скачать книгу бесплатно
– С чувствами ничего не поделаешь.
– Совсем ничего!
При посадке Анна обрадовалась, подсмотрев в его паспорт:
– А ты не такой древний, как я боялась!
Через месяц Друвису исполнялось всего пятьдесят четыре.
– Древний, как же не древний. – Он грустно улыбнулся.
– Древний… но не очень! – развеселилась Аннушка. – И самый лучший!
Они стали встречаться каждые два-три месяца. Из рабочих поездок Друвис спешил в Петербург. Цвет каштанов сменялся кружением листопада, затем сугробами. Но каждое утро озерный пришелец провожал свою фею в «Галактику» и ревниво напутствовал: «Береги хвост, прекрасная птичка. Там много охотников за твоими перышками!» Прощаясь в подземном переходе, проникал языком сквозь ее губы, желая еще раз ощутить манящий вкус. Потом отстранялся, шептал «пока», и спешил прочь, скрывая подступавшие слезы трепетной и в то же время свинцово-тяжелой любви.
Бесперспективность
Каждый вечер Анна спешила домой, чтобы скорее очутиться в уютной постели и задохнуться в его объятиях, плакать от счастья, что они – родные. Именно в родстве душ Аня ощущала высший смысл Вселенной.
– Я стар, – вновь начинал ворчать Друвис. – Мы смотримся странной парой. Я – уже дедушка, дочь родила мне внука. А ты еще в бирюльки играешь.
Аня смеялась, слово «дед» не вязалось с любимым мужчиной.
– Тебе нужно радоваться нашей разнице, а ты стесняешься. Почему?
Друвис был непреклонен:
– Всякий встречный полагает, будто ты со мной из-за денег или жилья. Юные думают: «Вот чудачка! Резвилась бы лучше с нами, пока молода». А зрелые знают, что ты никогда не поймешь меня. Ты не вступала в комсомол, не боялась ядерной войны, не чахла в километровых очередях за продуктами, не носила тканых лифчиков без поролона. Не ходила на первомайские демонстрации. Для тебя Латвия – заграница, а для меня Латвия и Россия – одна страна! Ты рождена на обломках великой державы, без правил и ценностей, свободной, но потерянной. Анархизм укрощен в тебе лишь инстинктом выживания. Птичка моя! Нам не дано увидеть вселенные друг друга! Разница в возрасте рождает параллельные миры! Твой мир для меня – смешной и наивный лепет. Мой – для тебя – скучная, плесневелая небылица. Вот и думают люди, что я старый, но обеспеченный пень. А ты – моя свеженькая живая игрушка. Красивая, соблазнительная! То, что ты глубокая личность, со сложными чувствами, они не допускают! Они завидуют, словно вкусному торту! Фантазируют, какие чудеса я вытворяю с тобой в постели, сколько получаю наслаждения. Они видят, что очень скоро мне будет плохо, и злорадно смеются.
Аннушка слушала его речи и слабо возражала:
– Ты ведь знаешь, что все это – ерунда?
Друвис нервно разводил руками:
– Как знать?
– Мы вместе, и всё хорошо, – успокаивала его Аня.
– Ладно, не бери в голову. Жизнь – веселая штука! – Пришелец старался быть остроумным. – Главное – не концентрироваться на недочетах.
Анчутке нравилось, как они с Друвисом выглядят вместе. Раньше она не любила зеркал, но теперь любовалась отражением общности с «латышским папой». Внешне их сближали большие лучистые глаза, его – ярко-голубые, ее – густо-синие. И благородные черты, высокий рост, русые волосы, светлые – ее, и чуть темнее – его.
– Как есть – отец и дочь. Семейный портрет, – шутил Друвис, обнимая ее у зеркала.
– Давай фотографироваться, – предлагала Анчутка, но озерный пришелец отказывался:
– Я вижу на фото не наше общее время, – хмуро объяснил он, – а роковой контраст румяной мордашки и морщинистой старости.
Напрасно Аня убеждала его, что это не так:
– Нас разделяет целая эпоха, да, целая жизнь, однако в масштабах века не очень много! Просто я выгляжу младше своих лет, а в твоем обществе у меня так сияют глаза, я так резвлюсь и радуюсь жизни, что кажусь еще моложе.
