешно скосив глаза к переносице, осторожно коснулась указательным пальцем кончика носа. – Что-то там ещё расквашенное, по мелочам… И, ты знаешь, как ни странно, девушку тут же зауважали! Молва моментально по городам и весям разнеслась. Сей секунд! Почему? Объясните, плиз! Просто так, без мордобоя, нельзя, что ли, к женщине уважительно относиться? Ты сам-то, мил человек, что думаешь по поводу всех этих вульгарных поползновений на конституционные права и свободы граждан, а?

– Почему это вульгарные? Какие ещё поползновения? Колхоз, Жанночка, насколько я понимаю, – дело добровольное! Назвались груздями – будьте добры вести себя более-менее прилично! Я считаю, если уж решились хозяйство совместное вести, неча на сторону глядеть. Венчались, не венчались, есть штампик в паспорте, нет его – какая на хрен разница?

– Вообще-то разница есть и весьма, весьма значительная…

– Да брось ты! Ерунда всё это! Главное ведь, как к человеку относишься. Имеется в тебе любовь к нему и уважение иль нет. Вот, собственно, и вся недолга!

– А-а-а-а! Вот оно что! Почёт, говоришь, и уважение? Любоффь, значит? Скажите пожалуйста! Мысль сию глубочайшую пояснить вразумительно сможешь? – Жанна мельком глянула на экран дрожащего мелкой дрожью, подмигивающего цветными огоньками телефона. – Телефона, телефона! Ролик кушать хочет! …Только вкратце, плиз, безо всяких там антимоний и пространных рассуждений о месте и роли секса в любви и человеческой жизни вообще. Толстосвин отписался. Подлетает. На глиссаде 33 уже!

– Запросто! М-м-м-м… Любовь – когда суженые всецело принадлежат друг дружке, как говорится, и душой и телом. В горести, в радости и, между прочим, в разлуке. Где угодно можно расставшись обретаться, хоть на Луне, и притом всегда тепло вспоминать любимого человека. И верность, кстати, везде свято блюсти! Так… Уважение… Здесь мне сложнее… Наверное, самое главное – никогда не пренебрегать близким человеком. Ты ведь, когда прелюбодействуешь, по сути, пренебрегаешь… м-м-м-м… скажем так, постоянным партнёром или любимым, так?

– Продолжай, продолжай, малыш. После отвечу.

– Ага, барышня, крыть нечем? Выходит, ровно так оно и есть. Следовательно, не уважаешь и не любишь! Так-то, моя хорошая! – очень бош собою доволен остался, просто сиял от самодовольства!

– Хорошая, да не твоя… – в задумчивости разворачивала антитезу Жанин. – Ничего, это мы быстренько исправим! Вот только Ширяева в психоход выпихнем, сей же момент и приступим. Исправлять недочёты, так сказать…

– Постойте-ка, милая девушка! Не вы ли минуточек несколько назад убеждали меня, что никакая вы не нимфоманка, а просто прикалываетесь? Как прикажете это понимать?! Абкакен, да? Фу, как некрасиво!

– Я передумала. А уж от неукоснительного выполнения условий нашего пари никто, Ролушка, тебя освобождать никоим образом и не собирался. Так что готовься, друг-сосиска!

– Это мы ещё посмотрим! Хе-хе! Как фишка ляжет.

– Отлично ляжет, будь спок! Уж я-то постараюсь! Теперь по сути… Во-первых, убедительнейше бы тебя попросила впредь избегать применительно к моей персоне омерзительных словечек типа «прелюбодейство». Не обо мне.

– Почему? О ком же тогда?!

– Хм! Ты не поверишь, котёнок! Главным образом о тебе и тебе подобных. Ха-ха! Съел?

– Не понял! Что ещё за чушь собачья?

