скачать книгу бесплатно
Данилов, закатив очи, повиновался…
… – Короче, звонил участковый. – Опер Синявин спрятал телефон в карман потертой куртки. – Там хата вся в мозгах. Этот бухой гондон жену не просто завалил. Он её утюгом ****анул раз тридцать, у неё башки почти не осталось. Живалюк, слышь меня?
Данилов осмотрелся – он сидел в полицейском УАЗике, несущемся по ночному городу, жёстко подпрыгивая на ухабах. «Какая-то фантасмагория…» – подумал он.
– Эй! Уснул что ль? – сидящий рядом опер Синявин явно обращался к нему.
– Какой кошмар! – воскликнул Данилов-Живалюк, приняв правила этой странной абсурдной игры. «Если камера снимает в лоб, надо довернуть немного голову и чуть наклонить – я так выгляжу брутальней». – Чёрт, вот гад!
– С тобой всё норм? – осторожно уточнил Синявин. – Если там такое месилово, может литр возьмём? Сань, тормознёшь у «Магнолии»?
Водитель молча кивнул. В зеркале заднего вида Данилов разглядел его лицо. Это было лицо Берко. «И здесь поспел! Да как он это делает?!» – подумал Данилов и вслух добавил:
– Литр красного?
– Чего? – Не понял Синявин.
– Ну, вина. Чилийского.
Синявин вцепился глазами в «Живалюка»:
– Ты кто, мужик? – сквозь никотиновые зубы процедил опер и потянулся к кобуре. Данилов сжал фантик…
– Ты что вообще заканчивал?! – спросила Крыса. Данилов огляделся – он снова возлежал в межбаковом пространстве.
– «Щуку»…
– «Щу…» Просто немыслимо! Тебя раскусили за полминуты!
– Потому что этот твой фантиковый метод – полнейшая чепуха! Пробы делаются не так! Я должен получить чёткую режиссёрскую задачу…
– Ты не должен ничего получать! Ты должен дать! Дать режиссёру долбаного Живалюка! – Разглагольствовала крыса, ходя по Данилову взад-вперёд с закинутыми за облезлую спину лапками. – А лучше двух или трёх Живалюков! Я дала тебе шанс побыть одним из них! Думать, говорить, как опер!
– И о чём, по-твоему, думает опер?!
– Не знаю! Может, о том, что его оторвал от дивана какой-то запойный ублюдок, не дав хотя бы несколько сраных часов побыть обычным человеком! Но точно не о Берко, чилийском вине и фотогеничности правой половины своей рожи! Тренируйся! Расти! И запомни – давай, а не проси!
Крыса спрыгнула с Данилова и, по ходу пнув спящего кота, нырнула под колонну театра.
– Учить она ещё будет… – Буркнул Данилов, собрал в охапку сценарий и пошёл домой. Пешком, так как метро уже не работало…
… – Спасибо, очень даже! – Сказал Сатанюк, развалившись в кресле.
– Может, ещё дубль, Алекс? Мне не сложно!
– Да нет… Проба… хорошая, крепкая. Я тебя наберу, ок? – Сатанюк пожал Даниловскую руку и занялся перекладыванием бумаг, давая понять, что пробы окончены. «Не позвонишь же, скотина» – подумал Данилов, ушел домой и три дня пролежал на кровати, гипнотизируя телефон. Первым ему позвонил Берко с «обалденной» новостью: Иуда-Сатанюк утвердил Берко на Живалюка. Данилов поздравил его, разбил телефон о стену и долго смотрел на дверную ручку, прикидывая свой вес и цвет ремня. Но жизнь, как и бесконечные кастинги, продолжилась.
– Спасибо, было хорошо.
– Давайте дубль?
– Нет-нет, этот крепкий. Мы вам позвоним.
…Иногда накануне очередных проб Данилов баловался волшебным фантиком, но неизбежно терпел фиаско. Будучи в родильном отделении, он поднял на руки младенца с лицом Берко и выбросил его в окно. Будучи внебрачным сыном Хрущёва, он размечтался о гонораре в долларах и был немедленно расстрелян. А попав в сборную СССР по водному поло, прямо накануне олимпийского финала с венграми, в пылу игровой тренировки он забыл, какая его сторона наиболее фотогенична, заистерил и утонул прямо в бассейне.
– Дубль?
– Всё было отлично. Мы позвоним.
