скачать книгу бесплатно
Худощавая Матильда с большими грустными глазами молчала, не оставляя мне никакого шанса для лингвистического анализа, встроенного по умолчанию в мой мозг за долгие годы учебы в университетах.
В Сочельник, 24 декабря, мы с низкого старта обошли семь церквей в Бонне, где полным ходом шли приготовления к вечерним рождественским службам. Следующий день, 25 декабря, стал еще более плодотворным: мы успели посмотреть уже одиннадцать церквей разных религиозных направлений в Кёльне. Кёльнский собор был закрыт.
– Юлия, тебе интересно? – поинтересовался Майк. – Тебе должно быть интересно! Я знаю, что русские всегда показывают туристам только церкви и монастыри.
Затем, 26 декабря мы обошли Музей современного искусства, Рейнский краеведческий музей и Немецкий музей. Кёльнский собор был закрыт.
А 27 декабря открылся Музей Бетховена, и мы должны были попасть туда на концерт. 28 декабря мы снова расширили географию в Кёльне. Кёльнский собор был закрыт. Но мы попали в Музей Людвига и в Римско-Германский музей. Объем моей оперативной памяти неумолимо таял, как только что выпавший снег под робкими лучами солнца. 29 декабря по плану был Немецкий музей спорта и Олимпийских игр и Музей прикладного искусства. Кёльнский собор был закрыт.
На следуюший день, 30 декабря мы были в Музее средневековых пыток, расположенном в одной из толстостенных крепостей на берегу Рейна. В этот же день мы успели добраться до скалы Лорелеи. Кёльнский собор был закрыт.
Мои вечера спасал Грегор, научивший меня играть в волшебные рейнские настольные игры-квесты за бокалом вина. Мне все чаще казалось, что я понимаю его исключительно интуитивно, искорками прозрения. Это не имело к словам никакого отношения. Я ухватывала его мысль, еще не до конца принявшую словесные очертания, прямо из воздуха. Тот факт, что он не понимает обычный немецкий язык, казалось, вообще не волновал Грегора. Ему это было не нужно. Он прекрасно обходился без этого знания. Оно скорее помешало бы, если бы ему вдруг пришлось запихивать свою бурляще-журчащую речь в строгий официальный немецкий.
На 31 декабря Майк приготовил для меня прощальный рейнский сюрприз. Новый год, или день святого Сильвестра, в Германии отмечают без особого размаха, но только не в Кёльне. К вечеру мы приехали на знаменитый мост Гогенцоллернов, который вместе с Кёльнским собором является визитной карточкой города. Кёльнский собор был закрыт.
Майк заговорщицки молчал. Было уже 10 часов вечера. Народу все прибавлялось. Уже шагу некуда было ступить. Мы оказались плотно прижаты к железным, дребезжащим от движения поездов перилам великого кайзеровского моста. Толпа шумела в ожидании.
– Майк, а почему тут скопилось так много теплоходов? Почему они стоят плотными рядами? Почему так тесно прижались друг к другу? – спросила я.
20. По-другому
Гул поездов нарастал, и разноголосый гомон толпы усиливался. Кто-то громко кричал, кто-то уже облил кого-то пивом или глинтвейном, кто-то больно наступил мне на ногу, кто-то пихался, нас все сильнее прижимало к холодному поручню моста, жесткая конструкция которого мощным железным поясом крепко-накрепко схватила и туго затянула волнующийся новогодний Кёльн.
А немного ниже, чуть ли не по всей обозримой длине спокойного и могучего Рейна, по обе стороны от моста Гогенцоллернов, пришедшего в трепетное волнение от многих сотен колес и ног, спокойно угнездились роскошные белокрылые суда, сомкнув крылья, словно прекрасные статные лебеди после полета по водной глади. Элегантные рестораны на палубах теплоходов надежно спрятали своих счастливых пассажиров за затейливой драпировкой стильных штор и тюля. Приглушенный свет изящных светильников, вазочки с цветами и свечами на столах, канделябры под старину на стенах, полукруглые диванчики перед зоной для вечерних танцев, изящный рояль и ужин, который уже начали подавать, – все это будоражило мое сознание. Панорамные окна кают с французскими балконами и темные полутона еле различимых чужому глазу фигурок людей, держащихся за руки или стоящих в обнимку перед полузеркальными поручнями палуб, открывали моему взгляду некий существенный контраст: начала этого новогоднего действа можно было бы ожидать и по-другому…
– Юлия, а это наши состоятельные южные соседи-швейцарцы! Они всегда приезжают к нам на Сильвестр в таком количестве на теплоходах, чтобы посмотреть на наш…
Слова Майка внезапно растворились в безудержном громе, который вдруг оглушающими раскатами разразился по всему пространству Кёльна! Отдаленные и близкие пушечные выстрелы пронзили мое тело одновременно снаружи и изнутри. Било десять вечера, и темный небесный купол, предательски проткнутый готическими шпилями 157-метрового Кёльнского собора, заиграл всеми возможными цветами. Молчаливый величественный свидетель немецкой истории расцвел в праздничном огне. Разноцветные брызги огненных фонтанов отражались в речной глади Рейна, в панорамных окнах теплоходов, огни фонарей слились со вспышками искр салюта. Огненный дождь полился на нас со всех сторон. Буйство пляски огня на небесном своде перекинулось на бурлящую толпу. Мое тело было вдавлено в мост разгулявшимся бесшабашно безумствующим людским потоком.
