скачать книгу бесплатно
Внутри эти величественность и солидность создавались множеством знаменитых темно-зеленых с алым милиморнских ковров, заменявших потолки, блестящей металлической оковкой тяжелых опорных шестов и полами из отполированных до блеска плиток из бледно-фиолетового сланца. Обстановка была простой – диваны, длинные массивные столы, несколько старомодных шкафов и сундуков и ничего больше, но все было основательным и тоже казалось, в некотором роде, царственным.
– Этот дом имеет что-то общее с тем, который сожгли люди узурпатора? – спросил Валентин, когда ему вскоре удалось остаться наедине с Насимонтом.
– По конструкции один к одному, мой повелитель. Правда, оригинал спроектировал первый и величайший из Насимонтов шестьсот лет назад. Восстанавливая дом, мы руководствовались старыми чертежами, не отступая от них ни на шаг. Часть мебели я выкупил у кредиторов, а часть изготовили заново – точные копии. И плантации тоже – все воссоздано в том же виде, каким было до того, как они явились и учинили… пьяный дебош, что ли… просто не подберу других слов. Плотину восстановили, поля осушили, плодовые сады вырастили заново. Пять лет непрерывного труда, и последствия той безумной недели наконец-то ликвидированы. И все это благодаря только вам, мой повелитель. Вы, можно сказать, собрали меня воедино… вы собрали воедино весь мир…
– И молюсь, чтобы он таким и оставался.
– Таким он и останется, мой повелитель.
– Вы так полагаете, Насимонт? Думаете, что неприятности уже кончились?
– Мой повелитель, какие могут быть неприятности? – Насимонт легонько прикоснулся к рукаву короналя и провел его на просторную веранду, откуда открывался великолепный вид чуть ли не на все владения герцога. В закатном сиянии, к которому примешивался мягкий свет летающих осветительных шаров, прикрепленных к деревьям, Валентин увидел просторные луга. За ними разворачивались ухоженные нивы и сады, а еще дальше полумесяц безмятежных вод Костяного озера, в которых можно было угадать отражения множества пиков и утесов горы Эберсинул, господствующей над всей местностью. Издалека доносилась едва уловимая музыка, в мелодию вплеталось звяканье гардоланов, да звучали еще голоса, выводившие завершающие песни продолжительного праздничного дня. Все это служило воплощением мира и процветания. – Неужели, мой повелитель, глядя на это, можно поверить, что где-то в мире существуют неприятности?
– Понимаю вас, старина. Но ведь с вашей веранды виден отнюдь не весь мир.
– Мой повелитель, в любом случае это самый мирный из миров.
– Таким он оставался много тысяч лет. Но сколько еще продержится этот мир?
Насимонт уставился на Валентина, будто увидел его впервые за весь день.
– Мой повелитель?..
– Что Насимонт, очень мрачно звучит?
– Мой повелитель, я никогда не видел вас в таком унынии. Мне даже приходит на ум, что, может быть, события повторяются и что вместо того короналя, с которым я имею честь быть знакомым, опять подсунули двойника.
Валентин слабо улыбнулся:
– Я самый настоящий Валентин. Но, пожалуй, очень уж сильно уставший.
– Пойдемте, я провожу вас в ваши покои. Когда вы будете готовы, там состоится обед, такой скромненький, только моя семья, да несколько гостей из города, человек двадцать от силы, да еще тридцать ваших спутников…
– Да, вы правы. После Лабиринта такой обед можно бы назвать интимным.
Он последовал за Насимонтом по полутемному загадочному лабиринту залов и комнат в обособленное крыло, устроенное на самой возвышенной части утеса. Там, за внушительной преградой из стражников-скандаров, которую возглавлял лично Залзан Кавол, находились королевские апартаменты. Поблагодарив хозяина, Валентин вошел в просторную комнату и обнаружил там большую ванну из голубой с золотом ни-мойской керамики, в которой нежилась, вытянувшись во весь рост, Карабелла, тело которой лишь чуть просвечивало сквозь легкую пену, плававшую на поверхности воды.
– Это изумительно, – сообщила она. – Валентин, залезай сюда побыстрее.
– С радостью и удовольствием, моя госпожа!
