скачать книгу бесплатно
Наконец ее все-таки приняли. “Осень” сурово критиковалась. В целом ряде городов и республик страны она вообще была снята с экрана. Там, где ее показали, она шла не больше чем день-два в одном-двух кинотеатрах. И никакой рекламы. И никаких рецензий. Правда, были и исключения – Ленинград, например, и Узбекистан.
А зрители ходили на нее хорошо. И сейчас кое-где ходят.
“Осень” никогда не упоминается в кинематографической печати, как будто я сделал что-то неприличное. Наталья Гундарева и Александр Фатюшин сыграли в этой картине свои первые роли. Так вот – и по сей день упоминание об этом факте старательно вычеркивается из всех интервью с этими актерами.
После “Осени” я не сразу очухался.
Больше двух лет я ходил по инстанциям со сценарием Александра Червинского “Верой и правдой”. Наконец он был запущен в производство.
Когда я снял чуть больше половины, картина была остановлена. Мне были предъявлены весьма значительные претензии – и идейные, и художественные. Опять все повторилось – многократные обсуждения на художественных советах, в дирекции, на парткоме. Стало ясно, что такой фильм, как мы задумали, снять попросту не дадут. Начались компромиссы – опять пересъемки, сокращения, изменения в тексте.
В результате картина была принята и выпущена на экран. Успеха она не имела. Жаловаться не на кого – своей собственной рукой я переснял не менее трети картины.
И тогда я стал считать. Вышло, что с 1965 года по 1980-й, с тех пор, как я работаю один, за пятнадцать лет я снял четыре картины. А ведь я не ворон, триста лет мне не прожить.
И я решил – хватит.
Придется переквалифицироваться в писатели.
1986
Стойкий оловянный солдатик
На исходе ночи, когда ветерок из степи поднимает клочья тумана с темной реки и тополя на набережной, встрепенувшись, шуршат молодыми листьями, долгий настойчивый звонок в дверь разбудил Василькова.
Он нехотя влез в халат и побрел в коридор, стягивая на брюхе несходившиеся полы.
– Я не глухой, – проворчал он, вынимая из гнезда цепочку. – Это ты?
За дверью кто-то прерывисто сопел.
– Откройте, – сказал грубый юношеский голос.
Васильков стал медленно багроветь.
– Я вам сейчас уши надеру, – пообещал он с тоской. – Четыре часа ночи.
Опять донеслось сопение, и тот же голос с натугой проговорил:
– Это Маша…
Что-то кольнуло Василькова, и он отпер.
Незнакомый парень смотрел на него недобро и напряженно, с вызовом, за которым Васильков ощутил его неловкость и свою, пока еще неясную, вину перед ним, а на руках у него лежала Маша, в измятом платье, волосы ее спутались, закрыв лицо, и тонкая худенькая Машина рука свесилась книзу и раскачивалась, как неживая.
Так они стояли, уставясь друг на друга, парень слегка задыхался и вдруг с угрюмой решимостью шагнул через порог. Сладким перегаром обдало Василькова.
– Это еще что такое? – с омерзением спросил он.
Не обернувшись, парень прошел прямо в комнату, положил Машу на развороченную постель Василькова, помолчал, переводя дух.
– Кирная… – пробормотал он, не глядя на Василькова.
Тут Васильков увидел свежую ссадину у него на скуле.
– Сукины дети! – сказал Васильков, не сразу попадая руками в карманы халата. – В другой раз ночевать будете в вытрезвителе!
Длинноволосый, весь узкий, длинный, с узким лицом и впалыми щеками, парень вздернул на плечо спортивную сумку с изображением прыгающей красной кошки и ушел на негнущихся ногах. В глазах его не отразилось ровным счетом ничего, они были прозрачны и светлы, заряд Василькова утонул в их стеклянной глубине.
– Пороть вас некому! – негромко рявкнул Васильков ему вслед, и из горла у Маши вырвался глухой и влажный звук – не то стон, не то вздох.
Он подоткнул подушку ей под голову, болтавшуюся, как у куклы, и пошел в Машину комнату. Стелить он не стал, просто смел с дивана журналы и тряпки и улегся.
Небо за окном порозовело. Во дворе у молочной лязгали металлические ящики – началась разгрузка молока.
– Первый экзамен – неврология, – сказал декан. – Списки по группам у старост. Консультации в среду и пятницу. Вы свободны. Ни пуха ни пера.
Аудитория нестройно ответила “К черту!”, и все повалили к выходу.
– Лешка нас ждет, – сказала на лестнице Танька.
Маша покачала головой:
– Не могу, Танюшка. Отец и так злится.
– Ну вот, – обиделась Танька. – Я уже обещала.
– Ну их всех в болото! Позови Регинку.
В вестибюле они остановились. Через стеклянную дверь виднелась мокрая, яркая зелень газона, лужи на устеленных гравием дорожках. На скамейке перед входом, уставясь исподлобья на идущих студентов, сидел парень. Сумка с красной кошкой свисала с его плеча.
