Блуждающие в мирах. Маршал Конфедерации. Книга вторая. Академия

Ни дать ни взять – лекция по истории войн Средневековья. Взгляд его блуждал отчуждённо, голос стих, дыхание ровное, пульс в ритме, речь неторопливая, внятная. Куда только привычное косноязычие подевалось? А где жестикуляция, точно мельница ветряная? Где, скажите на милость?! Чудеса, да и только!

– …Довольно-таки активно там-сям посвистывали ещё смертоносные арбалетные болты, временами слышалась аркебузная трескотня и даже изредка грохотали полевые кулеврины, но всё это с некоторых пор возымело характер, скорее, бессистемный, нежели подчинялось чьей-либо железной воле. Небольшие группки опьянённых победой, вкусом крови, неутолимой жаждой убивать и грабить псов войны рыскали по изрытому, горящему, залитому кровью, устланному мёртвыми и умирающими, рыдающими, обезумевшими от нестерпимой боли телами полю, настигали и с упоением рубили на куски спасающихся бегством рассеянных солдат противника, жестоко добивали раненных и тут же беззаботно мародёрствовали. Недалече, метрах, наверное, в двухстах, может, чуть далее, французская кавалерия настойчиво пыталась затоптать довольно значительный отряд на удивление организованно отступающей кастильской пехоты. Всё безуспешно. Шпанцы свирепо огрызались, делали «ежа» и вообще вели себя вызывающе нагло, словно и не побеждённые вовсе. Промеж разбитых, утыканных пиками, рогатинами, смрадно чадящих «боевых» повозок Наварро метались осиротевшие тяжеленные бронированные рыцарские кони, сшибая, втаптывая в раскисшую луговину контуженных и ослепших. Раненный, воя обезображенным беззубым ртом, лез с мизерикордией на раненного и лишь убиенные вели себя более-менее пристойно – лежали себе, валялись, уставившись незрячими глазницами в пронзительно голубое весеннее небо. Меж тем, похоже, молва о нашей «измене» людской волной докатилась-таки до отцов-командиров. Нда-а-а-а… Шутки, судя по всему, кончились. Потому как от атакующей испанцев конницы вдруг отделился небольшой, копий эдак двадцать, отряд и бодрой, насколько позволяла захламлённая войной местность, рысью припустил в нашу сторону. Первым весьма озабоченно среагировал, как это ни странно, не рассудительный Ширяев, а извечно взбалмошный Борёк:

– Похоже, нам вскорости-таки сорганизуют небольшой, но горячий тепель-тапель, товарищи бояре!

– Чего, чего?! Говори яснее!

– Люлей ввалят увесистых, вот чего! Ейзе мааффан, кус марттабук! – смачно выругался на каком-то одному ему понятном арабо-израильском диалекте и продолжил уже на более-менее привычном идише: – А фишкнэйдл зол дир штэлн ин халдз 106! Фальцан!

Поигрывая мечом, Вольдемарыч диковато озирался вокруг, словно ища, куда бы смыться, да пошустрее, куда бы зарыться, да поглубже… Почувствовав скорую подмогу, недруги осмелели, лезли со всех сторон, рычали, зубы скалили, но пока, слава богу, опасно сближаться побаивались.

– Так, Юрец, слушай меня сюда. Трёх, максимум четырёх железных балбесов мы с тобой, без сомнения, завалим! – Борька явно нервничал. – А дальше? Дальше что?! Сам же прекрасно понимаешь, не устоять нам вдвоём против кавалерии. Сметут, кус ахтак!

– Трое нас!

– Трое?! Да куда там этому Васе Шмулензону-Саксонскому с ножичками перочинными поперёк тяжёлой конницы-то переть? Смеёшься?! Затопчут, в панцирь пукнуть не успеет!

