скачать книгу бесплатно
И мы – твои братья по делу,
Тебя на кладбище снесли.
Твой враг над тобой не глумился,
Кругом тебя были свои.
Мы сами, родимый, закрыли
Орлиные очи твои….
Ах, свинтус треклятый!!! Мало того, что «надул» меня, так ещё и «вздуть» рвётся! Подлая свинья мне могилу харей роет! Но я, словно непоколебимой скульптурой на памятнике своём, удержусь до прихода товарищей! Узнаешь, подлец, на кого попёр! Как говорится, не лезь со своим суконным рылом, да в калашный ряд! Узнаешь почём конфетки, бараночки… и фунт лиха!! Эх ты, чёрт побери! Я своими речами могу массы гипнотизировать, зомбировать и управлять ими. Моё слово значит для масс несравненно больше, чем Слово Господа Бога, а перед кабаном, я сам, как кролик перед удавом! Этого толстокожего ничем не пронять, тут не только словами дрыстать станешь! Вроде бы нахожусь выше него, а такое впечатление, что под ним… – опять упал духом Ильич. – Эх, ма! Неужто без сучка, без задоринки здесь не обойтись?! И соломку стлать тут было бы бестолку… Моих самых мощных рычагов – рычагов власти, увы, нет под рукой!! Как организацией революционеров, я перевернул Россию, так меня теперь вознамерился перевернуть, перекатить и растерзать дикий кабан, своим пятаком и клыками. Это тебе не Чернышевский с его «Что делать?», который меня всего перепахал, этот вепрь меня в безжизненную пустыню способен вытоптать! Я «смазывал» колесо истории кучами Германских и прочих грязных денег, а кабану хватит для этого и своего сопливого неразменного пятака! Да, нет у меня под рукой привычных рычагов воздействия на врагов, но голь на выдумки хитра, и лысые – тоже!! Кабан работает на себя, а время – на меня, и время его осилит! Не он время убьёт, а оно его! Хорошо, что опора моя опять-таки не «липовая»! Нет, убеждаюсь, что это и впрямь моё «древо жизни», и оно прочнее всякой там «нити жизни», и не только мойрам-паркам, но и троим кабанам, было бы слабо пресечь жизнь мою! Да что там троим кабанам, это было бы слабо и Святой Троице!!! Зато, моя жизнь, более любого «древа смерти» и «леса смерти», чужих жизней пресекла, античным мойрам-паркам на зависть! И с тобой, кабанчик, я разделаюсь за трапезным столом!» – на хрупких крыльях надежды запорхала эта мысль в голове Ильича. Но, вскоре, председатель Совнаркома своим задом почувствовал, как тает и рушится «фундамент» под его ранее незыблемым «столпом». «Древо жизни» Ильича безнадёжно качалось, ещё безнадёжней и беспомощней для него, чем будь оно грот-мачтой тонущего корабля, с его персоной на её вершине. Ветка, на которой сидел Ильич, напоминала ему палку-скакалку, подобную тем, на которых деревенские мальцы резвятся-скачут по дворам. Хотя она и была значительно толще тех палок, а оседлавший её Ильич походил вблизи, скорее, на дубину стоеросовую, чем на мальца-удальца. Правда, сейчас Ильич и предпочёл бы быть несъедобной дубиной, чем съедобным мальцом. Но, равнозначно не пожелал бы он кабану, ни приятного аппетита в поедании вождя мирового пролетариата, ни того, чтобы кабан им подавился. Это дурная голова ногам покоя не даёт, а умная голова Ильича сама находилась в беспокойстве, но попусту ногами не болтала.
