скачать книгу бесплатно
Витте С.Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 1. С. 327.
Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. № 4. Публикация С.В. Пронкина. Крыжановский – последний государственный секретарь Российской империи (1911–1917), а до этого начальник департамента, товарищ министра внутренних дел при П.Н. Дурново и П.А. Столыпине. Имел репутацию эрудированного правоведа и был главным архитектором большинства законопроектов о преобразовании высших органов власти: Государственного Совета, Совета министров, Учреждения Государственной Думы, а также избирательных законов, в сумме составивших пакет конституционных реформ Николая II, то есть правовой основы думской монархии. Автор мемуаров пишет: «Я старался смотреть на все оком беспристрастного наблюдателя. Заметки эти изложены мною в 1912–1913 гг. по свежей памяти и по руководству во многих случаях теми записями, которые я делал, участвуя в разных совещаниях, а равно выписками из подлинного делопроизводства разных учреждений». В эмиграции автор опубликовал свои мемуары: Крыжановский С.Е. Воспоминания. Берлин, [1929]. Второй расширенный текст, конечно, более полон, но он несет отпечаток позднейших тяжелых размышлений и сетований о нереализованных возможностях.
Собрание узаконений и распоряжений правительства, издаваемое при правительствующем Сенате. 1904. № 189. Отдел 1. Ст. 1916.
Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля. Воспоминание. Архив русской революции. Берлин, 1934. Т. 21. С. 360.
Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 1. С. 328–329. См. также: Мосолов А.А. Указ. соч. С. 26, 116. Автор – генерал-лейтенант, начальник канцелярии министерства императорского двора, игравшего исключительную роль при престарелом и влиятельном графе Фредериксе.
Там же. С. 331–332.
Вопросы истории. 1997. № 2. С. 120–121.
Упомянутый в тексте Д.М. Сольский (1833–1910) – граф, воспитанник Лицея (пушкинского), статс-секретарь, действительный тайный советник первого класса (что равнялось званию канцлера, фельдмаршала). Активный участник реформ.
М.Т. Лорис-Меликов – в 1878–1889 гг. государственный контролер, позже член, директор департамента, председатель Государственного Совета. Сторонник реформ, проводник принципов правового государства. В период реформ последнего царя возглавил Особое совещание, в котором сосредотачивается вся работа по подготовке правовых актов, составивших в совокупности конституцию 1906 г. Отметим, что в Советской исторической энциклопедии (1971) ему места не нашли.
Рядом с Сольским часто видим еще одного лицеиста. Это Владимир Николаевич Коковцов (1853–1943), из новгородских дворян, окончил в 1872 г. Александровский лицей, с 1872 г. статс-секретарь Госсовета, затем государственный секретарь и министр финансов с февраля 1904 г., позже премьер, попечитель, защитник пушкинского Лицея. Коковцов как министр финансов сыграл крупную роль в создании бездефицитного бюджета, укреплении золотого курса рубля. Как глава правительства он провел в жизнь первые пятилетние планы развития железных дорог, водного транспорта, сельского хозяйства и т. д. При нем широко развернулось переселение крестьян за Урал и в Среднюю Азию. Был сторонником активного сотрудничества с Думой (о чем ниже).
Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 1. С. 333.
Там же. С. 335.
Текст Манифеста хранится в СГАОР. Ф. 540. Оп. 1. Ед. хр. 739. Л. 30.
Освобождение. 1905. № 63. С. 217.
Из дневника Константина Романова // Красный архив. 1931. № 1 (44).
Ольденбург С.С. Указ. соч. T. 1. С. 256.
Витте С.Ю. Указ. соч. T. 1. С. 337.
Булыгинская Дума
В оценке государственного строя России нет единства мнений, но устойчиво в нынешнее переходное время держится и подчеркивается тезис о самодержавной империи как воплощении дикого самовластия: «Тысячелетняя история России – это парадигма самовластия и рабства». Сторонники этой концепции, помимо всего прочего, исходят из отрицания важной роли реформ государственного строя, проведенных в начале нынешнего века, которые, по их мнению, не внесли каких-либо существенных изменений в структуру и деятельность высших органов государственной власти.
Разброс мнений в оценке былого, государственности («русского абсолютизма») идет по таким важным проблемам, как определение классовой сущности и социальной базы абсолютизма, соотношения таких фундаментальных понятий, как: единодержавие, самодержавие, самовластие, монархия и ее конституционные формы; причины возникновения абсолютизма и его позднейшей эволюции; основные этапы развития абсолютизма; выделение основных тенденций эволюции российской государственной системы (вплоть до отрицания последней). Особой остроты споры достигают в оценке исторической роли монархии в России, в признании или отрицании ее конституционного периода в русской истории (1906–1917).
В исследовательской литературе, и особенно в публицистике, государственный строй императорской России определяется обычно как царское самодержавие, абсолютная монархия, разновидность восточной (азиатской) деспотии, как дикое самовластие, империя зла. Преданы полному забвению наблюдения и выводы историографов старой школы (Карамзин, Ключевский), что самодержавие – синоним единодержавия, возникает как феномен единства русской земли, ее независимости, суверенности, когда государь всея Руси перестает быть данником сопредельных властелинов и олицетворяет единство и целостность державы.
