Ученица ведьмака

Спустя три месяца поняла, что затяжелела. Вот тогда-то её в холодный пот и бросило, чуть с ума не сошла. Полдня посередь комнаты простояла, как дурная. Много чего она в те ночи передумала. И про то, что не её вина была в том, что детей они со Стёпушкой не нажили. И про то, что не сможет мужу в глаза посмотреть. Он на войне, а она… Поверит ли, что снасильничали над ней? Или кумушки соседские домыслами накормят. Поначалу твёрдо решила – не будет ребёнка! А как к концу четвертого месяца малыш зашевелился, так все сомнения отбросила. Мой он! И пущай, что не от мужа. Пущай не в любви, а во злобе людской зачатый. Мой! Сама выращу, супротив мира пойду!

Платья себе перекроила, чтоб пошире да живот соседям в глаза не бросался. Тем более что всю жизнь Капа крупной да дородной была. Только не суждено было Капе материнское счастье изведать. Ближе к седьмому месяцу занедужила, кровью пошла да в одну ночь и разрешилась. Сизо-красного цвета тельце исторгла утроба. А он уж и не дышал. До утра Капа волчицей раненой провыла. А поутру достала чистые тряпки, завернула тельце да и прикопала в конце огорода, под старой березкой. Вот и решились махом все проблемы, ни срама тебе постыдного, не оправданий перед мужем, не пересудов кумушкиных. Всё землей покрыто да травой порастёт.

– Разве ж я знала, что такое случиться может? – закончила свой грустный рассказ Капитолина. – Скажи, ведьмак, а игоши эти, они боль или холод чувствуют?

– Нет, Капа, – спокойно ответил Влас, – тоску только, по дому, по матери. Оттого и озлобляются, что найти не могут. Пакостят да место своё в мире ищут. Вот что, Капитолина, дело это надо до конца довести. А то изведет игоша Матвейку, тогда уж на твоей совести смерть ребёнка будет. За молву людскую ты не бойся. Всё сделаю, чтоб быльём твоя исповедь поросла. И завтра к вечеру жду тебя в доме Натальи. Одно только скажи, мальчонка иль девка?

– Мальчик, – ответила женщина и заплакала, прикрыв ладонями лицо.

Тяжело поднялся Власий и, коротко махнув Варьке головой, вышел, прикрыв за собой дверь.

Уже подходя к своему дому, он обратился к Варваре:

– Беги к Наталье да скажи, что всё получилось у нас. И завтра к вечеру пусть ждёт гостей.

Наталья, как услыхала, что ей ведьмак передал, даже расплакалась от радости. Вторую ночь они с Татьяной поочередно спали, держа Матвейку на руках, чтоб не дай бог игоша зла не причинил маленькому.

Утро за хлопотами пробежало, день за отдыхом прошел. Настал вечер. Власий с Варькой заранее к Наталье в дом пришли. Спустя полчаса пришла и Капитолина. Вошла в дом, глаза поднять не смеет.

– Полно, Капа, – миролюбиво встретила её Наталья, и обняла. – Всяко разно в жизни бывает.

Капитолина с благодарностью посмотрела на Наталью.

– Ну, бабоньки, – хлопнул себя ведьмак по ляжкам, – слухайте сюда. Ты, Наталья, приготовь нам три столовых прибора, а сама с дочкой и внуком в спальню идите, нечего вам тут делать. Ты, Варька, на печку лезь да смотри в оба. Уроком тебе будет. А ты, Капа, пока о главном подумай, хоть и больно тебе, только нельзя ребятёнку без имени. Оттого он игошей и сделался, что не по-людски с ним. А как появится, так ты его перекрести и назови по имени.

Наталья поставила на стол просимое и ушла в дальнюю комнату, к дочери. Варвара притулилась на печке.

Ночь раскрашивала небосклон чёрными красками. В темноте и тишине сидели за столом Власий и Капитолина. Ближе к ведьминому часу (3 часа ночи. прим.авт.) затеплил Влас свечу. Перед собой и Капой поставил тарелку с ложкой, а третий прибор с угла стола пристроил.