Я помахала рукой швейцарцам на теплоходах, с безопасного расстояния наблюдающих за всем этим новогодним парадом профессиональной пиротехники. Несколько теней с теплохода приветливо помахали мне в ответ.
– Юлия, ты должна понимать, что Германия – очень благоразумная страна, но 31 декабря кажется, что мы тут все с ума сходим. Пиротехника у нас просто так не продается, нужно специальное разрешение местных властей. Ее нельзя ни купить, ни запускать на улицах, но лишь три дня в году, с 30 декабря по 1 января, мы можем спустить пар, накопленный в обществе, – хорошо поставленный убедительный голос Майка иногда прорывался сквозь гром и гам взрывающихся в толпе петард и обрывками долетал до меня.
– Майк, мне очень холодно на воде. Тут у вас –2 как у нас в Москве –20. Мы будем ужинать в городе? – робко спросила я.
– Пиротехнику категорически запрещено запускать в центральной части города, рядом с историческими домами, теплоходами, храмами, – продолжал комментировать Майк.
Грохот поездов то чуть стихал, то снова усиливался, рев шумной толпы, наслаждающейся фейерверком в честь Дня святого Сильвестра, набирал обороты, напоминая мне обрядовую пляску древнегерманских племен, сжигающих прошлогоднее небо, чтобы изгнать злых духов.
– А нарушители, Юлия, должны заплатить штраф в размере многих тысяч евро, – уверенно вещал Майк.
– Майк, давай зайдем куда-нибудь, выпьем горячего чаю, – внутри у меня все дрожало от пронизывающего ледяного ветра с Рейна.
– Да, конечно, пойдем в кафе к вокзалу, это сотня метров. Все остальное уже закрыто, – сжалился надо мной Майк.
И вот мы сидим в привокзальном кафе. Черный чай с лимоном и горячим кёльнским картофельным пирожком греет мою душу. Завтра ранним утром поезд унесет меня обратно на юг, в Мюнхен.
Я открыла сумку, чтобы заплатить, но кошелька там не было.
21. Чужой мне человек
Кошелька не было и в кармане куртки. Майк подробно, в деталях рассказал мне, как карманники отвлекают своих жертв в толпе, чтобы незаметно вытащить ценности у зазевавшихся туристов. Перспектива возвращения в Мюнхен без денег, документов и билета была не особо радужной.
– Я, конечно, заплачу за тебя в кафе сегодня, Юлия, а когда вернешься в Мюнхен, ты сможешь вернуть мне эти деньги почтовым переводом, – закончил свой рассказ Майк.
На тот момент я слабо представляла, как я вообще могу хоть куда-то поехать, а уж тонкости работы немецкой почты меня волновали в последнюю очередь. «Хорошо начинается новый год», – думала я, не в силах ответить Майку ни слова.
До дома мы добрались молча. Машина Майка привычно побрякивала по кочкам, меняя одну дорогу на другую. А я думала только о том, как же могло так случиться, что я, коренная москвичка, прожившая всю жизнь в огромном городе, где карманники достигли таких высот, что получают предложения принять участие не только в телешоу, но и в научных исследованиях по психологии, не смогла предотвратить кражу моего кошелька. За всю мою московскую жизнь и бесконечные многочасовые поездки в переполненном городском транспорте ни разу не было ситуации, чтобы я зазевалась и стала жертвой мошенников, которым помогает далеко не ловкость пальцев, а интуитивное понимание слабых мест в человеческом поведении и мышлении.
Ночная дорога утопала в темноте, как в вязком болоте. Майк молчал, он, казалось, был погружен в свои, недоступные мне мысли. Рядом со мной сидел чужой человек, который за двенадцать лет романтической переписки подарил мне столько радостных моментов. Еще неделю назад, сидя в поезде, несущем меня из Мюнхена в Бонн, я была уверена, что мы будем понимать друг друга с полуслова и полувзгляда.
– Карманники неосознанно для себя эксплуатируют особенность человеческого мозга, а именно то, что он не создан для одновременного эффективного решения многих задач. Эта многозадачность перегружает его, и он не может на сто процентов выполнять все текущие задачи одинаково хорошо, – обстоятельно объяснил мне Майк под конец поездки, не отрывая взгляда от верткой грунтовой дороги.
Я не могла понять, почему я не понимаю этого человека, понимая каждое сказанное им слово. Я чувствовала стабильность и надежность, исходящую от него, но мне был обиден его заливистый смех, когда я делала мельчайшую грамматическую ошибку. Мой немецкий казался ему слишком русским, странным, надуманным, неестественным. Но ведь я не выпила его до школы с парным коровьим молоком на завтрак или после сданного наконец-то экзамена по экономике в университете с друзьями и горьковатым светлым кельшем. Я не собрала его с душистыми полевыми цветами с Вестфальской низменности, я не вдохнула его в легкие на воскресных прогулках по Рейнским Сланцевым горам, не ела его вместе с ягодами со склонов еловых и буковых лесов Рура. Я не ловила его удочкой вместе с неповоротливой ленивой рыбой в Рейне. Я не набила себе немецкий мозолями на ногах в горных походах с шумными друзьями и не собрала его разбитыми коленками по отвесным скалам. Я даже не искала его, как пятилистный клевер в долинах около лесистых низких горных хребтов Рурской области.
А Майк смеялся, когда я не смогла с первого раза найти свою комнату в его доме, заблудившись в коридорах между этажами. Он смеялся, когда я не смогла сразу запомнить причудливое длинное название деревеньки, где он жил. Он смеялся, когда я рассказывала о своей жизни в Москве, о том, что казалось мне родным, близким и естественным.