Она любила Друвиса со всей пылкостью молодости, хотела рожать от него детей, и сердце ничего больше не желало знать. Девушка не думала о том, что Друвис отсылает деньги всем своим детям, и взрослым, и несовершеннолетним, что его мучают проблемы с работой и здоровьем, что их общего ребенка ему не потянуть. Что, даже случись малышу родиться, Друвис не увидит его школьного выпускного, а она останется молодой вдовой. «Миллионеры и известные артисты могут себе позволить поздние браки с детьми, – любил повторять Друвис. – Но простые смертные не имеют на это права».
Месть притворщицам
После очередной поездки Друвиса на заработки Аня угадала в глазах своего латыша неясную перемену. Он не признался в неверности, но поведал ей о своих пересудах со старой подругой-немкой:
– Это пенсионерка, толковая женщина. Лучше бы я убил её! Из-за нее я разочарован и в себе, и в тебе, моя фея. В нашем интиме и совместной жизни.
На самом деле, в Бохуме озерный пришелец встретился с дамой, которая безответно любила его много лет, и, лежа в постели, разоткровенничался с ней о своем русском счастье. Женщин, к которым не относился серьезно, Друвис не обманывал, и психику их не щадил, как бы сильно те ни были в него влюблены. «Врать – подло и хлопотно», – пояснял он, открыто давая понять, что приходит к ним ради собственного здоровья и развлечения. К удовольствию Друвиса, даже после беспощадных признаний дамы не прогоняли его, считая завидным любовником. Однако самонадеянный ловелас не предусмотрел женской мести. Сорокапятилетняя учительница Штэфи, с солидным опытом психологии, из ревности внушила Друвису, будто его прелестница Анчутка симулирует многочисленные оргазмы. «Взаправду их не бывает, – вещала она, лежа с ним рядом и оглаживая свои мускулистые бедра. – Какой ты смешной! Все женщины – мастерицы притворства».
Почему Друвис, донжуан с необъятным стажем, поверил немецкой пенсионерке, Анчутка не понимала. Видя, как Аня дрожит и сгибается в сладких конвульсиях, крепко сжав кулачки, Друвис холодно заглядывал в ее помутневшие, почти не видевшие в те минуты глаза и раздраженно спрашивал: «Ты чего?» Аня мычала, не в силах внятно ответить. Когда жаркие ощущения шли на спад и разум возвращался, она обнаруживала себя словно под микроскопом исследователя: Друвис проверял пульсацию и температуру ее живота, сердцебиение, румянец щек и груди. Она обижалась, отталкивая его: «Себе испортил удовольствие, и мне портишь!» Он не уходил и продолжал наблюдать, как она поведет себя в новых актах. Всё повторялось сначала.
Коварная немка не пыталась соперничать с Аней, но постаралась испортить ей жизнь. Она сумела внедрить Друвису мысль, будто Анчутка имитирует свои экстазы. «С целью казаться крутой. Чтобы ты поверил: когда ты с ней, ты – супермен. И оттого еще сильнее ее полюбил. А она бы этим нахально пользовалась».
– Давняя женская стратегия! – со знанием дела заявила Штэфи. Ее лицо приняло надменное выражение и сделалось некрасивым, грубым. – Мужчины свято верят в свои силы и способности. Потому, не задумываясь, западают на женское наслаждение! На самом деле мы устроены более сложно. Надо хорошо знать и чувствовать женщину, чтобы доставить ей настоящее, полное удовольствие. А ты, – с твоими топорными представлениями об интиме, – не в состоянии этого сделать.
– Зачем тогда связываться со мной? – рассердился Друвис, униженный, опустошенный ее откровением.
– Потому, что другие ничем не лучше, – злорадно улыбаясь, добила Штэфи. – А ты хотя бы красив, и имеешь хорошие данные. Тебя можно натренировать, как потребуется… Ведь женщинам нужны мужчины, несмотря на то, что вы все бестолковые.
Друвис прочно уверовал в то, что любимая Анна бесстыдно притворяется в святом для него деле, ради господства над ним.
«Штэфи бывалая метёлка, и знает, что говорит!» – думал он, считая Аню оскорбляющей его достоинство. Та не нашла способа доказать свою невиновность.
– Ну почему, – закричала она, – ты не допускаешь, что женщина может сходить по тебе с ума и взрываться от одного твоего поцелуя?!
– Не допускаю, а с тобой – тем более, – огрызнулся он. – Ты молода и красива, а такие всегда и во всем обманывают!
– Ты, вроде, умный и взрослый, но почему такой безголовый? – Аня обняла его, глотая слезы.
