скачать книгу бесплатно
Нельзя не отметить огромную важность провозглашенных Манифестом 26 февраля принципов, как то: сотрудничество администрации с местными органами самоуправления, земствами и городскими думами, децентрализация, провозглашение веротерпимости, учет местных особенностей, наконец, признание общинных форм жизни и труда и одновременной отмены стеснительной для последних круговой поруки. Это был шаг в правильном направлении – предоставление свободному земледельцу права свободного избрания способов и форм хозяйственной деятельности. Свободный земледелец в свободной стране – вот конечная цель пути, который указывался Манифестом. Увы, эта цель оказалась недостижимой и остается таковой и на исходе столетия.
В октябре того же 1903 г. (с 10 по 24 октября) под председательством В.Н. Коковцова подводила итоги двухлетних трудов комиссия по вопросу упадка великорусского центра. Были изучены обширные статистические данные, произведено сопоставление данных по центральным (великорусским) губерниям с материалами по другим частям державы. Комиссия Коковцова была весьма представительной и авторитетной, в ней по царской воле работали представители 14 министерств и ведомств (финансов, земледелия, внутренних дел, департамента уделов и др.), а также 18 известных земских деятелей. В комиссии возникли острые прения уже при определении предмета обсуждения, раздались голоса, что речь идет не об упадке великорусского центра, то есть упадке русского крестьянства, русских традиционных промыслов, а о явлении общероссийском; однако после обмена мнениями, изучения конкретного материала сошлись на том, что да, есть симптомы упадка повсюду, но в центре «упадок выразился наиболее резко».
И опять приходится говорить о застарелом недуге нашей жизни; правильный диагноз был поставлен без малого сто лет назад, а врачевание все еще не завершено или оно не начиналось?!
Комиссия Коковцова работала в условиях резкого обострения противоречий между властью и обществом, последнее, то есть либеральная легитимная оппозиция, прежде всего земцы-конституционалисты (о них ниже), все более и более противопоставляло себя «исторической» власти, перекладывая на нее всю вину за бедствия и неудачи, многие из которых носили объективный характер. Так и теперь. Земские деятели – члены комиссии Коковцова подали на высочайшее имя записку, утверждая, что одних экономических мер для исцеления недугов, поразивших великорусский центр, недостаточно, нужно прежде всего изменить социальное и правовое положение крестьян, отменить телесные наказания, ограничить власть земских начальников, стесняющих мирское крестьянское самоуправление, облегчить крестьянам, по их желанию, выход из общины, принять меры по развитию народного просвещения, и, наконец, требовала создания районных земских съездов (волостных земств), а также изменения работы по подготовке законопроектов, касающихся села, то есть передачу проектов, касающихся местных условий, на заключение земских собраний. Это было принципиальное требование – «земля» требовала от власти, чтобы ее выслушивали, с ее мнением считались.
Это пожелание «земли» земцев власть отвела, прибегнув к чисто формалистическим уверткам. Коковцов заявил, что поднятые в записке земцев вопросы не входят в компетенцию комиссии, созданной лишь для обсуждения хозяйственного оскудения центра.
Нельзя, говорил министр, объяснить этот упадок общими причинами, это, мол, граничит с отрицанием мер по удовлетворению местных нужд. Но упадок центра имел не только местные корни. Одним словом, «истребляя комаров, не забывайте о вампирах».
Выводы комиссии Коковцова были скромными. Комиссия рекомендовала увеличить субсидии земствам, поддержать кустарные промыслы, упорядочить переселенческие дела, сократить выкупные платежи. Это были все же не более как полумеры.
Начало века ознаменовалось трагическим раздвоением русской жизни. Все образованное общество («публика» или «интеллигенция», лица свободных профессий), за весьма малым исключением, оказалось в состоянии резкой, непримиримой оппозиции к правительству, «исторической» власти. По инициативе левых (эсдеков, эсеров) был выдвинут и подхвачен «публикой» боевой клич «Долой самодержавие!»; в легальных подцензурных изданиях он заменялся критикой «бюрократии», административной системы, под которой легко угадывалась «историческая» власть, монархический строй. В условиях быстро нарастающей политической конфронтации всякое разумное реформирование устаревших форм неизбежно оценивалось по этой радикальной шкале – за или против самодержавия. Альтернативой последнему являлась конституция.
Как говорилось в передовой статье первого номера журнала «Освобождение» – этом инкубаторе партии кадетов – широких реформ, в которых нуждается страна, нельзя ждать и нелепо требовать от самодержавной власти и такого ее министра, как Витте, «их может дать России только хорошо организованное народное представительство». В разработке и пропаганде этих дней и настроений, в конечном счете приведшим к Государственной Думе, «Освобождение», несомненно, сыграло главную роль. Его редакция, ее актив (П.Б. Струве, П.Н. Милюков), обладая связями в самых различных кругах общества, не только в земстве, в городских думах, но и среди просвещенной «бюрократии», получала обширную информацию, публиковала всевозможные записки, часто весьма конфиденциальные, письма, фельетоны; разумеется, все это делалось в целях «обличения самодержавия». Современники упрекали «Освобождение» даже в распространении политических сплетен.