Меня, конечно же, что и говорить, малька покоробило сугубо хамское заявление товарища Пионера, но я смолчал. Ибо его правда: с короткими мечами шансов против кавалерии – ноль целых и дли-и-инный нолик в периоде. Я уж алебарду какую-нибудь подлиннее присматривать начал было, благо множество их валялось вокруг бесхозных, да не силён, к стыду своему признаюсь, в этой дисциплине. Интересно, кто из ребят придумал дурацкое: «в панцирь пукнуть», а? Не в курсе? Юрасик проснётся, надо бы поинтересоваться. Во-о-о-от… И здесь, ты знаешь, о мирикал! Удивительное рядом! – снова вмешалось Его Величество Провидение, который уже раз за сегодня, в лице затеявших вдруг по нам смертоубийственную пальбу, странным образом уцелевших доблестных папских аркебузиров. Откуда взялись? Из какой арш повылезли? Загадка века, доннерветтер! Стреляли, кстати, грамотно, несмотря на нервозность ситуации, довольно прицельно. Раздался громкий, характерно для аркебуз трескучий, дружный залп и вслед за ним с небольшим промежутком ещё один. Ряды нападавших тут же значительно поредели, точно опята ножом срезало! Хвала Всевышнему, из нас ещё никого не зацепило, вот геморрой бы вырос, чью-нибудь тушку стонущую раскормленную на горбу по бездорожью-то таскать! Юрку в спину шваркнуло разочек вскользь рикошетом, да и только. «Ложись!!!» – зычно гаркнул Ширяев, подняв фонтан брызг, заваливаясь мешком в ближайшую лужу. Ну что за человек? На ровном месте и то всех в округе говном умудрился обдать! Аккуратнее, что ли, нельзя? Шутка. И почему это, интересно знать, возле моего чувствительного носа вечно оказываются чьи-нибудь вонючие дохлые ноги, а?! Ответьте, плиз! Знаешь, чем пахнет смерть? Именно так она и пахнет: грязными мёртвыми ногами! Фу!!! Буль ш-ш-шит! Вспоминать тошно! Это я уже серьёзно, если что. Честно говоря, никакой особой команды вообще не требовалось, ибо мы с Борькой давным-давно уж прилегли рядышком и, опасливо выглядывая из-за кочки в сторону внезапно возникшей угрозы, теперь ванны вот принимали промозглые грязевые. Оченно полезно в начале апреля пусть и довольно тёплого! Настоятельно рекомендую! – Роланд нездорово поёжился, как бывает с бывалыми рыбаками после малоприятного барахтанья в глубокой полынье. – Причём переоценить своевременность очередного вмешательства высших сил в наше плачевное, на тот момент, я бы даже сказал, практически безвыходное положение просто-таки невозможно, потому как вся свора этих самых, выражаясь Бориными словами, ферфлюхтер… хм… швайнов, сей же момент оставив нас в покое, решив, видимо, – вполне, к слову, разумно, да? – что далеко нам один хрен не уйти, разъярённо бросилась на аркебузиров, ибо, авторитетно заявляю, не было у ландскнехтов более злейших вражин, нежели всякого рода стрелки и метатели. Особенно огнестрельные! М-м-м-м… Да! Чуть не забыл! И ещё швейцарских наёмников тоже в плен старались не брать. Недолюбливали ребята друг друга. С чего бы? Гм… В сущности, ежели призадуматься, какая на фиг разница? Лишь бы нас не трогали! А вот с этим-то как раз регулярно всяческие неувязочки, понимаешь, возникали и, как ни странно, возникают. Нда-а-а-а, обстановочка сложилась… Дрек мит пфеффер!

– Мужики-и-и! – Юрец, как всегда, впереди на вороном коне. – Слушай мою команду! Ползком до ближайшей телеги марш! Не отставать, сукины дети, коли жизнь дорога!

И мы поползли… Холи ш-ш-шит! Я эти пятнадцать – двадцать метров никогда не забуду! В трёхчетвертном доспехе и вертикально-то передвигаться не особенно удобно, горизонтально же, ползком, да ещё по грязи, да по трупам неживым и полуживым, когда всё своё с собой тащишь: мечи, палицу… Ух! Боже избави! Врагу не пожелаешь!..

Под впечатлением от услышанного Жанне Сергеевне, натуре восприимчивой, с богатой фантазией, ну очень живенько представилось, как же это замечательно! – ползая по полумёртвым телам, слышать стоны их, ощущать предсмертное надсадное дыхание, отчего невольная внутренняя дрожь охватила её и стало зябко, словно стужа зимняя за воротник вползла.