– Знаешь, Капа, колыбельную? – обратился к женщине ведьмак. Та в ответ кивнула.

– Запевай потихоньку.

Капитолина немного помолчала, вспоминая слова, и затянула:

Ба́ю ба́ю ба́ю спать,

Нощь настала почива́ть,

Сла́док мамин голосо́к,

Спи спокойно, мой сыно́к.

В зы́бке кроха почива́й,

Свои глазки закрыва́й.

Небо звёздами горит,

Мало чадо в зы́бке спи́т.

Млеко по́ небу текёт,

Мама пе́сенку поёт,

Убаю́кала бай бай,

Милый сыне засыпа́й…

По щекам женщины текли слезы, комок, подступивший к горлу, мешал тянуть слова. Варька, сидевшая на печи, спрятала лицо в подол и тоже беззвучно заплакала.

Где-то в углу раздалось шуршание. Варвара наскоро вытерла глаза от слез и уставилась в сторону звука. Игоша закопошился, подползая ближе к сидящим за столом Власу и Капитолине.

Девочка вновь с ужасом смотрела на сморщенное сине-красное лицо, жидкие волосенки и провалы черных глазниц. Сейчас игоша не улыбался, чему девочка порадовалась, вспомнив жуткий, растянутый от уха до уха оскал.

"Приходи, дитяти, место занимати.

Место лучшее, тебе выделенное.

Полноправное, Богом данное.

Всё тебе и память в устах, и крест в стопах", – произнёс Власий.

Выполз игоша на середину комнаты и застыл.

Огонь свечи едва освещал его. Но и того, что увидела несчастная мать, хватило, чтоб Капитолина бросилась перед ним на колени и, зарыдав в голос, крикнула:

– Прости ты меня, миленький мой, прости, родной, прости свою мать нерадивую, Васенька.

И, подавшись вперёд, женщина перекрестила его. Резкий порыв невесть откуда взявшегося сквозняка затушил пламя свечи, погрузив комнату во мрак. Власий вынул из кармана коробок спичек и вновь запалил свечу. Капа так и осталась сидеть на коленях. А перед ней на полу лежала пропитанная кровью и грязью тряпица, в которую она той страшной ночью завернула тельце своего мёртвого сына.

– Ну вот и всё, – тяжело выдохнул Власий. – Осталось исполнить сказанное. Пойдем, Капа, – обратился он к женщине, – покажешь, где сына схоронила, поставим ему крест в ноги.

– Так не крещённый же, – подняв заплаканное лицо к ведьмаку, произнесла Капа.

– А ты не майся этой мыслью, Капитолина, неужто Господь во грех вменит, что душе мытарствующей через крест покой дадим…

***

– И не страшно тебе было на печи одной сидеть? – спросил Митька сестру, когда та закончила рассказывать.

– Страшно, конечно, но и жальше тоже, – отвечала ему Варвара. – И тётку Капу, и малыша несчастного. Оно вон как, оказывается, бывает, кажную душу в Роду признавать надо, ежели не хочешь, чтоб она сама о себе напомнила…

***

– Ну, здравствуй, Капа, – пробасил Власий, усаживаясь на предложенный стул. – Как дела твои, бабонька?

Спросил, а сам взгляд на печку, почти под потолок, бросил. Там в углу сидел полупрозрачный малец. Белые короткие волосенки торчали в стороны, как пух одуванчика. Ярко-синие, ларузитовые глаза поблескивали, внимательно смотря на гостя.

– Благодарствую, Власий, – с теплотой улыбнулась Капа, проследив за взглядом колдуна.

– Ощущаешь его? – махнул в сторону домовенка Влас.

– Как родного, чувствую, – вновь улыбнулась Капитолина. – Особенно вечерами, как приляжешь на кровать, он тут как тут. По голове гладит, как кот мурлычет. А давеча вообще с косичкой в волосах проснулась.

