скачать книгу бесплатно
– Берегись! – крикнул Макрон. – Пращники!
Римляне едва успели прикрыться щитами, как по ним хлестнул первый вражеский залп. Варвары с оглушительным ревом устремились в атаку.
В основном ядра пращников молотили по римским щитам, но одно, просвистев над Катоном, угодило в обозного мула, выбив тому глаз и раздробив кость глазницы. Трубно взревев, мул забился в постромках, перепугав еще трех животных. Подводу повело в сторону, она столкнулась с соседней, накренилась и медленно перевернулась. Вывалившиеся из нее раненые угодили под пляшущие копыта.
Кого-то придавило бортом подводы, несчастный издал дикий вопль, захлебнулся пошедшей у него горлом кровью и испустил дух. Рев мулов рвал воздух, будоража когорту. Катона била крупная дрожь. Оказавшиеся на земле раненые пытались выбраться из-под копыт, но почти все они были затоптаны перепуганными животными. Паника разрасталась.
Еще одна повозка перевернулась, и воздух снова наполнился криками ужаса и отчаяния.
– Когорта, стой! – приказал Гортензий. – Надо унять эту долбаную скотину!
Он первым нырнул в мешанину крупов и морд, глубоко вонзил меч в горло ближнего мула и вырвал клинок. Ручьем хлынула кровь. Мул тупо воззрился на расплывавшуюся под копытами алую лужу, потом колени его подогнулись и он упал в кровь, грязь и снег.
– Убейте их всех! – выкрикнул Гортензий, и солдаты бросились к беснующимся животным.
Все было кончено в один миг, и оставшихся в живых раненых оттащили в укрытие, наспех сооруженное из уцелевших подвод. Теперь когорта не могла двинуться с места, не бросив беспомощных, потерявших возможность сражаться бойцов, и на миг Катону даже подумалось, что закосневший в своем прагматизме Гортензий вполне может на это решиться ради спасения тех, кто еще держится на ногах и способен пробиться к своим. Но нет, командир когорты остался верен кодексу чести центурионов.
– Теснее ряды! Сомкнуться вокруг подвод!
Легионеры, атакуемые с фронта, флангов и тыла, медленно пятились назад, беспрерывно нанося резкие колющие удары. Дуротриги со своей стороны рьяно крушили мечами стену щитов, постепенно, но неуклонно тесня яростно сопротивлявшихся римлян, пока те не сжались в компактную группу вокруг скопления обозных телег. Солдат, которые оступались и падали, мигом втаптывал в землю неудержимо катившийся вперед вал наступающих бриттов. Катон держался рядом с Макроном и, прикрываясь щитом, разил врагов жалящими ударами поблескивающего на солнце клинка.
– Осторожно, сынок! – крикнул Макрон. – Сзади те самые мулы!
Ноги Катона заскользили, попав в лужу крови, икры уперлись в шероховатую шкуру. По всему фронту парни Шестой тоже застопорились возле груды только что умерщвленных животных, поскольку яростный натиск варваров не позволял ни обойти этот завал, ни как-нибудь через него перебраться. С вызывающим ревом Макрон вонзил меч в лицо врага, а когда тот упал, быстро перескочил через тушу.
– Давай, Катон!
На миг оптион замер, глядя на двоих бриттов, таких же молодых, как и он, но, пожалуй, плотнее сложением. Белые кончики их пропитанных известью и потому торчащих во все стороны косм горделиво подрагивали. Один бритт держал в руках боевое копье с длинным зазубренным острием, другой был вооружен коротким римским мечом, очевидно трофейным.
Оба варвара серией ложных движений пытались отвлечь внимание чужака, в надежде, что тот зазевается и подставится под удар. Катон, перебегая взглядом с меча на копье и держа щит наготове, пока упреждал каждый выпад, но он боялся споткнуться о тушу валявшегося за спиной мула, а враги, тесня его к ней, наседали. Неожиданно сверкающий наконечник копья метнулся вперед. Катон инстинктивно отбил острие, но на долю мгновения приоткрылся.
С торжествующим воплем другой бритт послал меч прямо в незащищенный живот чужеземца, и в тот же миг чья-то рука ухватила Катона за пояс и мощным рывком перебросила через тушу животного. Меч врага не нашел цели, однако юноша так приложился всем телом к земле, что из него напрочь вышибло воздух.
– Он чуть тебя не достал! – загоготал Макрон, другим рывком ставя подопечного на ноги.
Хватаясь за грудь и пытаясь вздохнуть, Катон не мог не дивиться отличному настроению своего спасителя. Бравый центурион вел себя так, будто радовался опасности.
