скачать книгу бесплатно
Но тут автобус вновь отчаянно тряхнуло, и Невский беспомощно клюнул носом в сумку медсестры.
Лидочку эта его нечаянность развеселила необыкновенно.
– Вы, наверно, из Москвы? – спросила она, прекратив наконец смеяться.
– Ага, из Москвы. А что, у москвичей у всех – так? – поинтересовался он, ужасаясь собственной пошлости. Но остановиться уже не мог – его вдруг понесло. – Пойдемте сегодня на танцы! У вас ведь есть танцы, правда?
– Подъезжаем, внимание, всем приготовиться! – гаркнул водитель, въезжая в широко распахнутые ворота. – Наш «Зеленый рассвет»! Ему равного нет!..
Глава 3
Санаторий размещался в большом трехэтажном старинном особняке, воздвигнутом покоем на пригорке, под которым не спеша текла речка Малая Тутайка – с плакучими ивами по берегам, разноцветными купальнями и пристанью для лодок.
Уже через полчаса Невский знал, какой у него номер стола, какие процедуры жизнеукрепляющего свойства – вне зависимости от здоровья – положено принимать и какой прекрасный вид открывается из окна его комнаты.
Номер был двухместный.
Несмотря на довольно ранний час, сосед по комнате куда-то испарился.
Зажав привычным жестом между пальцев бороду и слегка подергивая ее из стороны в сторону, Невский внимательно оглядел номер, однако с ходу – по вещам соседа – вычислить, кого же бог послал ему в сожители, так и не смог.
Впрочем, это нисколько его не огорчило.
Он выгрузил в облупленную тумбочку и в предоставленную ему половину гардероба содержимое баула, не спеша переоделся, выкурил у раскрытого окна сигарету и, так как делать было ровным счетом нечего, а до завтрака еще оставалось время, решил спуститься со своего второго этажа на грешную землю и немного побродить по территории.
Бывшая усадьба графа Тутаева-Шобло стояла в натуральном девственном лесу. Капитально перестроенная еще в девятисотом году, за минувшие восемьдесят восемь лет она, казалось, не претерпела внешне никаких особых изменений.
Перед главным корпусом пестрели клумбы, змеились аккуратные аллеи, а против парадной лестницы, в самом центре асфальтированного пятачка, жиденько плескал фонтан.
Был здесь некогда и другой фонтан – Адам и Ева под древом познания. Однако оба прародителя человеческие до того вызывающе и неприлично стыдились друг друга, прикрываясь фиговыми листками, что взбудораженная дирекция санатория, во избежание скандала, который грозили учудить исцеляющиеся пенсионеры, повелела этот фонтан безжалостно разрушить и землю на его месте перекопать под клумбу с васильками.
Густой разнообразный лес тянулся вдоль реки многокилометровой полосой, да и вбок отходил весьма изрядно. Эти заповедные места, еще с Наполеоновской кампании, любили партизаны…
На противоположном, низком, берегу – почти от воды и до горизонта – раскинулись колхозные поля. Там, возле тихих заводей, по субботам и воскресеньям, должно быть, появлялись местные на велосипедах и гремящей мототехнике, купались, загорали и с песнями пили всевозможное спиртное, расположась на сочной травке под защитою разросшихся кустов.
Сегодня был четверг и половина девятого утра – тот берег пустовал.
Невский неспешно спустился к реке, постоял на пирсе, наслаждаясь тишиной, выкурил еще одну сигарету и твердо про себя отметил, что здесь-то уж, в санатории, совершенно необходимо бросить курить – навсегда.
Собственно, нечто подобное он пытался сотворить еще пятнадцать лет назад, когда только кончил психфак университета и, волею судеб, оказался на работе в КГБ, где занимался психологией пропаганды и дезинформации. Тогда покончить с куревом не получилось…
Нет, он совсем не помышлял идти на службу в органы и даже, более того, боялся их панически, как, разумеется, и все, с кем был знаком. Но!..
Накануне защиты диплома к ним в группу заявился некто и, побеседовав отдельно с каждым из троих особо успевающих студентов, предложил работу в закрытой проблемной лаборатории, недавно созданной совместно Академией наук и Минкультуры. Поскольку психологи тогда не слишком-то ценились и с распределением была проблема, а ответственный товарищ всем сулил златые горы и блистательные перспективы, то без пяти минут выпускники, подумав, согласились. Они даже и не представляли, кто в реальности стоит за вывеской конторы. Это уже выяснилось позже…
Но работа оказалась интересной и, на первый взгляд, нисколько не ужасной, даже очень-очень нужной – для дальнейшего развития науки. Ну а ежели и возникали вдруг какие-то сомнения, их удавалось вовремя гасить – искусство не особо сложное, однако оставлявшее в душе болезненный осадок.
