скачать книгу бесплатно
– Прекрасно. Агеев, вы действительно не соблазнитесь?
– Не могу, дорогой, пароль д'онёр[6 - Parole d'honneur – честное слово (фр.).] – некогда.
– Тогда один. Потолще, пожалуйста, и не очень прожаренный. А мы пока водки выпьем.
– Биф один, водка, – кивнула Людочка и сделала пометку в блокноте. – Закуску какую подать?
– На ваше усмотрение. Винегрет есть?
– Не рекомендую, асейта[7 - Aceite – растительное масло (исп.).]* оказалась не очень свежая Селедочки не желаете? Селедка хорошая, от Брусиловского.
– Это мысль, давайте сюда селедку…
Закуска и в самом деле оказалась хорошей, и они с легкомысленным старцем быстро усидели графинчик водки, попутно Полунин оказался в курсе всех событий, происшедших в колонии за это лето Строительная фирма «Сан-Андрес лимитада», собиравшая среди эмигрантов деньги на постройку «недорогих и комфортабельных коттеджей», неожиданно обанкротилась, деньги исчезли неведомо куда, глава фирмы – тоже; его помощника ввергли в узилище, но что толку? Старая княгиня Р. перестала ездить в церковь на улице Облигадо и сделалась прихожанкой Пуэйрредона: на Облигадо, объявила она, нет больше истинной благодати. Ужасно перегрызлись между собой солидаристы – один из них (чуть ли не член «руководящего круга») опубликовал в «Новом русском слове» две статьи – «Крушение одной концепции» и «НТС 1955». Сам Кока этих статей не читал, но слышал, что злее не могли бы написать и в Москве. Не исключено, впрочем, что это и есть «рука Москвы». А у скаутов тоже скандал: молодой А. соблазнил шестнадцатилетнюю красавицу Б. Правда, он с перепугу тут же на ней женился, но все равно – шуму было много. Мать Б., говорят, до сих пор не может прийти в себя.
– Ей-то что, – сказал Полунин. – Дочь замужем, а этот А., кажется, парень как парень.
– Все так, – покивал Кока и налил себе еще. – Но мезальянс остается мезальянсом. Он ведь из купцов, а Б. – старый дворянский род, записан в «Бархатной книге»…
– Ну, если в «Бархатной», тогда конечно, – согласился Полунин. – Агеев, вы с Кривенко в хороших отношениях?
– Как со всеми; плохих отношений я избегаю принципиально. А в чем дело?
– Вы уже поздравили его с четвертой звездочкой?
– Нет, – сокрушенно сказал Кока, – этого я, признаться, сделать еще не успел.
– А вы сделайте сейчас. Удобно будет, как по-вашему? Просто войти туда и пожать его честную солдатскую руку.
– Почему же нет, батенька? – Кока прищурился и хитро глянул на него одним глазом, по-попугайски. – Но вам-то это для чего?
– Я бы хотел тоже его поздравить, но не при всех. Когда вы будете пожимать поручику – виноват, капитану – его честную руку, скажите, что, если он улучит минуту, пусть выйдет в буфет – там, мол, сидит Полунин…
– Полунин! – воскликнул Кока и схватился за лоб. – Ну конечно же! Полунин… минутку, минутку… Михаил Сергеевич?
– Он самый.
– Дорогой мой! – Кока через столик полез лобызать его, словно обрел блудного сына, Полунин едва успел отодвинуть графин. – Проклятый склероз, я же помню, что нас знакомили… Миша, дорогой! Ну как за это не выпить?
Они выпили, потом Кока встал и, утвердившись на ногах, направился в «красную гостиную».
Отсутствовал он довольно долго. Полунину принесли бифштекс, и он принялся за еду, обдумывая неожиданно возникший вариант. Кривенко так Кривенко, какая разница. Может, он и окажется самым подходящим материалом…
К тому времени, когда вернулся его посланец, Полунин успел уже мысленно прикинуть схему предстоящего разговора.