По наблюдениям автора, понятие «самодержавие» не оставалось неизменным. Примерно с середины XVI в. оно все более и более выражает уже не только суверенность, международно-правовую независимость и территориальное единство, нерасторжимую целостность России, но и всю полноту власти монарха внутри страны. Это нашло отражение в работах историков и юристов исследуемого нами периода (В.О. Ключевского, Н.М. Коркунова, Н.И. Лазаревского, С.Ф. Платонова и др.).
В раскрытии внутреннего богатства, неоднозначности понятия «самодержавие» примерно со времен Радищева и декабристов обозначилась односторонность, сложившаяся и окрепшая к началу XX в. и принявшая форму идеологического оппозиционного штампа, когда самодержавие полностью отождествлялось с царским самовластием, тиранией, деспотией.
При этом в либеральной литературе, оппозиционной прессе (а она задавала тон, формировала общественное мнение) замалчивалась и даже прямо отрицалась главенствующая роль самодержца в обеспечении единства, целостности, суверенности государства. Более того, роль императора как гаранта, охранителя «единой и неделимой России», конституционно закрепленной в Основных законах 1906 г., предавалась остракизму. Особенно в нелегальных «летучих листках», прокламациях, брошюрах, но, к сожалению, не только в них, а и в подцензурной прессе, где господствовала знаменитая эзоповская речь.
Указанные крайности и предвзятость определяли отношение либерально-оппозиционной общественности, интеллигенции к существующему государственно-политическому строю, опиравшемуся на монархическо-православные принципы организации и убеждения подданных. В исследуемый период эта оппозиционная система взглядов нашла свое полное выражение в прессе, а позже в речах депутатов Государственной Думы.
К началу XX в. (а это и нижняя хронологическая грань данного исследования) в российских институтах управления уже имелась определенная дифференциация, выразившаяся в существовании ряда законосовещательных органов управления в виде Государственного Совета и Совета министров. На Правительствующий сенат возлагалось издание новых законов, что предполагало их правовую экспертизу и обеспечивало преемственность, согласованность юридических актов.
При отсутствии в старой России представительных общенациональных учреждений (Земские соборы были упразднены Петром I) и конституционных прав и свобод сохранялись, функционировали выборные органы местного самоуправления, а также крестьянского волостного общинного самоуправления, хотя и под жестким чиновничьим надзором. Нельзя также не учитывать великую роль принципа свободы вероисповеданий, закрепленного обычаями и законом, что в многоконфессиональной стране обеспечивало населению свободу духовной жизни, сохранение традиционных общественных структур, народного образа жизни, традиций и норм обычного права.
Сохранились в то же время и такие определяющие правовую природу черты монархии, как недифференцированность исполнительной (правительственной) и законодательной властей, отсутствие четкого обособления их в структурно-правовом и особенно в функциональном (практическом) плане. Правительственная власть, возглавляемая императором, имела надзаконный характер. Возникновение совещательных структур свидетельствовало лишь о начале процесса разделения ветвей власти. Император сохранял высшую законодательную власть. Законосовещательные органы лишь разрабатывали законодательные предложения и проекты, обретавшие силу закона лишь по утверждении их императором. Монарх оставался главой исполнительной власти. Министров он рассматривал как своих доверенных лиц, управлявших под его общим руководством центральными ведомствами. Они непосредственно ему подчинялись и входили к монарху со всеподданнейшими докладами. Россия во многом оставалась государством, определяемым в специальной литературе как вотчинное, где высшая государственная власть функционирует и воспринимается подданными как продолжение права собственника, где правитель-властелин является одновременно и суверенным государем, и собственником, обладателем. Эти черты нашли отражение и в полном титуле российского императора.
Всегда острым, болезненным оставался вопрос о законе, о соблюдении норм права, без чего невозможно сохранить стабильность общества, гарантировать не только свободу и права граждан, но обеспечить элементарную безопасность населения. При абсолютистском строе монарх формально является единственным творцом законов. Но на практике реальная власть всегда была в руках «аппарата», как отмечали знатоки старины, полнота принадлежала не государю и даже не боярам, а приказным дьякам, которые могли нелюбый им указ так упрятать, что и Тишайший не мог отыскать нужную ему грамоту. Впервые Россия со всевластием и произволом приказных дьяков как с общенациональным бедствием и прообразом бюрократии столкнулась еще в XVII в.
В России, возможно, острее, чем в других государствах, ощущалась неразрывная связь между укреплением законности и обузданием «приказных», преодолением бюрократических извращений – этого злокачественного «средостения», клином вонзившегося между монархом и народом, нарушая связь государя с его подданными, без которой не может быть прочным державное строение.
