Зеленое море, красная рыба, черная икра

Странная жизнь. И надо было вписываться в ее реалии. Не спрашивая меня, водитель автобуса через несколько минут притормозил около здания прокуратуры. Все тут действительно знали друг друга.

В приемной меня встретил Бала.

– Вы еще не знаете новость? Мазута задержали городские… Так до дома и не добрался…

– Потом-то отпустили? – Я посмотрел на своего помощника.

– Получилось так. Патруль увидел его на пристани. Привез в отделение милиции… – Бала опирался на сейф, я подозревал, что, несмотря на молодость, моего помощника мучает радикулит. Он и со стула приподнимался в два приема – привставал, затем начинал разгибаться. – Мазут сослался на вас, но ему не поверили. Позвонили дежурному…

– Но после этого-то отпустили?

– Сообщили в областное управление внутренних дел, в обком. Кто-то передал Первому, что водный прокурор отказал в санкции. Митрохин позвонил прокурору области…

Я почувствовал себя мальчиком, которому взрослые публично приказали выйти из-за стола.

– При чем здесь прокурор области? Речь идет о преступлении, отнесенном к компетенции водной прокуратуры…

Бала хмыкнул, но это было скорее от растерянности:

– От территориальной милиции прямой путь в территориальную прокуратуру. Митрохин работает с нею в контакте. Они до нас вели все дела о браконьерах.

– Что с Касумовым?

– Прокурор области арестовал его на четырнадцать суток.

– Беззаконие… – Надо было ехать в прокуратуру Восточнокаспийской области, но на девять было назначено оперативное совещание. – Народ подходит? – спросил я.

– Почти все здесь. Курят.

Оперативное совещание прошло под знаком ареста Мазута. Начальник рыбинспекции Цаххан Алиев не скрывал удовлетворения:

– Мазут – бродяга, бандит, Игорь Николаевич, – несколько раз повторил он. – Злостный рецидивист-браконьер. Пять раз за браконьерство привлекали… Главный враг Сережки Пухова был на этом участке…

– Не фантазируй! – неожиданно откликнулся дремавший Бураков. – Не был он враг Сережки! Мазут браконьерствовал. Сережка ловил – вот и вся вражда!..

– Да ладно! Много ты знаешь! Спишь, и спи! Тебе бы главное – поменьше шевелиться… – махнул на него рукой начальник рыбинспекции.

– Когда шевелишься больше, чем надо, – суета одна получается, – ответил, не открывая глаз, Бураков. – А ты что, Алиев, всерьез подозреваешь Мазута?

– Никого я не подозреваю, – сердито буркнул Алиев. – Это вам надо подозревать или оправдывать. Но знаю, что воевали они всерьез…

– А ты в курсе, что Мазут вытащил Пухова из воды, когда он чуть не утоп у банки Зубкова?

– Ну да, вытащил! До этого Сережка два часа на моторе гонял за ним, пока Мазут его на камни не завел! Если бы Сережка утонул тогда, Мазуту срок обломился бы как из аптеки!

– А кто узнал бы про это? – сонно поинтересовался Бураков. – Людей там не было!

– Были! Монтажники из Нефтегаза…

Говорили громко и много – не по делу. Но скольких я видел в жизни следователей и прокуроров, криминалистов и оперуполномоченных – толковых, юридически грамотных, – которые за всю свою деятельность никогда не раскрыли ни одного убийства!

Это давалось всегда только избранным, отмеченным особым даром. Сильные стороны таких людей нередко являлись продолжением их недостатков – неумения мыслить абстрактно, ограниченности, агрессивного, неуемного честолюбия.

Я смотрел на окружающих меня сыщиков и думал: кто из них может оказаться сейчас наиболее удачливым? Уравновешенный, косая сажень в плечах, Бураков, разглядевший поэта Евтушенко на этикетке спичечного коробка, посвященного Циолковскому? Горячий, идущий прямиком к цели Хаджинур Орезов? Мой тихий, сутулый, многодетный следователь Ниязов – вечно занятый проблемами детского сада, лекарств, панамок, колготок… А может, я сам?

Полковник Эдик Агаев величественно молчал, передоверив мне все полномочия. Вновь созданное управление внутренних дел Каспийского бассейна уже объявило о присылке бригады проверяющих – не менее трех ревизоров, обещавших перетряхнуть все его бумаги, и мой однокашник чувствовал себя весьма неуютно.

– Этих людей хорошо допросили, тех, кому Пухов помогал вечером перетаскиваться? Джалиловых? – спросил я.