– Слушай и вникай, грубияшка! Классическое определение: прелюбодейство есть секс замужней женщины с мужчиной, не являющимся её мужем. Коротко и ясно, точнее не скажешь! Причём, что принципиально важно, имеется в виду брак, заключённый на небесах, то-бишь обязательное условие – таинство совместного причастия. Всякие же штампики в паспортах, и здесь, прошу отметить, наши позиции сто пудов совпадают, – шелуха несущественная. В небесной канцелярии никакие отделы ЗАГС не котируются. Даже Грибоедовский. Короче, от лукавого. По поводу же венчания авторитетно заявляю: малыш, ты не прав! Грамотно проведённый обряд – штука серьёзная! Я, ежели кто не в курсе, – девушка незамужняя и, хоть и слегка верующая, венчаться в ближайшие лет сорок – пятьдесят не намерена. Потому, сколько бы и с кем мне ни довелось переспать, особо тяжкого греха на душу не приму. И вам, к слову, не навешаю! Конечно же, муж гражданский, коли силёнок хватит, может меня за бл*дство покарать, имеет на то, наверное, некое эвентуальное право: камнями побить, скажем, или там сжечь заживо, ну, в общем, как раньше в седом ветхозаветьи принято было, но там, наверху… – тут мамзель Назарова, состроив ужасно серьёзную мину, многозначительно ткнула куда-то в район люстры, – смею тебя уверить, особое внимание на мои шалости вряд ли кто обратит. Да хоть бы и венчанная была! Начхать! Нам, бабам, завсегда это дело с рук сходило…

– Да неужели?! – покрутил бош пальцами, словно воздух щупал. – С чего такая, я бы сказал, странноватая избирательность?

– Вопрос, конечно, интересный, но… Несвоевременный! Как-нибудь потом выдастся времечко свободное – напомни, дружок, с удовольствием отвечу. Неинтересны мы им, понимаешь! А вот ежели кто-либо из вас, мужички, по глупости, от незнания ли, да неважно почему, вздумает перепихнуться с реально замужней мадамой – геморроя огребёт по самые-самые мохнатые ваши гулялки! Авторитетно тебе заявляю! Не отбрешетесь потом, собаки страшные! Рекомендую осторожнее быть. Ха-ха! Милые мои мастурбашки!

За окном приближался вой сирены скорой помощи. Где-то совсем, совсем рядом плаксиво всхлипнул напоследок и затих. Роланд подошёл к окну.

Варкалось. Хливкие шорьки пырялись по наве, и хрюкотали зелюки, как мюмзики в мове 34. Внизу в сгущающихся сумерках суетились люди, метались туда-сюда, размахивали руками, и всё действо здорово напоминало встревоженный муравейник. Вскоре из соседнего подъезда выкатили носилки, осторожно перегрузили кого-то в машину, и скорая, подняв истошный вой, умчала прочь, выхватывая траурные силуэты синими проблесковыми маячками. Улица тут же опустела, будто и не случилось ничего.

– Что там происходит, Ролик?

– Понятия не имею. Отсюда не видать! – он повернулся к собеседнице. – Ты где это, оченно мне интересно, уму-разуму-то поднабралась, а? Да ещё в столь… хм… специфическом вопросе? Хе-хе! Никак в школьной библиотеке?

– Вы крещёный, Роланд?

Гм! Вопрос на вопрос. Старая испытанная уловка, дабы слегка огорошить собеседника. Прокатывает всегда, каким бы очевидным ни был ответ.

– М-м-м-м… У нас не принято. Мы, атеисты, – народ мускулистый! Нас не заманишь опиумом каким-нибудь для народа… Но в самого Создателя верю и буквально на днях ещё более уверился. После посещения мной…

– Да наслышана, наслышана я о ваших околобиблейских психоходах! Именно там, кстати, уму-разуму и поднабралась.

– Где это «там»? – фон Штауфен задрал нос и погрозил пальцем, точно Кролик из мультика о Винни-Пухе. – «Там», знаете ли, бывают разные!

– Учите матчасть, господин хороший! Читайте Ветхий Завет!

– Только-только оттуда, ничего подобного не приметил.

