скачать книгу бесплатно
– В особенности если их фотографии помещены на первой странице «Дейли пунктилио» и к тому же они разыскиваются за убийство, – добавила Вайолет. – Нет, наш единственный шанс – раздобыть сникетовское досье и посмотреть, нет ли там фактов, позволяющих привлечь Олафа к суду.
– Но бумаги из хранилища выносить нельзя, – напомнил Клаус.
– Значит, мы их прочтем прямо здесь.
– Это легче сказать, чем сделать, – заметил Клаус. – Мы даже не знаем, под какой буквой его искать, а Хэл будет с нами весь день.
– Ночь! – выпалила Солнышко.
– Правильно, Солнышко, – похвалила ее Вайолет. – Хэл проводит тут весь день, но на ночь уходит домой. Когда стемнеет, мы прокрадемся сюда из недостроенного крыла. Это единственный способ раздобыть досье.
– Ты кое-что забываешь, – остановил ее Клаус. – Хранилище документов на ночь закрывается крепко-накрепко. Хэл, как ты помнишь, сам запирает все шкафы.
– Я об этом не подумала, – призналась Вайолет. – Одну отмычку я могу изобрести, но не уверена, что у меня хватит времени изобрести отмычки ко всем шкафам.
– Дишью! – проговорила Солнышко, желая сказать нечто вроде «А у меня уходит несколько часов на то, чтобы открыть зубами один шкаф!» – Без ключей нам документа не добыть, – подытожил Клаус, – а без него не победить Графа Олафа. Что же нам делать?
Дети вздохнули и глубоко задумались, глядя прямо перед собой. И пока они так глядели, они увидели предмет, который подал им идею. Предмет был маленький, круглый, с яркой блестящей кожицей, и дети поняли, что это хурма. Но они знали: если у кого-то зрение уже не то, что прежде, он может принять хурму за сливу. Бодлеровские сироты сидели и смотрели на хурму, и у них созревал план, как обмануть кое-кого, чтобы он принял одну вещь за другую.
Глава шестая
ЭТО не рассказ о Лемони Сникете. Бессмысленно рассказывать сникетовскую историю, поскольку происходило все очень давно и никто уже не может ничего изменить. Поэтому единственной причиной моих, я бы сказал, записей на полях может служить желание сделать книгу еще более невыносимой, жуткой и неправдоподобной, чем она уже есть. Нет, это рассказ о Вайолет, Клаусе и Солнышке Бодлер и о том, как они нашли кое-что в больничном хранилище документов, что полностью перевернуло их жизнь и до сих пор вызывает у меня мурашки, когда я остаюсь ночью один ТОЧКА. Но если бы в книге речь шла обо мне, а не о трех детях, которым скоро встретится некто, кого они надеялись больше никогда не видеть, я бы задержался на минуту и поведал вам о поступке, совершенном мною много лет назад, но до сих пор тревожащем мою совесть. Сделать это было необходимо, но это был некрасивый поступок, и даже теперь, стоит мне только вспомнить о нем, внутри у меня все сжимается от стыда. Я могу в этот момент чем-то наслаждаться – гулять по верхней палубе судна, или любоваться в телескоп северным сиянием (aurora borealis), или входить в книжный магазин и ставить написанные мною книжки на самую верхнюю полку, чтобы никто не соблазнился купить и прочесть их, но неожиданно я вспоминаю о том давнем поступке и задаю себе вопрос: «Было ли это действительно необходимо? Было ли абсолютно необходимо красть у Эсме Скволор сахарницу?»
Похожие муки совести испытывали и бодлеровские сироты в тот вечер, когда заканчивали дневную работу в хранилище. Каждый раз, как Вайолет ставила какой-то документ на соответствующее место, она трогала свою ленту в кармане и ощущала трепет в желудке при мысли о том, что затевают они с братом и сестрой. Клаус вынимал стопку бумаг из корзины, стоявшей перед лотком, по которому поступала информация, но вместо того чтобы снять скрепки и положить их в чашечку, он сжимал их в руке, ощущая трепет в желудке при мысли о штуке, которую он и сестры собираются сыграть с Хэлом. Едва Хэл поворачивался к детям спиной, Клаус передавал скрепки Солнышку. Младшая из Бодлеров тоже начинала ощущать трепет при мысли о нечестном способе, с помощью которого они собирались возвратиться в хранилище ночью. К тому времени как Хэл начал запирать на ночь шкафы ключами, висевшими у него на длинной петле, у троих Бодлеров уже накопилось в желудке столько трепета, что им впору было бы участвовать в Фестивале трепетных желудков, если бы таковой состоялся в округе в тот день.