– Хорошо, – крикнул Хаджинур. Он сидел в углу у балюстрады. Между полами его незастегнутой кожаной куртки виднелся ремень, шедший под мышку – к кобуре. – Я сам с каждым говорил. Они ночевали на новой квартире.

– И никто не выходил до утра?

– Никто. Первым ушел в семь утра зять – на работу. Я беседовал с бригадиром, он лично инструктировал его в половине восьмого. Надо еще учесть: Сергея перед его гибелью видели много людей. Он весь день провел в центре. Жене ничего утром не сказал. Ушел, и все. Может, ему кто-то был нужен?

На этот счет у меня имелась своя версия: Пухов искал встречи со мной. Наедине. Вне этих стен.

Извинившись, я вышел в приемную. Гезель была на месте, на-столе перед ней стоял красивый, старинной работы, глиняный кувшин – по утрам Гезель выходила на угол, где старая армянка в киоске каждый раз открывала специально для нее свежую банку виноградного сока.

– С Пуховой ты можешь меня связать, Гезель? Ты давно видела ее?

– Жену Сережи Пухова? – удивилась она. – Сегодня. Вернее, сейчас. Она, кстати, спросила, когда у вас прием.

– Какое совпадение!

– Я сказала – «по понедельникам».

– Гезель! Сегодня только четверг!

– В обед она собирается на кладбище…

– Ничего не поделаешь, – сказал Бураков, когда после совещания рассказал о плачевном состоянии, в котором пребывает прокурорская «Нива». – Надо посылать Рустама, чтобы чинил колеса, – Он покачал головой, похлопал себя по толстому животу.

– И все? – спросил я.

– А что поделаешь? Все равно виновника не найдем. Такие вещи можно вскрыть только случайно.

– Постарайтесь объяснить мне, зачем это сделали?

– Ну как зачем? – развел руки Бураков. – В порядке общей дисциплины. Чтобы знали, что не вся власть у вас.

– Может, все-таки из хулиганства?

Бураков посопел в короткие широкие ноздри, будто продул двустволку, потом сказал:

– Не думаю, что из хулиганства. Это вас все-таки припугивают.

– Кто, зачем?

– О-о-о, если б я знал, – сказал Бураков. – Такие уж условия игры. Вам намекнули, что здесь на каждого можно найти управу. Они ведь знали, что вы не будете поднимать сильный скандал.

– А почему они, по-вашему, это знали?

– У нас все про всех знают. Знают, что вы вчера ужинали с девушкой в ресторане, выпили пару рюмок коньяка, а потом ездили на машине, что запрещается. Уже основание, чтобы вас вздрючить. Потом поставили машину около дома, а не оставили в прокуратуре… Есть тактика упреждающих ударов, – рассудительно заключил Бураков. – Вперед ваших шагов они вам легонечко так по носу дали, чтобы вы знали: полезете дальше – они вам найдут укорот серьезнее. Сейчас я скажу Рустаму!

Он вышел, но в ту же секунду голова его снова показалась в дверях.

– Вас тут ждут… – Он выразительно мигнул.

Я вышел в приемную. Там было несколько человек – Бала, Ниязов, еще кто-то. В углу весьма решительно, не глядя ни на кого, с голыми коленками, в черном траурном платье и таком же черном платке сидела жена Умара Кулиева. Я едва не назвал ее про себя вдовой, хотя приговоренный к расстрелу муж Кулиевой пока еще был жив.

– Ко мне? – спросил я. Она поднялась. – Проходите.

Едва мы уединились, за дверью кабинета воцарилась полная тишина. Я словно кожей почувствовал интерес моих коллег, вызванный приходом Кулиевой.

Я предложил ей сесть. Она села недовольно, ничем не дав понять, что помнит нашу первую встречу – на улице, накануне убийства Пухова.

– Гезель передала вам мое приглашение? – спросил я.

Она подняла голову. В приемной скрипнули половицы, затем послышались чьи-то приглушенные шаги на балконе. Я поднялся, закрыл балконную дверь.

Кулиева молчала. Я начал разговор снова:

– Тогда, в переулке, вы хотели ко мне обратиться. Может, по поводу мужа?

– А что по поводу мужа? – Она вскинула голову. По ее манерам я угадал в ней несовершеннолетнюю. В школе ее не обучили ни полным предложениям, ни интонациям вежливости. – И так все знают. Знают и молчат… Она дернула носом.