«Это моголы и персы увлекались сооружением укрытий на деревьях. На дереве пил вино и писал поэмы поэт Анвари, а мне вот писать-ссать охота, и не бумагу чернилами марать, а самому обмараться придётся! Когда я ухаживал за Инессой Арманд, я сожалел о потере волос на своей голове, и терял голову от любви к страстной брюнетке. А теперь вот кабанья щетина сама к моей голове хочет подобраться и окончательно лишить меня головы!» – печально подумал Ильич, и решился-таки ещё раз попробовать поделиться мыслями и чувствами с кабаном. – Ну что ты прилип, как банный лист к заднице?! Как будто я тебя не пулями в задницу ранил, а стрелой Купидона в сердце! Жаль, что из-за эволюции я не могу в образе человекообразной обезьяны разобраться с тобой, как самец с самцом, а вынужден в образе и подобии Господа Бога терпеливо взирать с высоты! Но не буди во мне зверя, гад, иначе ты пожалеешь!!! – возвысил голос Ильич, и умолк, едва не захлебнувшись слезами. Кабана же его мольба-угроза не остановила, и уже через несколько минут Ильичу казалось, что палочка-выручалочка-скакалочка, под его задницей, превратилась в необъезженного скакуна! Но он посчитал ниже своего достоинства следовать пословице: «Терпи казак, атаманом будешь!» А осознание того, что руки у него, хотя и не из жопы растут, но отнюдь не лучше мешающих плохому танцору ног; и долго не удержать «поводьев», и не усидеть в «седле», а если и удержишься, то с минуты на минуту «скакун загнанный» падёт, с собой на погибель увлекая – осознание всего этого, вызвало у него панику: – Помогите! Спасите!! SOS!!! – издал пронзительные вопли Ильич, сам себя оглушив. – Э-э-эх! Кому-то жизнь – копейка, а мне смерть «светит» пятаком, да ещё и кабаньим!! Э-э-эх! Я бы этот пятак любому, за любые деньги, в придачу, отдал!!! – малодушно закричал великий вождь. – Да чёрта с два, кто-нибудь здесь пятак этот возьмёт, или разменяет, или поменяет! Зверь-то вон какая глыбы! Какой матёрый кабанище!! Сам любого по лесу разметает! Хотелось быть орлом, а падать придётся решкой! – с горечью, произнёс он, не добившись ответа на своё воззвание. – Даже то, что он не хватает меня за мой длинный острый язык, – мне, что мёртвому припарка! Нет, про меня не скажешь, что я «ни жив, ни мёртв»! Да, я не ем, не глух, не нем!! «Чому я ни сокил?! Чому ни литаю?!…» – соловьём запел свою «лебединую песнь» Ильич, «накуковывая» себе свои, как видно последние минуты жизни, а в конце песни «пустил петуха»! Но песня отнюдь не окрылила солиста, и «не взяла за душу» кабана. – Эх, мать моя! Да и воробьём мне стать было бы и к месту, и ко времени! – проклюнулась мысль в лысой голове Ильича, с которой свалилась шапка-ушанка, и форма его макушки напоминала тупой конец яйца неспособного к крылатому полёту страуса. И хотя сердце Ильича билось с частотой сердца воробьиного, но крылья его фантазии во всём явно уступали крыльям воробья. И оттого страх капканом сковал и скрючил тело Ильича в три погибели. Раз за разом, его прошибала «медвежья болезнь» и, вдобавок, моченедержание, при котором он, что есть мочи, испускал обильные потоки мочи на «горячую голову» кабана. Кипящие струи мочи и испражнений, не успевающие охладиться в полёте из-за отсутствия мороза, только ещё больше распаляли зверя, подвигая его на «мокрое дело» (отнюдь не в евротуалете), и на это, часто скупому на слёзы, слюни, сопли и сперму Ильичу, было не наплевать!!
– Кручусь как блядь на шесте! Хоть сквозь землю провались от стыда! Но ведь не провалишься, не спасёшься! Каким путём теперь не иди – один хер, и выше хера не прыгнешь! Таков он – круговорот ошибок в человеческой природе, который мне боком вышел, и как смерч меня сюда зашвырнул – кому спираль в развитии, а мне – удавка! На сей раз не отвертеться и не отбрыкаться от летального исхода жизни своей. Вот где собака – то зарыта была, и мой гигантский талант – моя гениальность со мной зарыта будет! – воскликнул Ильич, глядя на какие-то выкопанные кабаном кости. Выкопанная же кабаном яма, отнюдь не походила на колодец чистой воды, но и на безвылазную ловушку для вепря она тоже не походила. Как видно, этот землеройный гений оставляет себе выходы из ям. А непокрытая, но воспалённая голова Ильича искала приемлемый для себя выход из данной ситуации. Из ситуации, в которой он мог ходить, но лишь под себя!
