скачать книгу бесплатно
Да, я всегда и везде выгляжу чужим, даже в своей собственной семье. На поминках после похорон мамы мы с братьями сидели за столом, когда один из гостей, друг Айзека, вдруг спросил:
– Вы все братья, да?
Кирилл ответил, что да. Я, как обычно, отмолчался. Мужчина несколько минут в упор разглядывал нас троих, переводя взгляд с одного на другого, потом сказал, глядя мне в глаза:
– Но ты другой.
Я пожал плечами – что я мог ответить на такое?
– Ты действительно другой. Ты ведь не из этой семьи? – гость не желал отступать и вознамерился докопаться до сути. Его напряженный взгляд и настойчивость не давали мне покоя, мне хотелось встать и уйти, но тут вмешался Август:
– Отстань от мальчика, хватит его донимать.
Он произнес эти слова таким тоном, что мужчина умолк и поспешно отвел глаза. Но в течение дня я не раз видел, как он следит за нами троими. Не знаю, почему мне запомнился именно этот эпизод, может, слова этого человека действительно меня задели.
В конечном счете он оказался прав. Даже в своей семье я оказался чужаком.
***
Мы быстро нашли дом Петра. Одна из типовых многоэтажек, больше похожих на муравейники, загромоздивших центр города. Неработающий лифт, тусклые лампочки в подъезде, едва разгоняющие мглу, переполненные банки с окурками на каждой площадке, вонь забитого мусоропровода. Я сделал музыку погромче, опустил голову, засунул руки в карманы, лишь бы защититься от назойливых запахов – чутье обострилось до предела. Август бросил в мою сторону встревоженный взгляд.
Мы поднялись на шестой этаж; в конце коридора рабочие со страшным скрежетом волокли что-то тяжелое; меня передернуло; каждый громкий звук причинял физическую боль. Я нетерпеливо обшаривал взглядом двери в поисках заветного номера; коридор все не заканчивался; возле одной из квартир стояли пакеты с мусором, от которых смердело так, что меня едва не вывернуло тут же, на пол. Август подхватил меня и решительно потащил вперед; раскрылась другая дверь, вывалив поток яркого света, оглушительную музыку и запахи пригоревшей еды; это стало последним ударом, я отшатнулся и едва не упал.
– Кажется, пришли, Алек, давай ключи, – видя, что я не реагирую, Август полез в карман моей куртки.
Я едва держался на ногах, когда мы вошли внутрь. Солнечный свет больно ударил по глазам; я зажмурился и отвернулся от окна. Окружающий мир в такие минуты становился раздражающе-четким, до такой степени, что хотелось кричать.
– Что мне сделать? Алек, как ты справляешься с этим? – Август еще не видел меня в таком состоянии, и это его напугало.
Я торопливо скинул рюкзак и полез во внутренний карман, где у меня должны были остаться таблетки. Руки дрожали, непослушные пальцы никак не могли расстегнуть молнию, Август отобрал у меня рюкзак и вытащил их сам.
– Сколько тебе? Одну? Две?
Я кивнул.
– Сейчас схожу за водой.
Я метнулся вслед, влетел в уборную – меня вырвало. Не знаю, сколько это продолжалось, но мне показалось, что бесконечно долго. Запахи канализации и резкий химический аромат освежителя провоцировали все новые приступы тошноты.
Август подал мне стакан подсоленной воды, я прополоскал рот, с отвращением сплюнул кисловатую слюну, запил таблетки.
Стало полегче.
Поднялся на ослабевших ногах и перебрался в ванную; пустил воду и подставил голову под освежающую струю. Стоял так, пока шею и затылок не заломило от холода.
Когда я поднял голову, то увидел в зеркале искаженное страхом лицо Августа. Я слабо улыбнулся.
– Все в порядке. Сейчас пройдет, – я старался говорить уверенно, но голос не слушался.
– Часто с тобой такое бывает?
– В городе чаще, чем в деревне.
– Может, тебе надо полежать?