Еще в начале XIX в. был поставлен вопрос о необходимости выделения законов в особый, высший ранг государственных нормативных актов; была произведена кодификация накопленного нормативного материала, создан Свод законов, образован законосовещательный Государственный Совет, повышена роль Правительствующего сената. Однако вплоть до реформ 1904–1907 гг. в России отсутствовало конституционное понятие закона. Основным формальным признаком закона в государственном праве XIX в., как правильно отмечали юристы (Н.М. Коркунов, Н.И. Лазаревский), оставалось «высочайшее утверждение», включая и устное повеление монарха. При этом такие аспекты законотворчества, как законодательный почин, форма нормативного акта, участие в его подготовке Государственного Совета, Кабинета министров, а в его издании – Сената и другие аспекты на практике не принимались во внимание. Правоведы делали попытки для укрепления законности выявить существенное различие между законом-актом, одобренным Государственным Советом, утвержденным царем, изданным Сенатом, с одной стороны, и высочайшим указом императора или устным его повелением – с другой. На практике соблюсти подобное формальное разграничение между законом и повелением императора было чрезвычайно трудно.
Нарастание в обществе требований о создании высшего органа народного представительства, преобразования Государственного Совета с наделением его законодательными правами было не в последнюю очередь связано именно с осознанием пагубности беззакония, с размыванием самого понятия «закон», растворением его в потоке волюнтаристских распоряжений.
Этот застарелый недуг («размывания законов») русской государственной жизни не был преодолен и в конституционный период нашей истории.
Конституционные реформы, которыми ознаменовалось начало XX в., с одной стороны, были подготовлены всем ходом русской жизни; они вызывались потребностями экономики, социально-классовыми сдвигами, эволюцией государственно-политических структур, развитием духовной культуры, влиянием европейского, позже и японского (революция Мейдзи) опыта. С другой – громадную роль в создании условий для их проведения сыграла позиция интеллигенции, ее элитарных, высших слоев, все более прочно враставших в правительственные структуры. Российская интеллектуальная элита, воспитанная на европейском Просвещении, говорившая по-французски, получившая образование в немецких университетах, помешанная на английском парламентаризме, страстно желала заполучить те же политические права, играть ту же роль в государственной жизни, которую уже имели европейские их коллеги.
Падение крепостного права, образование земств и городского самоуправления, судебные уставы 1864 г. – отмена рекрутчины, предоставление личной свободы 50 млн бывших крепостных крестьян – открыли новую эпоху в русской истории, постепенно создавая условия для будущего конституционного строя.
Решающую роль в конституционных преобразованиях сыграл революционный фактор, давление освободительного движения заставило правительство, вопреки желанию, проводить реформы. Известный тезис, что реформы являются побочным продуктом классовой борьбы, реформы – «это не более как недозревший плод революции» (Л. Троцкий), оказал огромное влияние на общественную мысль, отразился в историографии. Не отрицая роли революционного фактора, нельзя не заметить, что в связке «революция» и «реформа» имеет место их обоюдное воздействие.
Русская история полна примеров негативного воздействия фактора политического радикализма, особенно крайнего экстремизма, на весь ход общественного развития и особенно эволюцию государственных высших властных структур. История не подтверждает расхожие мысли, что угнетение справа – это реакция, а насилие слева – это прогресс. Бывает и наоборот, когда насилие, левый радикализм порождает общенациональные трагедии или надолго «подмораживает» страну. Не уходя слишком далеко вглубь веков, можно указать, например, что восстание декабристов окончательно похоронило конституционные проекты, подготовленные при Александре I, что восстание 1830 г. в Царстве Польском смело польскую конституцию 1815 г., дарованную полякам Александром I; что убийство Александра II в день утверждения им проекта преобразования Государственного Совета, включения в его работу выборных от земств и городов на тридцать лет отодвинуло конституционные преобразования. Наконец, в исследуемый период проявление этой роковой тенденции видно в убийстве министра внутренних дел Сипягина, и как раз в начале его работы по подготовке закона о создании Государственной Думы. Реализация этого замысла императора Николая II была отодвинута по меньшей мере на два-три года и проходила уже в экстремальных условиях. К сожалению, эта тенденция проявилась и в более позднее время вплоть до наших дней. Полагаю, что этот срез истории, а именно – анализ негативной роли революционного фактора в законотворческом процессе, заслуживает специального изучения.
Говоря об условиях, истоках, предпосылках конституционных реформ начала века, нельзя не отметить, что ярким проявлением связи времен, влияния Великих реформ 1860-х гг. является то обстоятельство, что ведущую роль в этих преобразованиях, в создании и деятельности Государственной Думы и нового Государственного Совета играли лица – создатели конституционных проектов 1860—1870-х гг. (П.П. Семенов-Тян-Шанский, С.А. Муромцев, Д.М. Сольский, И.Л. Горемыкин, В.К. Плеве и др.). И конечно же, не случайно появление в истории Думы сыновей известных славянофилов – Хомякова, Самарина, Трубецких и Долгоруких.
Конституционные преобразования, естественно вытекающие из всего хода русской истории, проходили, однако, в экстремальных условиях – в обстановке общенационального кризиса. Роковую роль сыграла война с Японией – тяжелые поражения, неожиданные и оскорбительные для чувства национальной гордости великой нации, обострили ситуацию, подорвали престиж власти и создали ситуацию, когда просто не находилось оптимальных решений для выхода из общенациональной трагедии. Сложившуюся ситуацию хорошо выразила тогда возникшая, жизнью порожденная ленинская формула: «низы» не хотят, «верхи» не могут жить по-старому.