– …Возле повозки и вправду образовался эдакий затишок, не считая тучного доппельзолднера 107, чуть поодаль, метрах, наверное, в пяти, подмявшего под себя раненого аркебузира. «А-а-а-а-а!» – страшно выл пехотинец, тряся окровавленной клочною бородой, дико вращал единственным, оставшимся невредимым, безумным глазом и монотонно бил, бил, бил рукоятью тяжёлого кинжала в лицо поверженного обессилевшего стрелка. Несчастный лишь вяло отмахивался, охая, скулил и хрипел, захлёбываясь собственной кровью. Тогда с удивлением поймал себя на мысли, как наблюдаю за происходящим без всякого сострадания, буднично, словно так и надо, более того, даже с каким-то глумливым злорадством! И я отчего-то уверен, окажись кто-либо из нас троих на месте мечника, поступали бы если не аналогично, то, за себя уж точно со стыдом признаюсь, весьма, весьма схоже. Вроде того сам виноват, сучёныш, поделом тебе!

В том, верно, и заключается расчеловечивание хомо сапиенса, неминуемо оскотинивающегося на войне до состояния прямоходящего мерзавца – в патологической чёрствости, абсолютной безжалостности, безучастности к чужой боли и мучениям. Тем паче после тяжёлой безвозвратной утери любимого глазика. Или ещё чего-нибудь… хм… поценнее. Шайссе! Между тем бесноватый ландскнехт, устав, видимо размахивать руками, отрезал едва живому итальянцу уши, отчего тот бодро сучил ногами и даже нашёл в себе силы жалобно кричать.

– Уймите же его наконец кто-нибудь! – не выдержал сердобольный Ширяев.

– Сам сходи да уйми! Только подумай наперёд хорошенько, оно тебе надо? – прислонившись устало к единственному уцелевшему колесу, Борёк достал из шлема мятую пачку сигарет. – Кто-нибудь желает, бояре?

Закурили. К счастью, огниво не отсырело. Хоть что-то сухое! Судя по всему, папские ребята перезарядились, аркебузы вновь громко и весело затрещали. Одноглазый к тому времени уже выковырял горемыке остатки расплющенных глаз, разорвал рот руками и лишь теперь милосердно медленно резал хрипящее горло.

– Пойду-ка я грохну этого ублюдка! – зарычал Юрасик, хватаясь за меч. – Достал уже, каз-з-зёл! Мамой клянусь, достал!

– Успокойся, Юр! Не лезь под пули! – чуть показавшись из-за спасительной телеги, Вольдемарыч с тревогой высматривал, выслушивал наступившее относительное затишье. – Как пить дать, второй раз пальнут! К бабке не ходи! И потом негоже у стервятника законную добычу-то отбирать. Заслужил, кус раббак! Поглядел бы я, как, скажем, кто-нибудь из нас на его месте себя повёл, мишуген поц! – невесело усмехнулся Пионер. – Может, это тот самый аркебузир, что глаз ему вышиб, кто знает, а? Вообще-то, ежели кто подзабыл, на всё воля Божия. И не важно, имя его Иегова, Иисус, Будда, Аллах, Кришна или там какой-нибудь, скажем, Амон-Ра. – Философствовал Борёк, покуривая. – Животворящее начало, оно ведь всеединое, согласитесь. Живодёрное, соответственно, по логике вещей – тоже. И коли суждено мучиться макароннику перед смертью, значит так тому и быть. А толстый садюга… Гм! В чём вина наёмника? – всего лишь слепое орудие в руках божьих, дружище. Он своё вскорости и без нас получит. На жалком подобии идиша, повторюсь, – ин аллем дем виллем готтес, гражданин фон Штауфен 108! Придёт время, будь спок!

«А-ха-ха-ха-ха-а-а-а!» – воздев руки, невидящий глаз к небесам обетованным, восседая на трупе поверженного врага, победно, счастливо, точно ребёнок, смеялся ландскнехт, и кровь, пот, слёзы текли по обезображенному лицу. Почти сразу же прогремел дружный залп, и вездесущая неутомимая аркебузная пуля размозжила бедняге череп. Мы молча переглянулись.