– Нет. Дай мне десять минут.
– Хорошо, – Август вышел и прикрыл за собой дверь.
Я остался один. Опустился на холодный пол, привалился спиной к стене, закрыл глаза и стал ждать, когда таблетки подействуют.
Со мной давно ничего подобного не происходило. За месяцы, проведенные в деревне, я забыл о приступах и уже не носил с собой лекарство. Мне всегда становилось легче дышать зимой, когда мороз запирал все запахи, и воздух был просто воздухом, стерильным и свежим.
Я захватил старый рюкзак по чистой случайности, и, к счастью, в нем оказались таблетки – видимо, завалялись с прошлого лета. В этом состоянии я не смог бы объяснить Августу, что именно мне нужно – и тогда совершенно утратил бы контроль над чувствами, потерял несколько дней на восстановление, упустив шанс выяснить хоть что-то про Айзека.
Август с кем-то говорил по телефону, увидев меня, он сразу попрощался и дал отбой.
– Может, тебе стоит отдохнуть? На тебе лица нет.
– С кем говорил? – я огляделся: кухня была небольшой, но светлой. Окно прикрыто жалюзи; старый буфет с застекленными дверцами; к стене прикноплены распечатки черно-белых фотографий, среди них я заметил и ту самую, с которой все началось.
– Слушай, мне нужно кое с кем встретиться, если ты в порядке… Это ненадолго.
– Да, конечно, иди.
– Ты уверен? – Август пристально всмотрелся в мое лицо.
Я кивнул.
Квартира Петра, хоть и располагалась в весьма убогой многоэтажке, оказалась по-своему уютной. Везде чистота, стопки книг, особенно на рабочем столе. Ноутбук, какие-то вещицы, по виду старинные, коллекция камней, черепки с выдавленными на них примитивными узорами, наконечники стрел за стеклянными дверцами книжного шкафа. Я медленно читал названия на корешках, некоторые стерлись со временем, их было непросто разобрать. В основном, труды по истории, немного научной фантастики в аляповатых обложках, справочники, словари, энциклопедии…
Август уехал полчаса назад – я видел, что он не хочет распространяться о предстоящей встрече, поэтому отложил расспросы на потом. Я был немного удивлен тем, что в этом городе у него оказалось немало знакомых, людей, с которыми его связывали какие-то дела, общее прошлое. Вчера он сказал, что собирался поднять все свои связи, когда мы не вернулись вовремя – и, кажется, не шутил.
Я бесцельно бродил по квартире, потом вышел на крошечный балкон, заваленный каким-то хламом; у соседей творилось то же самое. Никогда не понимал людей, которые старательно хранили то, чем они точно не будут пользоваться; хотя осознаю, что эта привычка – наследие жесткого дефицита, царившего в стране всего-то пару десятков лет назад. Вещи за эти годы давно пришли в негодность – пыльные, ветхие, рассыпающиеся в прах. Интересно, что будет с ними, когда их хозяева умрут? Ведь не потащат же они все это барахло с собой в могилу. Но если бы дело происходило, скажем, несколько столетий назад, то часть их, наверное, удостоилась бы погребения в каком-нибудь кургане. Другой вопрос – были бы обитатели этого дома настолько знатными, чтобы их даже в загробной жизни обеспечили всем необходимым и стали ради них насыпать гору земли.