– Значит, не в том месте тусили и не в то время, батенька! Трактовка, возможно, отличается.

– Так подскажи! Где тусить-то? Тусить где?!

– Знаешь что, котёнок, я тебе Пятикнижие по памяти пересказывать не подписывалась. Возьми да прочти! Весьма, кстати, полезное чтиво. И не то чтобы шибко сложное. Нормальный текст, вполне читабельный.

– Вот ещё, была нужда! – скривился бош пренебрежительно. – Мне только того по жизни и не хватало, что легендами да мифами Древней Иудеи голову себе забивать! Шайссе! Сплю и вижу, когда б почитать?!

Короткая пикировка закончилась, воцарилась неловкая тишина. Лишь потрескивала, живя своей внутренней жизнью, остывающая «пыжилка», да Ширяев мерно сопел в безмятежно-дремотном забытьи.

– Тут такая штуковина, значит… Не хотелось бы никого огорчать, Ролик, но косностью своей железотевтонской… ты, змеёныш подколодный, всё ж таки… слегка достать меня измудрился, – задумчиво смотря куда-то сквозь него, растягивая слова, медленно, вполголоса, но очень внятно проговорила притихшая вдруг Жанна Сергеевна, – и я тебя, дружок, сейчас в хлам порву, точно самка богомола после тёплого… влажного… ритуально-животворного спаривания… Хоть и не было его… Пока… Готов? Ну, бандерлог красножопый, цепляйся хвостом за поручень. Поехали…

И разверзлись уста ея, будто хляби небесные, и грянул гром, и понеслись клочки, да по закоулочкам:

– Грхм! Хорошо начал, солдат! Ежели мне память не изменяет, с обладания кого-то кем-то на праве неприкосновенной частной собственности. Ха! И какая нам забота, если у межи целовался с кем-то кто-то вечером во ржи 35! Так, что ли?! Думаешь, никакой?! Чёрта лысого! Довольно циничные рассуждения, котёнок, в русле чуть ранее анонсированной тобою же кантовской этики. Не находишь? Сейчас поясню. Для начала позволю себе напомнить всем присутствующим вторую формулировку любезно упомянутого вами, дорогой штандартенфюрер 36…

– Чего уж там! Давай сразу обергруппенфюрера 37 присвоим!

– Пускай будет по-вашему, мон женераль! Я всё ж напомню формулировку упомянутого вами в качестве некоего нравственного регулятора так называемой свободы – триумфа воли в реализации эгоцентричных побуждений – того самого категорического императива под редакцией товарища Канта, а именно: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству». Знакомо? Что сие означает? Каждый человек есть в высшей степени свободное создание божье, и нет ни у кого, кроме, разумеется, Создателя, никаких вещных, иных прав на него! Вот что!

Засим госпожа Назарова решительным движением свернула голову последней, стоящей у изголовья, бутылочке «Боржома» и, находясь, по-видимому, в состоянии лёгкого ража, одним махом бессовестно выдула почти всё её прохладное, освежающее веселящими газиками содержимое. Прыти, прыти-то откуда столько? Хм! Только-только вроде чаёвничали… Словно услышав, притормозила, конфузливо стёрла помаду с горлышка, пускай и несколько запоздало, но предложила-таки собеседнику глотнуть. Молодчинка! Не забыла старого тевтона. Получив вполне прогнозируемый вежливый отказ, с облегчением пожала плечами, вроде того: «Ну, не хотите, дяденька, как хотите!» – быстренько заглотала остатки, и понеслась душа по нарастающей:

– А потому болезненные фантазии, Роланд Йозефович, на тему мелкобуржуазных частнособственнических амбиций, всенепременно возникающих, по вашему мнению, между людьми в процессе становления их матримониальных отношений, мягко говоря, несостоятельны. В моём случае так и вовсе – абсурдны! «Плохой солдат! Ты хорошо начал, а кончил скверно» 38. Твои, помнится, слова: колхоз – дело добровольное, я ничего не путаю? А ещё: «Назвались груздями – ведите себя прилично! Неча на сторону глядеть!» Продолжим словоблудие? – короткие юбки запретить, губы не красить, не улыбаться, с мужчинами не разговаривать, чулки исключительно синие шерстяные и волосы в пучок! Любое самое благое начинание запросто ведь до хиджаба 39 нивелировать можно, была б на то воля политическая! Что же это, получается, за добровольность така интересная в твоём колхозе, ась? Это и есть ваше хвалёное единение… хм… «душой и телом»? Зато – она! Любоффь! Так следует понимать? А ничего, что вы тут все перетрахались, словно течные опоссумы, будто по жизни и всего-то пару раз погадить осталось вам?! Апокалипсис ждёте? Абкакен, да, минхерц? Не дождётесь, суки, бл*ди, проститутки!

Самое бы время притормозить, обдумать сказанное и, главное, услышанное. Перекурить, в конце концов! Хоть и не очень-то для здоровья пользительно. Куда там! Словно с цепи сорвались!

– Передёргиваете, милейшая Д’Жаннэт! Никто и не утверждал, что здесь всё сплошь завзятые праведники собрались. Хе-хе! И речь ни в коей мере не о повальном нынешнем эпикурействе, если хотите, даже гедонизме, типа: что под себя имеем… извините – под собой… то есть, конечно же, – у себя! – то вроде того и хаваем благополучно, фикен нас всех! Свинотное какое-то мировоззрение, тебе не кажется? Разговор, на самом деле, об эволюции отношений, от свинского промискуитета к м-м-м-м… высоким и чистым отношениям, как, собственно, вскорости и должно стать. Человечество неуклонно движется к светлому будущему. Согласна? Вот и в песне народной поётся: «Время летит вперёд, и мы летим вместе с ним. Время бежит вперёд, и мы бежим вместе с ним» 40 – тру-ту-ту-ту-ту! Семимильными шагами, думм наши копф! Разумеется, до идеала далековато ещё, кое-какие отклонения, шероховатости имеются. Но мы о них знаем, помним и будем всячески усердно исправлять в рабочем порядке. На сей счёт не извольте беспокоиться, доннерветтер! Что нынче посеешь, так сказать, то в будущем и пожнёшь!

– Кто тут передёргивает, мазафака?! Я те покажу кузькину мать! Светлое будущее ему, видите ли, подавай! Гедонист-кондомист! Кое-какие отклонения, говоришь?! Что ж это вы такое несуразное вслух-то себе позволяете, а? Совсем одичали, барин? Ослепли, что ль?! Отклонения-то, прошу пардону, по-все-мест-ны-е! – слишком, что ни говорите, эмоционально вышло, надо бы уже поуспокоиться. – Практически все ведь примерные мужья и большинство их верных жёнушек… это… знай себе отклоняются, когда без догляду-то. Коли страха нет. На себя оборотиться не желаете? – на меня, доцента биологических наук, жену его, на Наталью – подружку нашу, как только что выяснилось, девушку… хм… общего пользования. Обычные люди – как раз таки рядовые среднестатистические «отклонисты». И никакое мы не исключение из правила. Мы, ежели хочешь знать, и есть это самое правило! А теперь вопросик на засыпку: что это вы, уважаемый, интересно знать, там сеять-то собрались, чтобы, значится, высокое и чистое пожинать, а? Семя, что ли, свое лукавое живучее повсюду без зазрения совести разбрасывать? Ха-ха! Лукавое и пожнёте, не иначе! Хотя… Глядишь, чего поинтереснее… трёхголовое народится…

Заминка образовалась. Фу-у-у! Наконец-то, притормозили. Улеглись страсти болтологические. Может, сеять передумал? Вряд ли… Бош, он такой упёртый, спасу нет!