Он сбросил башмаки, снял камзол, отшвырнул в сторону сорочку, содрал брюки и со вздохом наслаждения опустился в воду рядом с Карабеллой. Вода оказалась газированной и ощущалась чуть ли не как электрический ток. Окунувшись в нее, Валентин увидел чуть заметное свечение над поверхностью. Он опустил голову на гладкий край ванны, закрыл глаза, вытянулся, поцеловал жену в лоб, обхватив рукой, привлек к себе и, когда Карабелла повернулась, успел поцеловать и мелькнувший над водой сосок маленькой округлой груди.
– Что они насыпали в воду? – осведомился он.
– Она поступает такой из природного источника. Камердинер назвал это радиоактивностью.
– Сомневаюсь, – возразил Валентин. – Радиоактивность это что-то другое, что-то могучее и очень опасное. Вроде бы я встречал упоминания о ней в старинных книгах.
– И что же она такое, если не это?
– Даже и не знаю, что сказать. Чем бы ни было это явление, Божество в своей милости не наделило им Маджипур. А если бы оно тут имелось, вряд ли мы стали бы принимать ванны с этой штукой. Это какая-нибудь целебная минеральная вода.
– Похоже на то, – ответила Карабелла.
Некоторое время они купались молча. Валентин чувствовал, как его душа вновь наполнялась бодростью. Шипучая вода? Успокоительное присутствие Карабеллы и возможность наконец-то ускользнуть из-под постоянного пресса придворных, спутников, почитателей, просителей и восторженных горожан? Да, да, все это вполне могло помочь ему отвлечься от мрачных размышлений, ну и, конечно, его врожденная стойкость должна была рано или поздно проявить себя и выволочь его из странной, столь не присущей Валентину подавленности, которая владела им с тех самых пор, как он въехал в Лабиринт. Он улыбнулся. Карабелла прикоснулась губами к его губам, а его руки скользнули по ее изящному телу на подтянутый живот и к сильным упругим ягодицам.
– Прямо в ванне? – сонным голосом спросила она.
– Почему бы и нет? Эта вода просто волшебная.
– Да. Да.
Она всплыла и оказалась над ним. Ее ноги обхватили его поясницу, полуприкрытые глаза на мгновение поймали его взгляд и закрылись. Валентин взялся за ее маленькие тугие ягодицы и потянул к себе. Неужели прошло уже десять лет, лениво подумал он, с их первой ночи в Пидруиде, под высокими серо-зелеными кустами на краю залитой лунным светом лужайки, после фестиваля, посвященного другому лорду Валентину? Трудно представить: десять лет. И он все так же влюблен в нее. Он обхватил ее руками, и они задвигались в ритме, который давно стал для них привычным, но никогда не казался однообразным, и он выкинул из головы любые мысли о том, первом, разе и обо всех разах, случившихся с тех пор, и обо всем на свете, кроме тепла, любви и счастья.
Потом, когда они одевались для интимного обеда на пятьдесят персон, который давал Насимонт, она вдруг сказала:
– Ты всерьез намереваешься сделать Хиссуна короналем?
– Что?
– Я думаю, что ты именно это имел в виду, когда говорил со мною одними загадками, когда мы уже подъезжали сюда. Помнишь?
– Помню.
– Если ты не хочешь это обсуждать…
– Нет, нет. Не вижу причины дальше скрывать это от тебя.
– Так ты серьезно?!
Валентин нахмурился:
– Думаю, он сможет быть короналем. Эта мысль мелькнула у меня, еще когда он был грязным уличным мальчишкой, сшибавшим кроны и роялы в закоулках Лабиринта.
– Но разве может простолюдин стать короналем?
– И ты, Карабелла, в прошлом бродячая жонглерка, а ныне – консорт короналя Маджипура, задаешь такой вопрос?
– Ты влюбился в меня и принял опрометчивое, необычное решение. С которым, как тебе известно, далеко не все согласны.
– Всего лишь кучка заносчивых лордиков! А весь мир приветствует тебя как мою истинную владычицу.
– Возможно. Однако супруга короналя – это не корональ. Простой народ никогда не признает своим верховным правителем кого-то из своей среды. Для него корональ – это нечто величавое, священное, чуть ли не божественное. В прошлой жизни, пребывая в гуще народа, я сама считала именно так.