У моих предков все происходило проще. Как бы сказали сейчас, экологичнее. Их просто сжигали. Они брали с собой минимум – охотничьи принадлежности или оружие, посуду и неизменного спутника жизни – нож. С таким набором вещей они могли спокойно добыть себе пищу и выжить в ином мире. Звучит, конечно, крайне странно – выжить в ином мире, но уж таковы были их представления. Для Охотников существовали свои правила – их погребальный инвентарь предварительно ломали, разбивали, рвали на клочки, особенно старались над оружием. Даже на том свете соплеменники боялись их силы, и заранее оставляли их без шансов на успешную адаптацию к новым условиям. Даже там Охотники были изгоями, и влачили жалкое существование, прячась в самых непроходимых лесах и постепенно превращаясь в неприкаянных духов, отчаянно ищущих пути возвращения назад, в обычный мир. И время от времени им это удается – тогда в племени рождается младенец со странным блеском в глазах. Старик Аким рассказывал, что порой духи в спешке могли вселиться в ребенка из другого рода, и чаще всего это оборачивалось тем, что новорожденного отнимали от матери и просто оставляли где-нибудь в тайге, само племя спешно откочевывало на другое место, а женщина, родившая будущего хищника, навсегда оставалась одинокой – муж уходил, а другим мужчинам было запрещено к ней приближаться.
Иногда этих детей находили шаманы из нашего рода – они по только им известным приметам заранее узнавали о появлении нового Охотника. Их растили сильными, жестокими, обозленными и хитрыми. Насколько я мог понять со слов Акима, только Охотникам не давали никакой альтернативы – они были обречены до конца своих дней, который обычно наступал довольно быстро, купаться в чужой и своей крови, убивать, калечить и причинять боль. Когда они погибали, соплеменники относили их тела как можно дальше от родных мест, чтобы их дух не смог найти обратный путь слишком быстро.
В то же время наш род процветал именно благодаря Охотникам. Это парадокс, да. К ним относились буквально как к прокаженным – с ужасом, замешанным на отвращении. На протяжении своей короткой жизни они оставались одинокими и были вынуждены держаться за пределами поселения, и без особого на то разрешения не могли заговаривать с соплеменниками.
Жестоко, да.
Не знаю, кем бы я стал, родись я в то время. Наверное, к своим двадцати пяти я бы уже погиб в какой-нибудь бессмысленной стычке, плодами которой потом пользовалось бы все племя, не особо вникая в то, что ради этих благ кто-то пожертвовал своей жизнью. Ночью тело отнесли бы в глубь тайги, путая следы, временами пятясь, сходя в воду или резко меняя направление – так и представляю себе процессию, которая шествует в темноте без единого звука; в полной тишине соорудили бы огромный костер, но не стали бы дожидаться, пока он догорит – даже здесь Охотники оставались одни. Их мятежные души взмывали в звездную высь с языками пламени, уносились с черным дымом, опадали пеплом в полном одиночестве.
Пожалуй, не самая худшая участь для того, кто за всю жизнь испытал на себе только ненависть, отвращение и презрение. На их месте я бы тоже озлобился. Даже сейчас, когда я сталкиваюсь с таким отношением, едва сдерживаюсь, чтобы не сорваться. Многие, узнав что я из торгонов, буквально меняются в лице. Для них я – опасное животное, непредсказуемое, постоянно жаждущее крови. В детстве, наивный, я еще пытался доказать, что я такой же, как все, но потом понял, что не стоит тратить на это свои силы и время. Сложно переубедить людей, чья картина мира застыла раз и навсегда; не мне бороться с их ложными представлениями. Это они живут в мире, полном страхов, а не я. Пусть лучше продолжают бояться – а я буду оставаться собой.
С балкона соседей поднимался сигаретный дымок – курила группа подростков, они о чем-то горячо спорили, я не стал вслушиваться. Облокотился о перила и всмотрелся в даль. Внизу лежало продолговатое озеро, лед на нем еще не растаял; сверху он казался таким же серым, как асфальт. Центр города был как на ладони. Вдруг до меня дошло, что я оказался втянут в эту историю ровно год назад. Я усмехнулся – а ведь как забавно сложились обстоятельства! Почти двенадцать месяцев прошло с того дня, как Петр перехватил меня в парке во время утренней пробежки – и теперь я стою на его балконе.
– Эй, парень! Это ты вчера на митинге был? – я глянул в сторону, подростки все, как один, уставились на меня, один в доказательство своих слов, протягивал телефон, как будто я с такого расстояния смог бы рассмотреть картинку на экране.