«Сначала нужно ввязаться в бой, а там видно будет!» – болтал Наполеон Бонапарт, а я вторил ему и ввязывался. Он жизнь свою кончил скверно, и мне, как жопой чувствую, хана! Как на иголках сижу, и не только сосновых! Вот так приколол меня кабан, словно бабочку коллекционную, чтобы затем наколоть на клыки! А хотел ведь я быть превыше хана Бату, но даже спасительного батута подо мной нет! Ну да ладно, во всём нужно искать положительные моменты. Утопающий хватается за соломинку, а я хотя бы за целый ствол!! – растекался мыслями по древу Ильич. – Сижу на ветке, так пусть уж лучше она будет для меня не скамьёй подсудимых, не тюремными нарами, а высокой трибуной. Но я не глупая ворона, кабан не хитрая лиса, слово – оно не воробей, но и не кусочек сыра – ущерба от моих слов мне не будет, а душу облегчает, эй становится легче даже находясь в теле. Хотя и жаль, что слова мои его не ранят, не убьют, и даже если клыки и зубы его заговорить не удастся, то обгажу его и словом, и делом с ног до головы и выше! Ну не моська же я, лающая на слона или караван! Отнюдь нет! Слава Богу, что я не Дон Кихот, но чертовски жаль, что я не Геракл, не Ланселот, и даже не вечный жид – Агасфер! А ведь грехов на мне намного больше, чем на бессмертном грешнике Агасфере, но мои грехи – увы, смертные! Да и жадностью я сполна превзошёл и скупого рыцаря и Плюшкина!! Но кабан-то – не свинка-копилка, и даже не детская свинка, хотя и эта свинка может окончиться для взрослого летальным исходом в мир иной. В общем, эта клыкастая тварь для меня отнюдь не подарочек Новогодний! Ну что тут поделаешь, если год свиньи, согласно восточным расчётам, кончается ещё не скоро, и трудно продержаться до той поры, когда эта тварь хозяйничать прекратит и «сюрпризы» устраивать. И даже если у моих полевых калмыцко-ламаистских родичей свинский год уже и прошёл, то в этом «заколдованном» лесу, как видно, законы иные – беспредел, да и только! Да, просчитался я, так просчитался!! Когда германцы следовали своему принципу, что войну выигрывают не генералы, а учителя, тогда они побеждали! Я, вождь и учитель мирового пролетариата, не доучил пролетарских недоучек до мировой революции, ибо из меня такой же толковый учитель и вождь, как и адвокат. Но провал этого грандиозного революционного дела, зияет несопоставимой бездной, по сравнению с моим провалом в адвокатской практике. А теперь вот мне грозит провал могильный или адовый! Эх, судьба моя – индейка, казалось-бы жирная нелетучая, а вон как я «залетел» – хуже глупой бабы! Курам на смех! Не было у бабы заботы, купила баба порося! Ох, проруха, ты моя проруха – как на глупую старуху! Рухнет жизнь и тело, и оставшееся дело моё, мечты мои и планы! Да, вот так дал мне кабан просраться! Выходит, что я всю жизнь двигался: шаг вперёд, два назад, и всё через зад делал – вот и оказался в жопе, в полном дерьме! Как видно, не далеко ушёл от свиньи, в насмешку, способной стать даже могильщиком марксизма-ленинизма, похоронив его, вместе со мной, в отстойной яме!! Что в этом хорошего?! А я ведь считал: лучше меньше, да лучше, короче: «хорошего помаленьку!» – это ли не лозунг для скорейшего построения полуголодного коммунизма! А вон оно всё как обернулось: оставшееся жизненное дерьмо и зло на меня обрушились, и я в них по уши увяз, влип и напоролся на то, за что не боролся, но чему проиграл всё бездарно, как в картишки, как в рулетку в казино. Даже кабана «нагреть» не сумел, а вот он порвёт меня как Тузик грелку! – мрачно философствовал, будто филин на древе, Ильич. – Вот, блин, какую я вышку, хотя и не по юридическому делу, так за революционное дело получил, – зрел в корень глубокомысленный мудрец, и кабан ему был в этом не помехой, а явным помощником. – А ты хоть и не копилка, а злобы на меня накопил много, а я вот на тебя камня за пазухой не держу, а жаль, ибо рыло твоё кирпича просит! Да, сердце моё не каменное, ум у меня хотя и философский, но мозг отнюдь не философский камень, и, тем паче, не камень иной. Нет камней и на моих зубах, нет их в желчевом и мочевом пузырях, нет и в почках. Даже выражение лица у меня вряд ли каменное, нет и запора в кишечнике – вот и льёт из меня, как будто на ногах не штаны, а рукава рек, или канализационные трубы, даже сапоги напором сорвало… Вот пришло время разбрасывать камни, то есть бросать их в кабана, ан нет их под рукой!! Не вовремя разбросал и забросал я ими кого ни попадя, под горячую руку, хотя и сам был не без греха. А ведь использовал для своих «снайперских» целей и камни «Вольных каменщиков», а не только пролетарские булыжники. Да и сам я был