Двое из былых сокурсников неважно кончили: один сошел с ума, другой с волчьим билетом вылетел на все четыре стороны и сгинул.
Невский устоял. Возможно, от депрессии и прочих неприятностей его спасла внезапно пробудившаяся страсть к восточным боевым искусствам. Изучать тогда их было негде, а в конторе, скрытно, но всесильно опекавшей их лабораторию, здоровый интерес к таким единоборствам, как ни странно, даже поощрялся. Впрочем, что ж тут странного!.. Ведь КГБ всегда был чем-то вроде рыцарского ордена, масонской ложи, члены которой могли претендовать на многое, неведомое для других сограждан… А критерии для «посвящения» определялись просто: полная лояльность к власти, инициативность и – само собой – отменный профессионализм.
Как профессионал Невский зарекомендовал себя сразу, да и пассивным, тупым исполнителем не был никогда. Что же касается лояльности, то тут, обладая несомненной актерской жилкой, он мог задурить голову кому угодно.
Родина нуждается в защите? Население страны сплошь состоит из пьяниц, дураков и тайных, но от этого особенно опасных недоброжелателей незыблемого строя? Очень может быть. Скорее даже так оно и есть. В стране, где все равны, особо нужно печься о покое и священной безопасности тех избранных, кто все же чуточку равнее… Это Невский понимал, поскольку по иронии судьбы сам оказался как бы приобщенным к этой категории людей. И был обязан до седьмого пота отрабатывать такую приобщенность…
И приятно вроде – и паскудно в то же время. Тут уж поневоле в чем угодно будешь находить отдушину и утешение, лишь бы крыша не поехала совсем… Он мог бы спиться, мог стать наркоманом, мог в конечном счете превратиться в убежденную злопамятную гниду, у которой не осталось ничего святого за душой, – такое на работе наблюдалось сплошь и рядом… Мог, удачно делая карьеру, окончательно утратить свое «Я», да бог сберег – направил на иное…
Целых девять лет он постигал премудрости восточных стилей боя и немало преуспел на этом поприще. Как утверждал его сокурсник, раньше времени лишившийся ума: «В человеке с Лубянки должно быть все прекрасно – и лампасы, и сноровка убивать одним щелчком». До позументов и больших лампасов Невский не дорос, тогда как в остальном…
Вот разве что курить не бросил, хоть и знал: искусство рукопашной схватки с этой напастью несовместимо. Ну да он в наставники не метил, утешаясь тем, что хватит для него и ремесла, а не высокого искусства.
Главным было несколько иное: понять и испытать на своей шкуре, что это такое – необыкновенное умение и вправду убивать одним щелчком…
Он даже не чурался выпивки в кругу друзей, которым в голову не приходило, кто он и чем занят. Полагали, и вполне резонно: если получает неплохой оклад, здоров, красив и диссертацию недавно защитил, то, значит, человек при деле, хорошо и с пользою сумел устроить свою жизнь, чего недурно пожелать и остальным.
Да, диссертация…
И тема-то нашлась не самая пустая: «К вопросу о психологическом обосновании вариативной восприимчивости руководителей среднего звена».
Название, естественно, дурацкое, но ежели копнуть по существу…
Высокое начальство тему утвердило без малейших проволочек – ведь оно давно уже избавилось от всевозможных комплексов означенного «среднего звена», которое теперь считало нужным контролировать особо, дабы умственная смута пресекалась сразу, на корню и лишь проверенные кадры шли со временем «наверх».
Защита, как положено, была закрытой, оппоненты отмечали новизну и актуальность диссертации, а после был банкет в кругу понятливых коллег. Короче, внешне – очень мило, скромно и со вкусом.
Верные друзья пытались даже Михаила обженить – неоднократно, но без всякого успеха.
Так он и остался для других в какой-то степени загадкой: вроде бы рубаха-парень, свой, как говорится, в доску, а вот все же – с заковыкой…
Что ж, секретные восточные единоборства очень пригодились. Они скрашивали нервные и зачастую удручающие будни и привносили в его жизнь то здравое разнообразие, которое не в силах были дать ни театр, ни кино, ни книги.
А в конечном счете взятое все вместе, это позволяло ему бодро и не без кокетства заявлять: «Ничто человеческое мне не чуждо». И такою «человечностью» он очень дорожил.
Новую попытку завязать с курением он предпринял много позже – через десять лет после того, как стал служить в лаборатории.
К тому моменту новые идеи поиссякли, и работа сделалась совсем рутинной. Даже докторская – дань ученому тщеславию и повод утвердиться лишний раз в глазах коллег и всяческих больших функционеров – как-то не высвечивала в обозримой перспективе.
