скачать книгу бесплатно
До прихода фашистов, т.е. с 22 июня по 4 октября, Запорожье демобилизируется, т.е. все, что можно, вывозится на восток. До призыва кто добровольно, кто по повестке ушли в ряды Красной Армии, а на еще работающие заводы пришли старики, подростки и женщины.
Областной комитет ВКП (б) создал специальные бригады для демонтажа оборудования и нужной продукции для отправки на восток. Мой отец, хотя и не коммунист и никогда не помышляющий о партии, призван обкомом партии, поскольку был главным диспетчером гужевого транспорта Днепростроя, знал всех извозчиков, их адреса, их возможности, включен в состав спецпризыва.
Мы с того времени фактически отца дома не видели, так как погрузо-разгрузочные работы велись круглосуточно и, как правило, вручную. Поскорее погрузить и отправить на восток. Всем участникам этой операции, в том числе и моему отцу вместе с семьей гарантирована отправка с последним эшелоном на восток. Отец упредил маму, чтобы она готовилась с детьми для такого отъезда. И она готовила, скупая крупы, сахар, готовя сухари. К сожалению, уже перед, казалось бы, концом работ отец надорвался и лежал в больнице, где ему нужно было сделать операцию, а делать было некому, все врачи мобилизованы в армию. Мама навещала отца, но нас не приводила к нему.
Никто из обкомовского призыва на поезд не попал, потому что фашисты внезапно ворвались в Запорожье. Последний поезд с грузом, до которого даже последний обоз с товарами не дошел, под обстрелом успел вырваться на восток. Мы оказались в оккупации. Фашисты специально вылавливали членов бригад-мобилизационщиков, которых тут же расстреливали, их выдавали сами жители.
Мы жили на левой части Днепра, а отец прятался где-то на правой. Плотина ДнепроГЭС связывала два берега, но ее взорвали красноармейцы, а фашисты вынуждены были навести паромную переправу.
Отец ещё раньше предупреждал маму, что если они не уедут на восток, то вынуждены будут уехать в село, где жили родственники отца, иначе в городе с такой семьей не выжить. И попадаться на левом берегу отец не мог, иначе его бы расстреляли. Выехать же в село можно было только по правобережной Украине. И чтобы маме с детьми перебраться на правый берег, надо было в немецкой комендатуре получить пропуск. За ним в очереди стояли тысячи.
Мама вынуждена была бегать, отмечаясь в очереди, между домом и комендатурой. Ведь дети маленькие, 2, 4, 6 и 12 лет. И она, бедная, металась. В одну из таких пробежек попала под авиабомбежку. Ее не стало 6 мая 1942 года.
Что помнит душа из того? Помнит только то, что во двор к нам приехал воз, на опилках которого лежало тело мамы с хорошо сохранившимся лицом, укрытая одеялами. Ее в дом (непонятно почему) не занесли, не раскрывали, а в тот же день через какое-то время отвезли на кладбище, где и похоронили без гроба.
Мать – Жукова (Горячих) Евдокия Фёдоровна.
Я, помню, бегал вокруг воза и пускал в сторону мамы бумажные самолетики, которые умел делать. Брат говорил, что я не плакал, а сестрички тоже ничего не понимали. Правда, я помню, что видал, как из воза прямо на зеленую траву капала кровь. Соседи и крёстные нам говорили, что мама умерла от разрыва сердца. А что это и как никто больше не говорил. Был ли отец на похоронах, не знаю. Скорее всего, что нет. За нами ухаживали крёстные. Все мы, четверо, были крещеные. На кладбище мы с братом пошли. И там, на кладбище, где маму похоронили без гроба, прямо в одежде, в которой ее и привезли к нам, я мало что понимал, продолжая под усмирения старушек пускать самолетики. Так было, пока маму не похоронили, пока не появился надмогильный холмик. Тогда я стал возле него, как оловянный солдатик, и никуда уходить не хотел. Брат Володя с силой увлек меня домой. И дома больше никто не собирался. Только нас крестные предупредили и готовили к отъезду из дома. А как, к кому и когда, никто ничего не говорил.
Это произошло ночью. К нашему дому подъехала цыганская кибитка с шатром, нас погрузили с продуктами, одеялами и одеждой, была ночь. Цыганская кибитка подъехала к паромной переправе, которая охранялась автоматчиками; двое цыган, взяв с собой что-то в ведре и бутыль, подошли к охранникам, о чем-то с ними поговорили, отдали то, что унесли с собой, и кибитку пропустили на другой берег. Позже отец говорил, что цыгане не боялись немцев, а часовых подкупили ведром яиц и флягой самогонки.