Параллельно с революционными токами общественной жизни реформаторы во главе с императором шли порой по бездорожью, перепаханному в первые десятилетия XX в. взрывами японских фугасов.
Несомненно, существует не просто хронологическая близость, но и глубинная связь между двумя потоками событий: с одной стороны, Порт-Артур, Ляолян, Мукден, Цусима, а с другой – Кровавое воскресенье, Октябрьский манифест, залитая кровью Пресня, восстание моряков, стачки, возникновение Советов, созыв и роспуск Государственной Думы.
Конституционные преобразования, предпринятые императором Николаем II, не были временным волеизъявлением: они тщательно готовились опытными правоведами, редактировались, обсуждались. Эти преобразования заняли ряд лет.
Их историческая значимость неоспорима, как результат сложения сил реформы и революционного натиска. Однако реформы, проведенные в чрезвычайных условиях и наспех, призванные спасти династию, народ, державу, смогли лишь отсрочить исполнение смертного приговора Романовым.
Вместе с тем важно уяснить, что речь идет по существу о первой российской конституции, к сожалению позже охаянной и несправедливо полузабытой, впервые введенной в жизнь.
Конституция 1906 г. вошла в жизнь, несмотря на все ее видимые недостатки. Ее достоинство уже в том, что она десять лет действовала, тогда как все предшествующие конституционные порывы, которыми так богаты прошлые столетия, оставались в чернильнице или, в лучшем случае, в архивохранилищах.
Первым шагом на конституционном пути Николая II как державного вождя был указ от 12 декабря 1904 г. «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка». Указ был подготовлен министром П.Д. Святополк-Мирским. В нем учитывались как предшествующие законопредположения начиная с М.М. Сперанского, так и собранный В.К. Плеве материал и либеральные пожелания земского съезда (ноябрь 1901 г.). В проекте указа был пункт о народном выборном представительстве, но он был вычеркнут. По настоянию С.Ю. Витте в ходе реализации этого указа был принят ряд важных постановлений по обеспечению свободы, прав гражданских, в том числе закон о веротерпимости.
К идее привлечения выборных от населения лиц к законотворчеству, похороненной Витте, пришлось вскоре вернуться.
18 февраля 1905 г. был опубликован рескрипт на имя нового министра внутренних дел А.Г. Булыгина, предписывающий обеспечить привлеченных и «избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предложений». Речь шла о создании законосовещательного органа, создаваемого на выборной основе в помощь монарху и его министрам.
Заместителем (товарищем) министра С.Е. Крыжановским были тогда же разработаны «Соображения» о совещательной Государственной Думе, получившей в литературе наименование Булыгинской. Особое совещание под председательством графа Сольского (вскоре ставшего председателем Государственного Совета) рассмотрело их 24 мая 1905 г. и передало в Совет министров, который обсудил и одобрил их на заседании 25–28 мая 1905 г.
Эти проекты исходили из принципа преемственности правительственной политики, предусматривали сохранение абсолютной монархии, а представительство предполагалось осуществить в формах, выработанных еще во времена Александра II. Само же название органа – Государственная Дума было взято у М.М. Сперанского. Однако нельзя не отметить, что если у великого реформатора предусматривалось создание стройной, единой по вертикали и горизонтали всероссийской представительной системы власти (от волостной до Государственной Думы), то у его эпигонов Дума выглядела как древо без корней, ибо не имела, в отличие от проекта Сперанского, соответствующих структур в губерниях, уездах, волостях.
В своих воспоминаниях С.Е. Крыжановский дает выразительную картину всего хода обсуждения проекта Булыгинской Думы, которое шло одновременно с разработкой избирательного закона. «Остановились на совещательном выборном собрании – Думе. С принятием этого решения было, конечно, ясно, что этой постановкой предрешался и вопрос о значении учреждения. Собравшись в этом виде и в огромном количестве, „выборные от населения“ неизбежно должны были опознать себя как народное представительство и не могли примириться с подготовительным значением. Это был, конечно, будущий парламент. И казалось бы, раз став на эту точку зрения, следовало сделать шаг дальше и предложить, хотя бы в скромных пределах, подлинную конституцию. Но Булыгин не сознавал этого, как, впрочем, долгое время поступало правительство даже после 17 октября 1905 г., не решаясь признать наличие конституции».
