Войга. Хроники

Анка (400г. до н.э.)

Две босоногие девушки бежали по летнему лесу. Их смех разносился между деревьями и замирал где-то у их вершин. Та, что была немного постарше, бежала впереди, постоянно оборачиваясь и, словно дразня, поторапливала свою подругу. Вторая же, лет тринадцати на вид, явно была уже не в силах поддерживать заданный темп. Она то и дело спотыкалась и руками отталкивалась от коры деревьев, чтобы не врезаться в них ненароком.

– Анка! Анка! Подожди меня!

– Не отставай! – выкрикнув эти слова, Анка внезапно остановилась и подняла указательный палец вверх. Подруга последовала ее примеру и замерла чуть поодаль от нее. – Ефросинья, слышишь?

– Что? – с испугом переспросила девушка.

– Вода журчит! – Анка задорно засмеялась и еще быстрее прежнего кинулась в сторону желанного звука.

В скором времени деревья расступились. И перед ними пристал небольшой овраг, а у самого его дна весело и беззаботно шелестела быстрая вода.

– Уже темнеет, – с сомнением протянула Ефросинья, поравнявшись с подругой.

– Да брось! Мы столько сюда добирались! Я точно окунусь! – Анка резво спустилась по отвесному склону, где-то проехавшись на собственном платье, а где-то и пятившись назад, пытаясь удержаться рукой за торчавшие из земли корни.

– Не нравится мне что-то, – еще сильнее за переживала подруга, наблюдая за опасным спуском. – Духом неладное чую!

– Каким духом? – усмехнулась девушка, наспех скидывая свое платье. – Тем, что в пятках?

– Не дразни! – обиделась Ефросинья.

– Я любя! Спускайся! – Анка аккуратно дотронулась до поверхности воды ступней и на распев добавила. – Водичка теплая!

Прогнав свои сомнения, девушка принялась спускаться вниз. Она осторожно нащупывала босыми ногами земляные ступеньки и испуганно хваталась за торчавшие корни.

– Ты, видать, боишься? – усмехнулась Анка, которая уже успела зайти в воду по пояс.

– Я просто не хочу испачкаться! – огрызнулась Ефросинья и оступилась.

Она несколько раз повернулась вокруг себя, быстро скатываясь вниз.

– Ха-ха! – засмеялась подруга.

– Не смешно!

Она аккуратно поднялась на ноги, потерев ушибленную руку, на которой красовалась огромная ссадина. Видимо, это один из корней так ее наградил.

– Залезай прямо так! – крикнула ей Анка. – Заодно и постираешь!

– Нет уж! Теперь точно не полезу.

– Грязная домой пойдешь? Мамка тебя огреет!

– А мокрую не огреет? – недовольно ответила ей Ефросинья и села на один из прибрежных камней, жалостливо обняв свои колени.

– Как хочешь! – устало бросила ей Анка, подплывая ближе к берегу.

Внезапно девушка остановилась. Ее внимание что-то привлекло на дне реки.

– Ефросинья! Здесь что-то есть!

– Что? – испуганно отозвалась подруга.

– Что-то на дне.

– Выходи! Скорее! – девушка подскочила на месте, пытаясь разглядеть возможную опасность.

– Чего же ты всего боишься? – упрекнула ее Анка и скрылась под водной рябью.

– Анка? Анка?

– Чего ты голосишь? Лучше посмотри, что я нашла!

Девушка выпрямилась и продемонстрировала подруге маленький камень, который источал яркое легкое голубое сияние.

– Диковинная вещица, да? – она покрутила его перед собой, рассматривая находку со всех сторон.

– А чего он так светится?

– Не знаю.

– А вдруг это колдовское? Что если это проклятый камень? – не на шутку испугалась Ефросинья.

– Проклятые вещи смердят и выглядят отвратительно. А этот камень красивый. Может он какой хороший? Желания исполняет? – предположила Анка, продолжая любоваться диковинкой на своей ладони.

Неожиданно со стороны леса раздался громкий, басистый мужской голос:

– А чего это мы тут делаем?

– А! – вскрикнули девушки в один голос.

– А! – еще раз вскрикнула Анка, а затем повторила испуганный вопль снова и снова.

Вышедшие на край обрыва трое мужчин даже переглянулись меж собой, прекратив улыбаться наготе молодой девицы.

– Анка! Ты чего? – сквозь непрекращающиеся крики подруги спросила Ефросинья.