– Значит, обстановка такова, – сказал Кока и прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. – Генерал сейчас отбывает. Один. Поскольку Кривенко сегодня вроде бы именинник, его превосходительство решил обойтись без адъютанта. Так что он к тебе подойдет – проводит генерала и подойдет. Знаешь, он был оч-чень рад, когда услышал твое имя. Вы приятели?
– Да как сказать, – неопределенно ответил Полунин. – Скорее, просто знакомые. Ну спасибо, Агеев.
– Не за что, мон шер, не за что! А сейчас я… упархиваю. И так уже опоздал безбожно, дамы ведь ждать не любят, хе-хе…
Едва ушел Кока, к столику подсел Володька Костылев, суетливый дальневосточник из харбинцев. Он был трезв, озабочен, грыз ногти и поминутно оглядывался, кого-то искал.
– Скажи, Майкл, ты этих братьев-разбойников знаешь, из Бериссо, они еще по субконтракту монтировали подстанции на рефинерии[8 - Refineria – нефтеперегонный завод (исп.)] «Эва Перон», – Драбниковы, что ли?
– Слыхал, но не знаком.
– Черт, я думал, ты видел… мне говорили, кто-то из них сегодня должен быть здесь. Слушай, а ты сам сейчас работаешь?
– Работаю, конечно. А что случилось?
– Впрочем, да, ты же все равно радист, – Костылев досадливо хмыкнул. – Понимаешь, позарез нужна хорошая бригада – человек десять, механики, слесари… Я такой контракт наколол, с ума сойти. Золотое дно!
– На выезд?
– В том-то и дело, что нет! Здесь, полчаса ходу от Конститьюшн Плейс… Здоровенная кондитерская фабрика – да ты знаешь наверняка, «Ноэль» – шоколад, фруктовые консервы, всякая такая хреновина… Извини, я на минутку!
Сорвавшись с места, он отошел к одному из дальних столиков, поговорил там, потом вернулся и сел, нервно барабаня пальцами.
– Год дэм! Начинать нужно срочно, работы непочатый край, там половину оборудования надо менять к едреной матери… а людей нет!
– Я поспрашиваю у ребят, – сказал Полунин. – Как плата?
– Плата будет о'кэй, – заверил Костылев, жадно оглядывая группу вновь вошедших. – Двенадцать тугриков в час! И работать хоть по двадцать часов – дело аккордное, – ни один синдикат не пригребется… Слушай, Майкл, ты им скажи, год дэм, это же золотой заработок, каждый будет иметь верных полторы тыщи в кинсену[9 - Quincena – пятнадцатидневка (исп.).]. А работа большая, примерно на год, не меньше…
– Хорошо, если увижу кого-нибудь.
– На вот, раздашь им мои карточки, тут телефон, пусть звонят хоть среди ночи…
– А что, Володька, не слишком это хлопотное дело – иметь собственный бизнес?
Костылев ухмыльнулся самодовольно.