– Молчат? О чем?

Она пожала плечами. Разговаривать с ней было одно удовольствие.

– Кто все? – снова спросил я.

– А все!.. – Она махнула рукой.

– Я, например, ничего не знаю.

– Вы – другое дело! Я говорю про местных!

– И Гезель?

– Ну, Гезель сейчас ничего не интересует, кроме своего живота…

Кулиева упорно не хотела смотреть мне в глаза.

– Но что же они знают, эти «все»? Ваш муж невиновен?

Я попал в точку.

– Конечно, нет!

– А приговор? Он вошел в законную силу…

– Подумаешь! Рыболовные сети Умару подкинули, а потом будто бы нашли!..

– Кто подкинул?

– Милиция, рыбнадзор…

Иного я и не ожидал от жены осужденного. Но меня интересовал Сергей.

– А Пухов верил, что ваш муж невиновен?!

– Сергей потом узнал… – Мне показалось, в ее отношении ко мне наметился поворот. – Сначала и Пухов не хотел ничему верить. Год не хотел верить! А когда Мазут передал ему записку от Умара…

– Касумов? Разве они не враждовали? В приговоре указано, что ваш муж в тот вечер поджег «козлятник» Касумова и Мазут с Ветлугиным его едва затушили…

– Ветлугин! – Она как-то странно взглянула на меня. – Вы сначала узнайте, что они с ним сделали, с Ветлугиным…

– Что вы имеете в виду?

В приемной послышалась громкая речь. Это Эдик Агаев о чем-то спросил Балу. Бала ответил. Мой заместитель как-то удивительно робел перед начальником милиции. Агаев интересовался – на месте ли я. Затем в дверях появился он сам – высокий, барственный, остановил холодный начальственный взгляд на Кулиевой, многозначительно помолчал.

– Я зайду позже, – сказал он. – Есть важные новости… – Он так же величественно удалился.

Мгновенного этого вторжения оказалось достаточно, чтобы уничтожить наметившееся было движение ко мне моей посетительницы.

– А-а… Что зря говорить! Не верите – ну и не верьте… – Она сделала движение подняться.

– Подождите!

– Ничего я вам не скажу!

– Вы сказали, что Мазут передал Пухову записку от вашего мужа… Когда это было? Перед нашей встречей с вами?

– Не знаю.

Она снова сделала движение подняться. И потому, что она делала все во вред себе, я был готов ей верить.

– У Мазута связь с тюрьмой?

– Пусть он сам вам и объявит. А я ничего не знаю… – грубо сказала она.

Момент был упущен.

Я вдруг вспомнил девчонку, которая жила в нашем дворе во времена моей юности. Многие ребята из дома с нею спали, но каждый раз ее предстояло завоевывать заново: наутро она ни с кем из них не желала здороваться.

– Все, что ли? – Она поднялась, поправила сбившееся над голыми коленями платье.

Я пожал плечами. Она вышла, не попрощавшись.

– А где… – спросила меня через минуту Гезель, она отлучилась из приемной, чтобы наполнить заварной чайник.

Я только развел руками.

– С ней бывает, – успокоила Гезель, – убежит, хлопнет дверью, а потом, смотришь, опять идет как ни в чем не бывало…

Мне показалось, Кулиеву напугал барственно-надменный вид начальника милиции, брошенный на нее презрительный, злобный взгляд.

Надо же было ему появиться в эту минуту!

– Гезель, – попросил я, – мне нужен один материал. Попытайся его найти…

– Конечно!

– Материал о несчастном случае с Ветлугиным.

– Потрясающая новость!.. – Агаев, к которому я зашел, поднялся из-за стола мне навстречу. Бисеринки пота блестели у него на висках. Он, не глядя, достал батистовый платок и так же, не глядя, промокнул их. – Я узнал, почему арестовали Мазута! Сначала я решил, что Довиденко просто хотел утереть нос водной милиции и водной прокуратуре… Нет!

Еще в школе Агаева и его компанию отличала поразительная осведомленность. И не только в отношении учителей и директора. Они коллекционировали фамилии директоров заводов и управляющих, инструкторов, заведующих отделами ЦК, не говоря уже о командующих военными округами, министрах, председателях госкомитетов и их заместителей.

Впрочем, в этом не было ничего удивительного – в компанию их входили в основном сынки республиканской номенклатуры. Удивительно другое – информированность эта никем в школе не ценилась, а успеваемость компании была даже ниже средней.

