скачать книгу бесплатно
Наверно, я столько смотрел на картину, что бессознательно так же расставил фигуры.
Я полистал книгу, кое-что нашёл, но не совсем то, просмотрел диаграммы и решил продолжать развитие слона на королевском фланге, а потом и на ферзевом. Пешка g6, ход за белых, слон g7, ход за белых…
Становилось темновато, я поискал выключатель. Возле книжных полок. Я включил свет. Люстра хорошо осветила комнату. Картина словно выступила из полумрака, и я ещё раз отметил точность прорисовки каждой детали. Я не поверил своим глазам. Не так! Пешки стояли на b7 и g7, а белая находилась на b6. Было так темно, что я не заметил? Я в это не верил.
Быстро передвинул пешку на b6 и подошел к «Шахматной партии». Чёрная пешка передвинулась на то же поле. Подбежал к доске и сделал произвольный ход белыми, передвинул чёрного слона.
Игрок чёрными на картине точь-в-точь передвинул слона на b7 и внимательно смотрел на меня с задумчивой полуулыбкой. Правая рука протянута к фигуре и до конца ещё её не отпустила, левая чуть поднята вверх. У меня привычка иногда слегка поднимать вверх, если много пишу, то одну, то другую руку, а изредка и просто машинально. Правая рука игрока совсем опустила слона и словно щёлкала пальцами, как это я люблю делать. Ларису поначалу очень раздражал мой жест, потом привыкла. Или не привыкла, а смирилась и перестала просить не щёлкать пальцами, потому что видела, до чего её просьбы раздражают меня?
Почему мне пришло в голову – если я достойно окончу эту партию, то, вернувшись домой, увижу там Ларису с дочкой? Странность, навеянная необычностью ситуации, схожестью обстановки комнаты с интерьером на картине? Тоска по жене и дочке? Боязнь одиночества?
Итак, цвет я выбрал – за чёрных. Я вывалил на пол все шахматные книги и начал искать. Я боялся сделать ход, чтоб не ухудшить ситуацию чёрных.
Из увиденного на диаграммах выходило – ничего хорошего у чёрных нет. Тревожно. Я порылся и нашёл за художественной литературой шахматные журналы. Листая страницы, я наткнулся на цитату Вольтера: «Странная штука – шахматы! Я потратил на них, может быть, больше времени, чем на любое другое занятие, а брат Жан, этот тупица, – разносит меня в пух и прах регулярно».
Я немного успокоился. Если даже философ-просветитель, известный писатель заходил в тупик… Не всегда затраченное время пропорционально качеству результата. Иногда столько времени сидишь над проблемой, бьёшься, прикидываешь так и эдак, устаёшь, едва не заболеваешь, когда закончил, а результат – на общем фоне не лучше, если не хуже других. А иной раз пишешь, как говорится, одной левой, между прочим, в перерыве между делами, а если дело безотлагательное, то и не думаешь об этом – неделю, другую, потом побыстрее заканчиваешь, чтоб отвязаться, а выходит – супер!..
Строчки вдруг погрузились в полутьму. И это, когда я увидел «Уйтелки Максимилиан, чехословацкий шахматист; международный мастер (1961)». И внизу – позиция на доске сходна с нашей, название я еле различил – «Дебют Уйтелки».
Я посмотрел вверх. Лампочки еле мерцали. Несколько раз нажал на выключатель, проверил настольную лампу и саму лампочку – в порядке. Что-то с электричеством в сети. Комната в полумраке совсем стала похожа на комнату в «Шахматной партии». Приоткрыл дверь, выглянул в коридор и зажёг свет там. То же самое.
Я подошёл к картине, сейчас едва видимой. Улыбка игрока чёрными погрустнела, а игрок белыми взирал на меня с некоторым превосходством и снисходительной насмешкой.
Не приобрели ли зловещее выражение лица некоторых людей вокруг столика? и даже морда собаки?
Я оглянулся. Такое же увиделось мне здесь, в этой комнате, на бюстах и портретах.
Может, навязчивая идея?
Я придвинул к себе плюшевую собаку, хотелось ощущать под рукой что-нибудь мягкое, устойчивое. Поднял глаза на игрушку и отодвинул подальше. Морда животного оскалилась в злой ухмылке. Я сел за столик и увидел себя в зеркале. Человек среднего возраста, старше игрока чёрными на картине, с грустной полуулыбкой, тёмными короткими волосами, светлыми глазами…
Рассмотреть цвет глаз игрока не получалось. На втором столике, где стояли лампа, графин с водой, конфеты, возвышалась тонкая длинная свеча в металлическом шандале старой работы, рядом лежали спички.
