скачать книгу бесплатно
– Моя жена говорит, что это все виновные, Антоний Порций.
Римский губернатор поднялся со своего резного кресла, подошел к краю помоста, и над толпой прогремел его суровый голос:
– Этих людей обвиняет их жертва – та, которую они бросили умирать. Может ли кто-нибудь из них отрицать свое участие в этом преступлении?
Губернатор посмотрел на восьмерых виновных. Все они стояли, опустив головы, не в силах взглянуть в лицо Тамар.
А Антоний Порций снова заговорил:
– Мой приговор окончателен. Эти звери будут распяты, а их центурион передается племени бедави для пыток и казни. Римский порядок восторжествовал!
Из рядов солдат послышались крики одобрения, но куда громче ликовали пальмирцы. Вскоре несколько легионеров вынесли вперед деревянные кресты, приготовленные заранее, потом с преступников сорвали одежду и, голыми, их привязали к крестам. Кресты подняли вверх, и другие солдаты, забравшись на лестницы, стали вколачивать их в песок.
Жара в это время дня стояла невыносимая, но если бы галлам удалось дожить до следующего полудня, их мучения сделались бы еще сильнее. Впрочем, и так было ясно: под лучами палящего солнца сирийской пустыни их языки скоро распухнут и, вывалившись изо рта, почернеют, а полоски сыромятной кожи, которыми их руки и ноги будут привязаны к крестам, высохнут, стянутся и врежутся в плоть, перекрывая доступ крови и причиняя немыслимую боль. И тогда эти люди обвиснут на крестах под тяжестью собственного веса и начнут умирать – медленно и мучительно.
А в ад их будут сопровождать вопли центуриона Винкта Секста, потому что ему не позволят умереть, пока не скончаются все его люди. И прямо сейчас, перед их испуганными взорами, его уже начали раздевать, готовя к пыткам.
Началось все довольно просто. В землю вколотили столб, к которому и привязали негодяя – спиной к толпе. Забаай бен-Селим, взяв тонкий кнут из конского волоса, нанес первые пять ударов, несильных, но очень резких, врезающихся в кожу и причиняющих мучительную боль. Тамар, несмотря на слабость, тоже нанесла преступнику пять ударов. Затем каждый из сыновей Забаая бен-Селима ударил римлянина по одному разу. Последние пять ударов нанесла Зенобия, обращавшаяся с кнутом на удивление ловко для ребенка – именно так подумали в толпе. В общей сложности кнут опустился на спину Винкта Секста пятьдесят пять раз, но галл оказался из выносливых и даже ни разу не вскрикнул, хотя все это время оставался в сознании.
Забаай бен-Селим мрачно улыбнулся. Он знал, что еще будет время для криков, так что в конце концов галл станет молить о милосердии – как пришлось молить милой Ирис. Пройдет много, очень много часов, пока галл не испустит дух, и он тысячу раз пожелает смерти, прежде чем смерть наконец-то придет к нему.
Когда порка закончилась, центуриона отвязали и поволокли по горячему песку к тому месту, где установили огромный обломок мрамора, рядом с которым, над небольшим костром с пляшущими языками пламени, бурлил открытый котел. И теперь, стоя на коленях, Винкт Секст в ужасе закричал, когда его руки мгновенно отсекли от тела:
– Только не руки! Я солдат! Руки мне нужны!
Но палачи лишь ухмылялись ему в ответ, и он, объятый ужасом, смотрел, как растекалась красными струйками по золотистому песку его кровь. А затем его подтащили к бурлящему котлу и опустили обрубки рук в кипящую смолу, чтобы он не умер от потери крови. И тут раздался его первый пронзительный крик боли, и толпа вздохнула с облегчением – наконец-то центурион испытал боль, которой заслуживал!
Когда же старший сын Забаая поднял с песка отрубленные кисти рук, вождь бедави снова улыбнулся и проговорил:
– Больше эти руки никому не причинят боли, галл. Мы увезем их в пустыню и скормим шакалам.
Винкт Секст в ужасе содрогнулся. Самое страшное для воина в его северном племени – это лечь в землю искалеченным. Без рук мужчина обречен на скитания в загробном мире, и нигде ему не будет покоя.
Его снова проволокли по песку и бросили на спину, а затем две женщины с улицы проституток пробились сквозь толпу и представились Забааю. Одна из них сказала:
– Мы поможем тебе, вождь бедави, и ничего не попросим взамен. После того как этот человек приехал в Пальмиру, от него пострадали несколько наших сестер, но до сих пор мы не могли ни от кого добиться правосудия.