По свидетельству С.Е. Крыжановского, система выборов требовала большой осторожности. Не было сомнения, что, при совершенной неподготовленности массы населения, крайние течения мысли могли первое время взять верх и опорочить надолго самую мысль о народном представительстве. Это вызывало много сомнений. Сословные выборы, в сторону которых клонилось сочувствие многих влиятельных лиц в правящих кругах, были, очевидно, невозможны за распадением самих сословий. Остановились на особых выборах, построенных по образцу земских, протекающих в точном соответствии с ними и заканчивающихся образованием в уезде избирательного собрания, представляющего как бы нарочито созванное уездное земское собрание, в образовании которого население уезда должно было участвовать на тех же основаниях и в том же численном соотношении сил, как и в избрании уездных земских гласных. При оценке хода работы по созданию так называемой Булыгинской думы следует иметь в виду, что на А.Г. Булыгина возложено было поручение единственно лишь выяснить те основания, на которых представлялось бы возможным установить участие выборных от населения лиц в обсуждении законодательных предположений. Засим, в силу высочайшего рескрипта, эти общие основания подлежали обсуждению Совета министров, а окончательная разработка проекта закона об участии выборных в делах законодательства возлагалась на Особое под председательством того же Булыгина совещание. Как шел этот процесс, свидетельствует современник.
«В соответствии с этой задачей, – писал Крыжановский, – соображения Булыгина, изложенные в форме записки, завершились перечнем вопросов, подлежавших обсуждению Совета министров. К записке был приложен составленный мною собственно для наглядности примерный набросок „Учреждения Государственной Думы“ и „Положения о выборах“, соответствовавший в главных основаниях суждениям совещания и выводам записки, а в подробностях мною обработанный по руководству тою главным образом мыслью, что при введении в столь разношерстном государстве, как Россия, начал народного представительства и при совершенной неизвестности, каково будет это представительство (в то время никто решительно этого не знал). Необходимо точно определить в законе все устройство и порядок действий вновь создаваемого учреждения, оставляя возможно менее места усмотрению в определении внутренней структуры учреждения будущим случайным составам первых выборных Русской земли. При составлении этого первого „Учреждения“ приняты были к руководству распорядок Государственного Совета и предположения Сперанского об устройстве Думы, сохранившие во многом свое значение до наших дней. В марте работы были окончены и тайна осталась настолько соблюдена, что в печать не проникло сведений даже о лицах, которые делом этим занимались.
Труд Булыгина представлен был Его Величеству, и последовал долгий промежуток ожидания. Было ясно во всяком случае, что на этом шаге нельзя останавливаться и следовало сделать дальнейший. Создавая зачатки народного представительства, необходимо было устроить и правительство. Пользуясь свободным промежутком, я набросал проект объединения правительства, впоследствии представленный С.Ю. Витте и легший в основу нового „Учреждения Совета министров“. Но Булыгин слышать об этом не хотел и дальше предположений о Думе не шел. Из слов его понял, что Его Величество колеблется и что разные придворные течения стремятся опорочить в глазах его даже тот скромный шаг, которым являлся булыгинский проект. Положение было весьма сложное, и малейшая случайность могла на несколько лет отодвинуть преобразование, положившее прочное основание объединению национального самосознания и созданию русской гражданственности.
Все обошлось, однако, благополучно. Его Величество соизволил на внесение проекта, но не в Совет министров, а в Особое под председательством графа Сольского (председателя Госсовета. – А. С.) Совещание, представлявшее тот же Совет министров, но усиленное несколькими сановниками. Основные вопросы, выдвинутые в записке и вообще вытекавшие из дела, вовсе не подвергались обсуждению. Совещание сразу ухватилось за готовый, хотя и явно несовершенный, набросок и без долгих околичностей положило его в основание своих суждений».
Как только коснулись проекта, обсуждение разменялось на мелочи. К тому же сказалось свойственное поколению либеральных советников вроде Сольского и Фриша (член Госсовета, позже его председатель. – А. С.), отсутствие и государственной мысли, и национального чувства. Каждый предлагал свои поправки, исходя один – из одних, другой – из других оснований. Пройдя все, возвращались к началу, чтобы снова возбуждать те же споры, разбавляемые вновь возникшими мыслями. В конце концов после седьмой правки граф Сольский, открывая заседание, должен был сознаться, что после стольких трудов Совещание испортило первоначальный проект, который, по мнению его, был последовательнее и лучше. Под действием этого соображения стали вновь рассматривать законопроект, восстанавливая многое по-первоначальному.
Еще хуже обстояло с частью, касавшейся выборов. Порядок в видах простоты был укорочен исключением уездного избирательного собрания, и выборы от отдельных разрядов населения проведены отдельными путями прямо в губернское избирательное собрание. Это был удар в самое сердце так называемой булыгинской системы. В выборы членов думы внесено было этим самым начало крайней случайности. Представительство живого целого – уезда, долженствовавшее дать в качестве выборщиков, а затем членов Думы от губернии, естественных и весьма знакомых вождей местного общества, обратилось в случайное собрание лиц, вынырнувших наверх в губернии на громких словах и всякого рода программных пузырях.
Выступал в утроенном значении вопрос о распределении выборщиков между отдельными разрядами местного населения, определявшем собою общий состав Думы. Он был решен с плеча, не заняв даже целого заседания. После недолгих разговоров решили распределить выборщиков в соответствии с размерами прямых налогов и местных сборов, лежащих на землях и других недвижимых имуществах каждого разряда избирателей. Это значило наполнить Думу крестьянством, то есть худшее, что могло быть для начала. Трое суток считали мы на арифмометрах и распределяли выборщиков согласно налогам. Получилась таблица, давшая в результате Первую Думу».