– Э-э-эх, мать! Запутала ты меня вконец, Сергеевна. Я ж образно выступил о колхозе-то! Ясное дело, большинство людей добровольно с какой-то там переляки эволюционировать вряд ли будут. Зачем им вообще напрягаться, ежели и так сойдёт? Даже за деньги. Даже за большие деньги! За большущие! За туеву хучу денег! Холи ш-ш-шит! Приписками заниматься станут, отчёты кропать о постоянном и неуклонном росте человеческого самосознания. Всё что угодно, кроме налаживания собственно процесса этого самого роста. Только бы бабла срубить! Гм… Стимула-то нет! Кто придумает – тому сразу десять Нобелевских премий не мешало б отсыпать! И что нам остаётся? Что остаётся, я тебя спрашиваю, дабы подвигнуть граждан расти хоть бы в чьих-нибудь глазах, лучше становиться, а? Отвечать не хочешь или не знаешь?

Роланд в ту минуту ужасно был похож на сельского учителя-педанта, выспрашивающего домашнее задание с хорошенькой нерадивой ученицы. И невдомёк старому перечнику, что отнюдь не все вверенные ему чада в погожие радостные выходные дома над учебниками корпят. Есть и такие, кто прогуляться любит! Хм… До университетской библиотеки. Хе-хе! Странное дело, не находите?

– Во-о-о-от! А я – знаю! – искренне радовался он своему знанию. – И я тебе скажу: страх! – вот что необходимо нашему человеку разумному боле всего. Страх потери близких, родных, имущества, медицинской страховки, работы, имиджа, репутации, лица, страх показаться смешным невежей, глупым и неловким. Страх заболеть и однажды умереть, в конце концов!

Да-а-а-а! Желание жить вечно, патологический страх смерти – вот что зачастую движет людьми. И чужая воля. Твёрдая рука, если хочешь! По всему выходит, страх и принуждение – истинный двигатель прогресса!

Хорошенькую ученицу, однако, как выяснилось, голой, пусть и твёрдою, рукой не особо-то возьмёшь! Дудки! Жанна – девушка ищущая, натура творческая, беспокойная и, как знать, возможно, именно в тот самый момент маршрут её неустанных душевных поисков и метаний пролегал по узенькой, довольно замусоренной, но страшно притягательной улочке, зазывающей вывесками невиданных удовольствий, подъездами таинственных соблазнов, окнами манящих силуэтов, уютными двориками милых забав, галереями излишеств, парками чувственных увеселений, кафешками новых ярких вкусов, будоражащих мимолётных касаний и случайных удивительных встреч, кричащей всеми цветами радуги, петляющей меж унылых, зато очень-очень-очень правильных величественных зданий – строгих, без каких-либо радующих глаз излишеств, стандартного, пятидесяти оттенков серого идеально подогнанного камня, жилищ с единообразными скучными воздухо-свето-радостенепроницаемыми жалюзи на окнах, пылящимися пустоглазыми иконами по тёмным углам, балконами, захламлёнными велосипедами, старыми лыжами и благими намерениями, сваленными в кучи на чердаках, теперь совсем уж никому не нужными умными добрыми книжками, мертвенно-бледными энергосберегающими лампочками на неряшливых кухнях и в одинаково обрыдло пропахших «утренней свежестью морского бриза» карцерах-уборных. Ух ты! Почти сто сорок слов! Неслабо выступили, внушаеть! Кстати, а вам доводилось бывать на той улочке? …Нет? …Так одевайтесь же скорее и бегите! Скоро сказке конец, а кто слушал, тот – молодец, успеет ещё добежать. Ближе, небось, чем до канадской границы-то, а?

– Гм… Заключительный твой демарш, малыш, честно говоря, как-то не особо вдохновляет. Мда-а-а-а… Точнее, вызывает полнейшее недоумение! Страх? При чём здесь страх, милый мой?! Когда ж это под его воздействием создавалось что-либо нужное, позитивное?

– Как же, как же? А лекарства, к примеру вакцины? Не перед лицом ли ужаса эпидемий, мора, уносящего тысячи, десятки, сотни тысяч человеческих жизней, созданы они?