Цыгане вывезли нас в поле, где их ожидала вторая кибитка, запряженная двумя старыми клячами, а сзади кибитки был привязан возок, на котором лежала коза. Цыгане рассказали отцу, лежащему на втором ярусе кибитки, о том, как они обманули охранников тем ведром, где были яйца. Оказывается, половина их были болтуны, т.е. негодные яйца. Отец расплатился с цыганами, они пожелали нам счастливо добраться домой.
За извозчика сел Володя, а отец только изредка указывал ему, где повернуть. Больше мы ночью не ехали, а останавливались на краю какого-то села, пасли козу, доили, давали кушать лошадям, приносили им воды. В основном, это делал Володя, а отец потихонечку слазил с кибитки и варил еду. Забыл: был у нас и наш любимец пёсик, небольшого росточка, рыжеватый, будто солнышком окутан, криволапый. Он поочередно спал со всеми нами.
Остановившись на краю села, мы вдвоем с Тамарой шли вперед, заходя в каждое подворье, протягивали ручонки и просили у хозяев что-нибудь поесть. Володя говорил о смерти мамы, больном отце. Люди давали нам кто хлеба, кто пирожок, кто картошки. Всего понемногу. Володя, держа на руках двухгодовалую Катю, складывал подаяние в торбу, которая висела у него сзади, и все это мы приносили отцу к кибитке.
Фото слева – Запорожье, 1941 год. В память нашей дружбы (слева направо) Володя, Тома, Лёня. Фото справа – самая маленькая, годовалая Катя.
Что такое просить милостыню, я знаю хорошо. И знаю, почему нельзя выбрасывать хлеб, а свой кусочек всегда надо доедать. Когда мои слова не доходят до внуков, то я еще рассказываю им о блокадной Тане Савичевой.
Ценнее хлеба нет ничего на свете и вкуснее тоже. Кто этого не понимает, тот беден душой. И безразличен к жизни.
Из Запорожья в наше село, где жили сестры отца и где жили наш дедушка Иван и бабушка Евгения, мы ехали целый месяц. Грязные, замызганные мы въехали в село. Фашистов в нем не было, их всех фюрер гнал под Сталинград, Ленинград, на Кавказ, обморозившись и ошпарившись под Москвой. На Украине царствовали полицаи да бургомистры.
Впервые мы их увидели, конечно, в начале октября 1941 года, когда они объявились на Днепре. Наша улица, где мы жили, располагалась у самой насыпи железной дороги, по которой проезжали разные железнодорожные вагоны. С отвращением мы, взрослые и дети, смотрели, как фашистские солдаты то ли спьяну, то ли сдури, скидывали брюки и выставляли в сторону людей свои задницы. Они напоминали свиней, заехавших в пустыню. А когда они выгружались с вагонов, то первым делом бежали к домам хозяев улицы Алюминиевой (на которой мы родились) и не просто заходили в калитку дома, а сапогами почти разбивали ее, тут же застреливали собак, если они лаяли и кидались на непрошенных гостей, а потом врывались в квартиры, требуя яйки, млеко, вылавливали кур, грабили, что видели глазами.
Я как сейчас помню ту тройку фашистов, что ворвались к нам, перепугав и маму, и нас. Они в мышиных френчах, впереди висят автоматы, с дикими взглядами. После их ухода жители, плача и причитая, хоронили застреленных собак, проклиная фашистов…
Проезжая на кибитке, помню, иногда ночью налетал какой-то мотоцикл, фашисты сильными прожекторами освещали нас, проверяя, кто едет, куда и зачем. Они допрашивали отца, тот, как мог, объяснял, что случилось и что он везет детей к дедам. Фашисты не причиняли нам вреда, но грабили. Да что у нас можно было грабить? А вот когда мы приехали в село и поселились в той же хате, которая ранее принадлежала отцу, то нас грабили уже свои, украинские полицаи. Слово «полицаи» для меня столь отвратительное, что хочется плюнуть ему в морду. Полицай для русского человека оскорбительно, и лишь нынешние руководители-недоумки пошли на переименование милиции на полицию.