– Абсолютно необходимо это делать? – тихо спросила Вайолет, обращаясь к Клаусу, когда все трое выходили вслед за Хэлом из хранилища в проходную комнату. Вайолет достала из кармана ленту и хорошенько разгладила ее, чтобы не было узлов. – Это некрасивый поступок.
– Знаю, – ответил Клаус и протянул руку, чтобы Солнышко отдала ему скрепки. – У меня в желудке все дрожит, когда я думаю об этом. Но это единственный способ заполучить досье.
– Олаф, – мрачно проговорила Солнышко. Она хотела сказать «Раньше, чем Маттатиас заполучит нас». И едва она закончила фразу, как в динамике раздался скрипучий голос Маттатиаса.
– Внимание! Внимание! – произнес голос, и Хэл с Бодлерами устремили взгляды на квадратный ящичек. – Говорит Маттатиас, новый зав человеческими ресурсами. Инспекции на сегодня закончены, но продолжатся завтра.
– Какая чепуха, – пробормотал Хэл, кладя на стол связку ключей, Бодлеры посмотрели друг на друга, а потом на ключи.
Маттатиас тем временем продолжал:
– Кроме того, если у кого-то в больнице имеются ценные вещи, попрошу принести их в кабинет зава человеческими ресурсами на хранение. Спасибо.
– Моя ценная вещь – очки. – Хэл снял с носа очки. – Но я не собираюсь их туда относить. Чего доброго, я их тогда вообще больше не увижу.
– Да, вполне возможно, – Вайолет покачала головой, дивясь такой наглости со стороны Маттатиаса, иначе говоря – «попытке украсть ценные вещи у работников больницы в дополнение к бодлеровскому наследству».
– И потом, – Хэл улыбнулся детям и потянулся за пальто, – никто не собирается у меня ничего красть. Вы единственные, кого я вижу в больнице, и я вам полностью доверяю. Да, где же мои ключи?
– Вот они, – сказала Вайолет, и трепет у нее в желудке усилился.
Она протянула ему свою ленту, которая теперь была завязана петлей, чтобы напоминать веревочную. С ленты свисали многочисленные скрепки, которым Солнышко, когда Хэл на нее не смотрел, успела придать разную форму, пустив в ход острые зубы. Получилось нечто похожее на хэловскую связку ключей, правда в той же мере, в какой лошадь похожа на корову или женщина в зеленом платье на сосну. Вряд ли кто-нибудь, взглянув на ленту с прицепленными к ней изжеванными металлическими скрепками, принял бы их за связку ключей – разве что зрение у него было уже не то, что прежде. Дети ждали, пока Хэл, прищурившись, рассматривал то, что держала перед ним Вайолет.
– Это мои ключи? – с сомнением спросил Хэл. – Мне казалось, я их клал на стол.
– Нет-нет, – быстро ответил Клаус, заслонив собой стол, чтобы Хэл не заметил настоящих ключей, – они у Вайолет.
– Вот они, – проговорила Вайолет, то приближая связку, то отодвигая, чтобы Хэлу было еще труднее разглядывать их. – Давайте я положу их прямо вам в карман?
– Спасибо, – сказал Хэл, когда Вайолет опустила связку в карман его пальто. Он поглядел на Бодлеров, в его глазках светилась благодарность. – Вот вы и снова помогли мне. Зрение мое, знаете ли, уже не то, что прежде, я рад, что могу довериться таким милым волонтерам. Доброй ночи, детки. Увидимся завтра.
– Доброй ночи, Хэл, – отозвался Клаус. – Мы тут съедим еще по фрукту.
– Не испортите себе аппетит перед обедом, – посоветовал Хэл. – Сегодня ожидается холодный вечер, не сомневаюсь, ваши родители приготовили вкусный горячий ужин.
Хэл с улыбкой закрыл за собой дверь, и дети остались одни, со связкой настоящих ключей от хранилища документов. Ощущение трепета в желудках не проходило.
– Когда-нибудь, – тихо проговорила Вайолет, – мы извинимся перед Хэлом за то, что сыграли с ним такую шутку, и объясним, почему нарушили правила. Мы поступили некрасиво, хотя это и было необходимо.
– И съездим в лавку «Последний шанс», – подхватил Клаус, – и объясним хозяину, почему нам пришлось убежать.
– Твисп, – твердо сказала Солнышко, что означало «Но не раньше, чем заполучим документ, раскроем все тайны и докажем нашу невиновность».
– Ты права, Солнышко, – со вздохом согласилась Вайолет. – Давайте начнем. Клаус, попробуй подобрать ключ к двери в хранилище.