– Борис, вы меня иной раз просто пугаете! Колдун-кликун, бл*дь! Может, ты цыган, а не еврей? Хотя у вас тоже… своё колдовство… это… каббала… – Юра осторожно выглянул из-за повозки. – Та-а-а-ак… Молодцы граждане ватиканцы! Пехоту почти всю положили. Уже неплохо. Да-а-а-а… А кавалерия? Ничего не понимаю… Были же конники! – опрометчиво поднялся почти во весь рост. – Ага-а-а-а! Вот они, гниды, где! Хорош прохлаждаться, курортнички! Вскочили быстренько! И побежали, побежали! Самое время, пока наша доблестная кавалерия на аркебузиров наехала! – одним движением сгрёб нехитрый скарб. – Очень надеюсь, первые номера всё же успели перезарядиться… Банды! – уже на бегу орал Ширяев. – Банды срывайте к ебеням!

Бегом, конечно же, было несколько сподручнее, нежели ползком, но тоже, осмелюсь утверждать, миледи, не утренняя прогулка по набережной Сены. И даже не вечерняя! Мы как-то на сборах кросс с полной выкладкой по пересечённой местности в противогазах сдавали. Должен вам сказать – чистейшей воды изуверство! Здесь я сдох гораздо быстрее. Через пару-тройку минут ноги попросту встали. Гм… Как бы это объяснить получше… Мне, видите ли, мадемуазель, доводилось в детстве немножко бегать. …Вам тоже? …Прекрасно! Значит, вы меня поймёте. И была, если помните, в числе прочих оченно интересная дистанция – шестьсот метров. Не взрослая, конечно же, юношеская. Заколдованная какая-то! Ну никак вашему покорному слуге силы на ней рассчитать не удавалось! Километр значительно проще бежался, ей-богу! Помню, на самых первых своих соревнованиях – открытом первенстве Берлина среди юношей – бодренько так рванул за лидером, только пятки засверкали! Два с половиной круга продержался вполне достойно – на второй позиции. И вдруг хлобысь! – на последней сотке встал. Точно вкопанный! Встали ноги, не бегут и всё тут! Ощущение очень-очень, признаюсь, неприятное, незнакомое, я аж испугался поначалу. Еле-еле до финиша дополз. Последним, разумеется. На тысяче, к слову, через день – четвёртый был в общем зачёте. Вполне достойно выступил, между прочим, на приличный разряд сдал. Во-о-о-от… Здесь приблизительно то же самое произошло. Чертовски устал к тому времени, как-никак шибко событийный денёк выдался. Было, согласись, с чего притомиться! Отстал, от своих отбился, короче, ковылял, что называется, «на зубах». Арьергард отступающих испанцев – вот они, близенько уже, метров пятьдесят от силы осталось, а у меня красные круги перед глазами поплыли. Ещё пять, десять, пятнадцать метров… Сзади конский топот неумолимо настигает, чувствую, всё, пиз*дец, отбегался! Фикен кетцен, как говорится, – цу шайссе вирд нищт зайн 109! Останавливаюсь, бросаю кацбальгеры, хватаю что-то длинное, первое попавшееся под руку, кажется, пику, упираюсь ею в матушку сыру землю, стараюсь хоть как-то убитое дыхание восстановить и-и-и-и… Тишина. Беспамятство…

Труднее, неприятнее всего, наверное, вспоминаются именно такие моменты. Тёмные пятна человеческой жизни. Обратная сторона луны. Всегда тёмная. Частичная амнезия. По пьяни ли, после драки или вот после подобного перенапряжения сил. Всегда маленько боязно, не по себе. Что натворил? Чёрт его знает! Друзья-товарищи ведь, согласитесь, почти всегда склонны приукрасить. Да хоть бы и шутки ради, прикольщики!

– В общем, очнулся незнамо где, непонятно с кем, окружённый чужими бандами, золотыми замками, красными львами на серебряных полях. Уж не в раю ли? Дудки! Грязновато для рая-то и подванивает зело! Не столь, конечно, дурно, как у лягушатников, но тож отнюдь не лавандой. Ба-а-а-а! Знакомые всё толедские птички! Братья шпанцы, вилькоммен! Говорят, своими ногами притопал. Убей меня, не помню! Врут, наверное. Очевидцы утверждают, именно моя пика выбила из седла злополучного Гастона де Фуа. Эскорт его рассеяли, самого же изрубили алебардами. В бифштекс! Четырнадцать смертельных ударов! Э-э-эх! Жаль парня. Не в силах сие ни подтвердить, ни опровергнуть. Единственно, что могу утверждать совершенно определённо, – не хотел. О майн гот, я не хотел! Бес попутал! Ищ бин нищт шульдищ, ер ист гекоммн 110! Никто ведь не знал, что именно юный Гастон нас преследовал, клянусь здоровьем покойной бабушки рейн-вестфалки!