– А что ты предлагаешь? Ишачить на чужого дядю? Не моя линия, Майкл. Хлопот выше головы, ты прав, но зато сам себе хозяин: лет пять еще повкалываю тут, загребу мани и – в Штаты. А уж там-то я развернусь, будь спок…
В буфетной становилось все многолюднее, Костылев увидел кого-то из знакомых и снова исчез. Рад небось, что признали бизнесменом, – вроде бы и в шутку сказано, а все же. Полунину подумалось вдруг, что жалкое какое-то впечатление производят эти эмигрантские «дельцы», из кожи вон лезущие – хоть отдаленно уподобиться здешним, настоящим, издавна и надежно укорененным, никогда не носившим клейма беженства и бездомности. «Уж там-то я развернусь!» – будто он один об этом мечтает, каждый ведь спит и видит рано или поздно сколотить собственную фирму и обзавестись капиталом, правдами и неправдами втереться в местные деловые круги, слиться наконец с этим блистательным миром банков, импортно-экспортных компаний, обществ с ограниченной ответственностью, трестов и консорциумов, – миром таким близким – вот, вот он, совсем рядом! – и таким недосягаемым… Все ведь они, скорее всего, в глубине души отлично понимают, что он им действительно не по зубам, что мечта так и останется мечтой, что никому из них не заседать в каком-нибудь административном совете, не ездить в лимузине с шофером в фирменной ливрее, не встречаться за картами в Жокей-клубе с директором «Банко Насьональ» или управляющим «Бунхе и Борн». И что весь «бизнес» так и останется шакальей погоней за объедками – бросовые контракты, субподряды, мелкое маклерство. Словом, игра в деловую жизнь. Как и все другие эмигрантские игры – в политику, в журналистику, в армию…
В самом деле, разве одни только «бизнесмены» вроде Костылева производят жалкое впечатление? Нисколько не лучше и другие – те, что устраивают съезды и конгрессы, издают на пожертвования еженедельные четырехполосные газетки тиражом в две-три тысячи экземпляров, глубокомысленно обсуждают (до сих пор!) причины поражения Врангеля и «легитимность прав» того или иного претендента на российский престол, производят поручиков в капитаны. Такое же убогое лицедейство, подделка под настоящее. Чтобы все было как у людей – как у аргентинцев, у французов, у американцев… Ведь вот тот же Володька, – мужику, слава богу, чуть ли не под сорок, и не такой уж от природы дурак, а ведет себя как мальчишка: жевательная резинка, галстуки с голыми бабами, отечественная матерщина вперемешку с американским сленгом, нахватанным у морских пехотинцев где-нибудь на Филиппинах; даже походка, медлительная и вразвалочку (если не суетится, как сегодня), и та скопирована с какого-нибудь шерифа или ковбоя в плохом вестерне…
За дверьми «красной гостиной» еще громче зашумели, закричали, послышался взрыв аплодисментов. Потом задвигали стульями. Двери распахнулись, и показался сам его превосходительство в сопровождении адъютанта, виновника сегодняшнего торжества.
Генерал Смысловский-Регенау-Хольмстон, бывший деникинский контрразведчик и один из руководителей гестаповского «Зондерштаба Р» в оккупированной Варшаве, внешность имел самую заурядную. Плотный, среднего роста мужчина лет под шестьдесят, вида властного и уверенного в себе, – но не больше; встретив на улице этого господина в немодном двубортном костюме, всякий принял бы его за обычного дельца средней руки. Бог, вопреки известному правилу, явно не пожелал метить эту незаурядную шельму, словно облегчая ей профессиональный камуфляж.
Зато уж про адъютанта сказать этого было нельзя. Глянув на него, Полунин снова подумал, что такой богомерзкой рожи ему видеть не приходилось даже у охранников в шталагах.
Он был, вероятно, его ровесником – лет тридцати пяти; высокий, спортивного сложения, с большими мосластыми руками, поросшими рыжеватым пухом. На голове у Кривенко тоже произрастал какой-то пух – то ли волосы были слишком редки, то ли он их слишком коротко стриг, но впечатление создавалось чего-то голого и неоперившегося; впечатление неясное, потому что при первой же попытке внимательнее присмотреться к внешности генеральского адъютанта любопытный встречался с его глазами – и тут же терял всякое желание изучать волосяной покров.
Собственно, у Кривенко были не глаза, а смотровые щели, глубоко упрятанные под массивным лобовым скосом; ниже помещалась еще одна щель – рот, безгубый, широкий от природы и еще больше растянутый в улыбке, потому что адъютант всегда улыбался, и притом любезно; а посредине – нос, расплющенный и сломанный, как у боксера. Эта всегдашняя улыбочка и делала лицо Кривенко особенно страшным.
Проходя с генералом через буфетную, новоиспеченный капитан огляделся, увидел Полунина и, заулыбавшись еще шире, сделал успокаивающий знак – сейчас, мол, одну минутку…
Чего Полунин никогда не мог понять, так это дружелюбия, которое Кривенко всегда проявлял в отношении к нему. За все эти годы он едва ли обменялся с адъютантом Хольмстона и дюжиной фраз, раза два-три они случайно оказывались вместе в какой-нибудь компании, обычно же встречались, как все, – в клубе, на балу. И всякий раз поручик словно напрашивался на дружбу. Какая-то симпатия с первого взгляда, что ли, черт его знает. Бывает ведь, и паук привяжется к человеку.