Я поднёс зажжённую свечу к портрету. Лицо, рот, нос, глаза… Светлые. Свеча дрогнула у меня в руке – лицо игрока старело на глазах, появились мелкие морщинки, крошечные складочки… углубились… несколько седых волос… седая прядь… Лицо человека среднего возраста с грустной полуулыбкой… Свеча задрожала.
Огонёк вспыхнул и погас.
Зеркало отразило за моей спиной какую-то тень. Я быстро обернулся. Никого. Я видел только себя несмотря на темноту, но лицо у меня было чуть другое, более сходное с игроком моими фигурами на картине. Или мне почудилось в игре полутеней? Нет, я чётко вижу седую прядь. Трогаю её рукой. Откидываю в сторону. Её раньше не было.
Я забыл обо всём кроме того, что случилось со мной сегодня. Я упорно перебирал всё сначала; нет, начало было не сегодня, а днём раньше, когда женщина попросила меня зайти переночевать; нет, ещё раньше, когда ушла Лариса, иначе я бы никогда ни к кому не пошёл ночевать, кто б ни просил…
Если уж я решил в чём-то разобраться, то от своего не отступлюсь. В конце концов, химия, «наша добрая волшебница», как говорила наша преподаватель, пришла, как всегда, мне на помощь.
Молекулы некоторых веществ существуют в виде двух оптических изомеров, они похожи друг на друга, как предмет на своё отражение в зеркале, тем не менее, эти вещества по-разному действуют на живые организмы. Скажем, зеркальный «двойник» аскорбиновой кислоты – антивитамин.
Уяснив ситуацию, я показал своему «двойнику» язык и скорчил рожу. В зеркале он сделал то же самое. Отражение в зеркале на картине тоже занимается этим сейчас?
Можно было погрузиться в загадочную связь этих предметов – шахмат и зеркал, их тайную давнюю близость. Что в них прячется? Живой человек, как в шахматном автомате Кемпелена, скрывавшем за системой зеркал опытного игрока? Не хватало ещё развивать банальную мысль, что за зеркальными лабиринтами, в сплетении холодных поверхностей бьётся человеческое сердце. Я повернулся спиной, зажёг свечу и придвинул шахматную книгу/
Оказалось, чёрные позволяют белым захватить центр полностью – как у нас; строят оборону – как же иначе; пешки фианкеттируют слонов, возможно двойное, как тут, фианкеттирование; теперь следовало установить фигурный контроль над центральными полями.
Короче, всё не так плохо. Я положил книгу рядом с собой, выбрал наиболее подходящий для меня ход и сделал его. Я не сомневался, что двойник сделал то же самое. (Или двойники?) Ничего, я не стану, как он, антивитамином, пусть лучше он станет аскорбиновой кислотой. Свеча горела ровно и ярко.
Он выровнял ситуацию. Белые продолжали наступать, но чёрные благодаря двойному фианкетто атаковали центр соперника. Филипп установил фигурный контроль над центральными полями. Положение устойчивого равновесия.
Ярко вспыхнул свет.
Он задул свечу, погасил настольную лампу и посмотрел на часы. Давно пора спать, ведь он собирался завтра пораньше ехать на дачу. При полном электрическом освещении комната оказалась уютной и безмятежной, безо всяких теней, отражений в зеркале, ухмылок на портретах и бюстах. Он подошёл к картине и убедился, что пригрезившиеся страхи напрасны, шахматные фигуры стояли вовсе не в том порядке, как ему померещилось, и Филипп решил ложиться спать.