вроде того камня, который, оторвавшись от горы, сокрушил глиняные ноги колосса-истукана, в видении Даниила. Да, Российского колосса я сокрушил! А что: ломать – не строить, ума много для этого не надо, даже драгоценным быть не обязательно, хотя и без иностранных драгоценностей в этом деле не обошлось. А что толку теперь мне от собранных мной в Кремле поповских драгоценностей?! Кабан на них хер поклал! От них мне столько же толку, как если бы я унизал пальцы бриллиантовыми перстнями-кастетами, которые не ношу, как и обручальное кольцо, из показной скромности. От бриллиантов-то сейчас даже меньше толку, чем от камней в часах, от которых, с минуты на минуту, кабан «камня на камне» не оставит! Ой, как бы оттянуть время наших с ним «объятий»! Остановкой механических часов здесь не обойтись, а «крыша» у меня поедет, и «башню» мне снесёт в прямых, а не переносных смыслах! Офонареть бы, остолбенеть, не рухнуть, а продержаться как «Падающая башня» в Пизе, как «качающийся столб» в Армении, как качающиеся минареты в Исфахане!!! Но, это лишь благие пожелания, коими вымощена моя дорога в ад, через топи моих дел. То в жар, то в холод меня бросает. Ума ни приложу: с чего начать? Что делать? Кто виноват? В политике для меня такие вопросы решать, что семечки щелкать, – плёвое дело! А тут думай, ни думай, но опять-таки вспоминаю о том, что индюк тоже думал, да как кур в ощип попал, а затем и в суп! А индюку-то, в моей ситуации, было бы проще «слинять»! Зато мне, увы, ясно, что будет и, увы, скоро, а потом – хоть трава не расти, итак, всё быльём порастёт и небылицами. Плехаш называл меня гением упрощенчества, но что поделаешь, если истина всегда конкретна. Вот я конкретно и влип в передрягу, конкретно попал в переплёт!! Увы, стрелка тут нет, а стрелочник тут вряд ли поможет – кабан не так глуп, как пролетарий: на подставу не клюнет, и «за двумя зайцами» не побежит. Видит, башковитый, кто есть кто и как решить проблему. Вопрос: быть мне или не быть? – решит, увы, кабан. Сколько раз и кто только ни пытался мне свинью подложить – не на одно стадо хватило бы, но с такой наглой доселе сталкиваться не приходилось! Эх, если бы, при этом, сбылось моё загаданное желание о спасении! Однако, нет сомнения, что эта свинья сама под себя любого льва положит! А может быть её кто-то на меня натравил, как травят собаками лис?! Она: и жирная приманка, и оборзевшая гончая, и беспощадный людоед – в общем, тварь, которая и из-под земли достанет! Говорят, что на победителях раны заживают быстрее, чем на побеждённых, и намного быстрее!! Толстокожий, толстосалый, толстозадый вепрь в жопу ранен, а ни кровинки своей не пролил, говнистая сволочь, зато мою кровь пролить хочет, и ничего другого ему от меня не нужно. Ну что за свинство?! Кошмар! Алкоголя бы мне, для храбрости, испить, моча-то как от пива льёт, а смелости не достаёт. Алкоголь был бы для меня, словно горючее для автомобиля или для самолёта! Без него я могу лишь слететь – полететь вниз вверх тормашками, а вот обогнать вепря без него духу не хватает. Ну, а если ещё и напиться, как свинья, так и вовсе никакой кабан страшен не будет! Будет и море по колено, и кабан по херу! Эх, отложил бы он свою месть на потом, ведь это блюдо вкуснее холодное, а пока оно горячо даже зимой. А там, чем чёрт не шутит, сам попал бы в холодец этот «молодец»! Возможно, поэтому он не рискует, и готов сожрать меня с потрохами, даже с горячей местью в придачу! Ох да ох, эх да эх!! Это ведь надо же, народные массы у меня были на побегушках по всей огромной стране, а в этом проклятом лесу гадкий кабанище устроил мне позорные догонялки, словно я пацан сопливый, и у меня молоко на губах не обсохло и штанишки не высохли! А может здесь иная игра?! Неужели мне уготована роль Соловья-разбойника, а кабану – Ильи Муромца?! Сказка – ложь с намёком, а моя жизнь – пародия на народную русскую сказку и народные чаяния! Эх, как я растекался мыслью по древу в своих сочинениях, пытаясь убедить даже «дубов» в правоте марксизма-ленинизма, если бы не это растекание мыслей и стечение обстоятельств, то суть всех моих разбухших сочинений уместилась бы в один томик-гномик, точнее: томик-троллик! Всё как назло! А злобная мощь кабана не в одну лошадиную силу! Такая мощь рытья поспорит с экскаватором! И вечную мерзлоту он разнёс бы в пух и прах! Несбыточным было бы здесь пожелание: «ни пуха ни пера!» Наверное, этому вепрю лишь «гранит науки» будет не по зубам, а обычный гранит он в два счёта сокрушит, под его резцами и алмаз не устоит. А мне вот и от нагрызенного «гранита науки» пользы не больше, чем от