Он схватил ее за ноги, закинул себе на плечи и навалился всем телом, входя в ее лоно. Огромный фаллос давил в самую чувствительную глубину. В этом положении Друвис вызывал у нее мгновенный экстаз, и, если не менял позу, приводил ее в дикое неистовство и она теряла сознание.
Анчутка заранее вырывалась и просила пощады.
– Что ты кричишь? – вновь недоверчиво спрашивал Друвис, но Аня лишь просила прекратить невыносимо-сладкую муку. Было невозможно унять исступленную дрожь, совладать с судорогами экстаза. Ее ноги сами собой били пришельца по голове, спине и плечам. Он крепко держал их, и продолжал испытание, мстительно шепча: «Вот тебе, вот тебе.» – «Отпусти», – молила она. – «Зачем?!» – «Ты же знаешь: слишком острые ощущения!» – «Это хорошо. Не отпущу».
Когда действо перешло в непрерывный крик и отчаянную борьбу, Друвис оставил свои сомнения, решив: «Уж теперь у нее «точно получилось» – хотя бы разок!» – И отпустил, нежно целуя. Аня провалилась в глубокое забытьё.
Через несколько часов она обнаружила себя с затекшими руками и открытым ртом, лежащей головой на животе Друвиса. Он не шевелился, с печалью глядел на нее, оберегая фантастический сон. Первый раз за два месяца Аннушка выспалась! Она плохо спала без Друвиса, объясняя бессонницу рабочими стрессами. Но причиной было лишь отсутствие «латышского папы». Он вернулся и восстановил порядок в душе, будто дуновением волшебного ветерка. Размолвка не вызывала сомнений в его любви, и не казалась ей катастрофой.
Заметив, что Анчутка открыла глаза, Друвис сказал, как ни в чем не бывало:
– В Бохуме работал русский канал. И в каком-то глупом фильме я увидел наш с тобой лесной пансионат. В нем проходили съемки. И знаешь, сердце сжалось, замерло, как будто я что-то родное увидел. Из-за тех мест, где мы познакомились, я, как заколдованный, смотрел неинтересное кино до конца.
Роковая поездка в Порвоо
Вновь налетевшим летом Аня сделала шенгенскую визу, чтобы отправиться к Друвису в Ригу. Но тот приехал к ней первым, предложив побывать на музыкальном фестивале в Турку. Вид он имел торжественный и таинственный. Аннушка спешно собрала нарядные платья, турне обещало быть незабываемым. Она воображала, что скоро станет Анной Абелкалене…
Путь в бывшую финскую столицу лежал через городок Порвоо.
Аня и Друвис бродили, обнявшись, по старинным извилистым переулкам городка и наткнулись на деревянный резной особняк с английской надписью «Улиточный ресторан». Внутри виднелись темные витые лестницы и старинный черный комод. Толстые деревянные половицы выкрашены в желтый цвет. На стенах золотились обои в мелкий цветочек. «Латышский папа» не сорил деньгами, но иногда любил погулять красиво.
– Я никогда не ел улиток, а ты? – подмигнул он.
Путники уселись на террасе за круглый стол, покрытый белой скатертью. Рядом вздымались раскрашенные скульптуры куропаток.
– Я смотрю, финны любят простой провинциальный быт, – заметила Аня. – Он похож на русский, но фантастично стерилен.
– Финны создают иллюзию, будто жизнь не проходит мимо, – задумчиво добавил пришелец. – Мол, вкусно поешь, и знай: ты прожил день не зря!
Из кухни доносились чарующие запахи. В ожидании блюд Друвис предложил выпить. Официант налил красное вино в высокие бокалы тонкого хрусталя. Анна разволновалась и замерла в предвкушении патетичного предложения выйти замуж. Но оно не звучало. Непьющий Друвис быстро захмелел и произнес неожиданный тост:
– За тебя, озерная фея. Чтобы со мной и без меня ты выглядела на все «сто», и всегда была весела.
