Цветущие вселенные

Пар смешался с пылью, поднятой десятком босых ног, бьющихся в панике. Голые тела – розовые, дрожащие, блестящие от пота – мелькали, как кровавые блики в глазах у Руны. Одна из баб, споткнувшись, рухнула в угол. Её пальцы судорожно чертили кресты в воздухе, губы шептали молитву, но глаза… глаза были полны дикого ужаса.

– Мать Пресвятая! Оборотень!

Её вопль разорвал баню, как нож брюхо.

Руна зарычала.

– Оборотень!

Не от ярости.

От голода.

Мышцы сведены судорогой, челюсти сжаты так, что клыки впились в собственное плечо. Кровь – горячая, солёная, своя – заполнила рот. Чужую нельзя. Нельзя.

– Оборотень! Оборотень!

Вопли взорвали баню, как порох.

Руна зарычала.

Бабы бросились врассыпную. Отпустили разом. Завизжали, на чем свет стоит. Позабыли обо всем, выбегая из предбанника, как есть. На ходу крестясь, повизгивая с перекатами в крик.

Руна металась между скамейками, её тело – уже почти человеческое, но ещё дрожащее от остатков звериной ярости – обливалось водой. Тазик в её руках звенел, как колокол, с каждым новым окатыванием.

– Остановить…

Она лила воду на себя снова и снова, будто хотела смыть не только пот, но и саму память о когтях, о рычании, о вкусе собственной крови на зубах.

За дверью стояла тишина – та, что бывает после бури. Только где-то вдали ещё слышался визг убегающих, но и он затихал.

Она упала на колени, её пальцы впились в мокрые доски.

Баня, где вода уже не пар, а ледяная лужа под коленями. Руна сидела, сгорбившись, её мокрые волосы слиплись на лице, капли стекали по подбородку, смешиваясь со слезами. Грудь вздымалась тяжело, будто внутри всё ещё билось звериное сердце.

"Род людской будь проклят."

Она сжала кулаки, чувствуя, как когти – уже человеческие ногти – впиваются в ладони. Где-то вдали кричали солдаты, звякали сабли, но звуки были как из другого мира.

– Ещё воды…

Вода хлестала по телу, стекая ручьями по дрожащим конечностям. Каждый новый ковш обжигал холодом сильнее предыдущего – кожа покрылась мурашками, губы посинели, но Руна не останавливалась. Ногти, то удлиняясь, то снова втягиваясь, оставляли кровавые борозды на краях деревянных тазов.

"Остановись. Остановись. Остановись."

Голос в голове звучал чужой, отдалённый, будто крик через толщу льда. Но она слушала. Потому что альтернатива – бежать наружу. В поселение. К ним. И тогда…

Последний таз опрокинулся на голову. Вода хлынула за шиворот, пробежала ледяными пальцами вдоль позвоночника. Руна содрогнулась, упала на четвереньки, выплюнула наползавшую слюну с розоватой пеной от прикушенной щёки.

Тише.

Тише.

Дрожь постепенно стихала.

А под кожей ещё шевелилось оно – тёмное, голодное, жаждущее вырваться и разорвать всех, кто посмел прикоснуться. Особенно её. Иванну.

Руна представила, как впивается зубами в её жирную шею, как тёплая кровь заливает язык… и тут же снова окатила себя водой.

Последний таз.

Вода смешалась с кровью из расцарапанных ладоней и потекла по полу розоватыми ручейками. Руна опустилась на колени, её дыхание было хриплым, как у загнанного зверя.

"Я не монстр. Я не монстр. Я…"

Со страхом прислушалась к воплям за стенами. Глухо. Там тишь, как не старалась услышать или понять происходящее.

Собралась духом, решила виду не подавать.

Она вернулась в предбанник, и увидела Илью.

Мужчина высокий, сильный.

Он стоял в предбаннике, сузив глаза, смотрел на нее с подозрением в упор.

Затем двинулся резко, как волк, бросающийся на добычу. Его руки схватили её за плечи, прижали к стене так, что дыхание перехватило. Грудь его прижималась к ней, горячая даже через рубаху, а в глазах горело что-то… нечеловеческое.

Руна замерла. Её тело напряглось, ожидая удара, насилия, боли – того, что она уже привыкла ждать от мира.

Но вместо этого…

Его рука скользнула вниз, у нее перехватило дыхание.

Припечатал к стене. Его намерения настолько очевидны что, Руна смирилась с неизбежным. Все равно случится рано или поздно. Но все же не смогла не всхлипывать. А когда поняла, что он только создает видимость, почувствовала растерянность и облегчение. Все происходило настолько быстро, она не успевала осознать происходящее.

А потом разворот к нему и ее руку вниз.

Илья стоял перед ней, его тело – жилистое, напряжённое – излучало жар, будто под кожей тлели угли. Его рука сжала её запястье, развернула к себе, а затем – без слов, без просьб – прижала её ладонь к своей промежности.

Немой приказ.

Его глаза пылали, но не страстью, а яростью – чем-то первобытным, звериным. Под её пальцами плоть вспыхнула жаром, напряглась, будто готовая к разрыву. Его другая рука накрыла её кисть, заставляя двигаться – жёстко, резко, без нежностей.

Руна не отводила взгляда.

Глаза в глаза.

Дыхание её участилось, грудь вздымалась, а между ног – тяжело, горячо. Его пальцы впились в её запястье, направляя каждый рывок её ладони по своей плоти. Губы Ильи обнажили клыки – не метафорически, а по-настоящему заострённые, будто у хищника. Слюна капала на подбородок, когда он зарычал, и Руна почувствовала, как его тело дрогнуло в её руке.

Взгляд.

Ещё взгляд.

Она видела, как зрачки его расширились, как мускулы заиграли под кожей. И тогда – рывок, спазм, горячая волна на её пальцах. Он не застонал, не закрыл глаз, а лишь огрызнулся – как зверь, укусивший самого себя.

Руна не отдернула руку. Между её собственных ног пульсировало, будто в ответ. Веки задрожали, когда Илья резко отпустил её, развернулся и вышел.

Тело Руны пылало. Не от воды, не от борьбы – от этого. От его грубых пальцев, впившихся в её запястье, от немого приказа, от того, как его глаза горели, будто он видел сквозь неё. Она всё ещё чувствовала под пальцами его горячую, пульсирующую плоть, будто кожа запомнила каждый изгиб, каждый взрывной толчок в её ладони.