– А то что?

– Ну… Как-то, наверное, можно было бы и поаккуратнее с командором обойтись.

– Ха-ха! Обаяшка! Тогда б они тебя самого точно… того… В бифштекс, блин горелый!

– Давай обойдёмся без сослагательного наклонения, ладно, душечка?

– Вот-вот! И я о том же. Ха! Душок! Кстати о птичках. Хм! Толедских, если тебе так больше нравится. Перекусить не желаешь?

– Может, чуток попозже, а? Недавно ведь кушали!

– Твои душещипательные истории возбуждают во мне зверчайший аппетит! Мур-р-р! И вообще возбуждают!

– Не время сейчас!

– Жду не дождусь, котёнок! Надеюсь, ты не из дрезденского «Динамо»?

– Бегал, кстати, именно за него. Хе-хе!

– От меня хрена лысого убежишь, мазафака! Да и некуда тебе, малыш, особо бежать-то.

– Да в общем-то и незачем, малышка моя. Какой резон, скажи, пожалуйста, от тебя бегать, а? Ты же не кусаешься. Хм! Скорее, наоборот.

– Уверен? Ха! Да было бы тебе известно, очень даже кусаюсь! М-м-м-м! И царапаюсь. Юрку спроси, уж он-то знает!

– Ё-моё, время-то сколько натикало! Шайссе! Пора закругляться, дорогуша, а то мы так и до утра не закончим. Кстати, как там наш Хрюкотаньчик разлюбезный поживает? Жив ли, здоров? Совсем забыли болезного.

– Да-а-а-а, – безнадёжно махнула Жанин рукой, – что с этим бурундуком станется? Знай себе спит бродяга, посапывает! Ты не отвлекайся, не отвлекайся, мил человек! Втравил девушку в историю, так будь добр, выпутывайся теперь! Как там по-вашему, по-плохишски? – диин… диин… Тьфу! Язык сломаешь, пока выговоришь! Диинигн, ди зищ зельбст хельфн, унд зищерн зи ире камерадн! Сподобилась, надо же! Короче, Борзохрюк, милый, имей привычку доводить начатое до конца! А то, знаешь ли, некрасиво как-то получается.

– Не понял? В какую ещё историю?

– А в вашу, душещипательную! Дама на измене ж вся, сам должен понимать! Битый час, поди, если не дольше, с замиранием сердца томлюсь в ожидании искромётного финала шалой вампуки. Это… м-м-м-м… с томленьем упованья… Ну ты понял, да? Короче, как ждет любовник молодой, точнее – любовница, минуты верного свиданья. И что?! Жду всё вот, не дождусь никак! Мазафака!

– А-а-а-а!

– Бэ-э-э-э! Тоже витамин.

– Хорош обезьянничать! Что ещё за замашки детсадовские? Младшая группа, чесслово! До сих пор не повзрослела? – немного поразмыслив, бош принял наконец волевое, трудное, но чертовски правильное решение. – Ну… Ладно… Давай, что ли, чайку? Да с пироженкой! Жрать чего-то дюже захотелось. Ни с того ни с сего, понимаешь…

– Сердце красавца-то, видит твой гот тевтонский, склонно к измене и к перемене несколько больше, чем это всем нам ранее представлялось. Ха-ха! Точнее – желудок! Не находишь, мышастик-какашастик?

– Не понимаю, о чём ты?

– Не юли, котёнок, брось прикидываться-то, под простачка косить, точно бл*душка под весталку! Прекрасно ведь всё понимаешь!