Анчутка насторожилась. Ей казалось, что понятие «на все сто» включает в себя крайнюю худобу. Комплекция Ани её не предполагала. В день знакомства с «латышским папой» Анчутка весила почти сто килограммов, что для роста метр восемьдесят было не очень много, как ей казалось тогда. Анино высокое, упругое тело с точеным станом и бархатистой кожей восхищало даже ее саму. Позднее, пытаясь достичь журнального идеала, Аннушка после трапез вызывала у себя рвоту или неделями сидела на фруктах. Она становилась бледной и еле двигалась, не хватало сил пройти одну остановку или подняться по лестнице. Результат, однако, был все равно не тот, широкие бедра делались костлявыми, но оставались широкими. Лето первой настоящей любви Анчутки стало пиком расцвета ее красоты, и оставило в сердце Друвиса нестираемый след. Говоря «на все сто», он воскрешал в памяти день Ивана Купала и образ обнаженной озерной нимфы, считая его совершенством. Стройная, но аппетитно округлая, она с первого взгляда свела его с ума. Не зная об этом, Аня задумалась теперь: «Друвис влюбился в меня естественную. Так зачем он сравнивает меня с кем-то? Может быть, я у него не одна?» Еще больнее кольнули Аннушку слова «без меня»: «К чему было ехать в Финляндию, идти в дорогой ресторан, и говорить гадости? Я думала, ты желаешь навеки скрепить наш союз!» Вино на голодный желудок вызвало поток странных домыслов. А Друвиса толкнуло к неожиданным откровениям:
– Я хотел подольше побыть вместе, прокатиться с тобой в другую страну, – проникновенно вымолвил он.
– Ты мне изменяешь, да? – спросила она напрямую.
Послышался пьяный смех.
– Эх, Аня, Аня. Всю жизнь я мотаюсь по разным городам и весям, потому что в Латвии нет работы. И у меня всегда было много женщин. В каждой стране, в каждом городе, потому что все вы изменщицы, явные или скрытые! Ты хочешь верности, вот балда! Но я никогда не мог тебе обещать её. Кстати, пару раз я соврал, и вместо Бохума летал в Якутск. Но всё это – ерунда. Я очень сильно и очень долго любил тебя, фея. Ради тебя я нарушил табу на постоянные отношения. С тобой одной я был в жизни счастлив. Только хватит уже безумства! Я не желаю взваливать на твои плечи бремя болезни, которая скоро подкосит меня. Не желаю каждый день проверять, честна ли ты со мной. Не желаю слушать твою желторотую ложь про вечную любовь и лебединую верность, когда тебя покинут иллюзии. Через неделю я снова лечу в Якутск, и не жди меня больше! Я не вернусь.
Он хлебнул прямо из горла бутылки, словно запивая слова, страшные для Аннушки, затем, уронив голову на стол, уснул. Его длинная речь прозвучала коротким смыслом: «Я над тобой посмеялся, и бросаю тебя».
Официанты принесли заказ, но плачущая Аня уже выскочила из ресторана.
«Мне безразлично, что станет с тобой! – кричала она в пустоту. – Умирай, сколько влезет! Где угодно и с кем угодно!»
Через полчаса она покинула Порвоо, сев в попутный туристический автобус. Но, добравшись до дома, начала ждать звонка в надежде, что озерный пришелец извинится и назовет сказанное пьяным бредом. Она готова была его простить, не в силах отбросить свою прекрасную сказку.
Друвис позвонил через день. Голос дрожал и срывался:
– Я испортил поездку, моя дорогая фея, и казню себя за это! Но в Якутию я действительно улетаю.
– Останься, – смирив гордость, попросила она. – Что тебе, прибалтийцу, там делать? Огромные северные заработки давно стали мифом.
– Всё равно у нас с тобой жизнь не такая, как надо, – с трудом выдавил он. – Этот гадкий, извращенный мир нужно разрушить, Анюта, и выстроить заново, нормальный. А я уже не смогу…
Он немного помолчал и выкрикнул:
– Понимаешь ты, глупая? Не смогу! Сколько ни старайся, ничего хорошего не получится! У нас не будет детей, о которых ты так мечтаешь! И в тридцать с хвостиком ты станешь вдовой. Нет, не заставляй меня в это ввязываться! Прощай!
Пролетел месяц, который показался Анчутке мгновением. Она жила, ничего не замечая вокруг. «Латышский папа» с лихвой долюбил ее за родного отца, но предал еще больнее. «Должно быть, он любит меня, но не смог поверить в мою искренность, – уговаривала себя Аннушка. – Друвис не был холодным и толстокожим. Он не способен выбросить меня из своей жизни, как ненужную вещь! А может быть, о, ужас, он искренне любил всех подруг, с которыми его сводила судьба? И я всего лишь одна из них? Он смирился с разъездами. Привык, что в его жизни не может быть постоянства».
Как ты, фея?