Русское образованное меньшинство (публика, интеллигенция) было убеждено, что самодержавие изжило себя. Как ни парадоксально это звучит, но и некоторые влиятельные консервативные деятели (Победоносцев, Плеве) по существу исходили из принципа неизменности самодержавия, то есть лишали самодержавие будущего, отрицая возможность разумного реформирования, – ничего нельзя менять без угрозы всеобщего обвала. Таков был принцип этих охранителей. Отсюда повышенное внимание к запретам и репрессиям. Невольно вспоминаются горькие слова, сказанные Александром III Победоносцеву – своему наставнику и воспитателю: «Ты как жгучий мороз, гнить не даешь, но и расти не позволяешь».
Это охранение без творчества, это стремление законоуравнивать и сохранять даже отжившее стало сутью внутренней политики при таких министрах, как Сипягин и Плеве.
На бессмысленность такого охранительного консерватизма указывали даже убежденные защитники «исторической» власти. Известный Лев Тихомиров – в молодости член устрашающего исполкома «Народной воли», а затем непримиримый враг экстремизма – писал в книге «Монархическая государственность»: «Беспрерывно и бесконечно возрастающая административная опека приводит общественные силы к расслаблению. Так, воспитываемая нация не может не потерять политический смысл и должна все более превращаться в толпу»
. Л. Тихомиров употребил почти те же доводы, что перед ним использовал министр Горемыкин. Самовластие, удушающее самоуправление, разрушает общество, превращая сограждан в толпу, в пыль.
Провозглашенные императором принципы в жизнь не проводились. Более того, созданное по его повелению Особое совещание, труды которого он поддержал лично, постепенно свертывало свою работу. По приказу Плеве статистическая работа по изучению деревни была прекращена в июне 1902 г. по причине «неблагонадежности» земских статистиков и тенденциозности их выводов. «Политическая неблагонадежность земской статистики есть, конечно, несомненный факт, – отзывалось на приказ Плеве „Освобождение“. – Было бы жалкой уловкой отрицать это. Но, – добавлял журнал, – вся идейная интеллигенция политически неблагонадежна». И с этим выводом осведомленных современников нет смысла спорить. Но это повеление Плеве характерно в другом аспекте – политически благонадежных людей нет, значит, следует прекратить исследование державы. Статистики мутят народ. Вот это и есть охранители без творчества, как у Щедрина, тащить и не пущать!
Есть данные, что Плеве по воле царя исподволь готовил проект реформ, созыв Государственной Думы, но погиб в самом начале этой работы, она не сказалась на его политике.
В начале 1903 г. Плеве убедил императора свернуть работу Особого совещания под тем же предлогом борьбы со смутой. Но смута нарастала, студенческие волнения не прекращались, равно как и стачки рабочих и разгромы помещичьих усадеб (в том числе имений членов императорской фамилии). По всей стране на литературно-музыкальных вечерах читались стихи о ночи и заре, о грозе и весеннем громе, по рукам ходили подписные листы, жертвовали на «них» (студентов) и «нее» (революцию), «лес рубят, молодой зеленый лес», – неслось с эстрады, и зал взрывался овацией, понимая, что речь идет о молодой мятежной России. «Буря, скоро грянет буря!» – звучало уже как призыв. А знаменитая «Дубинушка» стала подлинным гимном оппозиционных сил.
В январе 1904 г. в тяжелые обстоятельства, определяющие правительственную политику, ворвалась война
. Великая империя, захваченная врасплох, терпела одно за другим тяжелые поражения, вызывавшие взрывы негодования оскорбленного чувства национальной гордости.
Несомненно, военный фактор сыграл громадную роль в изменениях внутренней политики, но его влияние неоднозначно. Вначале, особенно под впечатлением вероломного нападения на Порт-Артурскую эскадру, гибели «Варяга», пробудилась мощная волна патриотических чувств, заговорило оскорбленное чувство национальной гордости. Песни тех лет, особенно о славном «Варяге» – ставшая давно народной, говорят сами за себя. Петербург был потрясен спонтанно возникшими патриотическими манифестациями. Даже университет – этот очаг смуты, взорвался грандиозной сходкой, завершившейся шествием к Зимнему дворцу с пением «Боже, царя храни!». Молодежь вдруг уразумела, что слова гимна – это моление во спасение Отечества. Для нашей темы особо важен следующий аспект патриотического движения – когда посыпались неудачи: падение Порт-Артура, Ляолян, Мукден и, наконец, Цусима, то это же чувство попранной национальной гордости обернулось против собственной власти – виновницы национальной трагедии. От японцев как-то вдруг перебросились на собственного царя. Этот поворот «все вдруг кругом» особенно ярко проявился в поведении земских конституционалистов. В январе 1904 г. в Петербурге состоялся нелегальный съезд Союза освобождения (формируемой партии кадетов), избравший тайный руководящий центр, который был буквально захлестнут патриотической волной. Земские и городские думы и управы, дворянские и купеческие собрания посылали в столицу адреса и телеграммы. Совещание в Москве 23 февраля земцев-конституционалистов приняло решение: ввиду нападения японцев прекратить выдвижение конституционных требований.
Редакция «Освобождения», руководители земско-конституционного движения оказались в сложном положении. П. Струве попытался как-то совместить патриотизм, отражение японской агрессии с конституцией и выдвинул в «Письме к студентам» призыв, явно адресуясь и к левым силам. Кричите: «Да здравствует армия, да здравствует Россия, да здравствует свобода!» Но похоже, что эта триада не сработала, и студенты-радикалы заявили, что эти три здравицы лучше заменить двумя испытанными словами – «Долой самодержавие!».