Нас, конечно, в селе уже спас дедушка Иван, бабушка Евгения да многочисленные тетушки. (Совсем не странно, что пришло время, когда мы забрали их к себе в Саяны, в Саяногорск, в далёкую Сибирь, помогали им, ухаживали, «досматривали» их и хоронили по-людски, чтобы они, не имея своих детей, не оказались заброшенными, не чувствовали себя ненужными, одинокими).
Фашистов в 1943 г. в Украине фактически не было. Они рвали Россию, а в Украине появились тогда, когда их на свой запад попёрла Красная Армия. У нас уже был огород и в нем – старый сад, который отец садил ещё когда жил со своей первой семьей, у нас было целое стадо коз, что являлось главным подспорьем жизни семьи.
Недобитые фашисты были очень злые и коварные. Отступая, они заняли село, выгнав из домов жителей, чтобы самим поселиться. Наша хата стояла почти на краю села, на левом берегу реки Великая Высь. А Красная Армия наступала со стороны правого берега, выбивая обороняющихся фашистов. Враг, хотя и разбитый в России, всё равно хватался за Украину, за Белоруссию, Румынию.
Нашу семью в феврале 1944 г. немцы выгнали с хаты, и мы поселились в козьем хлеву, а у фашистов одну комнату заняли минометчики, а их минометы стояли в саду, прячась среди деревьев, а в другой комнате поселился офицер, который сразу же нашего брата Володю превратил в денщика, заставляя его чистить сапоги, шинель, убирать постель.
Передовая фашистов от нашего дома находилась недалеко. Любой выстрел мы слышали. Чтобы минометчикам выбегать к своим минометам, произведя залп огня в сторону наступающих красноармейцев, они вырубили в стене проём и выбегали к минометам не через дверь, а через этот проем. А если слышали плач детей, то со злостью пинали сапогами, грозили убить.
Фашисты недолго продержались. Уже в марте Красная Армия с боем освободила наше село. Тот фашистский офицер, что жил во второй комнате нашей хаты, отступа, я оставил на столе горстку конфет, которая оказалась заминированной. Нас спасло то, что отец строго запретил заходить в ту комнату, пока не появились красноармейцы. Они-то и показали отцу, что могло бы произойти.
Офицер, удирая, забрал с собой и нашего брата Володю, он через несколько дней при бомбежке колонны фашистов сбежит, когда офицер убежит с машины, прячась от нападения самолетов. Брат потихонечку, расспрашивая людей, из Буга дойдет домой…
Детскими глазами мы видели и море крови, и погибших воинов с обеих сторон, и навсегда запомнили ненависть фашистов. Много еще разных эпизодов помнят дети войны! Здесь я могу написать целую книгу, но раньше, пока живы были советские воины, считал себя не вправе касаться военной темы. О нас всё же правильнее говорить: «Дети Победы».
Нашему отцу сразу после освобождения села сделали в областной больнице операцию, а после его призвали в трудармию, и он работал по восстановлению шахт Донбасса. Мы жили с дедушкой до возвращения отца, до поступления в школу, но это отдельная тема, что представляла из себя сельская жизнь для такого неуравновешенного пацана, каким был я.
Мы, дети, все же познали не только горе, но и счастье. Счастье учиться бесплатно! Я поступал и в училище ВВС Днепропетровска, учился и в вечерней школе, оканчивал профессиональные курсы машиниста подземного электровоза, проходчика, добывал вместе с братом Володей руду в шахте «Центральная», окончил КГУ, гидротехнический техникум… Брат закончил ФЗУ, учиться он не любил и не хотел. Сестры Тамара и Катя окончили училища…
Братья и сёстры (слева направо): Олесь, Катя, Тамара и Володя.
Все имели семьи. Сейчас уже нет Володи и Тамары, а мы с Катей еще продолжаем свой род, имея кучу внуков…
Не будь Советской власти, не будь Красной Армии, не будь того общества, в котором мы жили, наш род давно бы закончился. Да не только наш. Мы жили в золотой период Советской власти. Хотя, как известно, и золота нет в совсем чистом виде. Всё было. Но нельзя не отличать зерна от плевел. Плевела отлетают, от них избавляются, а золото все же остается золотом…
Растеребила ты меня, Клара Павловна! Не будь ты такой, как есть, и какой я знаю тебя, не стал бы так растекаться по древу. Но когда друг просит, советует, взывает, делать вид, что не понимаешь, что от тебя хотят, непорядочно. С тем и кланяюсь тебе, поздравляя с наступающими Пасхами, Первомаем, Днем Победы, желая тебе крепкого здоровья, весеннего творческого вдохновения и благополучия всему твоему роду.