Проявляя заботу, сознавая вину, и втайне желая вернуться, Друвис, словно вонзая нож в свою рану, каждый день писал Аннушке сообщения: «Как ты, фея?» Начать новую жизнь не получалось, прошлое слишком крепко держало его сердце. Он видел Анин статус в Сети: «Жизнь прекрасна!» Но знал, что ей хочется выть: «Папа-латыш», что же ты сделал со своей «дочей»?!» Аннушка отвечала: «Я в порядке» и мысленно добавляла: «Хорошо, что ты не видишь, какая я сейчас: в грязной футболке, с опухшими от слез глазами, валяюсь на диване!» После каждой его СМС-ки она начинала рыдать и вспоминала, как совсем недавно провожала Друвиса в командировку. До отъезда оставалось два часа, и она в полубеспамятстве щекой прижималась к его животу. Горячие слезинки скатывались на его кожу. Друвис делал вид, будто смотрит новости, а сам, запрокинув голову, глядел в потолок, стараясь подавить душившую его грусть и спрятать слезы. С замиранием сердца Аня косилась на часы, видела, как предательски быстро бегут стрелки, оставляя ей все меньше времени для того, чтобы дышать с Друвисом одним воздухом и касаться его утомленного, разнеженного тела. Затем они мчались в такси на вокзал темной обледенелой дорогой. Боясь заговорить, чтобы вновь не расплакаться, Аня лишь осторожно сжимала ладонь любимого. Теперь отчаянные признания и ревность позади. Канули счастливые лунные ночи, когда она фантазировала о свадьбе и задерживала дыхание, боясь сдвинуть со своего бедра большую руку уснувшего Друвиса. «Да, всё это было, было, – твердила она себе. – Друвис любил меня и плакал перед разлукой со мной. Так почему же всё-таки он ушел?» Ей не верилось в грядущую немощь сильного, цветущего мужчины, и в его бессилие изменить мир. «Пустая болтовня!» – думала она. Девушку еще не покинуло ощущение вечности жизни, и она искала иные причины туманной незавершенности их отношений. Неясность сводила Аню с ума сильнее, чем муки несчастной любви. Ей казалось, что неизвестность, подобно черной глухой стене, сомкнулась вокруг и не дает идти дальше. Выходка «латышского папы» не укладывалась в голове – так же, как в детстве не укладывались эскапады родного отца. Бежали беспросветные дни, и для нее становилось очевидным: назад пути нет. Чтобы прекратить пытку сообщениями, Анчутка сменила телефонный номер.
Часть 3
Провал. Неуравновешенный менеджер
В рабочие обязанности Анны входило заключение договоров, но радостно улыбаться клиентам и производить приятное впечатление девушке стало сложно. Пряча заплаканные глаза и стараясь скрыть последствия бессонницы, она притворялась, что всё в порядке, но напряжение росло и вырывалось наружу. Она стала несдержанной и нервной, подавленной и замкнутой, резко похудела, потому что сутками забывала поесть. Нарядные платья обвисли на ее высокой фигуре настолько, что казалось, эта одежда не имеет к Голубятниковой отношения. За ее спиной сотрудники обсуждали, не наркотики ли тому виной. Это было обидно, но откровенничать с коллегами Аня не решалась, полагая, что чужие проблемы интересуют их ради сплетен. Однажды, запутавшись в документах, она расплакалась при начальнике и клиентах. Молодой хозяин клуба отнесся с сочувствием и не уволил девушку за профнепригодность, однако ей пришлось поделиться с коллективом своей печалью. Администратор клуба Лера Капустина сочувственно поджала пухлые, ярко накрашенные губы:
– У тебя иссякли силы бороться с собой.
Лера была коротко стриженая крашеная блондинка лет тридцати, пластичная, стройная, с кукольным личиком и крупными карими глазами. Иногда хозяин устраивал ей подработки – фотосессии для рекламных плакатов. Лера приехала в Питер из далекого военного городка. Она любила наряжаться и нравилась всем без исключения, однако из-за множества странностей не имела подруг и спутника жизни. Часто помногу пила вино и утверждала, что равнодушна к мужчинам и женщинам. Слушала «тяжелый рок» и повторяла, как заклинание: «Музыка – единственный наркотик, который я употребляю ежедневно». Коллеги удивленно переглядывались, но вопросов не задавали: Лера была расторопным и добросовестным сотрудником.
– Как знакомо, – с грустью протянула она, выслушав сбивчивый рассказ Аннушки, и та впервые увидела на ее лице отражение живых чувств. – Все мы такие ранимые, – быстро поправилась Лера, пряча взгляд, но Аня успела ощутить ее солидарность.
«Если даже такое совершенство, как Валерия, оказалось отвергнутым, то что говорить обо мне?» – Аннушка вновь разрыдалась.