– С косичкой это хорошо, – поднявшись, произнес Власий, – знать, переродился игоша, простил. Оно ведь как. Игоши одного добиваются, чтоб приняли да имя дали. Тогда он в благодарность духом домашним становится. Суседкой. Добре за хозяйством следить станет.

– Очень я тебе, Власий, благодарна, – провожая ведьмака, произнесла женщина. – Камень с души упал. И так доля черна, а ещё и это тянуло.

– Камень-то упал да место освободил. Вот и заполни его теперь светлой памятью. Да почаще суседке пряничек свежий подкладывай, – хитро улыбнулся Влас и пошел восвояси.

Глава 3

Первый раз Ксанка потеряла сознание спустя две недели после того, как они с мамкой вернулись с базара. Прям посреди комнаты упала. Выгнулась, пена ртом пошла, радужки глаз глубоко закатились, представив взору перепуганной матери лишь белки с красноватыми прожилками. После припадка пару часов без сил лежала. Старый фельдшер прикатил тем же вечером на телеге, запряжённой такой же старой и уставшей кобылой.

– Эпилепсия, – безучастно констатировал он.

– Эписли чего? – с недоверием посмотрела на старика мать Ксанки.

– Падучая по-простому, – повторно вынес вердикт он.

– О-о-оххх… – горько выдохнула женщина и закрыла лицо фартуком.

Мать ездила по знахаркам, а приступы меж тем случались всё чаще и чаще. И отходила после них Ксанка всё сложнее.

***

– Постой, мальчик, – обратилась к пробегающему мимо пацанёнку незнакомая женщина. – Говорят, в вашей деревне знахарь есть? Не знаешь ли, где живёт?

– Как не знать, – ответил малец и, обернувшись к галдящей ватаге своих друзей, от которых только что убегал, крикнул: – Митька, подь сюды, тут до дядьки Власия пришли.

От толпы мальчишек отделился один и подбежал к ним.

– Здравствуй, Митя, – улыбнулась незнакомка.

– Вообще-то меня Димитрием кличут, – серьёзно ответил парнишка, – Митькой только свои. Вам дядька Власий нужен?

– Знахарь местный, – кивнула женщина в ответ.

– Пойдёмте, до дому сведу, – сказал Митрий и, не дожидаясь, двинулся вглубь деревни.

Через пять минут они стояли у калитки добротного деревянного дома. Во дворе, поставив таз со стираным бельём на высокий пень, хлопотала юная девушка. Заметив брата с незнакомкой, она вытерла руки о передник и подошла к ним. Открыв калитку, Варвара вопросительно посмотрела на женщину.

– Вот, до дядьки Власа пришли, – буркнул Митрий и, нырнув под рукой сестры, побежал к крыльцу.

– Проходите, – улыбнувшись, произнесла девушка. – Меня Варварой звать.

– А я Татьяна, – отозвалась женщина и направилась за Варькой к дому.

Открыв дверь, Варвара пропустила Татьяну вперёд. Миновав сумрачные сени, женщина шагнула в большую светлую комнату. За обеденным столом на длинной крепкой лавке сидел крупный бородатый мужчина. С другой стороны, болтая ногами, уселся Митрий, явно настроившийся погреть уши, слушая пришлую незнакомку. Он отлично знал, что к Власию только местные обращались с обычной хворобой. А ежель кто издалека жаловал, стало быть, что-то посурьёзней стряслось.

– Откуда путь держишь? – пробасил Власий.

– Ох, издалека, родимый, беда у меня стряслась, – произнесла женщина и, не дожидаясь приглашения, устало рухнула на стоящий рядом стул.

– Знамо что беда, – усмехнулся Влас, – ко мне с занозой не приходят. Ну, вещай о беде своей.

И рассказала Татьяна, что дочка её, Ксанка, ни с того ни с сего занеможила. Название болезни еле выговорила.

– А теперь и вовсе в себя не приходит, – закончила женщина и залилась слезами.

– Как не приходит? – не понял ведьмак.