– Чего это с ней? – покосился самый старший из прибывших.

Он с опаской крепче сжал топор, висевший на его поясе. Вид голой девицы, машущей светящейся ладонью не вызывал в нем никакого доверия.

– Я не знаю, она нашла этот камень и вот…

Ефросинья еле сдерживала слезы. Она плотно зажала рот рукой, когда увидела, как Анка раздирает кожу на своей руке, пытаясь избавиться от злосчастной находки. Но нет, даже таким зверским способом она была не в силах разжать собственные пальцы. Камень не отпускал ее. Он мучал ее. И с каждым мгновением эта пытка становилась все сильнее и сильнее. Ее крик становился все громче и громче, а метания все беспорядочнее. Пока не дошло до того, что она просто не смогла устоять на ногах…

Она упала в воду. Разлетевшиеся от того места круги, разрезали пузыри воздуха, что порождал ее крик, не стихавший даже в такой ситуации.

– Анка! Анка! – еще громче заголосила девушка, глядя, как тонет ее подруга. – Сделайте хоть что-нибудь! – надрывным криком обратилась она к мужчинам.

– Да, что тут сделаешь? Заколдовали девку! – ответил на ее мольбу молодой парень, лет двадцати, нервно почесывая свою короткую бороду.

– Вытаскивать надо, – возразил ему старший.

– Я к ней не притронусь, – покачал головой третий, самый рослый из них.

– Сынки! Вырастил на свою голову трусов! – упрекнул их отец и быстро спустился вниз, с разбега запрыгнув в воду.

Он вынырнул на поверхность вместе с брыкающейся девушкой в руках. А Анка все продолжала кричать, а вместе с хриплыми отголосками былого вопля из ее рта вылетала и вода, которой она уже успела изрядно нахлебаться.

– Чего встали? – крикнул он сыновьям, и тут же извивающаяся девушка выскользнула из его рук. Он попытался вновь обхватить ее руками, но не смог. – Да, помогите же мне!

Поморщившись и опять проведя по бородатой скуле ногтями, один из мужчин бросился к отцу. Высокий еще с секунду перемялся с ноги на ногу, но все же последовал вслед за братом.

– Добромир, хватай за ноги, – скомандовал старший первому подоспевшему к нему из сыновей.

– Да, как же их схватить! – выкрикнул в ответ тот, когда взбесившаяся девица чуть не огрела его по уху.

– А ты уж сноровись! – со злобой процедил сквозь зубы отец. – Ждан, держи за руки!

– Я за ту руку не возьмусь! – наотрез отказался рослый.

– Хоть за какую-нибудь берись! – еще свирепее он прокричал ему в ответ.

Трое не могли никак совладать с бившейся в истерике девушкой. Они то поднимали ее из воды, то вынужденно роняли обратно. Пока отец семейства не выдержал такой неравной борьбы и не схватил девицу за ее длинную косу, и силком не потащил в сторону берега.

Благо длины ее волос хватило на то, чтобы ее руки не могли огреть спасителя. Она лишь изредка в своих беспорядочных движениях доставала ногтями до его крепко сжатого кулака. Но несмотря на это, мужчина не ослабил свою хватку.

Он бросил ее на землю, когда убедился, что они отошли достаточно далеко от края речки. Она продолжала извиваться и кричать, извергая вместе с криком и воду.

– Как она еще не задохнулась?! – громко спросил Ждан, пытаясь перекричать вновь прорезавшийся голос Анки.

– Кто ж ее знает, – ответил отец и повернулся к Ефросиньи. – Вы чьи девки будете?

– Я кузнеца дочка, а ее батька охотник. Они к нам недавно прибыли из соседней…

– Ахр-ахр! – внезапно в крике девушки прорезался гневный рык. Она принялась раздирать кожу на своей груди, кровь хлынула из ее ран.

– Держи ей руки! – скомандовал отец.

Сыновья послушно, хоть и не охотно последовали его приказу. Но лишь Добромир присел подле нее на одно колено, как Анка выхватила из его пояса топор. Парень тут же отскочил от нее в сторону. Но это было ни к чему… Не по его душу замахнулась рука девичья…

Топор с размаху вошел в ее голову. Крик стих. Еще несколько раз дернулись в конвульсиях ее ноги. Пальцы разжались и на землю из бледной ладони выкатился злополучный камень, все так же продолжая сиять, в отличии от ее потухших глаз.