– Тебя приняли. И его тоже примут.
– И все равно это кажется вызывающим поступком – взять мальчишку, который никто, и звать его никак, и поднять на такую высоту… Почему не Слита? Не Залзана Кавола? Вообще, кого угодно?
– Хиссун годится для этого. Я точно знаю.
– Ну, тут я не берусь судить и хочу сказать, что мысль о том, что оборванный уличный шалопай будет носить корону, кажется мне очень уж странной, настолько странной, что даже и во сне не может привидеться.
– Неужели корональ обязательно должен происходить из узкой клики с Замковой горы? Так есть так было сотни, если не тысячи лет. Короналя всегда выбирали из одного из великих родов Горы – не могу даже припомнить с ходу, когда в последний раз кандидата искали где-нибудь за ее пределами. Если же он не принадлежал формально к такой семье, все равно обязательно был из аристократов – сыном принца или герцога. Вероятно, так наша система была устроена изначально, иначе откуда взялся непререкаемый запрет на наследование короны? А теперь выявились проблемы столь масштабные, что решить их можно лишь отвернувшись от Горы. Мы там слишком надежно изолированы от мира. Карабелла, я частенько думаю, что мы не имеем никакого понятия о том, что происходит внизу. Миру грозит серьезная опасность, а нам необходимо переродиться, вручить корону истинному представителю широкого населения, не связанному с нашей самодовлеющей аристократией – человеку с иным кругозором, видевшим мир не сверху, а снизу…
– Но он слишком молод!
– Молодость – это преходящий недостаток, – возразил Валентин. – Многие полагают, что мне давно уже следовало бы стать понтификом, это мне хорошо известно, но я постараюсь как можно дольше обманывать их ожидания. Мальчик должен сначала пройти весь курс обучения. Да и сам я, как ты знаешь, вовсе не горю желанием запереться в Лабиринте.
– Да, – кивнула Карабелла. – Но мы говорим так, будто нынешний понтифик уже умер или вот-вот умрет. Но Тиверас еще жив.
– Так оно и есть, – подтвердил Валентин. – В определенном смысле этого слова. Я лишь молюсь, чтобы так оно и оставалось как можно дольше.
– И когда Хиссун будет готов…
– Я позволю Тиверасу наконец-то упокоиться.
– Валентин, мне очень трудно представить тебя понтификом.
– А мне-то самому как трудно это сделать, милая. Но я приму эту должность, потому что обязан. И прошу лишь об одном – еще, еще немного времени!
Карабелла немного помолчала.
– Если у тебя все это получится, ты потрясешь Гору до основания. Разве не Элидат предполагался в качестве следующего короналя?
– Он очень дорог мне.
– Ты ведь и сам много раз называл его вероятным наследником.
– Было дело, – согласился Валентин. – Но Элидат сильно изменился с тех пор, когда мы с ним вместе готовились к посвящению. Знаешь, любовь моя, тот, кто страстно стремится стать короналем, совершенно непригоден для трона. Но какое-то желание должно присутствовать. У человека должно быть чувство призвания, душевный огонь, что ли. У Элидата, как мне кажется, этот огонь погас.
– Когда мы зарабатывали на жизнь жонглированием и тебе впервые сказали, что у тебя имеется более высокое предназначение, ты считал, что этот огонь выгорел и в тебе.
– Но, Карабелла, он возвращался по мере восстановления моей истинной личности! И сохраняется. Корона порой бывает невыносимо тяжела, но, пожалуй, я никогда не жалел о том, что ношу ее.
– А Элидат пожалеет?
– Подозреваю, что да. Сейчас, в мое отсутствие, он играет в короналя. И, предполагаю, что ему это не очень нравится. К тому же ему уже за сорок. Корональ должен быть молодым.
– Ну, Валентин, в сорок человек еще молод, – с улыбкой заметила Карабелла.
Он пожал плечами:
– Надеюсь, милая, что так оно и есть. Но хочу напомнить тебе, что если дела пойдут, как я рассчитываю, провозглашать нового короналя придется еще не скоро. Думаю, что к тому времени Хиссун уже будет полностью готов, а Элидат радостно отойдет в сторону.