– А так, – всхлипнула Татьяна и продолжила: – С каждым разом после припадка всё дольше в себя приходила. А в последний раз, как упала, пена ртом пошла, выгнулась кровиночка моя, словно кто невидимый её заломить пытался, да и замерла. Ни к вечеру, ни на следующее утро глаза не открыла. Вроде и дышит, да едва заметно. И деревянная вся да холодная. Как нежива-а-а-я, – протяжно заголосила тётка, закрыв лицо натруженными ладонями.

– Ну, будя, – сказал Влас, подойдя к ней ближе и положив руку на плечо. – Отдохни покамест с дороги, а мне покумекать надобно.

И, наказав Варваре поухаживать за гостьей, ушёл в свою комнату.

Закрыв за собой дверь, Влас уже привычным движением задёрнул занавески и создал в комнате полумрак. Затеплив свечу, бросил щепоть сухой травы в колыхающийся огонёк. Тот сразу же затрещал, и в помещении запахло полынью. Развернувшись, Влас подошёл к изображённому прямо на стене Древу. Нарисованное чьими-то умелыми руками, оно выглядело немного странно. Небольшой ствол с кроной и огромные, мощные корни расползались почти на половину стены небольшой комнаты. Концы некоторых корней заканчивались привинченными к стене окружностями, на которых стояли оплавившиеся свечи. В центре ствола тоже была такая окружность, но побольше диаметром, и свечка, стоявшая на ней, была толще. Её Влас и затеплил.

"Благословите, деды рОдные", – прошептал ведьмак и, закрыв глаза, сел напротив Древа.

***

Татьяна прихлёбывала ароматный чай и слушала без устали болтающую Варвару. Дверь в комнату Власа открылась, и девочка замолчала. Две пары глаз уставились на мужчину.

– Плохо дело, – безо всякой прелюдии произнёс Влас. – Не вижу душу её на нашей земле, не здесь она, разве что телом только.

Прикрыв лицо руками, Татьяна тихонько завыла.

– Не реви ты, – обратился к ней Влас. – Надобно дойти до тебя да проверить кой-чего. Посмотреть на твою Ксанку.

Ведьмак бросил короткий взгляд на Варвару. Этого девочке хватило, чтоб она начала сборы.

– Курочек не забудь покормить, – напутствовала Варька брата. Тот супился, потому что Влас не разрешил Митрию с ними идти. Оставил в доме по хозяйству за старшего.

– Без соплей знаю, – огрызнулся брат и отвернулся.

– Ну, Митенька, ну, не обижайся, я тебе потом всё-всё расскажу, – пыталась загладить вину перед братом Варька. Завидев выходящего из дома Власа, девочка дала ещё пару указаний Митьке и, поцеловав его в макушку, пошла за ведьмаком.

Димитрий проводил сестру долгим тревожным взглядом. Он всегда так смотрел, когда девочка уходила с Власом к какому-нибудь горемыке, чтоб оказать помощь.

"Далось ей это ведьмовство, – думал Митька, – опасно же". Впрочем, послушать Варварины рассказы про очередное их с Власом дело он был охоч. Постояв ещё с пару минут, до тех пор, пока силуэт сестры не скрылся вдали, Митька вздохнул и поплёлся кормить курей.

***

Бледная девочка, лет десяти, лежала на кровати и едва заметно, но всё же дышала. Варя стояла у изножья, и её сердце сжималось от жалости. Синие венки проступили на худеньком личике. Глаза под закрытыми веками неестественно быстро бегали туда-сюда. Влас сидел рядом с Ксанкой, держа её холодную руку в своей руке.

– Видишь, в чём дело? – обратился ведьмак к Варваре.

– Вижу, – коротко бросила Варька. А видела она, как одну голубую нить, выходившую из тела девочки, оплели нити чёрные, что ручейком уходили вниз. Через дощатый пол, через подвал, устремляясь совсем в другой мир.

– На базар, говоришь, ездила? – спросил Влас, повернувшись к Татьяне.

– На базар, – закивала та, – а при чём тут это?