– Анка! – душераздирающий вопль Ефросиньи раскатился по лесу, просачиваясь между деревьями и замирая где-то у их вершин.

Лычегда (400г. до н.э.)

Солнце украдкой прокрадывалось своими палящими лучами через ветки деревьев, досаждая и без того измотанным путникам, хаотично расположившихся возле костра и второпях доедавших свой запоздалый обед. Их было больше десяти. Больше десятка бравых мужчин с тяжелыми мечами на поясах. Их можно было бы принять за свору разбойников, если бы не довольно опрятный и чистый вид.

– Как же хорошо! – отклонившись и упершись спиной в крону соседнего дерева, сказал один из ратной компании. Тот, что явно при каких-то волнующих обстоятельствах получил особую примету, в виде повязки на правом глазу.

– Кому как, одноглазый, – недовольно протянул плечистый парень с перемотанной ладонью.

– Вот чего ты вечно всем недоволен, Ратибор?

– А чем тут быть довольным? Жара такая, что аж сдохнуть можно! – пожаловался мужчина и вытер сопревший лоб повязкой на руке.

– Да, ты посмотри вокруг! – не успокаивался приятель. – Благодать-то какая! Как солнце красиво светит…

– Я бы сказал жарит со всей своей треклятой дури! – усмехнулся Ратибор ему в ответ.

– Солнышко-то чем тебе не угодило? – вмешался в их разговор светловолосый парень, лет шестнадцати на вид. Он был самым молодым из их компании, да и самым миловидным к слову. За что частенько и получал колкие прозвища от своих собратьев…

– А тебя, красавица, вообще никто не спрашивал! – осек его Ратибор.

– Не нападай на мальца, он тебе ничего плохого не сделал, – вступился за парня тучный мужчина лет пятидесяти, что сидел напротив спорившей троицы.

– Глава, так я ж не со зла! – оправдался мужчина.

– Нет, ну правда, братцы! Ну, разве не хорошо тут? – не унимался воодушевленный одноглазый. – Все зелено, все живо! Не то что у нас пещерах! А тишина какая!

– Вот именно, – насупившись полушепотом произнес Глава, – тишина…

Все мужчины замолчали и прислушались. На их лица пала тень тревоги, а их тела сковало ожидание неминуемой беды, с которой каждый из них уже был до боли знаком.

Они свернули свой лагерь, водрузив малочисленные пожитки на, немного отдохнувших от долгой дороги, лошадей и выдвинулись в путь. На хмурых их лицах читались разные мысли: от жестокого осознания и принятия до злости и ненависти к тому, что им предстояло. Но в сердце каждого из воинов теплилась маленькая искорка надежды, что предательски не затухала, не имея даже и права на какую-либо подпитку в том мире, который был ведом только им.

На окраине поселения до них донеслись первые крики. Мужские и женские голоса сливались в один протяжный стон. Неожиданно из ближайшего к ним дома выбежала женщина в разорванной рубашке. Ее лицо было залито слезами, рот не смыкался, выпуская все новый и новый вопль отчаяния. В ее глазах на искаженном от страданий лице каждый из мужчин видел мольбу.

Она добежала до них и пала на землю. Она протянула одну руку вперед, но не смогла выдавить из себя не слова. Только крик, только боль, а теперь и отчаяние. Именно оно заставило ее кататься по зеленной траве и колотить то себя, а то и землю.

Глава первым сделал шаг вперед, приблизившись к ней и опустившись на колени. Он выставил над ней ладонь и на секунду закрыл глаза.

– Оно? – в нетерпении спросил одноглазый.

Мужчина поднялся с колен и, вытащив свой меч из пояса, всадил его в беднягу.

– Оно, – с грустью подтвердил Глава, изымая орудие из тела убитой. – И уже давно. Въелся в них по самое не хочу.

– Может, зря, – испуганным голосом спросил молодой парень. – Может, к Марьянке их свезем? Выходит?

– Кого можно будет спасти – заберем, а остальных… – он еще раз посмотрел на окровавленное лезвие своего меча. Сколько же отрицания было в этом приговоренном взгляде, – сам понимаешь.

– Когда же эта падла уже нажрется?! – с ненавистью произнес один из мужей.

– Никогда, – отрешенно ответил ему одноглазый и первым двинулся вслед за своим предводителем, навстречу истошным крикам ни в чем неповинных людей.