Как видим, Крыжановский в мемуарах особенно подчеркивал преемственность всей законотворческой реформаторской работы. На обсуждение Совещания был предложен план образования народнопредставительного органа путем введения в состав Государственного Совета представителей земств и городов. Этот проект восходит своими истоками еще к эпохе Великих реформ, когда его выдвигал министр внутренних дел П.А. Валуев, опиравшийся на поддержку великий князь Константина. Позже этот план неоднократно обсуждался, но так и не был принят. Последний раз попытку воскресить, актуализировать эту идею предпринял Крыжановской при министерстве князя Святополк-Мирского, но она была вновь неудачной. То же повторилось и на сей раз. Булыгин опасался народного представительства, пытаясь, по словам Крыжановского, «возможно затушевать вводимое в русскую жизнь новое начало и законопатить его в медвежий угол». Замысел расширения Госсовета или образования Госдумы путем привлечения представителей земств и городов на выборных началах казался министру особенно опасным, ибо вел к укреплению одновременно и земств и Госсовета или Думы, создавая единую по вертикали народопредставительную власть. Как выразил эти опасения министр Крыжановский, возникала бы «опасность утверждения политиканства в земствах, которые могли бы стать как бы разветвлением Государственной Думы», причем последняя получила бы прочные связи, опору в сложившейся земской среде. Это давало бы органам народного представительства весомые преимущества в случае их столкновения с правительством.
Мысль о преобразовании Госсовета была отвергнута. И можно согласиться с Крыжановским, что Совещание тем самым совершило ошибку, сойдя с пути, указанного еще Сперанским (то есть единства органов власти снизу доверху).
Как бы ни было, но Совещание Булыгина не решилось опереться на земства.
По мнению С.Е. Крыжановского, это было связано с тем, что образованное меньшинство (элита), как правящая бюрократия, так и оппозиционный либерализм, были убежденными сторонниками «перестройки российской государственности по западным нормам». Руководящие «столпы», как в Совете министров, так и в Государственном Совете и особом при оном Совещании (Витте, Сольский, Фриш, Нольде, Гильденбрандт), при разработке важнейших правовых актов, выработке курса реформ, по словам Крыжановского, чрезмерно увлекались западными либеральными идеями, раскрывая «отсутствие и государственной мысли и национального чувства». Очень часто эти «архонты» портили обсуждаемые «первоначальные проекты, которые были и последовательнее, и лучше». В образованном обществе возникла ситуация своего рода духовной диктатуры западников, в обстановке которой даже такие убежденные почвенники-земцы, как авторитетный Д.Н. Шипов (председатель московской земской управы), вынуждены были подчиняться диктату господствующего западничества либерально-конституционных тонов.
Просвещенные деятели России, в руках которых оказалась судьба реформ, начатых императором, говорили по-французски, обучались в немецких университетах и вздыхали по английской Хартии вольности. «Веяло космополитизмом, и, казалось, уходила в глубь веков Святая Русь», – отмечал С.Е. Крыжановский.
Прямое, непосредственное и весьма активное участие в преобразованиях, в создании Положения о Государственной Думе и закона о выборах принимал Николай II. Как свидетельствуют участники дела, император встречался с разработчиками проектов, проводил под своим руководством обсуждение важнейших правовых актов в Совете министров на Особых совещаниях и комиссиях, обнаружив при этом хорошую осведомленность в документах, «в которых легко и точно разбирался».
Император требовал, чтобы при проведении реформ строго соблюдалось равенство вероисповедания и были надежно ограждены интересы православной церкви, как веры государственно образующего народа, а равно «право каждого русского чувствовать себя дома на всем протяжении империи». Император обратил при этом внимание на истоки «русского национального ядра», великорусского центра (базы империи), заметно отстающего по темпам развития от западных и южных регионов. «Хиреющий русский корень» надобно было поддержать путем быстрого освоения богатств Сибири, Дальнего Востока, степного края, переселения в эти малообжитые края населения из коренных губерний, оказавшихся в ситуации аграрного перенаселения.
Окончательная редакция указанных законопроектов была создана после их детального обсуждения на специальном авторитетном совещании высших сановников и великих князей, заседавших под председательством Николая в Петергофе в июле 1905 г.
На Особом совещании император твердо настаивал на самом широком представительстве крестьян в созываемой Думе. Он заявил, как свидетельствуют источники, что проект избирательного закона как раз этого не обеспечивает: «Я не убежден, что в случае утверждения (его) в Думу вообще попадут крестьяне… Нужно дополнить статью правилом, что от каждой губернии крестьянскими выборщиками избирается отдельно не менее одного крестьянина».
Царь был прав. По проекту Совмина по 21 губернии предусматривалось избрание только одного депутата, и, естественно, крестьяне в это число не попадали. И следовательно, по этим губерниям нужно предусмотреть специальное представительство для крестьян. Обмен мнениями был столь поучителен, что позволим себе описать его.
Императора поддержал обер-прокурор Святейшего синода Победоносцев: «Сословия распались и растерялись. Исторические предания твердо держатся в одном крестьянстве <…> крестьянство – господствующее зерно населения, и для законодательства голос его важнее всех, надо, чтобы крестьяне не через посредство других лиц, а сами могли сказать, что для них нужно».