– Тебя так в полиции отделали? – спросил один из них, выглядевший понахальнее остальных.
Мне стало не по себе, когда я понял, что они смотрят на меня, как на какого-то героя.
– Нет, не я, – я вновь почувствовал глухое раздражение и с трудом подавил желание послать этих малолеток куда подальше.
– Да он это, точно тебе говорю! – донесся голос одного из них, когда я возвращался обратно в квартиру. Я скрипнул зубами, постоял несколько мгновений, сжимая ручку балконной двери, раздумывая, не напустить ли на них Охотника, потом переборол искушение и отступил в прохладную тишину. Задернул шторы, уселся в кресло, включил музыку, сделал погромче и постарался расслабиться.
Не знаю, сколько я так сидел; в конце концов я задремал, снилась какая-то чушь, которая обычно является во сне, если тебе неудобно; очнулся лишь тогда, когда до меня донесся отчаянный стук в дверь. Наушники давно умолкли, я выдернул их и вскочил, почувствовав острую боль в боку – действие обезболивающего закончилось.
– Ты что, спишь? Я и звонил, и стучал, и кричал, наверное, соседи подумали, что ко мне кто-то ломится, – Петр вошел с двумя увесистыми пакетами в руках.
– Извини, я задремал, не слышал.
– Как вы, нормально устроились? – он перенес пакеты на кухню, потом проворно переместился в свой кабинет, раздвинул шторы, взглянул на кресло, – Ты что, спал в нем? Оно же жутко неудобное, все хочу выкинуть, да так и не собрался. А где Август?
– Уехал по делам.
– Ясно. Ты на балкон выходил? Кошку, надеюсь, не выпустил?
– Какую кошку? – я немало удивился.
Но Петр устремился обратно на кухню, я, растерянный, последовал за ним.
– Видимо, испугалась чужих и спряталась. Ничего, скоро придет знакомиться, – он насыпал сухой корм в маленькую миску и поставил на пол.
– Это вряд ли… Ты не говорил, что у тебя животные в доме…
Петр вдруг недобро прищурился и посмотрел в мою сторону:
– Ты что-то имеешь против домашних питомцев?
– Нет, я не это имел в виду. Просто они чувствуют Охотника, и пока я здесь, твой кот может и не выйти из укрытия, – я развел руками.
– Да ладно, шучу я. И это не кот, а кошка. Весьма наглая морда, ее не так-то легко испугать. Скоро проголодается и появится. Ладно, ты пока устраивайся в кабинете, сейчас вытащим раскладушку, будет как раз, если один из вас устроится на диване. А я займусь ужином. Август говорил, когда вернется?
Я покачал головой.
– Можно воды? Мне надо запить лекарство.
– Конечно, – Петр метнулся к шкафу, вытащил чистый стакан, налил воды и протянул мне, – Что у тебя на этот раз?
– Порезали немного.
– Ты обращался к врачу? – взгляд Петра сразу стал встревоженным.
– Сразу к двум, – я усмехнулся, – Кирилл и его однокурсник были рядом.
– Но сейчас-то их нет…
– Август придет и сменит повязку, все нормально. Он умеет оказывать первую помощь.
– Как у вас с ним складывается?
Я вздохнул – только подобных расспросов не хватало. Не хотелось грубить Петру, как-никак, он без раздумий дал нам ключи от своей квартиры, но тут он и сам понял, что сказал лишнее:
– Ладно, не буду лезть в ваши дела, – он улыбнулся, – У тебя сразу лицо стало такое… каменное. Расслабься, Алек, здесь ты в безопасности – ведь именно это нужно твоему Охотнику? Доставай тарелки, будем ужинать. Пир горой не обещаю, полуфабрикаты для нас, холостяков, это настоящее спасение.
Я открыл дверцу буфета и замер – на меня смотрели до боли родные глаза.