– Ночью передали с парома «Советская Нахичевань»… – сказал Агаев, складывая платок и убирая его в карман. – К матросу на трапе подошла цыганка. Сказала, что за «козлятником» Касумова, на Берегу, есть тайник. Он закрыт камнем. В нем будто бы находится пистолет, из которого Мазут убил Пухова…

– Что за цыганка? – спросил я.

– В том-то и дело! Пока матрос бегал за помощником по пассажирской работе, цыганки все перемешались – там целый табор!

– Нашли?

– Искали. Но безрезультатно. Информация пошла не через нас, а по старому каналу – через территориальную милицию и прокуратуру области. Нас только сейчас подключили. И то – областное управление настояло! Генерал Эминов!

– Безобразие…

– Это не все! Они сразу поехали на метеостанцию и все изъяли. «Макаров» с запасной обоймой с патронами. Все – в управлении внутренних дел области. Довиденко дал им свое благословение.

– Все это делается в обход нашей прокуратуры, – сказал я. – Я буду сейчас говорить с прокурором области.

– Довиденко можете не застать… – заметил Агаев. – Он собирается в обком. Там. Кудреватых. Приехал из Москвы…

В отличие от моих сотрудников, этот всегда все знал.

Я спустился во двор.

Человека, проколовшего колеса на ночевавшей под моими окнами прокурорской «Ниве», Буракову найти, конечно, оказалось не под силу. Хотя это и было легче, чем разыскать убийцу рыбинспектора Пухова. Об этом поведал мне на чистейшем русском языке шофер-милиционер Рустам, спортивного вида туркменский парнишка, не знавший ни слова по-туркменски. Он успел устранить оба повреждения и коротал время перед дежурной частью.

– Спасибо, Рустам, – поблагодарил я.

Сверху упало несколько капель – я поднял голову. Над балюстрадой, сквозь расползавшиеся по балконам не распустившиеся пока лозы винограда, показалось погруженное в мир собственных ощущений прекрасное лицо Гезель. Она занималась единственным достойным в ее состоянии занятием для беременной женщины в водной прокуратуре – поливала тюльпаны.

Прокурор области Довиденко принял меня как бедного родственника. Следуя сформулированной Бураковым «тактике упреждающих ударов», он «в порядке общей дисциплины» не дал мне войти – через секретаря предложил посидеть в приемной.

Хотя должности наши начинались одинаково – «прокурор», дистанция между нами была примерно такой же, как между «командиром» роты и «командиром» полка или дивизии. Однако, если я и был командиром роты, то – «особого назначения», абсолютно самостоятельной, автономной, подчинявшейся непосредственно министру.

Проигнорировав предложенное, я сразу протопал в кабинет. Как и в первый раз, когда я приезжал к нему знакомиться, Довиденко – длинный, худой как жердь – сидел за огромным, заваленным бумагами столом, лицо у него было серое, нездорового цвета, как у всех, кто проводит большую часть жизни в кабинете.

Впрочем, столов в кабинете было несколько. Тогда на соседнем лежала литература. Сейчас она тоже была здесь. Я не обратил внимания на название книг. Заметил лишь одну – «Прокуроры» Анатолия Безуглова. С автографом писателя.

– Ну, что у тебя стряслось? – спросил Довиденко милостиво, не имитируя, однако, движения тазом, как человек, который собирается подняться, чтобы поздороваться. Он отложил авторучку и протянул мне холодную потную ладонь.

– Если у тебя не очень важное – зайди к моему заму. Я каждую минуту могу уехать в обком…

Эдик Агаев обладал абсолютно точной информацией.

– Кудреватых приехал из Москвы. – Я дал понять, что тоже не лыком шит, и Довиденко с любопытством взглянул на меня. – Ну, что там с Касумовым? – спросил я. – Дело об убийстве Пухова у меня в производстве, а я даже не могу допросить подозреваемого!

Довиденко улыбнулся механической улыбкой человека, давно разучившегося улыбаться:

– Мне позвонил Митрохин: «Водники отпустили браконьера, который убил рыбинспектора…» – «Где? Что?» – «Передали с парома: рядом с «козлятником» тайник, а в нем пистолет, из которого совершено убийство…»

– А кто сообщил Митрохину? Ни я, ни мой помощник ничего не знали!

– Мир не без добрых людей…

Довиденко позвонили, он снял трубку.

– Да. Сейчас выхожу…

– А что Касумов? – спросил я. Довиденко запер сейф и двигался к двери. – Что он говорит?