…Очередной кастинг был в сериал про войну. Данилова желали пробовать на роль фашиста, которого убивают на шестой минуте первой серии. Творческое задание было несложным – выкрикнуть «Нихт!!!» и замертво шлёпнуться оземь. Это был, конечно, главный минус роли. Плюсом же являлось то, что Данилов будет падать замертво каждый год на майские праздники перед многомиллионной аудиторией. А это пусть и грош, но в копилку фильмографии. Волшебным фантиком будущий экранный захватчик решил даже не пользоваться – падать замертво на шестой минуте он неплохо умел ещё с сериала про иго.
Насвистывая саундтрек к «Касабланке», Данилов уже подходил к студии, когда ему позвонил взволнованный агент:
– Данилов! У них всё поменялось! Короче, на съёмки заходит новый продакшн! С бюджетом, ресурсом и прочими прелестями! На главные роли берут весь цвет – Трепыханова, Ляльскую, Близнюка-Первородного! Весь Парнас купили! Хотят продукт в Европу везти! И самый цимус – режа поменяли! Знаешь, кто будет?… ГРЫМУК!
Актёрское сердце Данилова выпрыгнуло из горла и уже через минуту было в Смоленске. Грымук. Гений. Мастер. Обладатель полного серванта международных премий. Унижающий. Оскорбляющий. Превращающий тебя в ничто. Ма-ма…
– Вы у нас… на роль Пауля. Как вас… Данилин? – Змеиный режиссёрский взгляд заполз в душу и занял место сбежавшего сердца.
– Данилов…
– Пофиг. Тянуть кота не будем. Начинайте. Текст крестьянина я подам. Включите камеру.
Данилов забыл слово «нихт» и вспотел. Полез в карман за платком и нащупал что-то шелестящее. Фантик. Данилов не хотел его сжимать, но пальцы предательски свела судорога…
…За шиворот серого мундира попало что-то ледяное – это капля сорвалась с потревоженной еловой лапы. Пауль поморщился и осмотрелся. Никого. Странные эти леса. Вроде идёшь цепью, чуть зазевался – и рядом нет никого. Только тёмный ельник, шелестящий каплями мелкого косого дождя. В такую погоду не надо быть здесь. Лучше сидеть в кафе «Чёрный Виноград», что в его родном Кёльне, на углу Хильдебольдплац и Норбертштрассе. Где солнечные лучи меняют цвет, прорываясь сквозь витражные окна, и рассыпаются разноцветными пятнами по старой зелёной плитке. Сидя на скрипучем стуле, там можно бесконечно долго наслаждаться чашечкой кофе – лучшего в городе, сваренного крепким стариком Хоффером. Но Хоффера больше нет. За его семьёй пришли и куда-то увели. Куда – Пауль не знал.
Солдат отодвинул в сторону очередную тяжёлую лапу, стараясь не попасть под сорвавшиеся вниз капли. Перед ним стоял человек. Он был с бородой, в жилетке из овчины и сбитых дырявых сапогах. Человек испуганно смотрел на Пауля, прижимая к груди самодельный нож. Пауль остановился, и его лицо обдал град капель с отпущенной ветки. Но он даже этого не заметил.
Пауль тысячу раз представлял, как он убивает врага. Это всегда выходило легко и лихо, прямо как в этих фильмах, на которые он ходил с сестрой в «Лихтбург». Вообще, война представлялась ему неким спортивным состязанием, чем-то вроде его любимого плавания. Ты тратишь какое-то количество сил, побеждая врага с незапоминающимся лицом, и тебя любят свои и уважают чужие. И ты получаешь от всего этого кайф, поёшь и не спишь всю следующую ночь, переживая победу снова и снова. Но месяц на Восточном фронте показал, что это не так. Обгаженные трусы после бомбёжки не очень-то годятся для чувства кайфа. И черные головешки на месте сгоревших изб – это не белизна бассейнового кафеля. И лихость куда-то ушла, оставив в ногах и руках лишь размокшую вату. Потому что враг всё же имел лицо. Испуганное лицо человека с ножом. Человек прыгнул.
Он сбил Пауля с ног и завизжал. Пауль разом отяжелевшей рукой попытался схватить его за руку, но человек с размаху всадил нож в его тело. И еще раз. И еще. И еще. Паулю стало очень страшно, он захрипел. Человек продолжал наносить удары, сопровождая их надрывным возгласом. Он рыдал, но остановиться уже не мог. Всё это время Пауль, не отрываясь, смотрел в глаза человека. Постепенно искаженное бородатое лицо расплывалось, превращаясь во что-то другое, отвратительное и потустороннее. Пауль понял, во что. В Правду. Правду, которую он знал. Он знал, куда увели старика Хоффера. И все эти вереницы испуганных людей с желтыми звёздами на груди. Он знал, что сгоревшие дотла избы не были пусты. И что он – часть всего этого. Просто он всё это вырезал из своего фильма о войне.