– Ты чего копаешься? – Петр подошел, проследил за моим взглядом, протянул руку и вытащил фотографию. Посмотрел на меня. На его лице промелькнуло странное выражение – то ли затаенная боль, то ли разочарование. Он вдруг отступил и ткнул в мою сторону пальцем, – Ты знаешь ее! Откуда? Как? И не смей отмалчиваться! Я же вижу!
Судя по тому, что Петр говорил в настоящем времени, он еще не слышал, что Ларисы Вениаминовны не стало.
Я не умею сообщать дурные вести. Либо выкладываю все сразу, без обиняков, и причиняю этим лишнюю боль, или предпочитаю сбежать, лишь бы эта тягостная обязанность не легла на мои плечи. Особенно, если это касается по-настоящему близких людей. Но сейчас некуда было отступать, и я оказался буквально приперт к стенке. Петр смотрел на меня выжидающе.
– Три года назад ее не стало. Я жил по соседству. Мы дружили, – вот и все, что я смог вымолвить. Мои слова, словно камни, разбили стеклянную тишину, воцарившуюся на кухне.
– Я не знал, – Петр сразу поник, вслепую нашарил стул и сел.
Вновь стало очень тихо.
– Та книга… Вы, наверное, помните, сборник поэзии, который у меня лежал на столе… Это ее подарок.
– Она всегда была очень доброй женщиной, – Петр не слышал меня, – с большим сердцем, но в нем для меня не хватило места.
– Мне жаль, – я не знал, что еще принято говорить в таких случаях. Кирилл бы подобрал подходящие слова, успокоил, утешил. А я всегда теряюсь при виде чужой скорби. Как, впрочем, не умею справляться и с собственной болью. Лариса Вениаминовна была права – мне нужно заняться эмоциональным образованием, может, тогда перестану отталкивать от себя тех, кто пытается стать частью моей жизни. Но стихи, увы, в этом точно не помогут – для меня это всего лишь ложные образы, искаженная картина мира, пропущенная через чье-то субъективное восприятие.
– Расскажи о ней, – потребовал Петр, – Ты говоришь, вы были соседями?
Мне не хотелось вновь открывать эту дверь. Я пытался смириться с этой утратой, но так и не смог. Не смог убедить себя, что в этом не было моей вины. Как я мог сказать об этом человеку, который на протяжении стольких лет хранил ее фотографию на видном месте?
– Алек, не молчи, пожалуйста. Для меня это действительно важно.
Я вздохнул. Мы были одни, никто не пришел бы мне на выручку.
– Да, жили на одной площадке. Я только переехал в этот дом, однажды помог ей донести продукты, она пригласила на чай. Так и подружились. У нее квартира была как библиотека. Она привила мне любовь к чтению. Познакомилась с Кириллом, ей нравилось с ним общаться. Она всегда заботилась обо мне. Вот, наверное, и все.
Петр жадно ловил каждое мое слово. А я… Я словно переживал все эти события заново.
– Потом она ушла. Все случилось внезапно. Сердечный приступ. Ее нашел Кирилл, – я отвернулся к окну, чтобы Петр не заметил, как у меня дернулось лицо, – но было слишком поздно.
– Она была одна?
– Да. Это произошло под утро. Она не успела дотянуться ни до телефона, ни до лекарств. Мы сообщили родственникам, они приехали откуда-то из деревни. Похоронили, справили поминки. Потом я съехал из той квартиры.
– Ты привязался к ней, да? – Петр поднял голову, и, не дожидаясь ответа, продолжил, – Такой она была всегда, умела вызывать к себе любовь, ученики души в ней не чаяли, даже самые отъявленные и бесперспективные хулиганы, на которых поставили крест, – он грустно улыбнулся, – И я тоже попался. Влюбился с первого взгляда, долго ухаживал, но так ничего и не добился. Только отпугнул ее. Она уехала в какой-то небольшой городок и исчезла на долгих десять лет. Потом я узнал о ее возвращении, попытался было снова – но она опять ускользнула. Мы изредка сталкивались – на улице, в школе, порой в университете… – его голос затих.