Николай, пятидесятилетний гитарист-виртуоз, вечерами игравший в клубе, решительно положил руку ей на плечо:
– Тебе, подруга, пора принимать антидепрессанты! – Этот невысокий кривоногий человек с выпуклым лбом и выдававшейся вперед нижней челюстью зачастую бывал бестактным и агрессивным. Его оливковые глаза глядели упрямо, будто Николай готовился защищаться. Он всегда был расположен поспорить, особенно о политике, и не терпел чужих мнений. Однако охотников препираться обычно не находилось, и он, развлекаясь, задевал коллег едкими замечаниями. Аня и Лера неприязненно поглядели на его редкие черные с проседью волосы, затянутые в хвост синей резинкой, на надменную ухмылку и расходившуюся на животе джинсовую рубаху. Лера возмущенно воскликнула:
– Что ты знаешь об антидепрессантах? Ничего! Так зачем говоришь?
Но остальные коллеги его поддержали:
– Правда-правда, в наше время есть много успокоительных! Нужно наладить сон! И обязательно сходить к врачу! Слышишь, Анюта?
Аннушка безутешно плакала:
– Никуда я не пойду, – но расплывалась в благодарности за их теплоту.
Валерия тайком протянула Ане надорванную лекарственную коробочку:
– Возьми. Лично мне эти таблетки помогли, когда произошел нервный срыв. Однако она промолчала о том, что врач занимался психическими болезнями. На Анин вопрос «что с тобой случилось?» Лера мягко ответила: «Это слишком личное…»
Опасная помощь
Ободренная, что не придется разговаривать с докторами, Аннушка отважилась испытать Лерино средство, и начала с большой дозировки, надеясь скорее притупить не отпускавшую ее ни на минуту душевную боль. Инструкцию к антидепрессантам девушка не прочла, и лишь время спустя узнала: побочные эффекты могут быть неожиданны и опасны. Через несколько дней у нее пропали мысли и желания, голова стала пустой. Анюта зевала и ничего не хотела. Ей показалось, что пришло облегчение, и девушка поблагодарила Валерию:
– Поразительно, как маленькая таблетка может снять ужасную подавленность! Верно люди говорят: все проблемы от головы! Но теперь я чувствую себя слабачкой из-за того, что не смогла справиться сама.
– Нет ничего постыдного в том, чтобы принять помощь, – отчеканила Лера заученную некогда фразу.
В выходной растрепанная и немытая Аня заставила себя делать уборку съемной квартиры. Извлекла из хозяйского шкафа книги, чтобы вытереть пыль. Затем, вспомнив, что нужно чего-то поесть, она отыскала в буфете пакет молока длительного хранения. По детской привычке, держа в одной руке молоко, а в другой мокрую тряпку, Анчутка прошла в комнату, споткнулась о вещи под ногами и пролила молоко на издание финского писателя Валтари Мики Тойми*.
Аня не любила читать. Но, устраивая книгу на просушку около батареи, начала разлеплять странички, и заинтересовалась сюжетом. Писатель незаметно унес ее из невыносимой реальности в страну африканских фантазий. Он родился в сумрачной Финляндии и никогда не бывал в Африке, но во время Второй Мировой войны сочинял истории о древних египтянах, перемещаясь в другой, непохожий мир. Неведомые края, диковинные события и нравы отвлекали от ужасов войны, способных сломать человека. Аннушка завалилась на диван, фантазируя о древнем Египте. Мика не знал, что уведет от грустных реалий северянку далекого будущего. Аня подмигнула черно-белому снимку писателя: «Обещаю, я побываю в Гизе и Фивах за нас обоих!»
Однако следующие выходные она проспала. Боль исчезла, но это избавление не доставило радости. Теперь весь мир казался Ане бессмысленным. Она задавалась не свойственными ей вопросами: «Зачем что-то делать, если все равно не получишь желаемого? Любви нет, она лишь хитрое средство манипуляции. И мои карьерные возможности также жалкая иллюзия. Я состарюсь прежде, чем заработаю на жилье и путешествия. Так зачем жить, если молодость тяжела и никчемна, а впереди бедная, тоскливая и одинокая старость?» Грустные пророчества сами собой приходили ей в голову: «Детей у меня не будет, потому что зачинать их без любви с чужими мужчинами, как собаке на случке, постыдно. Я умру, не сделав ничего, достойного моих сил. Не оставлю на Земле никакого благотворного следа. Лишь следы на ветру, мои случайные песни…»