«Странная штука – опьянение боем», – отрешенно подумал Катон. Жаль, что осмыслить как следует этот диковинный феномен ему уже, видимо, никогда не удастся.
Бойцы Четвертой когорты в который раз инстинктивно сомкнули ряды, образовав вокруг раненых неровный эллипс. Дуротриги кишели повсюду, они яростно колотили мечами по римским щитам, полные решимости покончить с когортой прежде, чем к ней подоспеет подмога. Посланная Веспасианом колонна шла ускоренным маршем, но была все еще далеко. В ходе этой ожесточенной отчаянной схватки мозг Катона очистился от всех мыслей, а в нем самом не осталось ничего, кроме холодного, но безудержного желания отнимать жизнь у врагов, одновременно обеспечивая сохранность своей собственной жизни. Щит и меч его словно бы сделались продолжением рук, попеременно то наносивших, то отбивавших удары с эффективностью шатунов хорошо отлаженного механизма.
Зато предоставленное само себе сознание юноши непрерывно воспринимало и впитывало мельчайшие подробности боя, вплоть до самых, казалось бы, малозначащих впечатлений. От кошмарного, противно хлюпающего под сапогами месива исходил острый одуревающий запах, перед глазами метались косматые, заляпанные кровью лица, в уши били дикие крики и вопли, а под мышками постоянно гулял зимний, пробирающий до костей холодок. Катон знал, что всему этому предстояло навек осесть в его памяти, если, конечно, он останется жив.
Впрочем, шансы на то были исчезающе малыми. Дуротриги теперь все чаще выбивали легионеров из строя. Раненых приходилось оттаскивать в тыл, а убитых парней просто выталкивали вперед, чтобы те не путались под ногами и не мешали драться живым. И когорта держалась. Перед римскими щитами вырос вал мертвых тел, и варварам, чтобы добраться до неприятеля, приходилось карабкаться по трупам сородичей. Неустойчиво балансируя на расползающихся во все стороны грудах павших, они сами становились легкой добычей для жалящих выпадов, и вопли боли то и дело перекрывали стук принимающих удары щитов и лязг сталкивавшихся мечей.
В горячке боя Катон потерял всякое представление о ходе времени. Он дрался плечом к плечу с Макроном, а с другой стороны к нему пристроился новобранец Фигул. Правда, этот Фигул уже не был тем Фигулом, какого он знал. Увалень с мягкими мальчишескими чертами лица, простодушно восхищавшийся большим миром, так отличавшимся от задворков Лютеции, где ему выпало взрослеть, куда-то девался. Лоб нового Фигула прямо над глазом вспорол вражеский нож или меч, половина лица его была залита кровью. Пухлые губы свирепо щерились, взор горел бешенством. Забыв о муштре и о воинской выучке, этот большой ребенок рубил и кромсал дикарей ладным римским клинком, совершенно не предназначенным для столь дурацкой манеры ведения боя. Он открывался, он подставлялся, он взмахивал бестолково щитом, однако даже при этом дуротриги шарахались от него, устрашенные его силой и злобой. Занося меч для очередного удара, Фигул заехал Катону локтем в нос, и, прежде чем тот почувствовал боль, перед глазами его расцвела белая вспышка.
– Коли, а не руби! – крикнул Катон Фигулу в ухо.
Однако рассерженный новобранец был глух к голосу здравого смысла. Он нахмурился, встряхнул головой и с утробным рыком снова ринулся в самую гущу схватки. Тут подскочивший бритт замахнулся на Катона длинной двуручной секирой. Оптион мигом пал на колени, стиснул зубы и приготовился принять удар на щит.
Лезвие рассекло дерево и врезалось в грудь валявшегося в грязи мертвеца. Инерция удара швырнула варвара прямо на острие меча юноши, пронзившего ему сердце. Дикарь повалился на бок, увлекая с собой застрявшее в его теле оружие, а Катон подхватил с земли первое, что подвернулось под руку, – непривычный для него длинный кельтский меч с богато отделанной рукоятью. Оптион не был обучен обращению с таким видом оружия, а орудовать им как коротким клинком не представлялось возможным.
– Ну давайте, подонки! – ревел Макрон, хищно присматриваясь к ближайшему бритту. – Давайте, кто храбрый? Чего ждете, вонючие придурки?!
Катон рассмеялся, но тут же умолк, уловив в своем смехе истерическую нотку. Он потряс головой, отгоняя неожиданное головокружение, и приготовился продолжить бой.