Искренне твой,
Ол. Грек
PS: Извини за мелкий почерк, я всегда жадный на бумагу…»
Мимолётность
В этом письме – абсолютно тот самый Олесь Грек, которого впервые реально я увидела на совещании молодых писателей Сибири, куда меня отправила «Комсомольская правда» выступить от имени своей газеты. Главным образом потому, что я несколько лет проработала собкором в Сибири (Красноярский край, Тува, Якутия…) и всю жизнь чувствовала её своим «вторым домом души». И когда ведущий совещание как-то очень торжественно объявил моё выступление, я смутилась и решительно сказала, что те, кто в зале, знают куда больше, чем я, – ведь они «коренные» сибиряки, а я лишь влюбленный «приемыш». Из зала донесся веселый голос: «Ух ты, как скромно!..»
Я растерялась и даже обиделась: в зал я влетела прямо с самолета, ночью где-то была вынужденная посадка, что-то чинили в самолете, было тревожно всю ночь… Передохнуть мне не дали, даже в гостиницу не заскочила; совещание уже шло второй или третий день…
В перерыве меня взяли в кольцо, все что-то хотели спросить, чем-то поделиться, и я оказалась у длинной, во всю стену, «стенгазеты», и веселый громкий невысокий парень подтолкнул меня к ней: «Клара, вот, прочти эту заметку, это про тебя. И посмейся!»
Господи, знал бы Олесь, что поездку эту я получила от редакции в порядке извинения и не готова была ей радоваться, едва приходя в себя после тяжелой операции и долечивания. А ответсекретарь, взрослый, опытный и «начальственный», официально «приложил» меня в нашем персональном рабочем журнале «Собкор за работой». Почти тунеядец, месяц не писала, статей нет, живу прежними «перлами»…
А меня каждый день возили на перевязку; малышка ходила в первый класс, трое старших доучивались, – 10-ый, 9-ый, 8-ой. И по-прежнему их надо было проводить завтраком, встретить обедом, подкреплять вечером, уложить спать ужином, выслушать всё про школу… А Алёнке с подружкой не давала покоя мечта попасть в плавательный бассейн именно сейчас. И пришлось по сугробам, с помощью отца подружки-одноклассницы из нашего дома дотащиться до начальника бассейна и убедить: нельзя губить детские мечты! Убедил папа подружки, на 30 лет старше меня, которого приняли за дедушку. А он был заслуженный врач и коротко объяснил: если мать вся в бинтах притащилась, с этим нельзя не считаться; ещё затянется выздоровление!
Вот предыстория поездки на совещание!
Я позвонила главному редактору Борису Панкину и сквозь слёзы сказала: передаю официальное письмо на редколлегию про это бездушие для публикации в следующем номере!
Вот Борис Дмитриевич мудро и решил: «Это же скандал! Прости нас. Недоглядели. Я номер журнала не подписывал. Вместо ответсекретаря на престижное совещание отправил тебя! Сможешь добраться в Сибирь?»
Я была в это время собкором в Воронеже, после Красноярска.
Вот так и познакомились… И весело же посмеялся надо мной в газете Олесь Грек – «дитя войны», каких было большинство в зале. И тут же слетела у меня с души вся смута и накипь последних дней! Вот она, родная Сибирь – крутая, добрая, озорная, горячая, настоящая!
И раньше пересекались где-то пути, – ну, хотя бы в Дивногорске, на строительстве Красноярской ГЭС, в газете «Огни Енисея», может быть… Но теперь Олесь больше не исчезал из вида. Пути совпадали, пересекались. И определялись они комсомолом и ударными комсомольскими стройками. И журналистикой. Созванивались, переписывались, Олесь присылал свои огромные публикации, философские размышления. Обменивались книгами, которые у нас выходили… Радовались встречам нашей нестареющей «молодой гвардии». Кто-то нас не любил (как ответсек меня), кто-то не понимал (когда же угомонимся?), а я не понимала только одного – как Олесю удаётся каждое лето, хоть на день, промчаться из Саяногорска в украинскую деревушку, повидать родственников, ведь он тонул в работе!
И только сейчас я как следует поняла, почему ему это удавалось!
Благодарность! Великая благодарность родным, сумевшим спасти жизнь им, малышам; не дать надругаться безжалостным оккупантам!