И тут Паулю стало очень противно. Он больше не хотел спастись. Он хотел, чтобы всё это просто закончилось.
– Ещё. – Шептали его губы, окутанные розовой пеной. – Ещё. Ещё.
Человек выбился из сил и в изнеможении бухнулся на игольчатый настил. Наконец всё закончилось. Пауль разжал руку с фантом.
… – С тобой всё в порядке, Даникактамтебя? Принесите воды и вырубите камеру кто-нибудь! – заскрежетал Грымук, сдув администратора взглядом.
Данилов, всё ещё лёжа на стёртом паркете студии, медленно высунул руку из кармана:
– Дда. Да.
Грымук рывком поднял кисельного Данилова и усадил на стул:
– Может, чего-то хочешь?
– Кофе. Того, который варил Хоффер в «Чёрном Винограде». Это кафе такое, в Кёльне, на углу Хильдебольдплац и Норбертштра…
– Там еще такие скрипучие стулья и витражные окна. – Подхватил режиссер, одарив актёра винировой улыбкой.
– Ага, и ещё на полу такая зелёная пли… – С жаром затараторил Данилов и осёкся – Грымук явно над ним издевался. – Извините.
Данилов тяжело поднялся и побрёл к выходу.
– Мы вам позвоним. – Бросил ему вслед Грымук. Когда дверь за актёром закрылась, он повернулся к продюсеру:
– Мне в сериал нужна новая линия с немцем. На все серии. Вот с этим вот. Как его. Дани… ну ты понял.
– Ты чё, хронометраж не резиновый!
– Мне пох. Уберём сцены со Сталиным и пару танковых боёв.
– Да как без танковых?! – Лицемерно возмутился продюсер, в душе радостно убрав из бюджета пару внушительных чисел. – Серик же про войну, Грымук!
– Именно. Про войну. – Задумчиво ответил тот.
– Как скажешь, ты режиссер. – Притворно вздохнул продюсер и обратился к сценаристу. – Ты, как там тебя. Впишешь линию немчуры, понял нет? Две недели тебе.
Сценарист молча кивнул и в своих бурных сценаристских фантазиях тут же красиво взорвал продюсера с Грымуком в тонированной «Ладе».
В это время ничего не знающий Данилов тащился по холлу студии. Он увидел Берко, прохаживающегося вдоль стендов с фото народных и заслуженных. Шевеля губами и жестикулируя, Берко повторял роль – он пробовался на гвардии лейтенанта артиллерии, влюбившегося в связистку-предательницу.
– Удачи. – Промолвил Данилов и пожал ему руку. Берко недоверчиво посмотрел на него, первый раз в жизни почувствовав от Данилова что-то, смахивающее на искренность. Данилов же поплёлся дальше, размышляя, не вернуться ли ему в родной Нижневартовск. Всё это чушь, думал он. Актёрство, мечты о славе, творческие муки… И этот идиотский крысиный фантик. Данилов вытащил его из кармана и разжал кулак. Это был не фант. А старый чек из «Чайхоны». Фантик он забыл в других зауженных брюках.
Грымук позвонил в четверг.
ГРАФСКАЯ РАЗВАЛИНА
После коньяка Водоносов имел благородную привычку выкурить предзасыпную сигару. Поэтому он обернул своё автозагарное тело в халат струйного атласа, закинул в рот сочную виноградину и вышел на террасу. Имперским взглядом он окинул открывшийся пред ним вид: стриженую под гольф лужайку, на которой легко разместилась бы 1-я гвардейская армия генерала Голикова, мраморную беседку с золотым куполом, какие-то иностранные кусты и деревья, скрывающие гаражи, часовню на 90 персон и покерную на 200. Короче говоря, вид был вполне презентабельным для владельца чего-то непонятного со словами «Инвест», «Никель», «Фонд» и «Россия» в названии. Всё это Водоносов изволил называть поместьем, ибо с некоторых пор он являлся дворянином, а именно графом (вообще-то он хотел быть бароном, но на этот титул и приставку «фон» акция не распространялась). Голубокровную тишь нарушали убаюкивающий плеск фонтана да фальшивый храп утомлённой шампанским певицы Женьшень (в досценическом миру – Розенцвайг), доносящийся из спальни. Храп был такой же отвратительный, как и её альбом «Боль», что, впрочем, не мешало ей по выходным храпеть у Водоносова, а раз в год – еще и в обнимку с премией «Муз-ТВ».
Граф выдул сигарную струю в заходящее над поместьем солнце. Коньяк в крови навесил на его глаза слезливый фильтр юношеского романтизму, отчего закат превратился из просто красивого в потрясающий. Водоносова потянуло его запечатлеть. К тому же апельсиновое солнце будто насадилось на далёкие пики кованого забора, что выглядело весьма забавно. Вытянувшись над перилами крановой стрелой, Водоносов получил идеальный ракурс. А противовес не получил, отчего месть обидчивой физики не заставила себя долго ждать. Дворянин атласным штурмовиком спикировал на итальянскую плитку, где застыл в неестественной для графа позе в россыпи осколков противоударного телефонного чехла…
…Водоносов пришёл в себя, когда солнце уже зашло, а к храпу и фонтану прибавились удары мотыльков о фонарный плафон. Граф попробовал подняться, но быстро понял, что он не чувствует тело.
– Очнулся? – Спросил чей-то мужской голос откуда-то сверху.
– Вроде как. – Ответил Водоносов.
«Странно. – Подумал он. – Я же отпустил прислугу и охрану…». Водоносов всегда так делал, когда к нему притаскивалась Женьшень, чтобы не смущать даму (разумеется, из журнала «СтарХит» об их флирте знали все, но у дворян так заведено просто).
– Вы… вы мне не поможете?
– Я не могу. – Грустно ответил голос. – Я держу террасу.
Водоносов повернул глазные яблоки в сторону голоса. С ним определённо беседовал мраморный атлант, придерживающий руками балкон.
– Чувствуете боль? – спросил атлант.
– Неа, вообще ничего.
– Это плохо. Позвоночник, видать, сломан.
– Ты чо, доктор?
– Нет, но про спину всё знаю. Профессиональное. Вам срочно нужно в больницу.
– О, спасибо, кэп. Только я даже пальцем пошевелить не могу, чтоб «скорую» вызвать. И в доме никого, как назло. Только Розенцвайг, но её после трёх «Моётов» и канонадой не поднимешь…
Водоносов несколько минут молча смотрел в звёздное небо.
– Я не должен быть здесь. – Грустно произнёс он.
– Где? – Спросил атлант.
– Тут, внизу. Я должен спать наверху, на водяном матрасе, толкать в бок Женьшень, чтобы она не храпела… Это несправедливо.
– Я тоже не должен быть здесь. – Вздохнул атлант. – В 60-х, когда я был скульптурой пионера-горниста в детском лагере, я мечтал быть памятником Гагарину. На какой-нибудь площади. А вокруг скамейки и дорожки, посыпанные красным песком. Чтобы подо мной встречались всякие там влюблённые. А на День космонавтики чтоб венки. И я такой на всех открытках. Типа достопримечательность… А в итоге я здесь, держу твой балкон. Зато голуби не гадят. Правда, в подмышке ласточкино гнездо, трындец щекотно, но, знаешь, птенчики такие няшные, что…
– Что за хрень ты несёшь?! – Огрызнулся возлежащий граф.
– А? Почему хрень-то? Может, твоё падение – это знак?
– Да? И какой же? Не фотографировать закат?
– Нет. Посмотреть на всё… ну, знаешь – снизу. Когда ты там, наверху, ты же не видишь меня. Ты думаешь, что ты на вершине только благодаря себе. А на самом деле, ты не падаешь, потому что снизу твой балкон поддерживаю невидимый я. Но я есть. Как тебе такая версия?
– Если честно – идиотская. Хотя бы потому, что я всё-таки упал.
– Из-за того, что ты нажрался. Здесь, видимо, второй знак, про алкоголь и искусство экстремальной фотографии, но я вернусь к первому. Скорее всего, это намёк на то, чтобы ты узнал и оценил тех, кто ниже тебя.
– Но я и так всех знаю!
– Да? И как зовут твоего охранника? Который дежурит под балконом?
– Щас… Там что-то с крупой? Гречко. Нет. Погоди. Манкин? Нет… Как же его, мать…
– Горохов. Ты знал, что он пишет песни? Про охрану? Они дерьмовые, но лучше, чем треки из альбома «Боль».
– Да плевать. Я не понимаю, к чему ты ведёшь.
– К тому, что внизу тоже есть жизнь. Которая тебя поддерживает. И которая может прийти на помощь, когда ты упал. Или предупредить падение.
– Ну ок. Вот я упал. И где она, помощь? Ты вцепился в террасу и явно мне не поможешь.
– Я могу помочь косвенно. А ты мне поможешь?