– Скабрезничать изволим-с? Нехорошо-с! Так вот, что, безусловно, хотелось бы особо отметить, заострить, так сказать, ваше драгоценнейшее внимание, миледи… – проигнорировав назаровское грубиянство, продолжил невозмутимо вещать Роланд, методично напихивая остатками копчёных языков, прочих ужористых мясных деликатесов огромный сэндвич, по нашей народной метрической системе, примерненько так в добрую половину стандартного нарезного батона. – Знаешь, моё глубочайшее убеждение – с Гастоном де Фуа уж очень некрасиво поступили! Фактически мы ведь в естественный ход истории грубейшим образом вмешались, дрек мит пфеффер! Негоже, согласись, исторический процесс-то нарушать, доннерветтер! Жить бы пареньку да жить, небо коптить. Глядишь, Королём бы сделался или, на худой конец, маршалом! Коннетаблем Всея Лягушатника, блиать! Будешь? – явно в расчёте на вежливый отказ предложено было скромненько куснуть и Жанне Сергеевне.

– Буду, а то как же! – изголодавшаяся в нескончаемых словесных баталиях, мамзелька тут же оттяпала львиную долю бутербродища.

– Фигуру бы поберегла! – с запоздалым раскаянием в собственной щедрости, глядя на жалкие остатки суперсэндвича, страдальчески поморщился фон Штауфен. – Э-э-э-эх, жизнь моя – жестянка! Чайник хоть поставь, коза. Пжа-а-алста!

– Не боись, Козлодоев! – мычала с набитым ртом Назарова. – М-м-м-м… Ничегошеньки с фигурой моей не сделается. Будь спок! Ха! Вместе, кстати, злишние калории и пожжём. …Где чайник-то? …А-а-а-а, кажись, нашёлся. Главное, сам не толстей! Не люблю обрюзгших дядек. Плотненькие, в меру упитанные Карлсончики, эт да – в кайф! Обвислым же, дряблым мужским телесам – отказать! Напрочь!

– Ой, боюсь, боюсь!

– Чего это ты боишься, Аника-воин?

– Грубиянка, понимаешь!

Некоторое время Жанин молча шарилась по кухне в поисках ещё каких-нибудь недоеденных вкусняшек, дожёвывая бутер и заодно подбирая нужные слова. В результате ничего убедительней не придумалось, как то:

– Зато в постели, чтоб ты знал, я ласковая и нежная, а бёдра мои сладкие – упруги и шелковисты на ощупь! О как!

– А кто надысь обещал кусаться и царапаться?

– Так ласково и нежно ж!

Меж тем чайник вскипел к всеобщему удовольствию. Жанна, мурлыча, суетилась вокруг Роланда, лёгкими, как бы невзначай, уветливыми касаниями неторопливо, но настойчиво пробуждая аппетит иной, плотский.

– Чего изволите? – проникновенно ворковала она в самое его напряжённое ухо, едва-едва касаясь пылающих щёк то губами, то восхитительно пушистыми душистыми волосами. – Вам большую? Маленькую? С молочком? Сколько сахара? Мур-р-р!

– Большую, будь добра, накапай. Уф-ф-ф! – пыхтел бош, стравливая избыточное внутреннее напряжение. – Просто чаю, без ничего.

– Совсем без ничего? – победа, казалось, была так близка. – Может, всё-таки сладенького? Пока Юрка спит.

– Абсолютно без ничего! Оне цукер 111!!! – сказал, словно мечом рубанул.

– Гм! – лёгкое разочарование сквозило в бархатистом контральто. – Как скажете. Пше прошу, пана. Пейте на здоровье!

Обжигающе горячий чай на время прервал задушевную беседу. Царь-бутерброд сожран без остатка, до последней крошечки. Жанна Сергеевна, сходу не добившись полной и окончательной победы, отступила на заранее подготовленные позиции и теперича выжидала, готовая в любую секунду сорваться врукопашную.

– Спасибо, Сергеевна, за чаёк! Филен данк! Уф! В жилу пошло!

– Не за что, Ролушка. Битте зер! Водицы студёной чай не жалко, полный кран вона её. Касаемо же мифического вмешательства в исторический процесс, я тут подумала… Осмелюсь утверждать, нет в смерти де Фуа и малой толики вины вашей. Так что успокойся уже и прекрати постоянно будировать эту тему. Себя корить и других жалобить.

– Как это? С чего такие выводы?!