И вырастить. И выучить. Не только поставить на ноги, но и душе помочь не сбиться с пути. Ведь главную путеводную звезду – маму – они даже запомнить не успели. Вокруг них сомкнулись руки родственников. Родни. Родных…
Жизнь его всегда была – полёт и гонка; страсть к «бесплатной, советской, бесконечной» учёбе дала ему десяток профессий, внутреннюю уверенность и желанность его на всех стройках: Дивногорск, Саяногорск, Вьетнам. И – «Куба – любовь моя!»
Автор К. Скопина беседует с прорабом Олесем Греком об особенностях ситуации на Саяно-Шушенской ГЭС (1976 г.).
25 марта 2012 года, спустя 42 года после первого смешного знакомства, Олесь упорно приглашал меня на большую встречу – «Сибирь – Куба», ещё точней – Любовь «Дивногорск – Куба».
И окончательно убедила меня ехать на эту встречу дочка Мариночка, приехавшая из Старого Оскола поздравить меня: ведь мне «стукнуло» 82 года, я даже как-то осознать этого не могла, и, наверное, было жаль что-то потерять из той нашей прежней окрылённости… «Мама, ты что? Ты не можешь не ехать, если тебя так зовут! Я провожу тебя. Я поеду вместе с тобой! Это и наше детство – наш дом гудел от голосов ваших друзей, и нам они радовались, как тебе! И в школу к нам приходили с тобой, в наши классы, рассказывали о жизни в своих краях… И шоколадные монетки дарили, помнишь? Это всё было наше! Понимаешь? Переодевайся и едем!»
Люди – молодые и не очень, – тесно сидели в уютном зале, стояли у подоконников, сидели на притащенных откуда-то стульях. Среди них наш любимый секретарь ЦК комсомола уралец Евгений Михайлович Тяжельников. Виктор Плисов, тоже «дитя войны», когда-то, в сказочном далеке, секретарь комсомола строительства Красноярской ГЭС, в конце 50-х – начале 60-х! Дверь в комитет всегда была нараспашку любому человеку с любой проблемой – а их были сотни! Только искать, как правило, Виктора надо было в котловане, среди рабочих… Тысячи неопытных ребят ехали на ударную комсомольскую, и он был для них как старший брат, выпросивший распределение на сибирскую стройку после блестящего окончания Московского института… Голос его сейчас, на встрече, был всё тот же – просто горячая волна из сердца… Он рассказывал, как же сумела Красноярская ГЭС породниться с Кубой…
И было так понятно, почему сегодня собрал всех в этом зале именно Олесь Грек. Годы и годы он сотрудничал, ездил на Кубу, работал, всей душой приняв её, Кубы, смыслы и идеалы. Как наши, как свои собственные.
По удивительному совпадению это был мой день рождения. И драгоценный подарок вручил Олесь прилюдно – маленькую голубую фотокнижечку. Олесь Грек, «На Днепровско-Енисейских перекрёстках», к 75-летию (можно сказать, писал её 75 лет). И огромную, неподъёмную красавицу с голубым небом, синими горами, алыми и бело-сине-красными, рвущимися на свободу флагами… «Из Сибири te saludamos, Куба!» («Из Сибири приветствуем Кубу!»)
Куба – любовь моя,
Остров зари багровой,
Песня летит над планетой звеня —
Куба – любовь моя!
Мужество знает цель!
Стала легендой Куба,
Вновь говорит вдохновенно
Фидель —
Мужество знает цель!..
(Это написали А. Пахмутова и Добронравов в 1962 году, и с тех пор мы и пели эту песню как личное признание!).
«Дорогой мой друг читатель!
Ты держишь в руках книгу, над которой автор работал более сорока лет. Хотя, извиняюсь за нескромность, я могу утверждать, что над ней работал столько, сколько лет Кубинской революции, потому что всё, что связано с этим событием на Американском континенте, прошло через моё сердце.
…Победа Кубинской революции на Западном полушарии была воспринята народами СССР с таким интернациональным восторгом, что мы буквально влюбились в далекую страну…
И, конечно, я был среди встречающих первую группу кубинских студентов, прибывших на обучение в Киевский государственный университет…»
И так Куба вписалась во всю оставшуюся жизнь!
Конечно, как огромный подарок я восприняла дарственную надпись на книге: «Писателю, романтику, неистовой комсомолке, чудесному Человеку Кларе Скопиной с пожеланием звездных удач, счастья, здоровья, благополучия.