Профессор Ключевский подчеркнул, что вопрос о достойном представительстве крестьян – это «центр тяжести» всего дела. Несомненно, что при многоступенчатых выборах крестьяне в волостях будут из своей среды избирать в качестве представителей крестьянского мира лиц, «наиболее способных отстоять интересы своего сословия». Задача сводится к тому, чтоб и в уезде и в губернии эти крестьянские представители не были бы потеряны в разномысленных собраниях выборщиков. «Мне, – послышался голос царя, – представляется правильной мысль предоставить крестьянам право выбирать из своей среды членов Думы».
«Дума оправдает себя, – говорил А.А. Нарышкин, – только в том случае, когда в ней будет достаточное количество членов из внутренних наших губерний, население которых принимало деятельное участие в создании государства Российского».
Без участия в работе Думы представителей всех сословий и профессий, и прежде всего крестьян (это 80 % всего населения), невозможно было обеспечить избрание в Думу лиц, способных «поставить интересы общего блага и пользы государственной выше своих личных выгод».
Как показывает опыт земств, особенно уездных, где крестьяне шире представлены, нежели в губернских, именно они часто обеспечивают «деловитость в работе и близость к жизненным нуждам, принимаемых земствами решений, что крестьянам свойственны и жизненная мудрость и особая манера выражения —„эпическая речь“».
За это образное выражение зацепился министр финансов Коковцов, отличавшийся склонностью к холодному сарказму, бросив реплику, что неграмотные, неопытные мужики будут в Думе «пересказывать эпическим слогом то, что им подскажут другие». Император прервал филологические упражнения министра: «Я согласен с тем, что такие крестьяне с цельным мировоззрением внесут в дело больше здравого смысла и житейской опытности».
Позиция императора, занятая в ходе Петергофского совещания, станет более понятной в сопоставлении с его публичными выступлениями, в которых он раскрывал свои подходы к разрешению самого острого вопроса русской жизни – аграрно-крестьянского, земельного. Император убеждал дворян отказаться в пользу крестьянства от части своих земель (за выкуп, конечно), повторив то, что было сделано в 1861 г. членами императорской фамилии, говорил, что Романовы должны подать в этом пример всему благородному сословию (Николай не был понят и поддержан своими кузенами, но это другая ипостась, и к ней мы еще вернемся).
Выступая перед крестьянами, император говорил им:
«По моим указаниям вырабатываются теперь меры для облегчения наиболее нуждающихся в земле трудящихся на ней крестьян <…>.
Созывается Государственная Дума, и совместно со мною она обсудит, как это лучше решить. На меня вы все можете рассчитывать. Я вам помогу, но помните всегда, что право собственности свято.
Благо всех сословий государства мне одинаково дорого, и при земельном устройстве крестьян право вашей собственности остается неприкосновенным.
Благо народа – превыше всего! Будет ли оно обеспечено?! Вот чем следует руководствоваться», – наставлял царь министров.
Однако этих обещаний император не исполнил. Историческая власть не создала такой программы разрешения аграрного вопроса, который отвечал бы мужицким чаяниям, их стремлениям получить от царя-батюшки всю землю, всю волю, то есть свободу от чиновничьей тягостной опеки и барского гнета. Через полгода собравшиеся в апреле 1906 г. в царских чертогах крестьяне не услышали из уст их хозяина установку на всеобщее равнение, на справедливое распределение «божьей земли» по едокам, по душам, по трудовой норме. А без этого в мужицком понимании нет правды-справедливости, нет общего блага. Диалога исторической власти с крестьянским миром в Таврическом дворце не произошло. Это скорее был разговор глухих с немыми. Но летом 1905 г. в Петергофе царь был преисполнен самых лучших радужных надежд, изготавливая приглашения крестьянам в «Государеву Думу».
Именно так пожелал назвать предстоящий орган император. По-видимому, перед его мысленным взором вставал Земский собор времен Алексея Михайловича, собравший выборных от всех земель.
Царские советники в Петергофе не поддержали в этом императора, желавшего править как встарь, заявив ему, что соборы всея Русской земли – это архаизм, седая невозвратимая древность, что на дворе не XVII, а XX в. и лучше именовать Думу не Государевой, а Государственной, подобно коронному Совету. На том и сошлись, так и порешили. Но была ли задуманная Государственная Дума совещательная аналогом Земского собора?!
Утверждение Петергофским Особым совещанием Учреждения Государственной Думы как законосовещательного органа означало снятие с повестки дня в работе правительственных органов вопроса о Земском соборе (Совете всей Русской земли). Историческая власть встала на путь конституционных преобразований, руководствуясь западноевропейскими образцами. Правда, пока готовились сделать лишь первый шаг на этом пути, ведущем к конечной станции, именуемой парламентарная республика. Но окончательно ли ушла в небытие идея Земского собора? Не было ли с нею связано появление в том же году Совета рабочих депутатов как самобытной русской формы народовластия? Ограничимся пока постановкой этой проблемы и вернемся к основной теме исследования.