Он откинул одеяло. Заметил письмо. Ещё раз перечитал его. «Завтра же позвоню, после поездки к Ане». Мать задавала много вопросов о Ларисе. Но он не мог ей ответить завтра. Надо придумать, как выкрутиться. Филипп вдруг понял, что и через неделю он не мог бы ответить матери. Он не знал. А если бы Лариса не уходила? Он редко задавал ей вопросы. Она почти всегда отвечала: «Ничего. Уже ничего», «Тебе это неинтересно», «Всякие мелочи, женские разговоры, зачем тебе такое нужно». Возвращаясь с работы, он находил жену дома в обществе малышки или на кухне, а если их не было, значит, пошли гулять или в поликлинику. Когда она ещё работала до декретного отпуска, Филипп знал – если нет дома, значит, на работе, а дома занята готовкой или уборкой. Несколько раз она смотрела какие-то фильма, точнее, пыталась смотреть – как раз в эти дни он должен был закончить первую главу диссертации и просил не создавать шума; она почти выключила звук. Один раз к ним неожиданно зашёл его приятель-сосед, у них сломался телевизор, а он хотел посмотреть четвертьфинальный матч по футболу, и был уверен, что Филипп смотрит. Филиппа игра этих сборных не интересовала, но он переключил телевизор, и Лариса вышла из комнаты на кухню. Другой раз пропало электричество, а как-то внезапно позвонил отец, что сейчас приехал сюда по делам на два дня и зайдёт переночевать, она побежала за продуктами, потому что не из чего было приготовить ужин, а он (хотя обычно не отказывался от походов в магазин и на рынок) не смог пойти – его ждали на кафедре. Он вдруг подумал, что вопрос о том, хорошо ли ей, никогда даже не вставал. Будто и не было его. Есть муж, который не пьёт и не гуляет, есть крыша над головой, хватает на кусок хлеба и даже с маслом и ещё с чем-нибудь, есть работа, которая, должно быть, ей нравится, раз она сама себе её выбрала и проводит там столько времени, родился ребёнок; она со всем справляется, хорошо выглядит, молока ребенку достаточно, первый месяц у них жила её мама, он по мере сил ей помогал и помогает; раньше заходили подруги, сейчас звонят – у большинства маленькие дети, они тоже заняты. Вот и всё. Всё хорошо.
Что ещё нужно женщине? Меха, драгоценности, модные наряды из дорогих бутиков? Она этим не интересовалась, а в бутики вообще ходить не любила. Да у неё было несколько старинных драгоценностей ещё от бабушки, которые Лариса носила редко. А шубу он купил ей сам, в первый же год их совместной жизни. Роскошная норковая шуба. Почему он подумал сейчас, что, возможно, чего-то ей не хватало? Именно от него, а не от государства, частной фирмы, родителей или подруг? Чего-то нематериального? Но что же было плохо в её жизни? Да и было ли? Он устал от свалившихся вопросов и хочет спать. Устал и хочет спать, вот и лезут в голову всякие мысли.
Он отложил письмо. Пора спать. Если он начнет думать о Ларисе и об их отношениях, то никогда не заснёт. Только убрать разбросанные книги на место. Он так привык. Рано утром он выйдет из квартиры и сразу поедет на дачу.
Свет погас.
Он отдёрнул занавески и при слабом свете луны нашёл свечу и спички. Опять что-то с электричеством. Что за фокусы! Ладно, утром расставит книги, а сейчас – спать.
Осторожно, не споткнуться о стулья.
Спать расхотелось, когда он увидел, что в зеркале ярко высветились лица, полные насмешки и презрения. Как это могло получиться? Или зыбкий лунный свет вместе со слабым огоньком свечи исказил лица на картинах, бюстах, гравюрах, увеличив и обрисовав их с вопиющим неправдоподобием?
Он отшатнулся, ступил на плюшевую собаку, нога поехала по гладкому паркету, схватившись за столик, он смахнул несколько фигур на пол.
«Обойдемся без поисков, никуда им не деться до утра», – он поправил остальные фигуры, чтоб не упали.
Свет зажёгся. Не очень ярко, но достаточно, чтоб увидеть, как стоят фигуры и убедиться, что на «Шахматной партии» у игроков та же позиция.
«Иду спать», – повторил он себе мысленно, а потом вслух, но уже сидел за столом и искал в куче сваленных книг то, что было на доске. Знакомое, он когда-то играл это.
Кажется, Рети. «Мне везёт на чехословаков». Он машинально начал искать в указателе «Павел Недвед», потом сообразил, что если уж искать данные о Недведе, то не здесь. А здесь шахматы.
Так и есть. Дебют Рети. Он сидел со стороны чёрных фигур, за них и будет играть.
Всё же мне было трудно. Я неплохо знал дебют Рети, но в основном играл за белых, а не за чёрных. Почему я начал играть чёрными? Хотел доказать, что белым цветом уже играл такое и могу не дать себя разгромить, а вот чёрными, хоть и не знаком с такими вариантами, найду достойный ответ?