Говорившая, очень искусно накрашенная, была высокой брюнеткой в зрелом возрасте, а с ней вместе пришла красивая молодая девушка – светлоголовая и голубоглазая из северной Греции. Не прикидываясь скромницей, девушка скинула с себя бледно-розовые шелковые одежды и предстала перед толпой обнаженной. Ее юное тело представляло собой образец совершенства – великолепные белые холмы грудей, тонкая талия и пышные бедра. С нарочитой неторопливостью девушка подошла к Винкту Сексту и стала у его головы. Чуть помедлив, грациозно опустилась на колени, потом наклонилась и коснулась его лица сначала одной грудью, затем другой. Тот застонал от безысходности, а Забаай, издеваясь над ним, проговорил низким голосом:
– До чего восхитительные фрукты, а, галл?
Винкт Секст снова застонал и дернулся, пытаясь сжать соблазнительную плоть. Казалось, он забыл, что недавно лишился кистей рук. Когда же вспомнил об этом, с его губ сорвались проклятия.
Тем временем младший сын Забаая бен-Селима, шестилетний Гассан, завладевший отрубленными кистями галла, дико выплясывал вокруг него, потрясая своими трофеями. А потом он положил их на пышные груди проститутки и пошевелил пальцами. Толпа взревела от хохота, явно одобряя выдумку мальчика. Центурион же перешел на свой родной язык и что-то завопил во весь голос – было ясно, что он осыпал проклятиями толпу, свою судьбу и все на свете.
– Он сейчас должен испытывать ужасающую боль, – сказал Антоний Порций, повернувшись к принцу Оденату. – Почему же он ее не испытывает?
– В кипящую смолу подмешали болеутоляющее снадобье, – ответил принц. – Они не хотят, чтобы он сразу умер от боли.
Губернатор с усмешкой кивнул:
– Похоже, они знают толк в пытках, эти бедави… Если мне когда-нибудь потребуются такие люди, я приглашу их.
А толпа радостно ахала при каждой новой изощренной пытке. Причем некоторые отцы посадили детей на плечи, чтобы те лучше видели происходящее. Оба римских легиона и наемники стояли неподвижно, но у многих из них побелели лица – в особенности у тех, кто оказался ближе всех к неудачливому галлу.
В качестве последней пытки Винкта Секста осторожно выкупали в подогретой воде с добавлением меда и апельсинов. Затем сыновья Забаая бен-Селима вытряхнули на галла несколько мисок с черными муравьями. Это было слишком даже для такого стойкого воина, и галл пронзительно закричал, умоляя о милосердии, о том, чтобы его немедленно убили. А тем временем крохотные насекомые добросовестно делали свое дело, и вскоре крики галла стали слабеть.
Сообразив, что представление окончено, граждане Пальмиры постояли еще немного, глядя, как римские солдаты ломали ноги тем восьмерым, что были распяты на крестах, затем потянулись обратно в город. Следом за ними промаршировали и легионы – солдатам в последующие несколько часов предстояло выпить немало вина, чтобы забыть этот день.
На дрожащих ногах римский губернатор спустился с помоста и подошел к Забааю бен-Селиму, стоявшему со своими сыновьями и дочерью Зенобией.
– Удовлетворен ли ты римским правосудием, вождь бедави? – спросил Антоний Порций.
– Удовлетворен, – ответил Забаай. – Конечно, это не вернет мне мою милую Ирис, но она по крайней мере отмщена.
– Теперь ты отправишься в свое зимнее странствие? – полюбопытствовал губернатор.
– Мы останемся здесь, пока все преступники не испустят дух, – последовал спокойный ответ. – Только тогда справедливость окончательно восторжествует. Их тела мы заберем с собой в пустыню, где скормим шакалам и стервятникам.
– Да будет так, – произнес Антоний Порций с облегчением.
«Наконец-то это грязное дело осталась позади, – думал губернатор. – Впрочем, хоть что-то хорошее из этого вышло…» Ему вспомнилась молоденькая белокурая проститутка – прелестнейшее создание. Ох, он не видел ничего подобного уже долгие месяцы! Наверное, следовало выкупить ее у хозяев – ему уже надоела любовница, жена богатого пальмирского купца. Осмотревшись, губернатор подал знак слугам: чтобы поднесли его паланкин, – затем взглянул на вождя бедави и проговорил: – Да пребудут с тобой боги этой зимой, Забаай бен-Селим. А мы будем счастливы снова увидеть тебя в Пальмире, когда наступит весна.