Проводив начальство, Кривенко вернулся и прошел прямо к его столику. Полунин, не вставая, лениво протянул руку.
– Ну что, гауптман[10 - Hauptmann – капитан (нем.).], поздравляю. Солдат, как говорится, спит, а служба идет? И чины набегают. Так, гляди, и до генерала дослужишься…
Кривенко горячо ответил на рукопожатие, даже в порыве чувств обхватил его ладонь обеими руками.
– Спасибо, Полунин, спасибо… мне очень приятно!
– Садись, выпьем.
– Водка? – Кривенко взял графин, понюхал. – Здешняя? Брось, это же моча, у меня там горючее классом выше… Федорчук! – гаркнул он, не оборачиваясь.
– Не надо, – сказал Полунин, – предпочитаю не смешивать.
Капитан мановением руки отпустил подскочившего ординарца и сел за столик. Они допили водку, поговорили о том о сем.
– Давай-ка выйдем на воздух, – предложил Полунин. – Накурено – дышать нечем.
Они прошли через темный танцевальный зал, вышли на балкон. Вечер был теплым, но в воздухе уже пахло осенью, шел мелкий дождь, и внизу, под фонарем, мокро поблескивали листья, словно вырезанные из желтой лакированной клеенки и расклеенные по асфальту. Полунин сел на перила, зацепившись носками туфель, откинулся назад, ловя лицом дождевую прохладу.
– Свалишься, осторожно, – сказал капитан. – Ты что, перебрал?
Полунин выпрямился.
– Кривенко, – сказал он неожиданно протрезвевшим голосом, – знаешь ты такую контору – ЦНА[11 - «Comando Nacional Anticomunista» – «Национальное антикоммунистическое командование» (исп.).]?
– ЦНА, – неуверенно повторил тот – Это по-испански, что ли?
– По-испански. А по-русски – «Национальное антикоммунистическое командование».
– Ах, зо-о-о, – протянул Кривенко. – Да, я о них слышал. Стороной, правда. Они что, имеют отношение к «Альянсе»[12 - «Alianza Libertadora Nacionalista» (исп.) – «Националистический освободительный союз» – ультраправая террористическая организация в Аргентине, созданная в 1919 году для борьбы с рабочим движением.]?
– Это и есть «Альянса». Ее, так сказать, второе лицо. Скажи, капитан, тебе никогда не приходило в голову, что этот ваш знаменитый генерал просто старая задница?
Адъютант долго молчал.
– Слушай, Полунин, – сказал он наконец. – Я к тебе очень хорошо отношусь, не знаю даже почему. Ну, просто ты мне всегда казался стоящим мужиком, понимаешь? Так вот, я хочу предупредить, во избежание разных потом недоразумений генерала ты мне не трожь. Ферштейн?
– А на хрен мне, пардон, твой генерал? Я его трогать не собираюсь, а мнение свое о нем высказал и могу повторить. Старая задница, понимаешь? Вы уже сколько лет в Аргентине? Пять, почти шесть, да? Великолепно! А дальше что, господин капитан? Никто из вас над этим простым вопросом не задумывался? Между прочим, Кривенко, ты скажи – если тебе этот разговор неприятен, я не настаиваю…
– Да нет, что ты, я же не в этом смысле! Давай уж поговорим, раз начали Ты к чему насчет этой «Альянсы» спросил?
– Так, вспомнил просто, – Полунин пожал плечами и достал сигареты. Кривенко предупредительно щелкнул зажигалкой – Я, в общем-то, не совсем понимаю вашего брата… Какая ни есть, а организация у вас налицо – кадры, руководство, дисциплина, все, как полагается. Ну а дальше что, я спрашиваю? Генерал ориентируется на американцев?