шлаков в моём организме. От обычной пыли было бы больше пользы, кабы её кабану в глаза пустить, но даже снежной на ветках сосны не осталось, а на ту, словесную, которую я пытался было пустить, ему начхать. Что же касается отходов моей жизнедеятельности, то это отнюдь не «песок из задницы» и не чистый фонтан, как у «Писающего мальчика» в Брюсселе, чем лучше продукты моей жизнедеятельности, тем хуже её отходы. А, возможно, организм мой распадается с выделением большого количества мыслительной энергии, мочи и дерьма. С кабана же – самой опасной для меня «торжествующей свиньи», мои слова, моча и дерьмо – как с гуся вода! Я одну яму залил, а он ещё две глубокие вырыл, и четвёртую без устали роет. Как ни крутись, а, чтобы утопить его, у меня отходов не хватит. Даже если бы, вдобавок, все слова мои стали поносными и дерьмовыми, а не, как обычно, серебряными и золотыми, и я, так или иначе, весь дерьмом изошёл, то и тогда бы меня на него не хватило. Я ведь, в этом смысле, не неисчерпаем, хотя и состою из немалого количества атомов, но не могу я изливать не убывая, подобно святым мироточивым иконам и мощам. А источника питания я здесь не имею, не грызть же ветку, на которой сидишь, и не самоедством же заниматься; сок (смолу) сосны не отсосать и её духом сыт не будешь, как и большевистским и свиным, а Святой Дух меня за версту обходит, после того как ему от меня досталось!!! Известно, что лучшее – враг хорошего, а вот кабан для меня, это отнюдь не лучший и не хороший враг, а имеющий большие шансы стать наихудшим из всех моих заклятых и смертельных врагов. Ой, не наступает у меня, пока, душевного умиротворения и не возрастает сила духа моего, а бойцовского характера не хватает даже на то, чтобы петушиться и зычно горланить. Небо мне с овчинку кажется, и, хотя, если приглядеться, оно безоблачное, но моё положение безоблачным не назовёшь – «тучи сгущаются» над моей головой! А, впрочем, ещё не вечер! Ещё не всё потеряно! «Всё хорошо, прекрасная маркиза! Всё хорошо, всё хорошо!!» – прозвучала в голове Ильича слуховая галлюцинация, и тут же ему показалось, что кабан нахрюкивает «интернационал»: «Весь мир насилья мы разроем до основанья…». «Подкузьмил мне, «Кузьмич» свинячий, и ещё издевается!» – чуть было не поверил Ильич обману органов чувств, но уверовал в другую, пришедшую в голову мысль: «Нет, батеньки мои, это всё же не соратник-большевик, метящий на моё место, которое не меня красит, а я его, как петух насест, обгаживаю! А это, скорее, чёртов привратник, открывающий врата в преисподнюю! Хоть фигурально выражаясь, хоть матерно, но, по сути, так оно и есть».
Высоко в небе закружил и закаркал ворон.
В цейтноте Ленинской жизни после того, как сосна «пошла ходуном», у Ильича немели руки, ноги, спина, но голова, зад и «перед», и вправду, работали очень активно. Результаты активности нижней части тела не могла перекрыть или снизить и толстая ветка между ног. Язык и уста Ильича рекли быстро, всё быстрее и быстрее – перейдя на скороговорку и отводя душу, «ушедшую было в пятки», и как на духу. Ему хотелось быстрее облегчить душу, и не столько поносными словами, сколь изрыгая мучительную и горькую для себя правду. А после сигналов ворона, как последнего звонка на тот свет, язык и уста Ильича и вовсе стали изрекать столь же быстро, как некогда уста Мухаммеда перед престолом Аллаха. Не пустыми фразами пытался прикрыться Ильич, и не их метать, – он силился излить душевное беспокойство, страх и ужас, и получить умиротворение. Ильич рационально полагал, что, если уж перед смертью не надышаться, так хотя бы попытаться выговориться перед этой жуткой неизвестностью. И, кроме того, он невольно допускал, что Гессе не соврал, и сила слова сильнее просто силы! Ведь какую «пургу гонят» порой даже слабые ораторы, а уж стремительный поток мощных правдивых слов, «золотых и серебряных», – всесилен, ибо, и вправду, не в примитивной силе Бог, а в правде, а в нём и спасение. И чем больше правды, тем больше шансов на спасение. Так страх близкой смерти, подчас, и у воинствующих атеистов пробуждает надежду на Божье избавление и побуждает говорить «правду, одну лишь правду и ничего кроме правды»! И пусть у каждого своя правда, а, значит, и свой Бог, но лишь бы Он только дал шанс Ильичу, а уж Ильич ей-ей не оплошает и своего шанса не упустит! Вот тогда, и впрямь, победа будет не у того, у кого примитивная физическая сила, а у того, у кого правда, а точнее: у кого больше правды и шансов, и сноровки. Но, пока, его слова кабану – что о стенку горохом, а его железная логика, пока не превращалась в разящий штык.