В литературных кругах, а в России это – всегда барометр общественных настроений, преобладали опасения, что победа в войне приведет к укреплению самодержавия и надолго отсрочит введение конституции. Еще более определенно, явно пораженчески, были настроены эсдеки и эсеры. Известный террорист Каляев (убийца великого князя Сергея) заявлял: «Всех объял патриотизм. Повальная эпидемия глупости. На героев войны (команду „Варяга“, защитников Порт-Артура) зевают разинувши рты».
Широкую известность приобрели слова, якобы сказанные Плеве: «Нам нужна короткая победоносная война». Но война, развязанная Японией, опиравшейся на союзную с ней «владычицу морей», в обстановке крайне для России невыгодной, пагубной, была чем угодно, но только не войной, устроенной царем и его министрами для укрепления самодержавия.
Влияние войны в другом. Война потребовала общенационального напряжения сил, и царь для укрепления единства попытался найти общий язык с оппозиционной либерально-демократической общественностью. Действия императора, порывавшего с обанкротившимся курсом Плеве, заслуживают внимания, особенно в контексте событий. Конец июля 1904 г. ознаменовался двумя крупными событиями, а именно: 28 июля русский флот попытался прорваться из осажденного Порт-Артура во Владивосток, но в тяжелом бою потерпел неудачу. Это был конец первой тихоокеанской эскадры. 30 июля в царской семье родился долгожданный наследник. Крестным отцом его стал германский император Вильгельм II. По этому случаю в торжественном манифесте провозглашались традиционные милости и льготы – прощение недоимок и законодательная полная отмена телесных наказаний. Но в эти же августовские дни на полях Маньчжурии произошло первое генеральное сражение при Ляоляне и армия Куропаткина, понеся большие потери, отошла к Мукдену. Новогодний рубеж принес весть о падении Порт-Артура, а затем последовало Кровавое воскресенье. Именно в эти дни потрясенный Ключевский и записал в дневник, что 9 января горше Порт-Артура – войска стреляли в свой народ, и сделал вывод, что тем самым династия подписала себе смертный приговор – Алексей царствовать не будет!
Именно после Ляоляна, падения Порт-Артура и гибели флота в стране в общественном мнении стало крепнуть убеждение, что конечная победа над Японией проблематична.
Император был настроен решительно: «Буду продолжать войну до конца, до дня, когда последний японец будет изгнан из Маньчжурии», – писал он в октябре своему кузену Вилли. Это было невольное повторение известных слов Александра I в «грозу двенадцатого года». Сходные ситуации порождают и сходство чувств и мыслей у людей, отвечающих за Отечество.
В эти дни борьбы, упований и горьких разочарований и катастроф император вручает судьбу страны князю П.Д. Святополк-Мирскому – опытному сановнику, занимавшему до этого должность товарища министра внутренних дел, имевшему репутацию либерально мыслящего и просвещенного деятеля. Современники свидетельствуют, что во время аудиенции на вопрос императора о программе князь заявил, что считает прежде всего необходимым покончить с противопоставлением – «мы» и «они», власть и общество. И царь заметил: «И я так же думаю». Первые шаги князя-министра говорили о его серьезных намерениях. «Мы дадим земствам самую широкую свободу», – говорил он в беседах с корреспондентами своих и зарубежных органов печати.
Подлинную сенсацию вызвали его слова о взаимном доверии власти и общества. Это было возвращение к курсу Горемыкина в 1899 г., так несчастливо оставленному. Искреннее и благожелательное отношение власти к земству, другим общественным организациям было пока лишь декларацией о добрых намерениях, но после Плеве с его охранительством это вызывало взрывы надежд и радостных упований. Слова министра – веяние весны, ее первый явный признак, это эра доверия, восклицал редактор-издатель «Нового времени» А. Суворин (известный «реакционер», друг, издатель А.П. Чехова). Шаг вперед – впервые за 100 лет шаг (писало «Новое время» 24 сентября). Вот так, впервые за столетие, струя свежего воздуха, весна, но не оттепель, как у Тютчева в 1854 г. и у Эренбурга через век, а весна, купель, ручьи – буйство красок, половодье чувств. Без учета этой весенней свежести нельзя понять статью профессора Е.Н. Трубецкого «Война и бюрократия», появившуюся 26 сентября в журнале «Право» – ставшем в эти дни рупором создававшейся партии кадетов.
Основная мысль статьи вынесена в ее название, именно всевластная бюрократия повинна в трагедии Порт-Артура. «Русское общество спало по распоряжению начальства», «Россия проспала появление врага на Востоке», «Пока русское общество спало, над ним бодрствовала бюрократия», и главный вывод: «Не армия и флот терпят поражения! То были поражения русской бюрократии!»
Весьма примечательно, что в эти же дни другой известный автор, журналист, первое перо «Нового времени» М. Меньшиков в тех же словах определял причины национальной трагедии: «Все
бессилие России в искусственном сне народном, который для чего-то (власти?! Кто, если не они?!) поддерживают». «Освобождение» в октябрьском номере пытается опровергнуть авторитетного князя-профессора: «Русское общество не было рабом бюрократии и не спало, а работало для блага России и творило ее силы». Видимо, себя редакция и зачислила в ряды этих творцов русской силы!