– Касумов твердит, что он тайник этот ни разу не видел…

Мы вместе спустились в подъезд.

Я посмотрел на часы. Пора было ехать на кладбище, где я рассчитывал встретить вдову убитого рыбинспектора.

Пухова была одна. Она что-то поправляла среди венков. Рядом стояла тяжелая хозяйственная сумка.

Я поздоровался. Пухова доверчиво взглянула в мою сторону. Она ничем не дала понять, что узнала меня.

Я отошел. Фанерный обелиск со звездой на верхушке привлек мое внимание. Был он свежепокрашенный, новый, как и металлическая ограда, начинавшаяся непривычно высоко над землей. Дощечка на могиле гласила:

«Аббасов Саттар Габибулла-оглы, воин-интернационалист, инспектор рыбнадзора, 23 года, погиб при исполнении служебных обязанностей…»

Теперь, подумал я, обоих инспекторов связывает не только прежнее место работы.

Когда жена Пухова освободилась, я подошел.

– Вот зашла Сереже рассказать, как мы живем… – Пухова смахнула слезу. – Он ведь беспокоится там!

Против этого было трудно возразить.

– Как дети? – спросил я.

– Дети и есть дети. Младшую отправляю в Челекен, к старикам. Старшего в городской пионерский лагерь. Вы идете?

– Да.

Я оставил «Ниву» внизу, рядом с кафе, на двери которого было приколото объявление: «Кафе не работает. Нет воды».

Я взял у Пуховой сумку, она оказалась полной продуктов. Мы молча начали спускаться по тропинке, вокруг которой не было ни деревца – ничего, кроме могил и смерти.

Пухова что-то еще говорила – скорее, для себя.

– Вы меня не помните, – сказал я. – Я новый водный прокурор. Вы даже собирались ко мне на прием…

– Как же! – спохватилась она. – Кто-то из ваших спрашивал про Сережины бумаги. Разрешите… – Она нагнулась к сумке, которую я продолжал держать, быстро достала зеленоватую тетрадь, зажатую каким-то свертком. – Пожалуйста! В портфеле лежала вместе со школьными учебниками…

Я быстро открыл ее где-то посредине, потом в конце. Это был список браконьеров, задерживавшихся Пуховым. Почему-то я рассчитывал на большее.

– Спасибо.

Пухова отмахнулась:

– Зачем она мне…

– Других бумаг у вас не осталось? – спросил я.

– Нет. Меня уже спрашивали. И про докладную, которую Сережа посылал в Москву год назад…

– А кто?

– Спрашивал-то? Начальство… Цаххан Алиев. Из управления приезжали… Да где же я ее найду? У нас ведь даже обыск был тогда! Негативы искали… Сережа к докладной фотографии приложил, кто, значит, осетрину у браконьеров брал. Там и номера машин, и снимки…

– И что?

– Все забрали. Увезли. А сейчас ищут!

– А Сергею?

– Предупредили! Больше, мол, не делай, а то головы не сносишь. Вот и не снес.

Я завез Пухову домой, помог занести продукты и еще несколько минут постоял в маленькой, заставленной вещами прихожей.

На вешалке я увидел синюю, с форменной кокардой, фуражку Пухова, высокие рыбацкие сапоги. В глубине квартиры висел портрет в траурной рамке.

– Вы разрешите от вас позвонить? – спросил я.

– Пожалуйста, звоните.

Я набрал номер Агаева:

– Какие новости?

– Никаких. Если не считать того, что Мазут уже в красноводском следизоляторе… Генерал Эминов и областная прокуратура если берут, то берут крепко… – Я почувствовал в его словах укор.

– Я собираюсь подъехать на метеостанцию, посмотреть тайник…

– Дело хорошее. – Он не предложил мне себя в спутники.

Пока мы разговаривали, в дверь позвонили. Приехал Цаххан Алиев. Поздоровавшись, начальник рыбинспекции объяснил цель визита:

– Пухов сигнализировал о браконьерах. Вовремя мер не приняли, а сейчас высокое начальство как с цепи сорвалось. Требует копии докладной… Может, я рано заехал? – спросил он у Пуховой. – Вы хотели поискать бумаги. Искали?

– Да нет их. – Она махнула рукой. – Все тогда увезли! Пусть у себя ищут…

– Ну, ладно. Я все-таки еще заеду.

– А первые экземпляры? – спросил я у Цаххана, когда мы вышли.