Римский губернатор забрался в паланкин и приказал слугам нести его в город, а принц Оденат посмотрел ему вслед и с лукавой улыбкой заметил:
– Он прозрачен как хрустальная ваза, этот наш римский друг. Не так ли, кузен мой Забаай бен-Селим? Его желание завладеть той белокурой девицей было слишком очевидным, но он ее не получит. Такая отважная девушка заслуживает лучшего, чем жирный римский губернатор.
– Насколько я понимаю, она уже направляется к тебе во дворец, – с усмешкой отозвался Забаай бен-Селим.
– Разумеется, мой кузен! Ложе принца племени бедави куда приятнее, чем римлянина.
Забаай улыбнулся своему младшему двоюродному брату. Принц Пальмиры был очаровательным юношей и обладал не только острым умом, но и прекрасным чувством юмора. Однако, как и многих в Пальмире, Забаая беспокоило то обстоятельство, что Оденат все еще не был женат и не имел наследника (по законам Пальмиры незаконнорожденное дитя не могло наследовать трон). Он внимательно посмотрел на Одената и спросил:
– А когда ты собираешься жениться, кузен?
– Ты прямо как мой советник… Он задает мне этот вопрос ежедневно. – Оденат вздохнул. – Сад жизни полон прекрасных цветов, однако я еще не нашел тот единственный сладкий бутон, который настолько привлечет меня, что я захочу сделать его своей принцессой. Может быть, – хохотнул он, – я подожду, когда подрастет твоя малышка Зенобия.
Эти слова были сказаны в шутку, но едва сорвались с губ принца Одената, как Забаай бен-Селим понял, что это и есть решение проблемы. Ведь они с Ирис давно уже беспокоились из-за того, что ни один молодой мужчина их племени не казался им подходящим женихом для дочери. Просто невозможно было обойти тот факт, что Зенобия очень отличалась от других девочек-бедави. Она была не только намного красивее, но к тому же хорошо образована, бесстрашна и отзывчива.
Она не хуже любого мужчины ездила как на верблюде, так и на коне, а также участвовала в состязаниях. Более того: она упросила, чтобы ей разрешили обучаться владению оружием вместе с младшими братьями, причем приходилось признать, что оказалась прекрасной ученицей. Как ни странно, никто особо не задумывался о том, откуда у девочки столько талантов и способностей, ну а Забаай чрезвычайно гордился своей дочерью.
Что ж, гордиться-то он гордился, но ведь ни один молодой бедави не захочет иметь жену, которая не только лучше ездит верхом, но еще и превосходит его во владении мечом, копьем и пращой. Женщина должна уметь готовить пищу, рожать детей, пасти скот и шить – не более того. Да, Зенобия никак не могла стать женой мужчины из их племени, но Оденат – совсем другое дело. Будучи бедави по отцу, он все же истинный горожанин, а городские предпочитали образованных женщин.
Забаай бен-Селим внимательно взглянул на своего двоюродного брата и спросил:
– Ты и в самом деле думаешь, что Зенобия могла бы стать твоей женой, Оденат? Знаешь, а ведь из моей дочери выйдет великолепная супруга! Лучшей и желать нельзя. Кровь у нее благородная – с моей стороны у вас с ней общий прадед, а по линии матери она происходит от самой Клеопатры, последней царицы Египта. Конечно, она еще не женщина, но через несколько лет войдет в брачный возраст. Однако я отдам ее только в жены, а не в наложницы. И нужно сразу оговорить, что ее сыновья станут твоими наследниками.
Принц Оденат некоторое время размышлял. Впрочем, и так было ясно: идея очень даже недурна. К тому же это решит проблему женитьбы. Да-да, Зенобия бат-Забаай с династической точки зрения самая подходящая для него пара. Кроме того, насколько он успел понять, она была девочка умная и образованная. Ведь если мужчина хочет иметь умных сыновей, то он должен жениться на умной женщине, не так ли? И, конечно же, она станет настоящей красавицей.
– А когда именно ты будешь готов отдать ее мне, Забаай? – спросил принц.
– Не раньше чем через год-другой. Я даже думать об этом не стану, пока у нее не начнутся крови. А после этого ей еще придется привыкнуть к мысли о замужестве. Моя дочь провела всю свою жизнь в окружении нашего племени, но она не такая девочка, как все прочие. Зенобия – бесценная жемчужина, уж поверь мне, Оденат.
Молодой правитель Пальмиры посмотрел на Зенобию, расположившуюся неподалеку. Скрестив ноги, она сидела на песке и с бесстрастным видом наблюдала за мучениями убийцы ее матери. Сидела совершенно неподвижно – словно была высечена из камня – и, казалось, даже не дышала.