– А при том, – вздохнул ведьмак, – угостили там твою Ксанку. Да заменой сделали.

– Как это? – не поняла женщина.

– Просто. Отливали недуг с кого-то да мёдом обмазывали, чтоб болезнь на него липла. А потом мёд в дело пустили, чтоб здоровый человек его съел. А дальше – ещё проще. Со здорового сила к Смертушке в залог больного потекла. Один поправляется, другой чахнет. Крепка, видать, на вид твоя девка была, раз посчитали, что здоровья хватит, чтоб недужному поправиться. Ну, или, как грится, дашь на дашь. Мобыть, ребятёнка и отливали.

Татьяна стояла, как обухом по голове шибанутая. Вспомнила, как её краснощёкая Ксанка подлетела к ней радостная, леденец красный в руках держа. Петушком сахарным её старушка угостила. И невдомёк матери было, с чего бы. А оно вон как вышло.

– Как же это? – только и вымолвила она и осела на стул. – Ребёнок ведь.

– Ну, – хмыкнул ведьмак, – тут, понимаешь, как залог удачи. Молодая, здоровая, к старикам-то чего цепляться, не ровен час, сам к Смертушке отойдёт. Со взрослым ещё сложнее, а дитя что? Сунул гостинку, а он и рад стараться, вопросов не задаёт.

Женщина даже моргать перестала. Смотрит на Власа, как на неведомого зверя, и словам его верить не хочется.

– Как же теперь? – сбросив оцепенение, прошептала она.

– Есть способ, – ответил Влас. – Но не мне за него браться. Стар я для этого, не выберусь. Ежель спомощница моя согласится. Но прежде мне с ней сурьёзно переговорить надобно. Дело опасное.

Татьяна умоляюще взглянула на Варвару и со слезами на глазах вышла из комнаты, оставив ведьмака с ученицей одних.

– Ты, Варя, слушай да кумекай, – начал Власий. – Ежель решишь, что не стоит рисковать, суда тебе не будет. Вертаемся домой и живём как прежде, не судьба, знать, девке землю топтать. А коль решишься, тут подготовку и начнём.

– Сказывай, что опасного тут? – попросила Варвара.

– Тело Ксанки тут, да призрак уж на той стороне. Чью-то чужую, чёрную нить, Недолей предопределённую, вплели в судьбу девочки насильно. Изменить то можно, да только для этого на той стороне нужно вложить призраку в руки науз белый, который я 12 пятниц Макоши вяжу. Развязать тот науз если, то Великой Матери белая нить судьбу, Недолей начертанную, изменит и укажет из Навьего мира дорогу в Явь. А уж тут я на подхвате. Опасность тут что ни на есть прямая. Вход в Навь найти не сложно, сложнее там душу нужную сыскать. А помочь в этом только Ягиня может. Только она одной ногой там, другой тут находится. Вопрос – решишься ли к ней пойти?

– Ягиня? – опешила Варька. – Так то ж сказки, про Бабу-ягу-то.

Конечно, с тех пор как Варька к ведьмаку в ученицы постучалась, она на многое стала по-другому смотреть, во многое поверила. И русалок видала, и с суседко беседы вела. Один раз даже Бая в лесу видела, не говоря уж про косматого Лешака. Но Баба-яга?!

– А неужто она и впрямь съесть может? – с недоверием посмотрела на ведьмака Варька. – Не верится что-то.

– Ну, съесть не съесть, сказки-то, всё ж таки, сочинялись не просто так, а чтоб шальных отпугнуть по лесам шастать. Но завести в Навь может да не выпустить.

Варвара задумалась. Виданное ли дело, Баба-яга. Где-то внутри ещё шевелился червячок недоверия, а потому любопытство взяло верх, и Варя решительно произнесла:

– Согласная я!

Полночи Власий давал ученице наставления. Учил, как себя в Нави вести. Затем пошёл к Татьяне и протянул ей шкатулку, наказав, чтоб она всю ночь в неё колыбельную пела, ту, что маленькой Ксанке перед сном всегда напевала.