Слова князя Святополк-Мирского и первые статьи, свободно критикующие власть, свидетельствует С.С. Ольденбург, как бы пробили брешь, русское общество заговорило. Земские управы, городские думы стали присылать новому министру приветственные адреса
.
Ход событий вскоре показал, что слова у Святополк-Мирского не расходятся с делами. Оживившееся земство поставило князя перед трудным вопросом.
Земцы развернули осенью 1904 г. подготовку к своему съезду – первому общероссийскому, на котором намеревались провозгласить выработанную ими программу конституционных реформ. Сведения об этом дошли до министра и встретили с его стороны вполне доброжелательное отношение.
В это же время, в начале октября, в Париже произошло совещание оппозиционных и радикальных сил (Струве, Милюков, Чернов, Азеф, Натансон, Богучарский, представители польских, прибалтийских, грузинских, финских партий – едва ли не все политические аспекты, за исключением большевиков). Совещание приняло резолюцию об уничтожении самодержавия, создании демократического строя на основе всеобщего равного тайного избирательного права, а также о праве наций на самоопределение. Участие в этом совещании конституционалистов-демократов во главе с Милюковым и Струве свидетельствовало о намерении кадетов использовать революционные силы, методы политического насилия вплоть до террора в своих целях для давления на правительство. Позже в мемуарах Милюков отрицал это, заявляя, что не знал о всех действиях левых партий, представленных на парижском совещании. Решения этого совещания, несомненно, отразились в последующей практике кадетского движения.
Когда земцы-конституционалисты представили Святополк-Мирскому программу намечаемого земского съезда, они, естественно, декларировали свою легитимность, в таком духе министр изложил дело императору, испрашивая разрешения на всероссийский съезд представителей земств. Царь не дал безусловного согласия. Он выразил сомнение по составу, как он выразился, созданного по импровизации левых сил съезда, лучше его отложить на несколько месяцев. Министр попал в трудное положение, ведь в предварительном порядке он уже разрешение свое дал. На встрече с руководителями съезда, уже прибывшими в столицу, министр заявил, что официально разрешить съезд не может, но не возражает, если съехавшиеся в столицу деятели «негласно» проведут свои встречи и обсудят проблемы как бы частным образом, без официальности. На том и сошлись.
С 6 по 9 ноября в столице прошли «частные» совещания земцев-конституционалистов. Решения съезда означали победу сторонников конституции в земском движении. В краеугольном вопросе о ликвидации неограниченного самодержавия, законодательном закреплении принципов конституционной монархии победили радикалы. Умеренные во главе с председателем московской губернской земской управы Д.Н. Шиповым, кстати председательствовавшим на съезде, остались в меньшинстве (38 голосов против 60). Западник-англоман П.Н. Милюков восторжествовал над почвенником Д.Н. Шиповым, идея европейского парламентаризма взяла верх над принципами земской соборности.
Когда министру стало известно о решениях съезда, он был более чем смущен, его попросту конституционалисты подвели, ведь были же с их стороны заверения, что не о конституции пойдет у них речь, а лишь о земской хозяйственной работе. Дебаты о том, как лучше обустроить и укрепить Русскую землю, неожиданно обернулись принятием конституционной хартии. В императорской фамилии не смогли скрыть досаду: «Мирский допустил обсуждение, сделал грубый промах», – записал в дневник великий князь Константин Константинович
.
Император выразил министру свое неодобрение, но отставки не принял, повелев «выправить» свою политическую линию.
Более того, царь принял предложение министра – созвать специальное совещание высших сановников империи для обсуждения плана возможных государственных преобразований.
В ноябре князь Мирский подал императору доклад с приложением проекта указа «О различных вольностях», в том числе о привлечении в Государственный Совет выборных и о даровании полной свободы вероисповедания старообрядцам. Это был первый шаг к преобразованиям, задуманным министром
. Оба документа были подготовлены по поручению князя чиновником его министерства С.Е. Крыжановским, они «содержали обширную программу реформ», – пишет Ольденбург
.
Здесь мы впервые встречаемся с именем Сергея Ефимовича Крыжановского (позже товарища министра при Столыпине). Выпускник столичного университета, просвещенный бюрократ, но шла молва, что он и «вашим и нашим», смотря по обстоятельствам. Крыжановский сохранил старые университетские связи, был близок со многими видными кадетами (братьями Ольденбург, Вернадским и др.) и не случайно стал автором пакета важнейших законопроектов, составивших по их одобрению императором Конституцию Российской империи 1906 г.
С.Е. Крыжановский свидетельствует:
«4 ноября 1904 г. я был вызван к министру внутренних дел князю Святополк-Мирскому, он предложил мне составить верноподданнейшую записку о преобразованиях, назревших в общем строе государственного управления. Исходная точка – невозможность двигаться дальше по старому пути и необходимость привлечь общество к участию в делах законодательства. Указания князя были весьма неопределенны: ничем не затрагивать основ самодержавного строя, не намечать никаких новых учреждений, не касаться земских начальников, а с тем вместе облегчить общественную самодеятельность и наметить ряд льгот, могущих быть благоприятно принятым общественным мнением и не угрожающих прочности ни государственного строя, ни порядка управления.