Принц с удивлением покачал головой. Галл страдал просто ужасно, однако девочка не проявляла ни малейших признаков сострадания или хотя бы отвращения. В чреве женщины, которой однажды станет этот ребенок, мужчина сможет зачать сильных сыновей. Но признает ли эта женщина своего мужа господином? Хотя… Если взять ее в жены достаточно рано и самому заняться воспитанием, это будет возможно. И Оденат понял, что готов рискнуть. Более того, он вдруг почувствовал, что его необъяснимым образом тянет к Зенобии. Да-да, он рискнет, но, конечно же, не станет давать Забааю бен-Селиму слишком уж большого преимущества.
Снова взглянув на собеседника, принц пожал плечами и проговорил:
– Что ж, кузен мой, я об этом подумаю. Полагаю, что такой брак вполне возможен. Не отдавай ее никому. И давай вернемся к этому разговору, когда она повзрослеет. Если, конечно, к тому времени мое сердце не будет занято.
Забаай широко улыбнулся и кивнул.
– Хорошо, договорились, господин мой принц и двоюродный брат.
Его ни на мгновение не обмануло деланое безразличие Одената. Он уже заметил, как вспыхнули карие глаза юноши, когда тот внимательно посмотрел на Зенобию. Немного помолчав, Забаай спросил:
– Ты попрощаешься с моей дочерью, принц? Ведь мы вернемся в город лишь поздней весной. А сейчас… Как только все преступники умрут, мы отправимся в пустыню – как и собирались.
Оденат кивнул и, пожелав Забааю бен-Селиму благополучных странствий, пошел туда, где на песке сидела Зенобия. Усевшись рядом с ней, принц взял в ладонь ее маленькую ручку – она оказалась совсем холодной, и Оденату захотелось согреть ее, подольше подержав в своей.
– Римлянин умирает хорошо, – внезапно сказала девочка: – Но еще слишком рано: в конце он будет криком взывать о милосердии.
– А для тебя так важно, чтобы он молил о милосердии?
– Да, очень, – не глядя на принца, отозвалась Зенобия, и Оденат понял, что она готова уйти в свои мысли. Было очевидно, что эта малышка умела ненавидеть.
Немного помолчав, Оденат тихо сказал:
– Я хочу попрощаться с тобой, Зенобия.
Тут девочка подняла на него глаза и подумала: «До чего же он красив! Жаль только, что поддался с такой легкостью римлянам! Да, очень жаль, что он такой слабовольный…»
– Прощай, господин мой принц, – холодно отозвалась она и снова отвернулась, погрузившись в созерцание умирающего.
– До свидания, Зенобия. – Оденат легонько коснулся ее мягких темных волос, но она этого даже не заметила, и тогда он поднялся и ушел.
Солнце опускалось все ниже, окрашивая белые мраморные башни и портики Пальмиры в золотое и алое, но Зенобия ничего этого не замечала. На песке то тут, то там вспыхивали бивачные костры, а девочка по-прежнему сидела, молча глядя на убийцу матери. Бедави вокруг занимались своими обычными вечерними делами – они прекрасно все понимали и терпеливо ждали, когда малышка насытится местью.
Винкт Секст некоторое время оставался без сознания, но затем начал понемногу приходить в себя, пробужденный волнами боли, вгрызавшейся в его тело и душу, – действие болеутоляющего явно закончилось. То, что он еще не попал в Гадес, удивило его. Приоткрыв глаза и увидев сидевшую у его головы изящную девочку, наблюдавшую за его страданиями, он проговорил пересохшими и растрескавшимися губами:
– К-кто… ты?
– Зенобия бат-Забаай, – ответила девочка на латыни куда более чистой, чем та, которой сумел выучиться он. – Женщина, которую ты зарезал, была моей матерью, свинья!
– Дай… мне… попить… – пробормотал галл.
– Здесь, в пустыне, мы не тратим воду попусту, – заявила Зенобия. – Дать тебе, умирающему, воды – значит, просто вылить ее.
Уставившиеся на Винкта глаза напоминали камни: казалось, в них отсутствовало какое-либо чувство.
– У… тебя… совсем нет милосердия? – невольно удивился умирающий.
– А ты проявил милосердие к моей матери? – В ее глазах вдруг запылала исступленная ненависть. – Нет, не проявил. И я тебя тоже не пожалею, свинья! Ни за что!