Поутру, ещё раз всё повторив, в узел сложив то, что могло девочке понадобиться, а главное, шкатулку не забыв, благословил Влас Варьку в путь.

До самого леса проводила Татьяна Варвару. Груз вины залёг на сердце женщины. Знамо ли дело, чужого ребёнка в чащобу отправлять. Да к кому! К Нюрке Костянихе! К дрянной старухе, что из вредности и злобы своей с деревни ушла да избу себе в лесу построила. Не сразу Нюрка Костянихой-то стала зваться. А опосля того, как в молодости хвороба на неё напала неизвестная. Повезла её мать к знахарке в дальнюю даль, почитай, год её в деревне не видели, уж и забывать стали. А она возьми да и вернись. Кто увидал, те ахнули. Нога одна иссохла совсем. Как будто мышцы изнутри срезали да кожей кость обмотали. Глаз один бельмом заволокло. А мать её и вовсе не вернулась тогда. Да только никто спросить не решился, что да как. Злобная она стала. Одним глазом зыркнет так, что кровь стыла. Правда, дар у ей открылся. Знахарствовать помаленьку начала. Только-ть из-за злобы её не ходили к ней. Вот она в один день и решила вообще с деревни уйти, больно уж люди её раздражали.

Татьяна как узнала, что Власий Варьку к Костянихе посылает, даже противиться начала, мол, плохая это задумка. Да спросила, почему ведьмак сам в лес не идёт. Получив ответ, что в его возрасте из Нави его попросту могут не выпустить, женщина опять заплакала. И своя дочь помирает, и чужую девочку загубит, а ну как не выберется та из леса или Костяниха зло сотворит?

Варвара, как могла, успокаивала Татьяну. Тем более она теперь и сама подуспокоилась. Пошутил, выходит, Власий, ни к какой Бабе-яге он её не посылает, а к обычной ведьме деревенской. А уж их Варька не боялась, сама ведь не промах, да и дядька Влас такие слова над ней читает, что ни одна ведьма зло причинить не смогла бы.

Доведя девочку до леса, Татьяна поначалу порывалась отправиться с ней, вдвоём всё ж сподручнее. Но Варя была непреклонна. Ей ведьмак дело поручил, ей и исполнять. Женщине только и оставалось провожать девочку взглядом до тех пор, пока та не скрылась за деревьями, да перекрестить в спину украдкой.

***

Хоть и поняла по разговору Варя, что к Костянихе мало кто с деревни хаживает, да только тропка едва заметная в чащу всё ж вела. По ней Варвара спешно и бежала. На дом Костянихи наткнулась словно невзначай. Не на поляне стоял он, а прям посередь бурелома. Заваленные деревья, словно забор, который строил великан, валялись вокруг небольшой, приземистой избы.

"Ну, раз курьих ног нету, знать, точно не бабка-ёжка", – усмехнулась про себя Варька и полезла напрямик через наваленные брёвна. У самой двери остановилась и огляделась. Не было тут огородика разбитого, благодаря которому старуха могла бы зимой выживать. Утварь никакая не валялась. Ни одного следа, говорившего о живущей тут хозяйке, не смогла Варвара сыскать.

Поднялась девочка на крыльцо, занесла руку, чтоб постучать, как дверь вдруг внезапно распахнулась, и из темноты проёма резко появилось страшное лицо старухи. От неожиданности Варька отпрянула и, сделав шаг назад, завалилась на пятую точку.

"Их-хи-хи", – тут же прозвучал скрипучий смех, и на свет из избы вышла старуха.

Девочка внимательно рассматривала ведьму. Жидкие седые волосёнки неопрятными клоками свисали до плеч. Крючковатый нос, казалось, касался верхней губы. Один глаз старухи был совсем белый, зато второй был просто неестественной синевы. Он выделялся драгоценным камнем, по ошибке оказавшимся на безобразном лице старухи.

Костяниха улыбалась, растянув тонкие губы почти до ушей, отчего лицо казалось ещё ужаснее.