Но ничего в этом роде от него не потребовалось. Ряды дуротригов на глазах стали редеть, истончаться. Варвары больше не размахивали оружием, не кричали, они понемногу откатывались назад и останавливались шагах в тридцати от удивленно взирающих на них римлян. Постепенно между дуротригами и римской линией обороны образовалась нейтральная полоса, усыпанная оружием и телами. Тут и там стонали и корчились раненые. Легионеры молчали, ожидая, что выкинут бритты.
– Что происходит? – спросил Катон в неожиданно воцарившейся тишине. – Что они затевают?
– Забыли нас, на хрен, предупредить, – буркнул Макрон.
Затем послышался топот, и вперед выбежали лучники с пращниками. После короткой паузы откуда-то из-за рядов дуротригов прозвучал громкий приказ.
– Сейчас нас угостят дождичком, – пробормотал Макрон и, обернувшись к своим людям, прокричал: – Всем укрыться! Будет обстрел.
Легионеры присели, съежились и накрылись полуразбитыми щитами. Раненым оставалось лишь вжиматься в подводы и молить богов о спасении. Щит Фигула был поставлен чуть косо, и, рискнув выглянуть в щель, Катон увидел лучников, натягивавших тетивы. Прозвучал второй приказ, и дуротриги обрушили на римлян шквал стрел и ядер. Вдогон этой туче летели подобранные с земли копья и даже камни: не только стрелки, но и каждый бритт стремился внести свою лепту в уничтожение ненавистных захватчиков.
Катон сжался в комок под своим расщепленным щитом, содрогавшимся от смертоносного града, молотившего по всему без разбора. Выглянув из-под края щита, юноша поймал взгляд Макрона, скорчившегося в своем укрытии, как и он сам.
– Лупит без продыху, а? – подмигнул ему центурион.
– А когда в армии было иначе? – попробовал отшутиться Катон, заражаясь бесстрашием командира.
– Не переживай, сынок. Думаю, этот дождик пройдет.
Но внезапно обстрел усилился, и Катон опять замер в мучительном ожидании неизбежного. Стрелы, которая с ним покончит, или того же ядра. Каждый новый прожитый миг теперь им воспринимался как чудо. Затем в мгновение ока смертоносный град стих. Повисла странная тишина. Зазвучали вражеские боевые рога, и Катон ощутил снаружи какое-то шевеление, но высунуться не посмел, боясь вновь превратиться в мишень.
– Готовьтесь, ребята! – надсадно прокаркал где-то рядом Гортензий. – Сейчас они снова попробуют нас сокрушить. Ждите команды, потом разом вскакивайте – и мы дадим им отпор.
Однако атаки не последовало: звеня оружием и стуча древками копий, дуротриги вдруг отхлынули от защищаемых римлянами позиций и потянулись на юг. Постепенно они ускоряли шаг, потом побежали. Легковооруженные пехотинцы, составлявшие арьергард войска варваров, тревожно оглядывались на бегу.
Макрон осторожно поднялся на ноги, глядя вслед отступающим бриттам.
– Ну, чтоб вам…
Он неторопливо вложил меч в ножны и поднес ладони ко рту:
– Эй, вонючки, куда же вы?
– Командир, – обеспокоенно встрепенулся Катон. – Ты что, рехнулся?
Между тем примеру «рехнувшегося» Макрона последовали и другие легионеры, так что вдогонку дуротригам, уже переваливавшим через гребень холма, понеслись свист, улюлюканье и брань. А по прошествии еще пары мгновений хор насмешек утих, заглушенный криками ликования.
Катон обернулся, увидел приближающуюся колонну легионеров, и его захлестнула волна радостного облегчения. Осев на землю, юноша бросил меч и щит, уронил голову на руки, закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул, прежде чем открыть их снова. Из первой шеренги римлян вырвался человек и быстрым шагом поспешил к месту сражения. Катон узнал его. Это был префект лагеря Секст. Грубое, словно вырубленное из камня лицо старого воина неожиданно дрогнуло. Сделав еще шаг-другой, Секст остановился и, ошеломленный увиденным, покачал головой.
Тела убитых десятками валялись повсюду и грудами громоздились вокруг удерживаемых когортой позиций. Сотни стрел торчали из земли, из трупов, из римских щитов, по большей части размолоченных так, что они уже не подлежали восстановлению. Но эти расщепленные, пришедшие в негодность щиты шевелились, а из-под них, пошатываясь, выбирались окровавленные, изможденные легионеры. Центурион Гортензий протолкался навстречу префекту лагеря и поднял, салютуя, руку:
– Славное утречко, командир. Ты поспел как раз вовремя.