Соперник ходил, как и я раньше – атаковал не слабый пункт, а сильный с помощью с2-с4. Я делал ходы и одновременно искал в книгах, как лучше играть чёрными в дебюте Рети, но попадались только партии с победой белых. Позиция чёрных на нашей доске становилась всё хуже, я старался не отвлекаться и не глядеть по сторонам, чтоб не видеть жутких удлинившихся теней, оскаленных физиономий в зеркале… Что это? За окном что-то блеснуло во тьме – лицо? фигура человека? животное? Свет почти погас, тьма сгущалась, только свеча озаряла доску с фигурами. Я страшно боялся, что она погаснет. Почему-то она ассоциировалась у меня с Ларисой – пока светит, всё в порядке, я могу за неё бороться, могу сражаться; если погаснет… Нет, этого не будет.
Отставим книги. Я умел делать неожиданные ходы. Продиктованные, впрочем, довольно простыми соображениями. А сейчас нужен необычный, какой-то иррациональный ход. Самое плохое – любое кажущееся равновесие, спокойствие, обманчивое «всё хорошо» вело к проигрышу. Я это не столько просчитал, сколько почувствовал. Я вдруг подумал, что мыслю, следовательно, существую, как и положено, но мыслю-то я не в словесной форме, а просто просчитываю. Но мышление должно протекать только в словесной форме. Это я знал хорошо и из лекций по психологии, и из курса языкознания, и из подготовки к сдаче кандминимумов… А ведь шахматные варианты рассчитываются не словами. Не словами, а g3 c6; Cg2 d5; Kf3… Значит, мышление существует и без слов? Или это чувство?
Неожиданно высветился откуда-то в огоньке пламени ход Cd3! «Мёртвый» слон ожил!
Я воспрянул духом и на удар стал отвечать ударом.
Но всё же терял темп.
Он не заметил, чтоб за окном светало, но в комнате стало чуть светлее.
Он нашёл несколько неплохих ходов – при неправильной игре белых это дало бы ему хорошую контригру. Но белые этого не дали.
После долгих раздумий Филипп решил: главное – не проиграть, ничья допустима. Но как её сделать? Как шутил один хороший шахматный тренер – «ничья методом предложения», но его шутка тут не проходила.
Он опять начал считать. И пошёл конём на f6. Да, идёт «разноцвет» – предвестник битой ничьей.
Белые, однако, не спешили с ничьей.
Свеча ровно горела, хотя за окном светало.
Филиппу казалось, в комнате спёртый воздух, он хотел открыть окно, но боялся встать из-за стола, чтоб не задуть свечу, не смотрел по сторонам – кто знает, что он увидит в комнате; а вдруг порыв ветра задует свечу?
Ему стало тяжело дышать. Собрав остатки сил, приказал себе думать. Он уже не мог ничего считать и с ужасом это почувствовал. Он ничего не соображает… Он не должен проиграть!
В памяти всплыло вычитанное когда-то совсем давно: «Рети – яркий тип художника, борющегося не столько со своими противниками, сколько с самим собой, с собственными идеалами и сомнениями». Почему он решил, что Лариса должна быть такой-то и такой-то? И Лариса должна быть именно в этом лице идеальной женщиной? Ему не нравилось, когда она рассуждает, задумывается – почему? Потому, что он иногда её не понимает. А он пытался? Его раздражали её вопросы, не всегда уместные, а порой и глупые. Может, таким образом, она пыталась его понять? Не всегда удачно, но пыталась. А он? Решил, что ей хорошо. Конечно, ей не было плохо. Устойчивое положение, здоровье, хорошая внешность, работа, материальное более-менее приемлемое равновесие. Это всё достигалось само собой, без всяких усилий с обеих сторон, а чтобы приемлемое равновесие перешло в маленький обоюдный плюс, он должен был сделать… То, что иногда хотел сделать, но начинал сомневаться – а надо ли; как она это воспримет; как это вообще по-дурацки он будет выглядеть…
Вдохнув побольше воздуха, Филипп инстинктивно протянул руку к королю, имея в виду «королеву» g7!
Почти рассвело, свеча светила, но ему увиделось, что потемнело. Полубессознательным движением он протянул руку к ладье и сделал ею ещё несколько ходов после ходов белых… Все они вели к ничьей. Свеча продолжала гореть крошечным огоньком, слабым, но ровным… Лариса, подумал он, Лариса…
В глазах потемнело, он сполз со стула и упал…
Я не помню, что было потом.
Я хорошо помню последний ход королём, а затем ладья b8, d8, побила на d7… Что дальше? Все равно – ничья, ничья чёрными в позиции, которая, казалось, была выигрышной для белых.