– Насмотрелась? – обратилась бабка к Варваре. – Теперь сказывай, зачем пришла.

Поборов оцепенение, девочка поднялась с земли и отряхнулась.

– Дело к вам есть серьёзное, – спокойно ответила Варя.

– Чую, что дело, – проскрипела старуха и перестала улыбаться. Она подошла к Варе совсем близко и начала принюхиваться. – Ох, чую, – продолжила она, – сколько защит на тебе стоит. На ту сторону собралась, знать. Ну, проходи в избу, потолкуем.

Старуха развернулась и пошла в дом, Варя последовала за ней.

Переступив порог, Варвара остановилась от неожиданности. Внутри изба оказалась просто огромной. Коридоры петляли в разные стороны, упираясь в двери. Одни из них были открыты настежь, другие плотно затворены. На нескольких дверях висели тяжёлые ржавые замки. Совсем рядом с Варварой оказалась дверь, прикрытая наполовину. Любопытство взяло верх, и девочка заглянула в проём. То, что она увидела, заставило Варьку застыть в изумлении. Прямо от двери, петляя, уходила вдаль узкая тропка, с обеих сторон окружённая густой, сочной травой. На кончиках травы висели, переливаясь, прозрачные капли росы. Безбрежное небо только начинало светлеть, а в воздухе застыли рваные клочья густого белого тумана.

Сообразив, что задержалась, Варька оторвала взгляд от красоты наступающего утра и двинулась по коридору дальше. Две следующих двери были закрыты. Проходя мимо одной, Варя неожиданно отскочила, испугавшись громкого и тяжёлого удара изнутри. Ржавый замок от толчка закачался, но выдержал натиск.

Следуя за старухой, Варвара прошла мимо трёх следующих дверей. И за каждой был целый мир. Одна скрывала лес и реку. За второй была белоснежная зима. За третьей Варя заметила тени и силуэты. Они сновали туда-сюда, словно слепые котята, не понимающие, куда им идти.

И застучало сердце девочки чаще. Поняла она, что Власий не ошибался, называя старуху Бабой-ягой. А вот люд деревенский просто не знал, кто с ними жил столько лет. Страшно Варьке стало. Ведь оказалась она в доме той, о ком страшные сказки слагали да пугали детей малых, чтоб в лес не ходили.

Вдруг ведьма остановилась и, сощурив синий глаз, внимательно посмотрела на Варьку.

– Поняла, что ль? – спросила она Варвару, ехидно улыбнувшись.

– Что поняла? – переспросила девочка.

– Кто я такая, – ответила старуха. – Я запах страха за версту чую. А ты боишься.

– Боюсь, бабушка, – честно призналась Варя. – Я ведь думала, что приду к обычной ведьме. Их-то я совсем не страшусь. А только ты вовсе не обычная.

– Да и ты непроста, как я погляжу, раз видишь то, что за моими дверьми находится, – произнесла Баба-яга. – Но всему свой час. Проходи покамест да усаживайся, положено молодицу с дороги помыть, накормить да спать уложить. А там видно будет, – закончила старуха и хитро улыбнулась.

После этих слов Варька совсем сникла. Вспомнила, как Власий упреждал, что стращать Яга начать может, и главное – одну ночь в доме её переночевать да не испужаться.

Вошла Варвара за старухой в комнату и застыла. Высоченный потолок цвета ночного неба сходился куполом и был усеян тысячами ярких звёзд. А в центре висела огромная круглая луна. В каждой стене комнаты была дверь. Одна представляла собой арку, исписанную горящими знаками, с отливавшими золотом петлями и таким же золотым замком. Вторая дверь была словно создана из переплетения стволов и корней деревьев. А третья – из чёрных досок, чёрной ковкой да костями белыми обрамлённая, как провал в пустой глазнице черепа. Смотришь на неё, и будто затягивает внутрь, манит и пугает одновременно.

– Усаживайся, гостья дорогая, – вывел девочку из раздумий скрипучий голос старухи. – Потчевать тебя буду.