Винкт умудрился изобразить жалкое подобие хищной ухмылки – они с этой девочкой поняли друг друга: он ведь действительно не проявил по отношению к ее красивой белокурой матери ни милосердия, ни доброты. И Винкт вдруг задумался: знай он свою судьбу заранее, сделал бы снова то же самое? И решил, что сделал бы. Смерть есть смерть, а светловолосая девица стоила того. Мужчины умирали и за меньшее. Он несколько раз моргнул, пытаясь рассеять туман перед глазами и получше разглядеть сидевшую рядом с ним девочку. Хм… на лицо – уже маленькая красавица, а тело еще детское, несформировавшееся.
– Все женщины… умоляют… под мужчиной, – пробормотал Винкт Секст. – Разве… твоя мать… никогда тебе об этом не говорила?
Зенобия отвела глаза и окинула взглядом пустыню. Она не очень-то поняла, что сейчас сказал этот человек. Солнце уже закатилось, и на землю опустилась ночь. Вокруг весело пылали бивачные костры, а серебристые звезды молча взирали на нее сверху вниз.
Снова посмотрев на галла, Зенобия тихо проговорила:
– Ты будешь умирать медленно, римлянин, а я останусь рядом, чтобы увидеть все до конца.
Винкт Секст едва заметно кивнул. Что ж, месть – это то, что он мог понять. И такую девочку вполне можно уважать, пусть даже она всего лишь ребенок.
– Я сделаю… все, что смогу… лишь бы порадовать тебя, – прошептал он с презрительной усмешкой и снова впал в беспамятство.
Когда он опять открыл глаза, вокруг стояла кромешная тьма, лишь пламя костров освещало песок. А ребенок по-прежнему сидел рядом с ним – неподвижный, но настороженный. Тут умирающий вновь потерял сознание, а очнулся, когда уже занималась заря. Он смотрел, как рассвет ползет по песку, протягивая все дальше свои изящные пальцы – лиловые, розовые и алые. Боль никуда не ушла: напротив, стала еще сильнее, и было ясно, что смерть уже совсем рядом.
Узкие рубцы у него на спине за ночь загноились, и тысячи муравьиных укусов невыносимо горели и жгли. Сыромятные путы на ногах окончательно высохли и теперь мучительно врезались в щиколотки. В горле пересохло настолько, что и сглотнуть было больно. Солнце у него над головой поднималось все выше и ужасно слепило – даже в те мгновения, когда он зажмуривался. Он слышал, как его еще живые приятели, висевшие на крестах, стонали и кричали, взывая к своим богам и матерям, но не мог повернуть голову, чтобы посмотреть на них.
– Пятеро уже мертвы, – злорадно сказала девочка. – Вы, римляне, не такие уж и выносливые. Бедави выдержал бы не меньше трех дней.
Вскоре стоны прекратились, и она объявила:
– Ты остался один, римлянин, но могу сказать, что и ты протянешь недолго: твои глаза уже подернулись молочной пеленой, дыхание стало хриплым.
Винкт знал, что она права, потому что и сам чувствовал, как дух покидает его тело. Он закрыл глаза – и вдруг оказался в лесах своей родной Галлии. Высокие деревья, зеленые и стройные, тянулись к небу, а их ветви покачивались на легком ветерке. Впереди раскинулось прекрасное голубое озеро… Он едва не закричал от радости, и его губы словно сами собой прошептали:
– Вода, вода…
– Никакой воды, – безжалостно ворвался в чудесное видение детский голос.
Винкт Секст открыл глаза и увидел пылающее раскаленное солнце. Не выдержав, он открыл рот и громко тоскливо завыл. Последнее, что он услышал, был торжествующий смех девочки. И этот смех сопровождал его до самой преисподней, хотя мертвое тело центуриона осталось лежать на песке.
Наконец Зенобия встала и покачнулась – у нее онемели ноги: она просидела возле Винкта Секста больше восемнадцати часов и за все это время ни съела ни крошки, не выпила ни глотка воды. Вдруг ее подхватила пара сильных рук, а затем она увидела лицо своего старшего брата Акбара, смотревшего на нее с восхищением.
– Ты настоящая бедави, – сказал он, сверкая белозубой улыбкой. – Я горжусь тобой, сестренка. Ты стойкая и выносливая – как любой из наших воинов. Поверь, я готов сражаться рядом с тобой в любую минуту.
Эти слова брата доставили ей огромное удовольствие, но она только спросила:
– А где отец? – И голос ее внезапно прозвучал совсем по-взрослому.
Акбар вдруг вздохнул и тихо ответил:
– Наш отец отправился похоронить твою матушку с честью и достоинством, каких она заслуживает. Она будет покоиться в гробнице, в саду возле нашего дома.