Клаус кивнул и пошел с ключами к двери. Не очень давно, когда Бодлеры жили у Тети Жозефины на берегах озера Лакримозе, Клаус оказался в ситуации, когда ему пришлось в страшной спешке подбирать ключ к запертой двери. И с тех пор он очень преуспел в этом деле. Клаус взглянул на замок, скважина которого была очень узкой, потом на связку ключей, на которой имелся один узкий ключ, – и вот дети уже стояли в хранилище и всматривались в полутемные проходы между шкафами.
– Я запру дверь изнутри, – сказал Клаус. – На тот случай, чтобы никто ничего не заподозрил, если вдруг войдет в проходную комнату.
– Например, Маттатиас, – содрогнувшись, проговорила Вайолет. – В микрофон он сказал, что на сегодня прекращает инспекцию, но я уверена, что на самом деле он все еще рыщет по больнице.
– Вейпи, – заметила Солнышко, что означало «Тогда поторопимся».
– Начнем с прохода «С», – предложила Вайолет. – Со Сникета.
– Правильно. – И Клаус запер дверь.
Найдя проход «С», дети двинулись вдоль шкафов, читая наклеенные на них этикетки, чтобы понять, который надо отпереть.
– Саксифраге[7 - Род хвойных.] тире сауна, – прочел вслух Клаус. – Это значит, что слова, находящиеся по алфавиту между «саксифраге» и «сауной», стоят в этом шкафу. Это бы подходило, если бы нам был нужен «самолет» или «саркофаг».
– Или «саранча», – подхватила Вайолет. – Пошли дальше.
Дети двинулись дальше. Звук шагов отдавался от низких потолков.
– Сказка тире скарабей[8 - Род жуков-навозников, обитают на юге Европы, в Средней Азии и Северной Африке.], – прочел Клаус. Солнышко и Вайолет помотали головой, и все трое пошли дальше.
– Седло тире секретарь, – прочла Вайолет. – Никак не дойти.
– Калм, – проговорила Солнышко, что означало «Я читаю неважно, но, по-моему, тут написано „секвойя“ и „селезенка“».
– Молодец, Солнышко, – Клаус одобрительно улыбнулся. – Опять не то, что надо.
– Сентиментальность тире сердцебиение, – прочла Вайолет.
– Сердцеед тире серебро, – прочел Клаус, идя дальше по проходу.
– Сигнализация тире силуэт.
– Симпатия тире синяк.
– Скамья тире скиталец.
– Слава тире смеркаться.
– Снадобье тире снисхождение.
– Сновидение тире собрание.
– Сонет тире специальность.
– Стой! – закричал Клаус. – Мы проскочили! «Сникет» должен быть между «снадобьем» и «снисхождением».
– Ты прав. – Вайолет вернулась назад. – Меня совсем запутали все эти трудные слова. Я даже забыла, что мы ищем. Вот: «снадобье – снисхождение». Будем надеяться, что досье находится здесь.
Клаус осмотрел замок и уже с третьей попытки подобрал к нему ключ из связки.
– Он должен быть в нижнем ящике, – сказал Клаус, – ближе к «снисхождению». Сейчас посмотрим.
Бодлеры посмотрели. Слово «снисхождение» означает «сжалиться над кем-нибудь, не наказывать слишком жестоко». По соседству есть сколько угодно слов в алфавитном порядке, и дети нашли их в большом количестве. Тут было слово «снимать», имевшее не одно значение – и брать внаем, и сдирать, и фотографировать. Тут был закон Снелля, который гласит, что луч света, проходящий из одной однородной среды в другую, имеет постоянное соотношение между синусом угла падения и синусом угла преломления. И Клаус это уже знал. Имелась информация об изобретателе сникерсов, которого Вайолет очень уважала. Но они не нашли ни одной бумаги со словом «Сникет». Дети, разочарованные, вздохнули, задвинули ящик, и Клаус запер шкаф.
– Попробуем проход под буквой «Ж» – Жак, – предложила Вайолет.
– Ш-ш-ш, – прошипела Солнышко.
– Нет, Солнышко, – мягко возразил Клаус. – Я не думаю, что нам подходит буква «Ш». С какой стати Хэл держал бы Жака Сникета под буквой «Ш»?
– Ш-ш-ш, – продолжала настаивать Солнышко, показывая при этом на дверь. И тогда старшие Бодлеры сразу сообразили, что неправильно ее поняли. В другой раз Солнышко, говоря «ш-ш-ш», могла иметь в виду нечто вроде «Я думаю, стоит поискать нужный нам документ в проходе „Ш“». Но тут она, скорее, хотела сказать: «Тихо. По-моему, кто-то входит в проходную комнату хранилища документов».
И впрямь – Бодлеры замерли и услышали какие-то странные цокающие шажки, как будто кто-то ступал на очень тонких ходулях. Шаги приближались, приближались, затем прекратились. Дети затаили дыхание и услышали, что дверь в хранилище затряслась, словно кто-то пытался ее открыть.