– Ну… скажем так, – неопределенно ответил Кривенко. На балконе, затененном от света уличных фонарей не совсем еще облетевшей кроной платана, было темно, но Полунин видел, что собеседник буквально сверлит его своими прищуренными гляделками.
– Да, он не так глуп, ваш старик. Что ему, в конце-то концов? Деньги у него есть, а активная политика уже потеряла привлекательность – ею он тоже сыт по горло… Тебе никогда не приходило в голову, что он и в Аргентину приехал просто для того, чтобы уйти на покой?
– Плохо ты его знаешь…
– Допустим, – согласился Полунин. – Не спорю, тем более что он никогда меня особенно и не интересовал, этот ваш Регенау. Меня больше интересуют такие люди, как ты.
– А именно?
– Тебе-то на покой рановато, а? Или решил жениться на аргентинке и открыть альмасен[13 - Almacen – бакалейная лавка (исп.).]? А что, тоже идея. Из аргентинок, говорят, получаются хорошие жены. Знаешь, Кривенко, мне сейчас кажется, что ты просто трус, с адъютантами это бывает… можно сказать, профессиональное заболевание.
– Слушай, не надо так, – вкрадчиво сказал Кривенко, – некоторые шутки действуют мне на нервы…
– Нервы, брат, полагается лечить вовремя, – посоветовал Полунин и зевнул. – А то станешь импотентом, это тебе еще не по званию. – Потянувшись, он развел руки и снова откинулся назад, запрокинув голову и держась носками туфель за балконную решетку. – Смотри-ка, дождь перестал!
– Сядь ты как человек, еще свалишься. Не хватает, чтобы меня потом подозревали в убийстве, хе-хе-хе…
– Тебе это будет в новинку? – Полунин засмеялся, но с перил слез. – Так вот что, капитан. Я мог бы поговорить с его превосходительством, но у меня есть одна странность: не люблю генералов. Поэтому я говорю с тобой, а ты уж можешь потом о нашем разговоре доложить или не докладывать, как угодно. Каждый, как говорится, использует обстановку в меру своих умственных способностей. Ваша организация могла бы сотрудничать с ЦНА?
– В каком плане?
– Детали потом. Сейчас я хочу знать, возможно ли такое сотрудничество в принципе? Можем ли мы рассчитывать, что вы с ними сконтактируетесь?
– Слушай, ты кого представляешь? – быстро и негромко спросил Кривенко.
– Считай, что никого. Считай, что я просто наблюдатель… со стороны.
– Но с какой, Полунин? – спросил Кривенко почти умоляюще.
– Что я не из Москвы, это ты, вероятно, и сам давно усек. А в остальные детали вдаваться не будем.
– Ты вот сказал – «можем ли мы рассчитывать». Как это понимать, «мы»?
– Да никакие не «мы», я просто оговорился. Не мы, а я! Я как частное лицо. Можешь ты ответить на мой вопрос?
– Как частному лицу? – переспросил Кривенко с ухмылкой.
– Именно. И не тяни резину, ты же военный человек, едрена мать!
– Так ведь, понимаешь… Вопрос-то сложный, тут с кондачка не ответишь…
– А я не заставляю тебя что-то обещать или заранее на что-то соглашаться, – Полунин пожал плечами. – Меня пока твое мнение интересует. Тебе самому такое сотрудничество кажется перспективным?
– Я бы, вообще, не прочь… но не думаю, чтоб генерал на это пошел. Видишь ли, он считает, что нам лучше пока не вмешиваться во внутренние дела Аргентины…
– Вот оно что! Умен его превосходительство, ничего не скажешь, умен, – Полунин покачал головой. – Ну а ты, Кривенко, ты тоже считаешь, что борьба с коммунизмом – это всего лишь «внутреннее дело» той страны, где ты в данный момент находишься?
В его голосе прозвучала ирония, от которой капитану стало не по себе.
– Да нет, что ты, – торопливо заговорил он, – в этом смысле – нет, конечно, я все понимаю! Тут другое… это ведь нас может связать в какой-то степени, и если потом вдруг…