Я хотел приподняться, но что-то поплыло перед глазами, и я опять погрузился во мрак.
Женщина вставала рано.
Она привела себя в порядок, поставила на плиту чайник и решила на всякий случай тихонько постучать или заглянуть в ту комнату и, если сосед не спит, спросить, выпьет он чаю или кофе. А заодно убедится, что всё в порядке. Смешно, конечно, но эта мысль не даёт ей покоя. Их приятель увлекался шахматными задачами, этюдами, прямо дрожал над ними; иной раз забывал поесть и спать не хотел ложиться; возможно, сердце и подвело, пожилой ведь человек был, да и здоровье не совсем…
Она тихо постучала костяшками пальцев в дверь.
Молчание.
Она постучала чуть громче.
За дверью никакого движения.
Ничего не слышно.
Она приникла ухом к двери, прислушалась.
Тишина.
Осторожно приоткрыла дверь.
Везде был зажжён свет. В подсвечнике старинной работы догорал огарок. Значит, горело не меньше полночи, вон, что от свечи осталось. Но мужчины нигде не видно. Где же он?
Какой-то странный запах. Едва различимый, но неприятный. Или это от духоты, такой тяжёлый воздух…
Она открыла окно, обернулась и замерла. На полу лежал человек, которого она попросила переночевать. Она бросилась к нему, приподняла голову.
– Что с вами?! Очнитесь!
Ух, открыл глаза… Привстал сам на локте… Слава Богу… Уже встаёт. Всё! Сел на стул. Встал, прошёл к окну… постоял, повернулся…
Всё хорошо.
Она предлагала пить чай, кофе, ещё что-то…
Я должен был уйти.
Я не мог вспомнить – почему. Что-то мелькнуло у меня в сознании перед тем, как я его потерял. Почему упал в обморок? Никогда не падал. Женское это дело падать в обморок, лишаться чувств, всегда мне казалось, а вот так вот… Упал и провалялся довольно долго.
Женщина рассыпалась в благодарности, просила заходить к ней вместе с женой (почему она решила, что он женат?), а вот скоро приедут родные… Сын примерно его возраста, чуть младше… Может, он всё-таки выпьет кофе? или он предпочитает чай? У неё есть отличный…
Я поднялся, проверил, в кармане ли письмо, и мы доброжелательно попрощались.
Дверь за ним захлопнулась.
На площадке, прислонившись к лестничным перилам, стояла она. На стук двери она обернулась и увидела его. Наверно, она видела и женщину, которая утром, тщательно причёсанная и накрашенная, казалась моложе.
Она сделала несколько шагов по направлению к нему. Он подошёл к ней. Он столько думал об этой минуте. Сколько раз представлял себе этот момент. Он принимал её такой, как она есть, без привязки к идеалам, без сомнений в ней, ему всё равно, с кем она была, где, почему она пришла, может, забрать пальто или что-то ещё; она пришла, это главное.
– Ты пришла.
Он принимал её, такую какая она есть сегодня, какой была вчера, какой будет через много лет, когда состарится – нет, не то, он опять пускается в банальности – старая, молодая, не то; важно – он не будет переделывать и исправлять её, пусть делает, что считает нужным. Пусть молчит, задумывается, невпопад спрашивает или отвечает, пусть не рассказывает, с кем она была.
– Ты пришла, – повторил он.
– Ты тоже, – сказала она, – пришёл. Я давно жду, часа три-четыре. Думаю, ты спишь и не слышишь звонок. Как-то мне показалось, что я слышу шорох за дверью.
Он не хотел ей объяснять, почему провёл ночь не дома.
Он хотел, чтоб она замолчала.
– Что-нибудь случилось?
Ему показалось, что он смотрит на неё очень холодно, что не смотрел на неё так, даже когда она ушла с дочкой из дому
– Я ушла с дочкой к родителям. Ни к кому другому я не уходила. У нас что-то зашло в тупик… Не знаю, что… Я стала сомневаться в наших отношениях и решила пожить какое-то время у родителей. А там, как получится… Пожить порознь, осмотреться…
И это тоже было неважно. Вероятно, этого она ещё не понимала.
– Мы с Аннушкой жили на даче. Я хотела пробыть до конца лета, но не выдержала. Сегодня ночью. Родители сейчас там; сказала им, что еду, села на такси и приехала.
Ему не нужно было это слушать. Даже это.