Секст, не поведя бровью, пожал грязную, покрытую запекшейся кровью ладонь боевого товарища. Потом он подбоченился и, кивнув в сторону уцелевших бойцов Четвертой когорты, сказал:
– Ну и как, на хрен, прикажешь к этому относиться? Похоже, мне придется на месяц запрячь твоих инвалидов в нестроевые работы.
Фигул, стоявший рядом с Катоном, глядя, как выделываются друг перед другом начальники, помолчал, а потом плюнул на землю и пробормотал в их адрес нечто нелицеприятное.
Глава 18
Генерал, опускаясь в удобное кресло, поморщился. Несколько дней в седле не прошли даром: теперь ему было больно садиться даже на что-то мягкое. Потом, когда боль стала терпимой, командующий расслабился и принял предложенную Веспасианом чашу вина. Пожалуй, оно было слишком горячим, но основательно продрогшему в пути Плавту как раз и требовалось что-нибудь в таком роде. Он осушил чашу одним духом и жестом попросил наполнить ее снова.
– Есть ли еще какие-то новости? – спросил он.
– Никак нет, генерал, – ответил Веспасиан, подливая вина. – Кроме тех мелочей, о каких я уже сообщал в Камулодунум.
– Ну, хоть что-то должно было проясниться.
– Пока ничего. Правда, одна когорта вот-вот вернется с дальнего патрулирования. Она уже была бы здесь, но ее, кажется, атаковали. Мне пришлось выслать подмогу.
– Ах, да. По дороге сюда я приметил на дальних подступах к лагерю какую-то суматоху.
– Да, генерал.
– Пусть старший центурион этой когорты сразу по возвращении прибудет сюда.
Плавт помолчал, глядя на легкий пар, поднимавшийся над зажатой в его руках чашей.
– Понимаешь… я должен все знать.
– Да, генерал. Конечно.
Повисло неловкое молчание. Веспасиан пребывал в затруднении. Уже около года он служил под рукой Авла Плавта, но до сих пор их отношения не выходили за рамки официальных. И вот теперь этот всегда надменный, не любящий никого подпускать к себе генерал, под началом которого находились четыре полных легиона вторжения и двадцать приданных им вспомогательных подразделений, впервые сбросил маску прославленного военачальника. Он явно сбит с толку и ведет себя как обычный, измученный страхом за свою семью человек. Непонятно, как с ним держаться.
– Генерал?
Плавт по-прежнему смотрел в чашу, слегка поглаживая пальцем ее ободок.
Веспасиан прокашлялся:
– Генерал?
Командующий поднял усталые, полные безысходного отчаяния глаза:
– Что мне делать, Веспасиан? Что сделал бы ты на моем месте?
Веспасиан не ответил. Он просто не знал, что сказать. Окажись в руках друидов Флавия с Титом, он, вероятно, тоже вскочил бы на коня и помчался разыскивать своих близких. А в случае неудачи принялся бы с лютой жестокостью мстить гнусным убийцам, пока не истребил бы их всех или сам не нашел свою гибель. Зачем ему жизнь без Флавии, без сына и без того нерожденного малыша, которого Флавия вынашивает в своем чреве? У Веспасиана даже горло перехватило от вдруг нахлынувших на него чувств, и он, чтобы отогнать их, резко встал с кресла, прошагал к пологу и велел подать еще вина. Этот маневр дал ему время восстановить душевное равновесие, однако где-то внутри его продолжала кипеть злость на свою слабость. Излишняя чувствительность в армии не приветствуется, ведь распускающий сопли солдат ненадежен. По крайней мере, доверия ему нет. А если так, то что же тогда говорить о слюнтяе-легате? Или о генерале? Веспасиан тайком покосился на Плавта и пожал плечами. Если уж даже командующий внушительными боевыми соединениями не в состоянии скрыть свое горе, то вообще непонятно, куда катится мир.
С видимым усилием Авл Плавт вынырнул из своих размышлений и поймал взгляд легата. На миг генерал нахмурился, видимо пытаясь сообразить, как долго длилось его забытье, а потом с решительным видом кивнул.
– Я должен что-нибудь предпринять, пока у нас есть еще время. До истечения назначенного друидами срока осталось только двадцать три дня.
– Да, генерал, – пробормотал Веспасиан, пытаясь построить свой следующий вопрос так, чтобы в нем не прозвучало даже намека на неодобрение. – И ты… собираешься обменять пленных друидов на своих близких?
– Нет… по крайней мере, не сейчас. Нам прежде надо самим попытаться вызволить или отбить их. Не следует позволять кучке кровожадных дикарей диктовать условия Риму.