Это понимало и начальство. Именно оно и предложило Невскому сменить немножко профиль и попробовать себя на телевидении – благо и эфир всегда нуждался в знающих, проверенных, толковых кадрах.
И вот здесь-то Невский наконец почувствовал себя в своей стихии.
Хотя «недреманное око Лубянки» продолжало пристально следить за каждым его шагом и за каждым его словом, все-таки, с формальной стороны, начальство как бы поменялось, и Невский поневоле это ощутил.
Поначалу осторожно, а затем все с большим увлечением и свойственной ему основательностью он начал разрабатывать познавательные программы по психологии, социологические передачи-диспуты и разные «круглые столы», куда приглашал нетривиально мыслящих специалистов и где сам частенько выступал в роли ведущего. Одновременно стал пописывать в газеты и журналы, и оказалось вдруг, что у него это недурно получается. Во всяком случае насчет того, как выглядит статья, ни у кого не возникало нареканий. Спорили по поводу идей, изрядно смелых и во многом непривычных, да по поводу иных пассажей, чересчур двусмысленных или, напротив, слишком откровенных. Впрочем, смелость эта, что, естественно, не принималось во внимание оппонентами, была, по сути, напускной и двадцать раз перепроверенной и утвержденной – там, наверху… Ему как человеку неофициально очень государственному дозволялось говорить такие вещи, за которые другой бы журналист или писатель тотчас поимел бы массу неприятностей. Зато почти немедленно за ним заглазно утвердилась репутация отчаянно отважного ведущего и публициста, едва ли не борца с режимом, знаменосца оппозиции…
Правда в отмеренных дозах – это та же неправда, только в иной упаковке. И зовется она очень просто: «деза».
А уж по этой части Невский был большой специалист.
Но он считал, что лучше так, чем вообще никак. Крупицы правды можно подобрать, соединить, и дело новых поколений социологов, историков, юристов – собранное вместе заново осмыслить, дать ему разумную оценку.
Грустно, разумеется, что современникам такое не дано.
Отчасти они сами виноваты, а отчасти – как бороться с хорошо отлаженной машиной государства?!
Тут ведь даже не известно, с чего надо начинать, где самый корень зла…
Вот потому-то Невский на рожон не лез, а просто выполнял свою работу, как психолог точно зная, где в умах начальства – вне зависимости от его масштаба – есть слабинка… Да, что-то ему дозволяли, а что-то, естественно, нет, но дозволяли то, что требовалось именно ему – в конкретной ситуации, в конкретный момент и в конкретных пределах, разумеется. Ибо он знал не только, как правду превратить в неправду, но и как в дезинформацию, дав в нужном месте скрытый ключ, вложить существенное содержание, которое впоследствии умелый, знающий исследователь сможет точно распознать. А дальше уж – его научные проблемы… И проблемы его совести.
Так или иначе, все у Невского пока шло хорошо. На взгляд сторонних наблюдателей – жизнь удалась.
А базой в этой жизни, сколь бы нелепо и смешно такое ни звучало, были три огромных «не».
Он не женился, не охладел к восточным боевым искусствам и не бросил навсегда курить.
Обретенная известность ничего, по сути, не переменила, разве что последние пять лет выкуривал он, словно и не замечая, две-три пачки в день… Причем – кубинских сигарет!
Теперь он вознамерился покончить хоть с последним «не». А там уж – как судьба распорядится… Да и место нынче подходящее: ведь санаторий же, сам бог велел!..
Немного поглядев на воду, он вернулся к главному корпусу и чинно обошел его по круговой аллее.
Кажется, я тут действительно неплохо отдохну, решил Невский, и ну их к черту, все эти московские дела, незавершенные визиты, нудные переговоры, телефонные звонки… Я нагуляюсь, накупаюсь, надышусь хорошим воздухом, позагораю, соблюду диету, отосплюсь – короче, почти месяц праведной и непорочной жизни.
Тут он вспомнил недавнюю поездку в автобусе, и вновь какая-то сладкая волна подкатила к груди.
Он испытал внезапно чувство странного, неизъяснимого удовлетворения, как будто и это отныне становилось неотъемлемой частью его отдыха, беспечного, бездельного, доброго, – вот, вот чего он ждал теперь от всех грядущих дней, неважно, солнечных или дождливых: они будут добрыми, как и этот день, который только начинался…
Глава 4
Тем временем настала пора завтракать.