Все это было высказано отрывочно и в значительной части в виде ответов на вопросы. Видно было, что мысль явилась у князя или была ему указана недавно, неожиданно и что он сам мало еще с нею освоился и в ней разобрался. В разговоре князь упомянул, что обратиться ко мне ему посоветовали, но кто именно, не сказал. По некоторым признакам я заключил впоследствии, что совет исходил от князя А.Д. Оболенского (вскоре ставшего обер-прокурором Святейшего синода. – А. С.). Срок дан был две недели.
Нечего и говорить, как я был рад неожиданному поручению. Весь вечер я пробродил по набережной, размышляя, как приступить к делу, и чувствуя себя едва ли не вторым Сперанским. К назначенному сроку всеподданнейший доклад был готов и конечные выводы облечены в форму манифеста… В докладе проводилась мысль, которую я теперь считаю правильной, что правовой строй, необходимый для развития и общества, и государства, вполне совместим с самодержавием. Во главу угла были положены вверху – объединение правительства, укрепление надзора за законностью путем постановки в независимое положение Сената и призыв выборных от губернских земств и крупных городов в состав Государственного Совета на равных с прочими членами основаниях; внизу – постепенная замена общинного владения единоличной собственностью и развитие деятельности местных самоуправлений с восстановлением православного прихода и по всей линии раскрепощение личности от отживших ограничений и от правительственной опеки в пределах, которых мне, всегдашнему стороннику сильной государственной власти, казались возможными и согласными с охранением преобладания русского народа как народа державного. Лишне, конечно, говорить, что доклад не заключал в себе чего-либо нового и не делал открытий. Все, отмеченное в нем, было выдвигаемо жизнью и не раз служило предметом суждений и мечтаний в правительственных и даже более высоких кругах» (курсив мой. – А. С.).
Несколько замечаний вызывает это весьма ценное свидетельство осведомленного лица – важного соучастника задуманных реформ. Во-первых, замечание о Сперанском, мы еще не раз встретимся с подобными реминисценциями. Именно великому кодификатору принадлежала счастливая мысль приведения в единую систему всех структур управления – от волости, прихода, общины, крестьянского мира (волостная дума) вплоть до Государственной Думы и Госсовета. Эта мысль гения так и не была осуществлена в полном объеме при трех императорах (почему, это особый вопрос). И теперь уже при четвертом царе интуиция, эрудиция, опыт подсказали Крыжановскому счастливую мысль вернуться к источникам попыток, к первоисточникам замысла о преобразовании России в правовое государство. Отмена крепостного права открывала для этого все возможности, отсутствовавшие во времена Сперанского. Крыжановский использовал это обстоятельство, и это дает ему право на благодарность соотечественников. Фактически все последующие преобразовательные действия правительства Николая II восходят к этому докладу Крыжановского, забегая вперед, отметим, что этот гениальный план преобразования, основные контуры которого видны уже во времена князя Святополк-Мирского, не был осуществлен и к февралю 1917 г. (об этом и пойдет речь впереди).
Для рассмотрения представленных Мирским документов (доклада и проекта указа) царь решил прибегнуть к советам членов императорской семьи и выслушать одновременно руководителей важнейших министерств и ведомств. В конце ноября Николай II под своим руководством проводит необычное по составу и задачам совещание.
Витте свидетельствует, что в совещание были приглашены «все министры», обер-прокурор Святейшего синода Победоносцев, председатель Госсовета и его товарищ, виднейшие чины императорской канцелярии, великие князья. Совещание должно было высказаться по проекту указа «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка»
. Главный смысл указа состоял в необходимости упорядочения дела подготовки законов и проведения их в жизнь в целях укрепления императорской власти.
Как повестка дня, так и состав совещания говорили о желании царя прислушаться к общественному мнению, учесть, так сказать, дух времени, а он был таков, что заставлял умы, и не только молодые, буквально клокотать. Витте, также приглашенный в совещание, замечает, что поворот в сторону общества был симптомом изменения политических взглядов царя, что ранее он при упоминании о мнении общества, необходимости с ним считаться неизменно парировал: «А какое мне дело до общественного мнения?» Государь полагал, что последнее суть мнения не народа, а горстки «интеллигентов». А его отношение к последней, считавшей себя носителем национального самосознания, лучше всего передает его реплика князю Мирскому: «Мне противно это слово». И добавил не то с иронией, не то саркастически, что следует повелеть Академии наук вычеркнуть это иноземное слово из словаря русской речи
. В свое время Павел I совершал уже нечто подобное, повелев не употреблять слово «гражданин» – как несущее вольнолюбивый дух, а говорить «обыватель» (термин, приобретавший уничижительное значение, хотя этимологически он не являлся таковым. В Западном крае обыватель – это владелец, постоянный, уважаемый житель местности). Но суть была, конечно, не в филологических лингвистических тонкостях. За словами стояло нечто более важное.
Император был убежден, что за него стоит весь народ, простой люд. «Все тебя обожают», – уверяла Николая II супруга, тогда как интеллигенция, и только она одна настроена против. Императрица в разговоре с князем Мирским резко заметила: «Да, интеллигенция против царя и его правительства, но весь народ всегда был и будет за царя». Мирский пробовал возражать: «Да, это верно, но события всегда творит всюду интеллигенция, народ же сегодня может убивать интеллигентов за царя, а завтра – разрушит царские дворцы. Это стихия».