И с днём рождения! С уважением.
Автор Ол. Грек
15 марта 2012 г.
г. Москва»
Каково?! Да ведь это совершенно особое качество Олеся: Щедрость! Щедрость с самой большой буквы. И это тоже качество «Детей войны». И послевоенного времени (у меня собралась целая глава документов этой удивительной щедрости, радости за другого при малейшем поводе, потребности верить в добро, в душевное родство!) Люди, а мы не совсем еще потеряли эту способность сегодня? Средь щедрых потоков информационной грязи, жестокости, ревности к чужому успеху, равнодушия, Олесь Грек с открытой душой, как свет с далекой планеты, ей-Богу!
…Дорогой Олесь! Огонь и пламя! Спасибо тебе за него! Ты сумел его сберечь. Хотя ведь далеко не всем это нравится в сегодняшней жизни. Но ведь кому-то и сегодня оно поможет сохранить своё достоинство и душу!
Кто же он, Олесь, «дитя войны», «дитя Победы!», как он себя называет, – сегодня? Общественный деятель? Многогранный технический специалист широкого профиля? Талантливый организатор? Писатель? Журналист? Увешанный наградами, государственными и общественными, он достойно носит почётные звания… Лауреат Премии Красноярского комсомола… Самая теплая награда…
Личность, с доверием принявшая советскую жизнь и не свернувшая на чужие приманки!
Человек, убежденно отстаивающий советскую цивилизацию, которая не позволила сломать жизнь миллионам «детей войны». Потому что старшие жили сердцем. Потому что знали: чужих детей не бывает. И потому он, Олесь Грек, – Дитя Победы!
Жизнь – это мимолётности. Мгновения.
Одни – пролетают и тут же забываются.
Другие – многократно возвращают тебе память, когда ты совсем не ждешь.
Светочка Рунова
(Светлана Георгиевна Мирошникова) – мимолётность, мгновение, хранящееся уже 66 лет
«Хочешь, я расскажу тебе о Песне Синих Морей? Я услышала ее девчонкой, на берегу моря в Посьетте. Я часто убегала одна посидеть у моря и послушать волны… И всё плохое отступало. Была я одна – и волны. И вдруг я её услышала! Песню! Как слышат голос моря в морской раковине… Я слышала ее ясно, но воспроизвести не могла… Это песня тех, кто первыми плыл по неизвестным морям, открывал неведомые земли…
Я бежала до дома, не переводя дыхания…
Но мама мне не поверила!
Все знают в Посьетте легенду, а я её услышала, Песню!»
Разговаривали мы тихонько, четверо моих детей уже спали. Редчайший случай, можем разговаривать хоть до утра: завтра выходной! Не раздастся требовательный звонок «Комсомолки»: – «Будешь ли передавать срочный материал?» Подождёт детская стирка, стряпня на завтрашний день…
И у Светочки тоже было спокойно на душе. Самые страшные дни были позади: жуткий пожар в Игарке, которому она, молоденькая девушка с Дальнего Востока, не дала сожрать, проглотить деревянную Игарку…
Никого из руководства не было в городе – улетели в Красноярск на краевое совещание – и когда в порту завыли сирены стоящих там судов, ждавших погрузки игарской «золотой» древесины, Света выскочила на крылечко горкома комсомола. Совсем близко полыхала биржа готового к отправке леса! Выскакивали из близких домов люди, замерев, оторопело смотрели в сторону огня. И Света схватила какое-то ведро и закричала: «Да что же вы стоите! Тащите воду!», – и кинулась бежать с этим ведром. И мысль была одна: ведь там могут быть дети! Они любят играть среди согретых солнцем штабелей ошкуренной древесины.
Наверное, это были последние минуты, когда на этот ужас можно было повлиять ведром с водой! Бежали отовсюду, поливали, и Света сразу увидела игравших перепуганных детей. К ним успели! Растаскивали, как могли, штабеля! Сумела Света сбить самое страшное: оцепенение, растерянность, ужас!
Но почему именно она? Ведь были более взрослые; она-то не так уж давно «вырвала» распределение в Игарку – для изучения хитростей «вечной мерзлоты» и строительства новой, каменной, Игарки…
Дальше уже приехали пожарные, прилетели из Красноярска руководители, – и на много-много дней погрузился город в тушение… Ведь Игарка – это сплошное дерево! Тротуары, тропинки, тлеющие уже под снегом доски, старые дома…