– Но обрадуются ли этому другие лорды Горы?
– Обрадуются, куда они денутся, – ответил Валентин и предложил жене руку. – Пойдем, Насимонт уже ждет нас.
Глава 13
Поскольку в пятый день пятой недели пятого месяца отмечалась священная память исхода из древней столицы за морем, Фараатаа пришлось выполнить несколько обязательных ритуальных действий. Лишь после этого он смог заняться налаживанием связи со своими агентами во внешних провинциях.
В Пьюрифайне в это время года дожди шли дважды в сутки, один раз за час до рассвета, а второй – на закате. Велализирский ритуал необходимо было провести затемно и без дождя, поэтому Фараатаа наметил себе проснуться ночью во время, именуемое часом шакала, когда солнце все еще находится на востоке, над Алханроэлем.
Не потревожив спящих рядом, он выбрался из хрупкой ивовой лачуги, построенной накануне – Фараатаа и его последователи перемещались почти без остановок, так было безопаснее, – и углубился в лес. Воздух, как всегда, был влажным и густым, но в нем еще вовсе не ощущалось запаха утреннего дождя.
В скупом свете звезд, пробивавшемся между клочьями туч, он различал другие фигуры, также направлявшиеся в глубь леса. Но он подчеркнуто не замечал никого, а прочие – его. Велализирский поклон выполняется в одиночестве – личный ритуал всеобщей скорби. О нем никогда никто не говорил, его просто выполняли на пятые сутки пятой недели пятого месяца, и когда дети достаточно подрастали, их наставляли в том, как выполнять этот ритуал – всегда со стыдом, всегда с печалью. Таков был Путь.
Он прошел по лесу предписанные триста шагов. Они привели его в рощу стройных высоких гибарунов, но молиться должным образом там оказалось нельзя, поскольку с каждой развилки, из каждой расщелины коры деревьев свисали легкие гроздья светящихся колокольчиков, испускавших резкое оранжевое сияние. Он углядел неподалеку стоявшую немного на отшибе от других деревьев величественную старую двикку, которую несколько веков назад опалила молния, оставив во весь рост дерева глубокий, до сих пор обугленный шрам, облицованный по краям наросшей красной корой. Зарево светящихся колокольчиков не попадало внутрь дупла, и оно как нельзя лучше подходило в качестве храма.
Раздевшись донага под сенью дупла, Фараатаа прежде всего совершил Пять превращений.
Его кости и мышцы безостановочно перетекали, клетки кожи стремительно перерождались, и он сделался Красной женщиной, затем, последовательно, Слепым великаном и Освежеванным мужчиной. Четвертым стал облик Последнего короля, а потом, затаив дыхание и собравшись со всеми силами, он превратился в Грядущего принца. Пятое превращение было для Фараатаа труднейшим испытанием – нужно было перестроить не только внешний вид тела, но и саму душу, вычистить из нее всю ненависть, жажду мести, тягу к разрушению. Грядущий принц выше всего этого. Фараатаа даже не надеялся достичь этого уровня. Он твердо знал, что в его душе нет ничего, кроме ненависти и жажды мести; чтобы стать Грядущим принцем, ему нужно было вычиститься от всего своего содержимого, оставив лишь оболочку, а это было ему не под силу. Однако же он знал способ приблизиться к вожделенному состоянию. Нужно было представить себе время, когда осуществилось все, к чему он стремится: враг уничтожен, утраченные земли возвращены, обряды исполняются, мир возрожден. Он перемещался в ту эпоху и погружался в радость от пребывания в ней. Он исторгал из души все, связанное с разгромом, изгнанием, потерями. Он видел оживающие скинии мертвых городов. В таком видении месть просто не может существовать. Откуда здесь взяться врагу, которого следует ненавидеть и уничтожать? Его духом овладевал непривычный – восхитительный! – мир. День возрождения настал, в мире воцарился мир, терзавшая его боль утихла навсегда, и он познал покой.
Именно в этот миг он обретал облик Грядущего принца.