Картина, что предстала перед их глазами, была не нова для путников. Нет, они встречались с этим безумием уже ни раз. Но каждый раз она вызывала в них ненависть. Каждого из них она заставляла окунуться в печальные моменты собственного прошлого. Моменты, которые они рады были бы забыть.

– Все готово, всех собрали, – сообщил мужчина с перевязанной ладонью своему предводителю, который, облокотившись на забор, наблюдал, как солнце медленно исчезало в зареве багрового заката.

– Иду.

Они подошли к бревенчатому загону для скота, где были собраны оставшиеся живые жители этого поселения. Кто-то был привязан к столбам изгороди, а кто бешено метался по всему загону. Некоторые катались по грязной земле, натыкаясь друг на другу, разрывая собственную одежду вместе с кожей, а иногда в беспамятстве колотя и лежащего рядом соседа.

Глава поморщился:

– Почему не всех связали?

– Так это… Веревок не хватило, – попытался оправдаться мужчина.

– А в деревне сыскать еще не догадались?

– Так… Собрали все, что было, – он виновато потупил взор.

Предводитель вздохнул, пытаясь вместе с воздухом выпустить из своей груди и тягучую грусть.

– Их слишком много, – вымолвил он, словно пытаясь уже заранее найти себе оправдание.

– Да, – согласился Ратибор.

– А капли собрали?

К Главе подошел одноглазый и с виноватым видом протянул тряпичный небольшой узелок:

– Все, что нашли.

Он развернул его перед ним, демонстрируя малую находку в виде трех светящихся голубым сиянием камней.

– Мало, – словно приговор произнес предводитель и с угрюмым видом взглянул на истязаемых неведомыми страданиями людей.

– Разбрелись по ходу, гады, – с ненавистью прошипел Ратибор.

– Это плохо? – испуганно спросил самый молодой из них.

Глава с грустью посмотрел на светловолосого парня и, похлопав его по плечу, двинулся вперед.

– Братцы, – обратился он к своим соратникам, которые даже не подняли глаз в его сторону, словно уже знали, что именно он собирался им сообщить. – Я обещал вам, что после Лычегды мы отправимся домой. Но… Я не смогу сдержать этого слова. Сила Турофея не дремлет, вы видите, что творит этот ирод? Не в праве мы, братцы, отворачиваться от нашего боя. Надо землю спасать, людей спасать! Тех… – он сделал небольшую паузу и, словно извиняясь, добавил, – что мы еще в силах спасти.

– А этих? – спросил молодой, чей голос сейчас прозвучал подобно отрицающему писку.

– Их уже не сможем, – все с той же грустью ответил ему Глава.

– Но как же так? – не унимался тот. – Вы даже их не проверяли! Вы даже не посмотрели на них! Может кому-то еще можно помочь!

– Хватит, Степан! – оборвал его нарастающее негодование одноглазый. – Тут уже ничего не попишешь.

– Как же не попишешь?! – парень уже пыхтел от злобы. Нет, он не мог принять такого решения. Его молодая душа напрочь отказывалась верить в такой исход.

– Ты прав! – вмешался предводитель. Его голос уже звучал более властно и строго. – Может и есть кто, кому помочь можно. Может один али двое… Но! Возьмем мы их, отвезем к Марьянке, может довезем, а может и нет. А вернемся сюда, так не одну деревню хоронить придется, а две иль три! Да может и больше! Кто знает, сколько этой заразы уже разлетелось! – он выхватил из рук одноглазого один из камней и потряс им перед лицом юноши.

– Но нельзя же так! – парень повернулся к своим собратьям и словно вопрошая повторил, – нельзя же так, братцы! Мы ж не ироды какие! Не по-людски это!

– А сотни людей к смерти приговаривать по-людски? – упрекнул его Ратибор.

– А десяток?

– Так какой же здесь десяток? Тут от силы трое-четверо выходить можно, да и то не знамо, выйдет или нет! – мужчина окинул перевязанной ладонью бьющихся в конвульсиях людей. – А пока мы время потратим на журавля, синица полчища сгрызть может! Тут выбор очевиден, али я не прав?

– Прав, – поддержал соратника кто-то из мужчин.

– Прав, – завторили ему еще двое.

– Так мы же можем разделиться! – неожиданно осенило догадкой юношу, и в глазах его засияла надежда.

– Мы таким-то числом еле справляемся. А коли меньше нас станет… Что делать будем?

– Нет! – резко закричал парень. – Не приму я этого!