Законосовещательная Государственная Дума имела явно переходный характер. Разработчик ее проекта С.Е. Крыжановский считал возможным ее дальнейшее развитие в сторону Земского собора («широкого представительства по сословиям и чинам». То есть по социально-профессиональному положению). Жизнь повела народное представительство по иному парламентарному пути.
Именно переходный характер Думы, получившей название Булыгинской, предопределил ее нежизнеспособность, отторжение этого проекта как левыми, так и правыми политическими силами. Страна шла к октябрю (первому – образца 1905 г.).
С.Е. Крыжановский вспоминает: «Уже с самого начала поднялся поход против законосовещательной Думы. Политическая незрелость общества проявилась во всей полноте. Самые умеренные кричали едва ли не более всех. Газеты твердили, что такая Дума недостойна общества, что никто в нее не пойдет и прочее. Шум рос, и голоса благоразумных в нем тонули. Начались забастовки на железных дорогах, и хотя все это была одна лишь оперетка, поражавшая воображение своею новизною, но во главе правительства стоял граф Витте – человек трусливый, легко терявшийся и совершенно не знавший России».
Концепция законосовещательного представительства, предусматривавшая существование двух законосовещательных учреждений бюрократического и выборного характера, нашла правовое закрепление в трех актах 6 августа: 1) Высочайший манифест об учреждении Государственной Думы, 2) Учреждение Государственной Думы, 3) Положение о выборах в Государственную Думу. Эти правовые акты так и не были применены, но громадное историческое значение их очевидно. Оно заключалось в том, что в область верховного управления была введена, наряду с единодержавием, новая структура власти, опирающаяся на народное избрание.
На этом этапе трансформации государственного строя были решены две задачи, а именно: создание народного представительства законосовещательного характера в качестве постоянного учреждения и оформление права отклонять законопроекты большинством в две трети голосов (Думы и Госсовета) в соответствии со статьей 49 Учреждения Государственной Думы. Это предполагало порядок, при котором законопроекты не могли быть предоставлены на утверждение монарха и стать законом без вотума народных представителей. Права Думы являлись умеренными, но все же могли служить ограничением абсолютной власти монарха в области законодательства. Так возникла ситуация, облегчающая переход к конституционному строю.
Следующий этап конституционных реформ – это период от октября 1905 г. до мая 1906 г. Преобразование государственного строя на конституционных началах протекает, как выше уже отмечалось, в сложных условиях, порожденных войною и революцией. В указанное время разрабатываются, обсуждаются и принимаются важнейшие юридические акты, составившие правовую основу государственной реформы 1905–1906 гг., в результате которой в России возникает система конституционной монархии. К числу этих актов относятся Манифест 17 октября 1905 г., Учреждение Госдумы и преобразование Государственного Совета; Бюджетные правила 8 марта 1906 г., Основные законы (новая редакция).
Обновление законодательства завершилось пересмотром состава Основных законов, приведенных в систему еще М.М. Сперанским. Некоторым законам была дана новая редакция. Все это явилось фактом оформления первой российской конституции, хотя акта с таким названием и не было издано.
Октябрьский манифест
В первых числах октября 1905 г., вскоре после заключения мира с Японией в Портсмуте, Витте был назначен председателем Совета министров. Первый российский премьер предложил императору Николаю II выбор между двумя путями подавления революционного движения: либо введение жесткой диктатуры, облеченной всеми правами чрезвычайного положения; либо переход путем реформ к конституционному строю.
В те тревожные дни в дневнике императора появляются записи об утомительных изматывающих занятиях, долгих совещаниях с Витте, Горемыкиным и другими сановниками и членами императорской фамилии, о его личном участии в редактировании Манифеста 17 октября. В итоге проделанной работы краткая запись: «Подписал Манифест в 5 часов. После такого дня голова сделалась тяжелою и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, спаси и усмири Россию»
.
«18 октября. Сегодня состояние духа улучшилось, так как решение уже состоялось и пережито…»
«19 октября. Все находится в каком-то чаду».
«27 октября. В Кронштадте беспорядки и разгромы. Добиться известий трудно, телефон не действовал. Ну уж времена!!»
«1 ноября. Был очень занят. Познакомился с человеком божьим – Григорием из Тобольской губернии» (это первое упоминание в бумагах Николая II о Распутине – удивительное совпадение событий: революция, конституционный Манифест и явление «божьего человека» в состоянии «какого-то чада», «путаницы мыслей»).
В часы горестных раздумий рядом с царем ближе других оказались Витте и Распутин. Ни Гермогена с Пожарским, ни нового Сперанского рядом с троном не оказалось. В свое время Павел I напутствовал Суворова в итальянский поход словами: «Иди спасай царей». Через столетие надобно было спасать русского царя, и оказалось, что некому. С.Ю. Витте судьба отвела роль спасителя династии и империи. Николай II не без внутреннего сопротивления внял советам этого, по его определению, «политического хамелеона». Людская молва окрестила министра графом Полусахалинским. К нему, его услугам обратился в тягостные дни государь император тогда еще великой державы.