– Помню, стихотворец Надсон утверждал, что для него «нет на свете мук сильнее муки слова», что его слова бессильны, бледны и больны. А для меня, сейчас, сильнейшая мука – это мука невысказанности, а жажда – словесное облегчение! И слова мои да будут не бисером, иль жемчугом, перед свиньёй, а правдиво остры, да так, чтоб правда моя ей глаза-глазёнки свиные выколола, как выколола и пришила штыками тьму-тьмущую народа! Мне-то самому этого опасаться не приходится, у меня-то, вспомнил, глаз-алмаз! Вот только этот свинтус мне глаза мозолит, а точнее: я об его шкуру свои глаза в бриллианты обточил, но «камень с души» начинает сваливаться, и «гора с плеч» сползать, в результате тряски и душевного катарсиса, так что, нет худа без добра! Ну, кабан, я тебе ещё утру нос, то бишь пятак, не задавайся! Вот мне бы только задницу свою подтереть! Но чем подтереть? Не сопливым же кабаньим пятаком, а носовым платком тут не отделаешься. Массам мнилось, что иудеи деньги не отмывают, а подтирают свои задницы деньгами, и эти деньги запускают в оборот, к говну на деньгах липнет ещё больше денег и бумерангом возвращается к ним в руки, по пути разорив и лишив жизни многих гоев. То, что металлические деньги, даже с мочи, сами не пахнут «открыл» ещё Веспасиан, но говно на любых деньгах пахнет выгодой! Жиды-де не только бумажными деньгами подтираются, но выскабливают зад даже копейками, центами, пфеннигами… – всё к богатству и к их выгоде! Ох-хо-хо-хо-хо-хо-хо! Хе-хе! У масс лишь сны о говне – иногда к деньгам, а работа всегда до седьмого пота, а иудеи и на туалетную бумагу не тратятся, и, даже подтираясь в субботу, не они работают, а их деньги! Не глупы же они, как турки, чтобы подмываться водой! Выходит, не прав Гаргантюа, гусёнок – не лучшая подтирка?! А перст милой – не перст Божий, а подтирка для «пальцем деланных»?! Смех смехом, но у меня-то даже денег в карманах нет; на хер они мне нужны были?! Я-то ведь как при полном, для себя, коммунизме жил – все свои потребности справлял без денег, а способности проявлял о-го-го какие! Возможности мои были на зависть кучи капиталистов! А что теперь?! Да, ещё и ещё раз убеждаюсь, что не место красит человека, а человек место, вот я это место дерьмом так украсил для вепря, что его за уши не оттянешь, будто оно мёдом намазано, будто это свинский «Авалон», да и только! А для меня это обстоятельство страшнее библейского «Авадона»! Увы, это реальность, а не нас возвышающий обман! «Интеллигенция – это не мозг нации, а её говно!» – отвечал я Горькому, и судил об этом не по либеральной интеллигенции, а по себе, и вот сру теперь непрестанно, ею почкуюсь, можно сказать, или делюсь. Раньше мне подхалимы зад лизали, а всё иное, ненужное мне говно, я чужою кровью смывал, а теперь-то своею кровью своё родное говно смывать ой как не хочется! Уж лучше саками смыть, вертясь ужом на сковородке. Эх, словно не штаны на мне, а порты, у которых плещется море дерьма и сак. Хотя и не Сократ, но стократ в одном прав был Солон, коему, видимо, солоно досталось от жизни, и вторивший ему Крез: «Называть счастливым человека при жизни, пока он ещё подвержен опасностям… это дело неверное, лишённое всякого смысла». Вот и меня сглазили, хотя я и не суеверный человек. Впрочем, если кабан и не Кир, то ведь и о судьбе Креза есть разные сведения: от хороших, до плохих. Так что и у меня возможны варианты. Хотя, какие варианты?!