Этот взгляд вытекал из обшей историософии императора, считавшего, что Петр I совершил крупную ошибку, отойдя от политики своих предков, разрушил формы управления и национальный образ жизни, достигшие расцвета во времена Алексея Михайловича – его любимого государя. Интеллигенция – это один из результатов ошибочного курса Петра Великого и, еще более, его незадачливых преемников. Надобно сказать, что на эти темы Николай II говорил не часто и только с самыми близкими ему по духу, по настроению лицами
.
В этом плане совещание, организованное царем в исходе 1904 г., многозначительно. Речь пошла по-крупному, о выборе политической стратегии. Выступивший первым Витте говорил в пользу реформ, ибо вести прежнюю политику реакции невозможно, это приведет нас к гибели. Он получил поддержку председателя Госсовета графа Сольского и ряда министров. Победоносцев, как обычно, считал, что «лучше всего ничего не менять». «По наиболее важному стержневому вопросу о привлечении выборных к участию в законодательстве большинство говорило за, против говорил Победоносцев К.П.», – вспоминает Витте
.
Важные уточнения информации содержатся в уже отмеченных «Воспоминаниях» С.Е. Крыжановского: «1 декабря Святополк-Мирский сообщил мне, что государь, оставив у себя записку и проект манифеста, распорядился созвать на следующий день, 2 декабря, Особое совещание из высших сановников, в числе их Д.М. Сольского и С.Ю. Витте, для обсуждения изъясненных в записке предложений, причем определенно сказал, что Победоносцева он умышленно не приглашает как очевидного противника всякого новшества. Вечером 2 декабря, приехав к Святополк-Мирскому узнать, чем кончилось дело, я застал его пришибленным. Усталый, упавшим голосом рассказал он подробности заседания. Оказалось, что Его Величество изволил изменить свое решение и поздно ночью послал Победоносцеву записку, в которой писал примерно так: „Боюсь, что мы запутались, приезжайте, помогите нам разобраться“. В заседании, в которое прибыл и Победоносцев, первым открыл прения С.Ю. Витте, обрушившийся на предложение о допущении выборных от населения в Государственный Совет, доказывая, что это есть шаг к ограничению верховной власти. Витте поддержал, конечно, Победоносцев. Прочие, за исключением очень немногих, тоже отнеслись враждебно к предложениям, изложенным Святополк-Мирским, и дело свелось к назначению Особого совещания для соображения, что именно следует сделать. Стремления Витте, по словам Святополка, были направлены исключительно к тому, чтобы ценою чего угодно вырвать почин и захватить его в свои руки, как это впоследствии и оказалось. Видно было, что Святополк отстаивал свои положения неумело и слабо и был сразу сбит с почвы более искусными противниками. На вопрос мой, был ли оглашен всеподданнейший доклад в совещании, Мирский сказал, что не успел сделать это, так как начал кратким словесным изложением, в середине коего сразу возникли споры, и что проект Манифеста он передал С.Ю. Витте. Немного дней спустя я узнал кое-какие мысли и выражения этого Манифеста в последовавшем Высочайшем указе 12 декабря 1904 года. Кто составил этот указ, не знаю, равно как не присутствовал и при бесконечных заседаниях Комитета министров и Особых совещаний, обсуждавших под руководством Витте способы осуществления изложенных в этом указе Высочайших предначертаний, которые, впрочем, в большинстве остались на бумаге»
.
В выборе курса реформ ведущая роль осталась за Витте. Уже здесь мы видим его склонность к авторитарности, к созданию сильного императорского правительства, главою которого он, естественно, видел себя. Это мнение возобладало.
Император согласился с мнением большинства, но определенного, четко зафиксированного решения совещание не приняло. Император подобных заключений всегда избегал, оставляя для себя возможность маневра. Проекты указов по материалам совещания и документов, представленных Мирским, царь поручил подготовить Витте, как председателю Комитета министров, и барону Э.Ю. Нольде (управляющий делами Комитета министров, крупный юрист), во время совещания Нольде молчал, пишет Витте. При подготовке проекта указа надобно было учесть ход прений, их направленность, позицию царя. «Указывалось, – вспоминает Витте, – на необходимость восстановить в империи законность, которая была значительно поколеблена в последние годы (то есть время Сипягина и Плеве), а в настоящее время и совсем свергнута в пропасть (это писалось во времена Столыпина. – А. С.). На необходимость изменения законов об инославных и иных неправославных вероисповеданиях (и в особенности много говорилось о смягчении суровых законов относительно старообрядцев) указывалось неоднократно, как и о веротерпимости и большей свободе вероисповедания, высказывались о необходимости привлечь общественных деятелей к общественным делам, особливо местным, то есть расширить земские полномочия и земскую деятельность (коих Витте до сего был врагом упрямым. – А. С.), а равно и городские полномочия и городскую деятельность и пр. При этом был возбужден вопрос: «Каким путем пересмотреть все надлежащее законодательство и сделать в нем и в жизни Российского государства необходимые преобразования». Было решено, что все эти вопросы должны быть рассмотрены в Комитете министров. Последний должен дать направление всем этим преобразованиям, испрашивая в случае необходимости высочайшие указания.