Вместе с этими словами он выхватил меч и направил его в сторону своих же. Мужчины опешили от такого поворота.

– Не позволю я души губить по чем зря! Хотите их крови, – он указал пальцем в сторону стонущих жителей Лычегды. – Придется вам и мою пролить! Кх…

Меч Главы мягко, но быстро прошел сквозь его шею и вышел наружу прямо перед его лицом. Он в испуганном трепете посмотрел на торчащее перед ним острие, словно пытаясь понять, что именно сейчас произошло.

– Руби, – сухо отдал свой приказ предводитель, вытаскивая клинок из парня.

Мужчины послушно достали свои орудия и перепрыгнули за забор скотного загона. Крики стихали один за другим. На землю опускалась тьма ночи. Она словно пелена скрывала следы их греха, свершенного, как они мысленно оправдывали себя, во благо всего народа будущей Руси.

Он лежал на земле. Концы его светлых волос окрасились грязью и собственной кровью. Глаза его были широко раскрыты, а голова повернута в сторону бойни. Его бездыханное тело словно наблюдало за всем, что творили его товарищи.

– Что с телами делать? – осведомился у Главы Ратибор, когда дело уже было сделано.

– Сеном закидайте и сожгите. Подожди, – предводитель остановил его прежде, чем мужчина ушел исполнять новый приказ. – В домах пошарьтесь, возьмите, что подороже. На девках, что по селу лежат, платья изорвите. Пусть все выглядит как набег.

– Понял, – ответил тот и повернулся к собратьям. – Слышали?

– Да, – тихо отозвалось несколько мужчин и тут же направились исполнять приказ.

А Глава плавно опустился на землю возле тела юнца.

– Прости, Степан, – с этими словами он сдвинул вниз веки парня, закрывая глаза хладному свидетелю. А затем поднял голову верх и задал вопрос, что одновременно послужил ему самому подобием оправдания. – Турофей, что же ты творишь?!

Веда (276г. до н.э.)

Очередное утро в избушке старой ведьмы отличалось от всех предыдущих, возможно, только яркими солнечными лучами, которые тут же обрушились на Лукерью и принялись терзать ее заспанные глаза, когда старуха широко распахнула входную дверь. В этой деревянной избе девушке отводилось свое уникальное место: в сенях на медвежьей шкуре, брошенной заботливо на пол под грудой висящего на стене барахла, прямо возле входной двери.

– Вставай! Дела не ждут, – хриплым голосом грозно сказала ей ведьма.

Девушка послушно приподнялась со своей незамысловатой постели, все еще пытаясь привести зрение в нормальное состояние под незатухающим ярким натиском.

– На, ешь.

Старуха отдернула свое замызганное дранное по подолу платье и, присев на корточки, поставила перед ней крынку молока и ломоть вчерашнего хлеба. Не смотря на свою зажиточность, Веда не стремилась к богатствам. Новые вещи она покупала весьма редко и то, когда старые уже и одевать срамно становилось. А в дом она новой утвари не приносила и подавно. Лукерья лишь могла предположить, что скорее всего вся посуда и малая мебель достались хозяйке по наследству от предшественницы, о которой, к слову, молва по деревне даже спустя пятьдесят лет после ее смерти так и не замолкала, да и вряд ли когда-нибудь стихнет. Уж больно люба она была людям. Добрая и сильная. А сколько сказок матери сказывают своим чадам перед сном о могущественной Ариаде!

Только вот Лукерье эти истории рассказывать было некому. Ее мать скончалась при первых же родах, подарив жизнь дочери, которая как две капли воды была похожа на нее. Это и убивало ее отца день за днем, который пытался утопить свое горе в огненном пойле. Он не выдержал всей этой ноши и в итоге вспорол себе брюхо, упав на вилы. Кто-то из сельчан до сих пор считает, что его падение было случайным, мол, в пьяном бреду и все такое. Но вот девочка, которая воочию наблюдала неугасающую скорбь своего отца, не могла с этим согласиться. Она знала: он просто сделал то, что уже давно задумал. Поэтому даже не вскрикнул, не позвал на помощь, а просто тихо терпел. Терпел и умирал.