– Ты же сам совсем недавно Борьку цитировал, помнишь, про ландскнехта и этого, как его… аркебузира? – на всё, мол, воля готта вашего. Не было бы тебя, таки кто-нибудь другой его обязательно б завалил. Видать, срок пришёл парню, ничего не поделаешь, не попишешь.

– Гм! Слабое лично для меня, должен тебе сказать, утешение. Иное дело – Борёк, он в своего сурового бога свято верит.

– Ты вроде тоже уверился в Создателя? После последнего «психохода». Сам же рассказывал!

– Ну… Не настолько. Во-первых: товарищ Манн, как мне кажется, слегка пошалил с эпохами. Нда-а-а-а… И потом, что я там видел? Как братья брата мытарили и в конце концов в рабство продали?! Замечательная история! Весьма, весьма жизнеутверждающая! С самим Создателем, конечно же, не встречался, мордой, видать, не вышел, не Моисей, но-о-о… Гм! Честно признаюсь, присутствие чего-то эдакого… как бы это получше объяснить… м-м-м-м… всеобъемлющего, что ли, ока некоего, так сказать, всевидящего… да, да, пожалуй, подходящее словцо – именно всевидящего! – ощущал на себе всю командировку постоянно. Знаешь, какие на обороте однобаксовых купюр над пирамидками рисуют? Типа того! Хе-хе! Физически, кожей, можешь мне поверить. Очень неприятные, должно отметить, ощущения, куншткамерные какие-то, словно в аквариуме торчишь на всеобщем обозрении, будто тварь диковинная. Голый и смешной! Фу! Омерзительно!

– Осмелюсь предположить, тут и сказке конец? А кто слушал…

– Как пожелаете. Любой каприз. С чего начали, поди, и не вспомнишь уже?

– Отчего ж? М-м-м-м… Если мне память не изменяет, с вашего зверчайшего суперконнектора, дурацкого кавалериста в полном… этом… обвесе с кувалдой, ещё какой-то чуши лох-несской. Кажется, так.

– Темнота дремучая! Хе-хе-хе! – сотрясся тевтон в приглушённом смехе. – С палицей, а не кувалдой! А вообще-то хорошая у тебя память. Прямо на зависть некоторым!

– Не жалуюсь! Закругляемся? Ширяева бум будить?

– Тебе, что, уже стала понятна взаимосвязь глубокой модернизации имени Маракова психоконнектора Рубина с событиями под Равенной? Неужто?!

– Не-е-ет. А она вообще существует, связь эта пресловутая?

– Разумеется! С чего бы я так завёлся?

– Вот и я думаю, с чего бы? Поболтать, наверное, очень хотелось.

– Так-то оно, отчасти, так, но всё-таки…

– Хорошо, хорошо! А долго ещё?

– Что ты, что ты! – замахал бош руками. – Какой там! Самый конец уже! Феерическая… кульминация! Ты ведь её ждёшь?

– Поторопился бы маненько, дружок! Уж новый день грядёт…

«Уж новый день грядёт, восток зарёю тлеет,

Прохлада сумерек теснится зноем дня,

Вкусивши чувственных утех, тела, сплетаясь, млеют,

Нагою красотой бесстыдный взор маня.

Застыли отзвуки ночных блаженств альковных

На скомканных в соитии простынях,

Печать Венеры – поцелуй нескромный —

Улыбкой замер предрассветной на устах.

Пускай сегодня всё пойдёт неровно,

Фортуну клясть не стоит сгоряча.

Восславим дар Судьбы – страстей огонь любовных —

И станем дальше жить, в себе его храня.» 112

– В общем… Дальше, чтоб ясно было, до какого-то момента будто туманом всё окутано. Шли куда-то, неведомо куда, от кого-то чем-то отбивались, снова шли, брели, отбивались. Солдаты падали изнемогшие, раненные мёрли пачками, словно… – судорожно сглотнул, даже голос, казалось, дрогнул слегка, – понимаешь… словно свечи на ветру гасли… Шайссе! Непонятным образом в руках вновь оказались привычные мои короткие мечи, позже выяснилось – Борька, молодчина, подобрал в свалке, сохранил, после сунул мне. И ты, верно, сильно удивишься, но я этими коронными кацбальгерами, находясь в каком-то полуобморочном, бессознательном состоянии – зомби фактически, ни хрена ведь не соображая! – уйму народу тогда погубил!