И тотчас этот, еще пять минут назад будто вымерший, корпус разом пришел в движение: захлопали повсюду двери, загомонили голоса, глухо затопали по коврам коридоров десятки проснувшихся, полных энергии ног…
Невский толкнул парадную дверь и вновь очутился в прохладном вестибюле – роскошном, с высоким сводчатым потолком, украшенном лепниною, с паркетом, выложенным разными сортами дерева, с широкой мраморной лестницей, которая, мягко изгибаясь, уносилась к верхним этажам, с потускневшим от времени огромным, в бронзовой оправе, зеркалом…
Кивнув шутливо собственному отраженью, Невский тотчас повернул направо – в санаторскую столовую.
За отведенным ему столиком уже сидели трое: две женщины и мужчина.
Есть во всех домах отдыха, в любого ранга санаториях и на курортах эдакая удивительная категория людей, повсюду появляющихся первыми, – как будто вечно их терзает опасение, что в чем-то их уж непременно обделят, чего-то там недодадут, а то, глядишь, и вовсе облапошат, так что надо быть все время начеку и быстро упреждать очередную каверзу судьбы. Такие личности всегда приходят незаметно, а потом пытливо-терпеливо ждут…
Невский вежливо кивнул своим соседям и занял пустующее место – у прохода.
Над столом повисло цепкое, гнетущее молчание.
Невский поерзал на стуле, располагаясь поудобнее, затем с немалой церемонностью пригладил бороду и, чуть склонив голову набок, не таясь, внимательно-безразлично оглядел каждого из сотрапезников.
Мужчина как-то сдавленно вздохнул и начал нервно поигрывать вилкой.
На вид ему было лет под семьдесят. Еще крепкий, жилистый и загорелый, он был одет в цивильную пижаму – то есть в нечто сатиновое мундирно-спального покроя, ядовито-канареечного цвета, однако без доисторических полос. Выражение носатого лица имел настырно-плаксивое – подобных типов Невский беспричинно недолюбливал всегда.
Женщины смотрелись сущими двойняшками: обе – лет шестидесяти, может, чуть побольше, крупно-дородные, фальшиво-облондиненные, подрумяненные, в почти одинаковых розовых, без выреза, на пуговках до горла платьях – только у одной был слева приколот золоченый паучок, а у другой справа – серебристый жучок.
Они сидели и томно шевелили подведенными бровями, со смиреньем опустивши взоры долу.
Потом, истомившись и якобы незаметно, сняли туфли под столом и кротко одернули края рыжей скатерти.
– Г-мм… – сказал Невский с тихим, но отчетливым неодобрением. – Г-мм… Э-э, м-да…
Мужчина воспринял это как ненавязчивое приглашение к знакомству и началу замечательно-толкового застольного разговора и оживился.
Он выпрямился на стуле, отложил вилку и преданно посмотрел на Невского. Тот сделал вид, что ничего не заметил.
Не то чтобы ему совсем уж неприятно было вступать в разговор – просто эдакую публику он знал неплохо и не видел никакого интереса для себя в общении с нею.
Все же годы известности и вращения в достаточно элитных сферах наложили на него печать: он сделался в определенном смысле снобом…
Многим это нравилось…
– Сегодня поступили, да? – решился наконец сосед и улыбнулся, обнажая белоснежные вставные зубы.
Невский сдержанно кивнул.
– А я тут – целую неделю. Превосходно! Каждый день, перед обедом, бегаю – от дома и до дуба. Видели дуб? Такой весь из себя – толстовский, чудо!..
– Где?
– Как – где?! На территории! Мне за территорией делать нечего, совсем. Я, значит, бегаю до дуба. Иногда – обратно… Моя фамилия Лазаретов, – сосед церемонно привстал со стула и протянул Невскому твердую ладонь. – Прошу не путать с Назаретовым. Меня всегда путают. Ха-ха!.. Буквы, знаете, переменяют. А я не обижаюсь. Я – Лазаретов. Бегаю до дуба, каждый день. Вы не бегаете, нет?
– Увы. И, кажется, не собираюсь.
– Жаль, – огорчился Лазаретов. – А то бы – вместе… Да. Вас, кстати, как зовут?
– Невский. Михаил Викторович.
– Богатая фамилия. Историей пахнуло… Исключительно приятно! – умилился Лазаретов.
– А я – Виолетта Прохоровна, – тонким голосом сказала дама, что сидела справа. – Очень хорошо.
– Что – хорошо? – не понял Невский.
– Вообще… Так интересно жить! Особенно теперь…
– Жить интересно, милочка, всегда! – сварливо отозвался Лазаретов. – Вот как сбегаешь до дуба…
– Дался он вам, этот дуб!.. Неужто ни о чем другом нельзя поговорить? Ведь каждый день…
– Да, каждый день! Покуда не помру.