– Никак нет, мон женераль! – в непримиримой борьбе! Пионеры от медицины на себе множество лекарств, противоядий, да и самих ядов испытали, болезни прививали, причём зачастую с плачевным исходом. Сифилис, бубонную чуму, лепру, прочую страшную заразу. Их и сейчас-то не больно хорошо лечат. Хочешь попробовать? Думаешь, не осознавали люди возможные последствия? Прекрасно осознавали, смею тебя уверить! Это ж какой силой духа, смелостью нужно обладать, дабы на муки мученические добровольно себя обречь?! Прошу учесть, не из каких-то эгоцентрических позывов, а из высших, да что там – наивысших устремлений! Во имя науки, спасения жизней миллионов и миллионов людей!

– Уау! Жанин, милочка, да вам впору с высоких трибун ораторствовать. Несмотря на молодость-то! Может, стезю не ту избрали? Подумайте хорошенько! На кой ляд вам далась эта феррюкнутая Академия? Двигали бы прямиком в политику! С такими… хм… я бы сказал, исключительными внешними данными и способностями, м-м-м-м! – цены бы вам не было! Опять же телевизор значительно интереснее смотрелся бы.

Но Жанна Сергеевна, как водится, шуток не понимала:

«Слова твои, потомок алеманнов славных,

Пусты, как старый жбан рассохшийся,

Худой.

Затем лишь стерпится огласка логосов тщеславных,

Воеже быть отвергнутыми твёрдою рукой.

Моей.

Той самой, что противна всяческому понужденью

в угоду блажи фарисействующих царьков.

Сильней!

И ярче буду дуть в фанфары просвещения,

Чтоб скинуть мракобесия поповского оков, и водки жахну с целью очищенья загаженных фекальями мозгов!»

– О-о-о-о! Зер гут! Дас ист фантастиш! Это есть бессмертный строки какой-нибудь великий поэт? Мастер Цветик?

– Нет, бляха-муха! Это – экспромт!

– О-о-о-о! Какой интересный имя у великий поэт: Экспромт! Дрек мит пфеффер! Брависсимо, бл*дь!

– Мой экспромт! И хватит уже, в конце концов, фиглярствовать, накушались, мазафака! Хотелось бы мне, кстати, мысль свою закончить.

– Давай, давай, холи шит! Заканчивай что-нибудь! Хоть бы и мысль какую. Самому интересно. Гм! Шайссе!

Бытует мнение, согласно которому некоторые йоги, достигшие определённой стадии просветления и, скажем так, успешно медитирующие на аджну-чакру, при желании могут взглядом разрушить, к примеру, Луну. Взять вот так, запросто, и разрушить любимое небесное светило к бениной маме! Ни с того ни с сего. Спорно, конечно, но всё ж не бесспорно, опасения-то имеются кое-какие.

К счастью для господина фон Штауфена, подобными навыками Жанна Сергеевна, судя по всему, не обладала, иначе шибко худо потомку алеманнов славных бы пришлось, столь красноречиво свиреп был её взгляд. Между тем не стоит забывать и о коронном лоу-кике 41 в исполнении девушки. Ноги отсушит будьте-нате! А ежели в голову зарядит? Гм… Тогда точно кирдык, сливай воду! Однако обошлось, как обычно, без эксцессов. Страсти поутихли, градус эмоций снизился, разговор вернулся в привычное дискуссионное русло. После краткого раздумья решилась госпожа Назарова всё-таки продолжать:

– Ролик, я имею вам сказать буквально следующее… Тут такая штуковина, значит… Страх, чтобы ты понимал, котёнок, – всегда, заметь, всегда! – порождает лишь жгучую ненависть, трусливое лицемерие и ложь, причём ложь гнусную! Наигнуснейшую! Самую что ни на есть правдивую! И потому – самую страшную! Ибо в таком случае отличить невооружённым глазом правду от вымысла становится практически невозможно. А со временем уже и не нужно. Да и неважно в большинстве случаев. Ко всему привыкаешь, сживаешься. Пингвины вон всю жизнь на льдине живут, и ничего, не жалуются, уверены, что рай именно там! Зачем, спрашивается, силы попусту тратить, с ветряными мельницами сражаться? Правильно, незачем. Лучше денежку украсть, рюмочку махнуть, курнуть или девку трахнуть! Предпочтительней – чужую. Так спортивнее. Какой уж тут прогресс, пожить бы нормально годика два – три, надышаться…

Вновь и вновь мысли нервно шарятся в поисках зацепок. Не находят, тянутся за чужими. Попрошайка! Подкиньте уже кто-нибудь мыслишку девушке, не закончим ведь так никогда! …Спасибо! Кого благодарить?

– …Та же петрушка и с пресловутой твёрдою рукой. Дорогой мой, когда ты, безропотно принимая на веру чужие догматы, действуешь вроде бы и по собственной воле, да не совсем, а подчиняясь незримому жёсткому диктату, это ведь на самом деле не твоё! Не добровольное вовсе. Понимаешь? Скорее… хм… добровольно-принудительное. И принудительного в том дьявольском коктейле, будь спок, пусть и в неявной форме, но куда больше, чем добровольного-то! Теперь ответь-ка сам себе: способен ли человек на принудительное самопожертвование? Уверена, что нет. Даже звучит глупо. Личная высокая мотивация должна быть, высочайшая! – а не просто какой-то там дурацкий приказ. Когда-то давным-давно подобная мотивация встречалась довольно часто. Возьми тех же врачей где-нибудь в Африке, например, миссионеров, учителей, да кого угодно! Вспомни, скажем, Стаханова, шахтёра. Был у вас такой?

– Какая разница, был, не был? Знаю о нём, слыхал краем уха.

– Несомненно, в ту эпоху новейшего возрождения имело место мощное идеологическое воздействие. Но какое! Давай-ка на месте разберёмся! Начнём с того, что в победу коммунизма когда-то верили все, от мала до велика, и куклы деревянистые, и даже в какой-то степени сами собственно бородатые кукловоды в ермолках. Во-вторых, эта их вера была столь крепка, что порождала невиданный энтузиазм! У отдельных граждан и целых коллективов! Миллионов сограждан! Вот где она спрятана, мотивация-то! Во имя светлого будущего! Огромную страну после ужасной войны в считанные годы восстановили! А что же сейчас? Да ничего! Пусто в душе! Оно и понятно, в обществе свинотного потребления маловато места даже для самого скромного гражданского подвига. Для скромняжечки! Тесно ему, понятно? Душно! И куда это, интересно знать, согласно вашей гипотезе, товарищ фон Штауфен, мы под аккомпанемент дружного прикорытного хрюканья от свинского промискуитета семимильными шагами движемся, а? Как в песне, вместе со временем, тру-ту-ту-ту-ту! Думм вашу копф! К каким таким высоким и чистым отношениям?! Ныне лень человеческая да гордыня непомерная всем твоим прогрессом хвалёным заправляют! …Тихо ты, поросёнок! Не шуми, а то щас как дам больно! Обсуждению не подлежит, времени в обрез. Как-нибудь потом… Что же касается уважения, здесь, по-моему, самое важное не какое-то там умозрительное пренебрежение, а отсутствие – просто-таки табуированное отсутствие! – любых проявлений между близкими людьми лжи, вранья и прочего обману. Во как! И в этой связи, малыш, вспоминается теперь первая формулировка всеми обожаемого и, вероятно, по причине всеобщего обожания всеми нами же, от холопа до государя, регулярно нарушаемого незабвенного категорического императива: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». Во-о-о-от, значится, как! Именно так я всегда и поступаю, объявляя соискателям на совместное со мной, красавой, проживание свои, пускай не для всех привычные, но обоюдочестные исчерпывающие условия. Господин Ширяев, кстати, не исключение.