– Я пойду через тот корпус, – вздохнула Маша. – Привет.
Танька засмеялась:
– Как это ты умудрилась его покорить?
– Мне на психов везет.
Маша вышла через черный ход и исчезла под аркой лечебного факультета.
На рынке Маша, поторговавшись, купила курицу, набрала корешков для супа.
В универмаге давали стиральный порошок. В голове очереди Маша высмотрела мужчину с портфелем и улыбнулась ему:
– Возьмите мне, пожалуйста.
Получив порошок, она купила мороженого и пошла в отдел игрушки. Железную дорогу, как всегда, тесно обступали дети и взрослые, и Маша с трудом протиснулась к продавщице.
На светофоре зажигался настоящий зеленый свет. Тренькала, переключаясь, стрелка, электровоз с цистерной выныривал из тоннеля и забирался на горку с разъездом.
Мальчишки поминутно просили устроить крушение. Продавщица нажимала клавишу, поезда сталкивались и падали с рельсов, вызывая рев восторга.
Обгоняя прохожих, кивая знакомым, Маша шла в толпе по краю тротуара. Впереди из “жигулей” выскочил усатый молодой человек и преградил ей дорогу:
– Это как называется? Я тебе третий день звоню…
– Славик, не могу, честное слово! Отец придет, а у меня обеда нету!
Но он не стал ее слушать, и Машу запихнули в машину, где сидели еще трое и девушка.
– Ну хоть продукты домой завезем! – взмолилась она.
– Парни, знакомьтесь, это Маша, краса и гордость наша…
Она возвращалась рано утром, стуча каблучками по асфальту в пустоте вымершего двора.
На площадке пятого этажа, привалившись к батарее, спал парень. Сумка с красной кошкой стояла у него на коленях. Маша перешагнула через его ноги, занявшие всю площадку, осторожно отомкнула замок и вошла в квартиру.
От щелчка двери парень пробудился. Он посмотрел по сторонам, поежился.
За окном медлил пасмурный рассвет.
Он стал спускаться, подняв воротник куртки.
По набережной он брел в сторону порта. Здесь было свежо от утреннего ветра, беспокойно шумевшего в тополях.
Он шел, глядя перед собой, переставляя, как цапля, свои длинные негнущиеся ноги.
Внизу под берегом носилась чайка. На той стороне вдоль заводской ограды уже торопился в серой дымке ранний автобус.
Он спустился к реке и сел у самой воды, уперев в темную от мазута глину свои потрепанные горные ботинки.
Низко засипев, выползала из-под моста баржа, груженная песком. Песок блестел тусклым белым блеском. На веревке, привязанной к рубке, оглушительно билось белье.
Он вынул из сумки транзистор, вытянул антенну. Из приемника понесся гитарный рев.
Он смотрел на бегущую мутную воду, в которой качались щепки, сальные радужные пятна, обрывки бумаги, щурился на отблески, прыгавшие с волны на волну.
Сквозь музыку до него долетел чей-то негромкий смех.
Обернувшись, он увидел человека в красной рубашке, который стоял под тополями на набережной и ухмылялся.
– Курить есть?
Он кивнул, и человек сбежал вниз.
– Здорово, Серков, – буркнул парень, протягивая ему сигареты.
– И спички давай, пустой я.
Он жадно затянулся несколько раз, поглядывая на парня с ленивой усмешкой. У него была смуглая кожа и немыслимой правильности пробор.
– Чего же она тебя в такую рань прогнала?
Ухмыльнувшись, Серков присел, потрогал орущий приемник:
– Хорошая машина. Продай.
Парень покачал головой.
– Ах ты, тихушник… – Серков отрывисто засмеялся.
Шагнув к кромке берега, он лег на руки и окунул лицо в воду. Он пил и отфыркивался.
– Пошли, – сказал он, поднимаясь.
– Куда?
– Покушать надо. Деньги есть?
– Нету.
– Врешь! – Серков опять засмеялся ему в глаза. – Ты же не пьешь. Куда ты их деваешь?
– Рано еще, закрыто все, – сказал парень, насупясь.
– Иди, раз зовут. И тебя, дурака, накормлю.
Рынок уже оживал. Серков обошел с тыла дощатый павильон, приютившийся за воротами рынка, и забарабанил в дверь.
На повторный стук послышалось ворчание, шваркнула щеколда.
– Не спится тебе, охламону, – сказала тетка, впуская их в сырую, жаркую тьму. – А это еще кто?
– Жениха тебе привел, – отвечал Серков, хлопнув ее по спине. – Соскучилась, Нелька?
В закутке среди бочек, наставленных там и тут, хлопотала у стола еще одна женщина, помоложе.
– Деньги принес?
– Были б деньги, только бы вы меня и видали, – сказал Серков, усаживаясь на сундук в углу и подхватывая молодую.
Смеясь, она отпихнула его.
– Все по девкам шляешься, а как денег нет, так, значит, ко мне? Пускай тебя твоя Зойка кормит.
– Какая еще Зойка? – крикнула буфетчица.