– Может, это Хэл, – прошептала Вайолет. – Пытается отпереть дверь скрепкой.
– А может быть, Маттатиас, – шепнул Клаус. – Ищет нас.
– Сторож, – прошептала Солнышко.
– Не важно, – сказала Вайолет, – кто бы он ни был, скорее бежим к проходу «Ж».
Бодлеры на цыпочках прокрались к проходу «Ж» и быстро пошли по нему, читая этикетки на шкафах.
– Жабо[9 - Кружевные или кисейные оборки у горла или на груди на женском платье и на мужских рубашках.] тире жаворонок.
– Жадность тире жажда.
– Это тут! – прошептал Клаус. – «Жак» должен быть рядом с «жакерией»[10 - «Жакерия» происходит от слова «Жак». Так французские аристократы презрительно называли крестьян.] и «жалюзи».
– Будем надеяться, – проговорила Вайолет.
Дверь опять затряслась. Клаус поспешил выбрать ключ из связки и отпереть шкаф. Дети выдвинули верхний ящик в поисках слова «Жак». Насколько знала Вайолет, «жалюзи» означало шторы из пластинок на окнах. А «жакерия», насколько знал Клаус, означала крестьянские восстания во Франции в 1358 году. И опять-таки между этими словами нашлось еще много информации о Жаккаре, банкире Наполеона III, о говорящем попугае жако из лесов Экваториальной Африки, о жакете – короткой верхней женской одежде в талию, но Жака там не было.
– «Пожар»! – шепнул Клаус, закрывая и запирая шкаф. – Бежим к проходу «П»!
– И поскорее, – добавила Вайолет. – Похоже, кто-то пытается взломать замок.
И правда. Бодлеры на миг замерли и услышали негромкое царапанье в той стороне, где находилась дверь, как будто в скважину засунули что-то длинное и тонкое и пытаются отомкнуть замок. Вайолет знала еще с той поры, как они жили у Дяди Монти, что работа с отмычкой занимает довольно много времени, даже когда она сделана одним из лучших в мире изобретателей. Тем не менее дети постарались быстро, насколько это возможно на цыпочках, перебежать в проход «П».
– Пакость тире палаццо[11 - Дворец (ит.).].
– Памятник тире паника.
– Парис[12 - Один из героев «Илиады» легендарного древнегреческого поэта Гомера.] тире патология[13 - Ненормальность.].
– Пейзаж тире перчатки.
– Пищик тире Последний день Помпеи[14 - Имеется в виду картина Карла Брюллова.].
– Здесь!
И опять Бодлеры подобрали соответствующий ключ, а потом соответствующий ящик и затем соответствующую папку. Что касается картины «Последний день Помпеи», то художник имел в виду извержение Везувия, в результате которого город Помпеи[15 - Помпеи – современное название города.] оказался погребен под пеплом и лавой. Пищик – это такая дудочка, с помощью которой охотники приманивают птиц, и визгливый звук, раздававшийся за дверью, очень походил на писк дудочки. Дети лихорадочно искали слово «пожар», но между «пищиком» и «Последним днем Помпеи» не было ничего, имеющего отношение к пожару.
– Что нам делать? – спросила Вайолет, в то время как дверь опять затрясли. – Где еще он может стоять?
– Давайте подумаем, – сказал Клаус. – Что говорил Хэл про досье? Мы знаем, что оно касается Жака Сникета и пожара.
– Прем! – высказалась Солнышко. Означало это «Но мы уже смотрели на Сникета, на Жака и на Пожар».
– Должно быть что-то еще, – проговорила Вайолет. – Мы должны найти этот документ. В нем наверняка содержится важнейшая информация о Жаке Сникете и Г. П. В.
– И о нас, – добавил Клаус. – Не забывайте об этом.
Дети уставились друг на друга.
– Бодлеры! – прошептала Солнышко.
Без дальнейших разговоров сироты бросились к проходу «Б», пробежали мимо шкафа «бабочка – Бавария», «бактерия – балет» и «бамбук – Баскервиль»[16 - Фамилия взята из повести Конан Дойла «Собака Баскервилей».], остановились около «бат-мицва – борщ». Пока от дверей шел визжащий звук, Клаус перепробовал девять ключей, прежде чем отпер шкаф, и там, между еврейской церемонией совершеннолетия девочек и вкусным русским супом, дети нашли папку, помеченную «Бодлеры».
– Здесь, – сказал Клаус, вынимая ее из ящика трясущимися руками.
– Что там? Что там говорится? – в возбуждении спрашивала его Вайолет.
– Смотрите, – сказал Клаус, – снаружи есть примечание.