– Понятно, – отозвался Веспасиан, хотя и решил, что генерал с ним лукавит. Зачем бы иначе ему таскать с собой черных жрецов? – Тогда, раз уж время нас поджимает, позволено ли мне будет спросить, генерал, каков же твой план?
– Окончательно я еще не решил, – признался Плавт. – Однако тут главное – внезапность и натиск. Так что, легат, спешно готовь к выступлению свой легион.
– К выступлению, генерал? А… куда?
– Я хочу начать эту кампанию раньше, чем мы намечали. По крайней мере, раньше задействовать в ней твой Второй. Приказ у меня уже заготовлен. Тебе предписывается вторгнуться на территорию дуротригов, сокрушая там все горные крепости и более-менее укрепленные деревушки. Пусть под ногами дерзостных похитителей запылает земля. Каждое племя бриттов должно навеки закаяться брать римлян в заложники, а уж тем более своевольно казнить их. Если в мозгах друидов и дуротригов есть хоть толика здравого смысла, они мигом запросят мира и вернут мне жену и детей.
– А если они не пойдут на это?
– Тогда мы начнем убивать всех захваченных нами друидов, одного за другим, оставив главаря напоследок. Если их не проймет и это, мы примемся уничтожать все живое на нашем пути.
В голосе Плавта слышалась ужасающая решимость.
– Все будет сметено! Ничто не уцелеет! Ты понимаешь? Ничто и никто!
Веспасиан не ответил. Это было безумие. Сущее безумие. Понятное, объяснимое, но несомненное сумасшествие. Во всем сказанном не имелось ни малейшего стратегического смысла. Но с генералом, пускай и свихнувшимся, все равно следовало вести себя деликатно.
– И когда же мой легион должен выступить?
– Завтра.
– Завтра?
Это прозвучало настолько нелепо, что Веспасиан чуть было не рассмеялся. Но сдержался, уловив в глазах Плавта опасный блеск.
– Завтра никак не получится, генерал.
– Почему?
– Почему? Сам посуди, как же я могу выступить? Дороги еще не просохли. Осадные машины по ним не пройдут. Как и тяжелые обозные фуры. Значит, припасов с собой мы сможем взять только дня на три, ну, может быть, на четыре. И у нас пока нет ни малейшего представления ни о характере местности, ни о возможностях неприятеля.
– Я это предвидел. Со мной прибыл бритт, хорошо знающий те края. В свое время он даже набирался там ума-разума у друидов. Этот малый с его переводчиком согласны служить вам проводниками. Что же до провианта, то для начала ты можешь выступить и с половинным припасом. Потом мы наладим снабжение по реке. На кораблях, а далее – с помощью легких повозок. Я лично отправлю к тебе все телеги, какие смогу здесь собрать. Не говоря уж о том, что на захваченных землях ты и сам наверняка найдешь что-то съестное. Зима, правда, на исходе, но не все же они там подъели. Где-нибудь что-нибудь непременно припрятано, нужно лишь хорошо поискать. Ну а чтобы Второму было легче штурмовать варварские твердыни, я уже распорядился о передаче тебе всей артиллерии Двадцатого легиона.
– Даже если мы доберемся до вражеских укреплений, осадный обоз неминуемо завязнет в грязи, а без поддержки метательных механизмов наших солдат просто скинут со стен. Многие там полягут.
– Можно подумать, эти варвары способны возвести что-то путное, – презрительно фыркнул Плавт. – Фортификация для дикарей – темный лес. Все их валы и палисады предназначены для защиты от хищников и разбойничьих шаек. Не сомневаюсь, что полководцу твоего ранга под силу взять без большого урона любую из таких крепостей. Или подобные операции, на твой взгляд, слишком обременительны и опасны?
Чтобы в негодовании не вскочить на ноги, Веспасиану пришлось вцепиться в подлокотники жалобно скрипнувшего под ним кресла. Командующий зашел чересчур далеко. Его навязчивое стремление послать Второй легион в провальный бессмысленный рейд уже само по себе дурно пахло, но, усматривая во вполне обоснованных возражениях своего подчиненного некомпетентность и трусость, он опускался до прямых оскорблений и нарывался на открытый конфликт.
Плавт между тем, выпрямившись и надменно задрав подбородок, холодно оглядел рассерженного легата, но через миг снова сгорбился и пригубил вино.
– Прости, Веспасиан, – тихо произнес генерал. – Я был не прав, мне не следовало этого говорить. Никто, ни здесь, ни в Риме, не сомневается, что твой пост доверен тебе по заслугам. Еще раз прошу простить меня. Сейчас не до глупых обид.