– Как всегда… Списали. Переслали. Подшили. Отфутболили. И концов не видать. И копии найти не можем… Кстати, – он усмехнулся, что-то достал из кармана, протянул мне, – вы это никогда еще не видели…

Я взял в руки маленький полотняный мешочек, раздернул завязочку – черные сухари с какой-то темной пылью. Принюхался – перец.

– Что это? – спросил я.

– Это здешняя черная метка. Предупреждение о смерти.

– Где вы это обнаружили?

– «Обнаружил»! – усмехнулся он. – На веревочке к двери моего дома привязали. Предупреждают, чтобы я их не трогал. Но они меня напрасно пытаются испугать. Перед тем как сожгли Саттара Аббасова, мне тоже такую прислали. Я приносил к Буракову, показывал. Они ведь не на Саттара охотились – на меня…

– А. что Бураков?

– Сказал, что у каждого милиционера десяток таких дома. И у него, и у Агаева тоже… – Он спрятал метку в карман. – Но я им всем яйца поотрываю, прежде чем они до меня доберутся.

«Что за странные обычаи… – подумал я. – Черные метки присылают одним, а убивают других…»

Машину я вел сам.

Когда проезжали по центральной площади, мы с Балой стали свидетелями прибытия в обком двух высоких гостей.

Крупный мужчина с депутатским значком и Золотой Звездой Героя и моложавый стройный генерал вышли из белой – со шторками на стеклах – «Волги» и не спеша направились к подъезду. Их сопровождал уже знакомый мне зампредисполкома Шалаев.

– Кто такие? – спросил я Балу.

– Не знаете? Кудреватых, директор сажевого комбината. С ним генерал Эминов – начальник областного управления…

Мы выехали из города.

Серое, затянутое низкими облаками небо неслось нам навстречу. Земля вокруг проживала свой самый счастливый – медовый месяц, вся она была темно-зеленой, покрытой фиолетовым цветом верблюжьей колючки. Через две недели, знал я, от всего этого нежного цветения ничего не останется, поскольку это не степь, это пустыня. И она вернется в свой исконный желто-серо-белый выгоревший естественный цвет.

Бала был идеальный попутчик. Он не начинал разговора первым – ерзал, пыхтел, поправляя сползавшие на нос огромные свои очки, но все же был нем как рыба.

Трасса была пуста. Вблизи берега не было видно ни одной лодки, ни одной машины с перекупщиками. Все тот же космический ландшафт – пески да колючки – сопровождал нас вдоль всего пути. Пустая, все еще малообжитая земля. Совсем недавно несколько незадачливых путешественников, ехавших на маашне из Бекдаша* в Красноводск, рассказывал мне кто-то, решили сократить путь и поехали напрямик через пустыню. Спустя несколько недель их нашли мертвыми – заблудились в дороге, умерли. Видимо – от жажды. Шакалы поели останки.

Мы проскочили место, где в прошлый раз вместе с Хаджинуром остановили машину снабженца сажевого комбината. Впереди показалась метеостанция. Я не снижал скорости.

Теперь мы мчали вдоль серых песков. И разнотравье здесь было в основном сине-серое, цвета ветоши. Почва казалась известково-белой, на небольших барханах темными кляксами чернели колючки, разросшиеся до размеров кустарников. Справа показались серо-зеленоватые темные полосы.

Не доезжая метеостанции, я круто повернул к берегу. Затормозил.

Нас успели заметить – от метеостанции к нам потянулась делегация: жена Касумова, малюсенький, смуглый до черноты усатый человек – Бокасса, которого я видел во время осмотра трупа Пухова, знакомый высокий казах – он и сейчас был выпившим, а может, так и не протрезвел с того дня, мальчик в коротких шортах с маленьким магнитофоном на шее и еще несколько детей – мал мала меньше.

– Ну, как там он? – спросил Бокасса, крохотный «мальчик-дедушка» с толстыми усами. – Живой? – На лице его плавала та же, что и в прошлый раз, когда я увидел его впервые, странная гримаса – то ли печальная улыбка, то ли счастливый плач. – Как? Как? – Он наступал на нас с беспечной опасной шуткой сумасшедшего, и я принужден был ответить ему словами Хаджинура Орезова:

– Отойди, Бокасса, не путайся под ногами!

Карлик тотчас же забыл о своих вопросах, счастливая страдальческая улыбка стала выглядеть более веселой, даже игривой. Он присоединился к детям, став между мальчиком с «вок-меном» – самым крупным из детей, которому Бокасса доходил головой до плеча, – и самым меньшим.