«Это Совещание, – заключает Витте
, – окрылило дух присутствующих, все были взволнованы мыслью о новом направлении государственного строительства и государственной жизни. <…> Граф Сольский обратился к государю с прочувственными словами благодарности, которую питают все присутствующие и разделяет вся Россия». Эта сцена была настолько трогательна, что некоторые не могли удержать слез радости и умиления. И сам Витте – злой гений этого указа, называет его историческим. Он мог им быть, но не стал именно по вине председателя Комитета министров.
Характерные признания о том, как указ 12 декабря был изуродован, сведен на нет, содержатся в мемуарах С.Ю. Витте. 11 декабря император вызвал председателя Комитета министров для беседы перед подписанием указа. На встрече в Александровском дворце присутствовал дядя царя великий князь Сергей Александрович. В начале встречи, определяя ее цель, император сказал: «Я этот указ одобряю, но у меня есть сомнение только по отношению одного пункта». (Речь шла о привлечении общественных деятелей к работе Госсовета. – А. С.) Витте отвечал с истинно византийским витийствованием, он заявил, что указ написан под его «непосредственным руководством» и он этот пункт считает совершенно необходимым, своевременным, но проведение этой меры – привлечение в выборной форме представителей общественности к законотворчеству, к участию в Госсовете – «есть первый шаг к представительному образу правления, к конституции», и если государь не желает конституции, то, конечно, «осторожнее было бы этот пункт не помещать». Короче, министр запугивал царя конституцией, стараясь попасть в тон царю, об опасениях которого он знал. Следует также учесть, что Витте попытался бросить тень и на идею Земских соборов, которую Николай II (особенно после бесед с А.И. Гучковым и речи С.Н. Трубецкого, приятно его изумившей) активно был готов поддержать. Земские соборы рисовались Николаю II именно как его совет с выборными «лучшими людьми» «всея Русской земли».
Николаю II эпоха Алексея Михайловича чрезвычайно импонировала, тогда как к западничеству его сына он относился весьма критически. Этим определялся и выбор имени сына, и желание принять постриг и стать патриархом всея Руси, передав престол своему сыну Алексею, как было встарь. Поэтому выпад Витте против Земских соборов – это не второстепенная деталь, это выбор политической стратегии.
«Я высказал убеждение, что Земские соборы – это есть такая почтенная старина, которая при нынешнем положении неприменима; состав России, ее отношение к другим странам и степень ее самосознания и образования и вообще идеи XX и XVI веков совсем иные». Ссылка Витте на «самосознание» работает, однако, против него. Значительная часть общественности как раз высказывалась за то, чтобы учесть опыт Земских соборов. Труды о «советах всея Русской земли» Ключевского, Платонова и других специалистов привлекли внимание. Платонова активно поддерживал президент Академии великий князь Константин. Так что в вопросе о Земских соборах Витте явно передергивал. Речь шла о чем-то большем, чем соборы, о том, по какому пути пойдет становление представительных учреждений – эволюционным путем снизу, привлекая к законотворчеству по выбору от всех чинов и сословий «лучших людей», или это будет единовременный акт, реализация какой-либо «модели», изготовленная «русским Солоном» по иноземному образцу, разумеется самому разумному, единственно верному и пр., что позволяет стране сразу же прорваться в круг «культурных стран света», как изящно выразился Витте.
Следует признать, что лукавый царедворец добился своего. «Когда я высказал свое мнение, его величество посмотрел на великого князя, который, видимо, был доволен моим ответом и одобрял его (Витте знал и учел, что Сергей Александрович играл в императорской фамилии роль не то нового Торквемады, не то Победоносцева в мундире: «Лучше всего ничего не менять!»). После этого государь сказал мне: «Да, я никогда ни в коем случае не соглашусь на представительный образ правления, ибо я его считаю вредным для вверенного мне Богом народа, и поэтому я последую вашему совету и этот пункт вычеркну». В тот же день Витте навестил князя Мирского. Указ был утвержден для публикации, но пункт о расширении Госсовета вычеркнут. Это, замечает мемуарист, очень огорчило князя Мирского. Текст был опубликован в Собрании узаконений 12 декабря 1904 г.
Указ начинался с весьма обещающего вступления, признавалось, что назрела потребность в переменах и к ним необходимо приступить «хотя бы намеченное преобразование вызывало внесение в законодательство существенных изменений». Но после удаления пункта о преобразовании Госсовета эта декларация зависала в воздухе. Более того, в тот же день, 12 декабря, публикуется специальное правительственное сообщение, разъясняющее недопустимость пожеланий земств о «реформе внутреннего управления», более того, указывалось, что сторонники этих реформ – земская, дворянская общественность, весьма, кстати, тогда еще умеренная и в своих домогательствах стоящая на почве ортодоксальной легитимности, – тем не менее обвинялась в соучастии в антиправительственной деятельности: «сами того не сознавая, действуют на пользу не родины, а ее врагов», земцы объявлялись пособниками японцев
. Сторонники эволюционного, естественно-органического пути развития объявляются изменниками, тем самым расчищается поле деятельности для «русских Солонов», Робеспьеров и прочая. Витте знал, что делал.
Указ 12 декабря вызвал в обществе неоднозначные оценки. Совершенно бездоказательным, явно преувеличенным является утверждение редакции «Освобождения», что в указе виден «полный разрыв со всей политикой последних десятилетий!»