Сохраняя себя в этом облике волевым усилием, которое чем дальше, тем легче удавалось поддерживать, он встал на колени и сложил жертвенник из камней и перьев. Для подношения он поймал двух ящериц и ночного бруула. Он прошел через Три воды, слюну, мочу и слезы. Он собрал гальку и выложил из нее подобие стены Велализира. Он произнес Четыре печали и Пять скорбей. Он встал на колени и ел землю. Перед его мысленным взором явилось видение затерянного города: синий каменный вал, обитель царя, Место Неизменности, Скрижали богов, шесть высоких храмов, седьмой, оскверненный, Храм Падения, Дорога исхода. Продолжая с большим усилием сохранять облик Грядущего принца, он рассказывал себе историю о падении Велализира, переживая эту мрачную трагедию, чувствуя на себе благословение и ауру Принца, благодаря чему мог воспринимать утрату великой столицы не с болью, а с истинной любовью, видя в этом неизбежный и необходимый этап на пути своего народа. Уяснив, что достиг способности принять эту истину, он позволил себе выйти из главного облика и вновь стать Последним королем, Освежеванным мужчиной, Слепым великаном, Красной женщиной и в конце концов Фараатаа из Авендройна.
Обряд был завершен.
Фараатаа вытянулся ничком на мягком мху, покрывавшем землю, и подставил спину начавшемуся утреннему дождю.
Немного полежав так, он поднялся, собрал камни и перья импровизированного алтаря и направился обратно к хижине. Покой, присущий Грядущему принцу, все еще окутывал его душу, но теперь он прилагал уже усилие обратного рода, чтобы стряхнуть с себя это благодушие – пришла пора взяться за дневные труды. Пусть ненависть, разрушение и мстительность чужды духу Грядущего принца, но без них невозможно воплотить в жизнь царство принца.
Он ждал у входа в хижину, и вскоре его спутники, завершив собственные ритуалы, вернулись, чтобы дать ему возможность вступить в контакт с водяными королями. Один за другим они занимали свои места – Аарисиим положил руку на правое плечо Фараатаа, Бенууиаб на левое, Сиимии прикасался к его лбу, Миисиим – к пояснице, а остальные, взявшись за руки, образовали вокруг этой четверки концентрические круги.
– Пора, – произнес Фараатаа. И их сознания соединились и устремились вовне.
– Брат в море!
Усилие было столь мощным, что облик Фараатаа поплыл сам собой, как у ребенка, который только-только учится использовать силу в игре. У него появлялись перья, когти, шесть ужасных клювов, он стремительно становился то билантуном, то сигимойном, то могучим храпящим бидлаком. Сподвижники еще крепче вцепились в него, хотя неимоверная сила испускаемого им сигнала заставляла и их менять облики.
– Брат! Услышь меня! Помоги мне!
И из безбрежных просторов и неизмеримых глубин пришло видение громадных темных крыльев, медленно раскрывающихся и складывающихся над титаническими телами. А потом раздался голос, звучащий, как сотня колоколов:
– Я слышу тебя, маленький сухопутный брат.
Это был водяной король Маазмоорн. Фараатаа различал всех их по звучанию разумов: Маазмоорн – колокола, Гироуз – певучий гром, Шейтоон – медленные, печальные барабаны. Великих королей были десятки, и голос каждого из них можно было безошибочно опознать.
– Поддержи меня, о король Маазмоорн!
– Держись за меня, маленький сухопутный брат.
Фараатаа почувствовал, как его дернуло. Он потянулся туда, и его подняло и вынесло из тела, оставшегося в предутреннем лесу. Через миг он оказался над морем, еще через миг погрузился в него, а потом стал одним целым с Маазмоорном. Его захлестнул экстаз – это слияние, это единение было столь мощным, что легко могло бы стать самоцелью, этот восторг мог бы удовлетворить все его стремления, если бы он допустил это. Но он никогда этого не допустит.
Вместилище колоссального разума водяного короля само было сходно с океаном – беспредельное, всеохватное, бесконечно глубокое. Фараатаа тонул все глубже и глубже, терялся в нем. И все же он ни на миг не забывал о своей цели. Посредством силы водяного короля он сумеет сделать то, с чем не справился бы без помощи. Сосредоточившись, он собрал ставший невиданно могучим разум в точнейший фокус и из сердцевины теплой, баюкающей беспредельности, в которой покоился, отправил те послания, ради которых и оказался здесь.