После кончины второго родителя, сельчане принялись решать, что теперь делать с оставшейся сиротой. К слову, никто не горел желанием размещать под своей крышей еще один рот. Да и год тогда вышел неурожайный. Решили люди, что местной ведунье не помешает помощница. Привели девочку в ее дом, а та сначала выставила непрошенных гостей за дверь, собрав на их голову все ругательства, которыми обладал ее колдовской разум. Нет, она не проклинала их. Веда никогда никого не проклинала. Она знала силу своего слова и следила за всем, что испускала из своего рта.

Долго мялись под ее забором люди, то пытаясь воззвать к жалости друг друга, а то и надеясь, что сжалиться ведьма и приютит сиротку. Так и случилось.

Надоело Веде слушать их препинания и смотреть, как сжавшийся возле калитки ребенок осознает насколько в жизни своей боле никому не нужен. Открыла она дверь и приказала Лукерье заходить, да пошустрее, пока не передумала.

Девочке тогда было десять лет. Старуха приютила ее со словами, что мол скоро возраст ее подойдет, да и спровадит она ее жениху только бы какому. Но вот не особо она кому сдалась, ни через два года, ни через три никто свататься так и не пришел. Не нужна никому ведьмина собачонка, что спит под дверью.

К слову, Веде она особо тоже не сгодилась ни на что. Не нашлось ей в доме работы, кроме как в лес по грибы, да по травы ходить. В деревне даже поговаривать начали, что ведьма то девчушку на смену себе растит, только вот старуха эти слухи быстро пресекла: «Нет в девке силы. Пустая!». Вот с той поры все и стали ее пустой называть. Обидно первое время ей было, да и не поделаешь с этим ничего – смирилась.

– Веда! Это я, Дарина! – послышался голос со стороны двора.

– Чего приперлась? – насупившись осведомилась ведьма, высунув голову в окно. – Неужто пить не бросил?

– Бросил, свинья! Как не бросить?! Я все по указке твоей сделала. Неделю, гад не пил!

– А чего ж тогда ругаешься? – не поняла причины злобы женщины старуха.

– Так этот ирод проклятый бросил меня и к соседке убег! Сказал, мол, я на тебе по пьянке женился, а по трезвому смотреть на твою морду не могу! Да что ж не так с моей мордой?! Али не уродина! Обычная баба, будто Милка краше! Тьфу!

Женщина так сильно жестикулировала, всем своим телом добавляя рассказу большей красочности, что Веда не выдержала и засмеялась.

– Чего смеешься? Может, это твоих рук дело все? Может, какую травку напутала?

Ведьма поморщилась и махнула на женщину рукой.

– Да шут с тобой! Скажешь тоже! Ладно, заходи. Будет тебе подмога.

С этими словами она занырнула обратно в избу и покосилась на Лукерью.

– Доела? Тарелку на стол и выметайся!

Лукерья послушно подскочила и мигом метнулась к столу, дожевывая последний кусок хлеба. Она в второпях выскочила за дверь, в пороге столкнувшись с довольной Дариной. Девочка бросила быстрый взгляд на лицо женщины, пытаясь мысленно сравнить его с лицом Милки, которую тоже знавала не понаслышке. Огромный нос и узкие глаза просительницы явно уступали миловидным чертам соперницы. Но об этом говорить не стоило, можно было с легкостью огрести оплеуху от тучной бабы.

Местные жители были частыми гостями в избе старой ведьмы. Кто-то приходил хворь какую полечить, а кто-то, как Дарина, судьбу свою поправить. Но итог был один, Веда всегда выгоняла Лукерью за дверь, поэтому та никогда почти и не видела, как ворожила старуха. Только слышала, что дело свое она знала и осечек у нее не было. Вот и сейчас девочка даже не сомневалась, что получит Дарина то, за чем пожаловала.

Лукерья уже привыкла слоняться по лесу без дела. Скучные и одинаково пустые дни уже успели войти у нее за все это время в привычку. Она просто существовала в этом мире и ждала, а чего именно, не знала даже сама девочка. Правда, однажды случилось нечто, что навсегда изменило ее жизнь.

Старуха частенько уходила в лес в полнолуние, но обычно всегда возвращалась в преддверии рассвета. Лукерья ненавидела эти ночи, которые ей приходилось коротать в одиночестве в этом доме, где в каждом углу сушились колдовские травы и коренья. Она всю ночь не гасила свечи, опасаясь то прихода мертвых, а то и нечистой силы. Ее спасители всегда играли с ней злую шутку, заставляя тени мельтешить по ведьминой избе. А ее детское воображение всегда стремилось как можно ярче дорисовать и без того ужасающие картины.