.
Другой крайностью было заключение большевиков – указ и его поддержка в многочисленных адресах земств и дворянских собраний доказывают, что «русское либеральное общество ищет не свободы, а реформы, облегчающей существование». Но от самой существенной стержневой реформы правительство как раз отказывалось. Именно это заметил великий князь Константин Константинович, подчеркнувший двойственность актов 12 декабря, признание необходимости реформ и одновременно суровое обвинение их сторонников
'
.
Нельзя не отметить замечание С.С. Ольденбурга – и исследователя, и современника, – что «одновременно с указом о реформах (в нем говорилось о свободе совести и о пересмотре законов о печати) было опубликовано правительственное сообщение, предупреждающее, что «земские и городские и всякого рода учреждения и общества обязаны не выходить из пределов, предоставленных их ведению».
На это сообщение было обращено больше внимания, чем на указ: Московское губернское земское собрание демонстративно прервало свое заседание, мотивируя это «волнением», которое вызывало у его членов правительственное сообщение
. Ольденбург смягчает правительственную угрозу, содержащую по существу обвинение земцев в невольном пособничестве врагам России.
Витте, выхолостивший указ 12 декабря, позже в мемуарах оправдывался, мол, «указ даже и с вычеркнутым пунктом» мог бы успокоить общество, но он фактически не был введен в действие, «встретив скрытое затруднение». Указ 12 декабря, констатирует Витте, «не мог послужить к успокоению общества, а, напротив, иногда служил еще большему возбуждению общества, ибо если не все, то часть общества скоро и легко разобралась в том, что дело уже желают свести на нет»
. Министр, как видим, целит в императора, обеляя себя, но факты, им же приведенные, скорее говорят, что часто происки таких «политических хамелеонов», как Витте, сводили на нет законодательные инициативы императора.
Примечания
Проект Сперанского впервые опубликован в 1809 г. в «Историческом обозрении», издаваемом Санкт-Петербургским университетом. Т. 10. С. 1—62. Опубликовано неточно в известном труде Шильдера Н.К. «Император Николай I». СПб., 1903. Т. 2. С. 372–394.
Ленин В.И. ПСС. Т. 12. С. 345–347.
Ключевский В.О. Письма, дневники, афоризмы. М., 1968. С. 391, 306.
Юристы составляли до 40 %.
Ольденбург С.С. Царствование императора Николая II. М., 1994. Т. 1. С. 149. Во главе Пушкинского юбилейного комитета стоял великий князь Константин Константинович, президент Академии наук. Он много сделал для увековечивания памяти поэта, равно как и для академии.
Самодержавие и земство: Конфиденциальная записка министра финансов С.Ю. Витте / С предисл. и прим. Р.Н.С. Штутгарт, 1901. В.И. Ленин широко использовал записку в статье «Гонители земства и аннибалы либерализма», где резко осудил конституционалистов-земцев. В анализе генезиса антиконституциональных принципов Ульянова эта работа его имеет первостепенное значение. Не конституция, а революция спасет Россию. К этому сводилась позиция молодого Ленина (Старика) уже в 1901 г. Г.В. Плеханов, наоборот, настаивал на союзе с либералами конституционалистами. См.: ПСС. Т. 5. С. 25–70.
Ольденбург С.С. Указ. соч. С. 151–152.
Там же. С. 156. Дмитрий Сергеевич Сипягин (1857–1902) – выпускник Петербургского университета, по жене, урожденной княжне Вяземской, в родстве с древними родами – Шереметевыми, Мещерскими. Любитель и ценитель древностей российских, сторонник самодержавия с Земским собором, «как встарь», что особенно нравилось царю. Сипягин считал, что, прежде чем Россию реформировать, ее надо хорошенько изучить. Он был одним из инициаторов Особого совещания о нуждах сельского хозяйства.
Там же. С. 157.
Мосолов А.А. При дворе последнего российского императора. М., 1993. С. 20–21.
Ольденбург С.С. Указ. соч. С. 161.
Исследование экономического положения Центрально-черноземных губерний. Труды Особого совещания. 1899–1901 / Сост. А.Д. Поленов. СПб., б. г.
Нужды деревни по работам комитетов о нуждах с.-х. промышленности. Издание Н.Н. Львова и А.А. Стаховича при участии редакции газеты «Право». СПб., 1904.
Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М., 1992. С. 391–398.
27 января 1904 г. японский флот без объявления войны напал на русские корабли, стоявшие на внешнем рейде Порт-Артура. Русский флот понес потери. В строю осталось только 9 тяжелых кораблей против 14 японских. Японцы имели к тому же огромное преобладание в крейсерах и миноносцах. Господствуя на море, противник быстро перебросил в Маньчжурию огромную армию, обеспечив себе огромное превосходство. Россия имела на Дальнем Востоке менее 100 тысяч войск. Сибирская магистраль, еще не завершенная, пропускала только 4 эшелона в сутки. Год ушел на создание маньчжурской армии, но к тому времени пал Порт-Артур и погиб весь флот. Россия могла вытеснить японцев из Маньчжурии, но защитить Сахалин, Камчатку не могла. Тупиковая ситуация завершилась таким же мирным трактатом.
Ольденбург С.С. Указ. соч. С. 158.
Дневник Константина Романова // Красный архив. 1931. № 1 (44).