Кому-то мир – театр,
А мне достался цирк.
Я в нём эксцентрик,
И не боле.
И жизнь,
Куда ни глянь,
Смеётся мне в лицо.
А смерть,
Печальнее Пьеро,
Звонки даёт
К расплате.
Эх! Как меня с прозы жизни на поэзию тянет! Как некогда тянуло Нерона, а то и сильнее. Тянет-потянет, а вытянуть не может! Пархатому Пегасу такая Великая ноша не по силам, вот он меня выше непроизвольного самоуничижения и памфлетности поднять и не может. Эх, кабы не кабан, с прозой-то я бы сам справился. Пусть адвокат из меня получился как из говна пуля, зато лучше всего у меня научно-политическая фантастика получалась, да и в постановках трагедий я преуспел, уже и до трагикомедий было рукой подать, и вот на тебе – эквилибрист в прямом смысле слова! Вот так номер! Вот так отмочил я номер!!! И эксцентричности в нём – хоть отбавляй! А ведь этот могучий боров мог бы уже качающуюся и ходуном ходящую сосну свалить одним ударом, но он, садист, решил растянуть своё удовольствие от моего ужаса! Эх, перегнёшь ты палку, гад! Палка, она о двух концах, и сосна, когда рухнет, не менее чем о двух будет, а учитывая её корни и ветви, концов будет предостаточно! Надеюсь, что и тебе конец наступит в тот же миг, а я в «золотой середине» удержусь, или ближе к этому! Конечно, и в середине бывают изломы, но это не тот случай: ствол – не палка, а я – не «Николай Палкин»! Меня даже теоретически не сломить! Жаль вот только, что по ветке далеко не отползёшь и не спрыгнешь так, чтобы свинтус не заметил и не догнал. Досадно, что выше подняться по дереву, дабы, при падении его, упасть подальше от кабана, и, при удачном приземлении – возможном из-за веточной амортизации, успеть удрать, – хер получится! Ибо ветка под моим задом – это предел моих возможностей подняться выше, ведь это не карьерная лестница Страны Советов, а жутко качающееся дерево – более безнадёжное, чем Красная Россия в период интервенции и Гражданской войны, и руки мои трясутся от страха и напряжения, а ноги свела судорога, и они «клещами» сдавили ветку, но я терплю эту боль! «Гений – это терпение» – понял Бюффон, который не был казаком и не лез в атаманы, а сильно хромавший, но отнюдь не сравнениями, Тамерлан, что «храбрость – это терпение в бою»; а терпение и труд всё перетрут – это и народные массы заметили. А что уж тут говорить о моём умственном труде, до которого кабану непомерно далеко! Этот мой труд сотрёт его в порошок! Или, по крайней мере, серебряные (если не золотые) пули моих слов поразят этого окрутившего было меня оборотня, и тогда его хрюканье превратится в золотое вечное молчание! «Нет ничего сильнее и бессильнее слова» – писнул Тургенев, но самые сильные слова – у меня, и это отнюдь не недомыслие и хвастовство! Нет худа без добра: «избавил меня Господь от друзей в Сочельник перед Крещением, а с врагом я и сам справлюсь! Это не глас вопиющего в пустыне, ибо враг в верном прицеле! Я и один, если не в поле, то на полянке в лесу – воин, тем более один на один! Куда там Давиду и Голиафу до меня! Я не тугодумный и косноязычный эстонец, но и не тот, о ком твердят: «мели Емеля – твоя неделя!» Я не обладаю «золотым языком» жестов, но руководить могу так, что моя умная голова ни рукам, ни ногам масс покоя не даёт на пути строительства «дороги в социализм и коммунизм», а врагам одна дорога – на погост, и в вечный покой. Куда там Демосфену и Цицерону до меня?! В сравнении со мной – слишком мелковаты!!! Х… ваты!!! Масштаб моей деятельности впечатлит всех и вся!! Я – есмь Владимир, я владею миром, ну пока ещё не всем, а почти одной шестой частью земной суши! Но, когда овладею всем, тогда можно будет с полным основанием сказать: «каков хозяин, таков и мир!!!» Объективный мир, по крайней мере планета Земля, станет миром моей души! Это не субъективный идеализм – идиотизм, а объективная историческая закономерность и неизбежность. А потому не стану я от страха визжать, как свинья недорезанная! Не опущусь и до вопля городничего: «Вот когда зарезал, так зарезал! Убит, убит, совсем убит! Ничего не вижу. Вижу какие-то свиные рыла вместо лиц, а больше ничего…» «Шолом-Алейхем!!!» – скажут евреи, отдавая власть над миром мне.
Но тут духовный стержень Ильича качнуло, как сосну, и из глубины души «вытряхнуло» слова: – «Жизнь есть сон» – утверждал драматург Кальдерон. О, если бы только сон, но, увы, не только. «Мир есть комплекс моих ощущений» – дал маху Мах! О, если б было так, я б комплексы свои преодолел! О смертном сне умно рассуждал Гамлет, хотел забыться и заснуть, но не холодным сном могилы, Лермонтов. А вот мне до холодного сна могилы – рукой подать, и отнюдь не до сна обычного! Память же о глубоком сне от морфия меня не успокоит ни чуть. Компартия же без меня может погрузиться в кому, а не дойти до коммунизма! Покопаюсь ещё в себе, и, изменяя себя, попытаюсь изменить если не мир, то хотя бы ситуацию. А ведь я бы мог её не допустить, если бы не гонялся за бандитом Яшкой, а положил в мавзолей вместо себя внешне смахивающего на меня братишку Димку, а сам давно бы уже нежился на Капри, дающего и негу, и здоровье. Да, Капри – это не заразная земля русская, на которую я трачу своё лучшее удобрение: кал и мочу. «Жизнь – это игра в кости» – как говаривал Гай Юлий Цезарь, но боюсь я, что в этой игре с кабаном своих костей не соберу, а на кости чужие рассчитывать не приходится! Что и говорить, народная примета: «бьёт, значит любит» – это отнюдь не про нас с кабаном! Этот своего добьётся и меня добьёт! – душою дрогнул Ильич, его душа, как и тело, качалась вверх-вниз. – Неужели в этой яме дерьма, и будет моя тайная могила, охраняющая Москву от врагов, наподобие мифической тайной могилы Эдипа, охранявшей Афины от напастей?! Или и клочка не оставит от меня и моего эдипового комплекса кабан?! Уже все сосновые шишки слетели с этой сосны вместе со снегом, не набив ни единой шишки кабану, только я – самая крупная и непустая шишка, держусь на ветке, ибо катапультированием спастись не смогу. Иногда, от тряски, кабан двоится, троится в моих глазах, но потом опять становится единственным и неповторимым. Хорошо, что это не сотрясение мозга, но плохо, что кабан и один за всех со мной расквитаться может. Впрочем, Уинстона Черчилля этот боров всё же напоминает, уж не он ли это, собственной персоной?! Нет, тому слабо оказалось меня свалить, а у этого зверя гораздо лучше получается, и почерк иной – размашистый и уверенный! Такой боров быка одним ударом свалит, а матадора-тореадора под красный стяг сплющит! А кто здесь позволил этому борову то, что не позволено даже Юпитеру и быку?! Что за свинская коррида?! Из какой такой корридо?! Если дуракам везёт, то гениев они везут на себе, и если не везёт – везут! Я «на коне», я – пикадор и архиматадор!! – воскликнул в гневе хозяин страны, и обрушил на буйную голову кабана несколько псевдоиспанских проклятий, которые, впрочем, лишь больше взбесили вепря.
– Да поимеет тебя Вельзевул – бес притонодержателей, распутников и возниц! Хромой Бес тебе на четыре ноги! Баррабас, Белиал, Астарот – тебе на голову и в рот!!! «Испанка» тебя побери!!! Но тебе, свинтус, как видно, и на «испанку», и на чуму, и на холеру с тифом начхать?!! Ишь ты, Наполеон Бонапарт какой выискался!!! Эх, морозца сейчас нет, оттепель проклятая, не политическая, так природная, а то я б тебя сейчас сосульками зашиб – сосунок ты херов! Не спермой тебя поливаю, но затрахал ты меня уже до жути! Да, я – не Соловей – Разбойник, но мне только свистнуть, и примчится вооружённый люд, чтобы убить тебя! Дождёшься ты своей, а не моей смерти, гад!! Сваливай отсюда, пока не поздно! Что, не понимаешь?! Эх, не понять, ни простить ты меня не в состоянии!! Хоть волком вой, хоть львом рычи – этим толстокожего не пронять – не заяц он трусливый, и не глупый баран – соображает откуда ветер дует, и на чью мельницу вода льётся! Но верь, не верь, а я – не собака по ветру лающая!! Я попусту не брешу, не переливаю из пустого в порожнее, а на свою мельницу воду лью (она у меня не ветряная, и всё перемелет в муку)! И это не пустая фраза! Моё слово – двигатель истории и моя опора! О, удержи меня, мой трёхэтажный мат:
