скачать книгу бесплатно
Она сама же мне и сказала, я тут ни при чём. Тогда я лишь читала в каком-то романе о женской истерике. Сейчас… Впрочем, не о том речь.
– Ты не представляешь, как я устала…
(Почему же, представляю, все мы устаём.)
– И часто с тобой?
– Первый раз. Пусть это будет между нами, ладно? – сказала Лиза.
Первый раз она меня о чём-то попросила. Она вообще редко просила. Я ужасно жалела подругу, но было приятно, что Лиза из заумной превратилась в обыкновенную (вот так превращение, почище, чем Лиза днём и ночью).
Перед самым выпуском, во время замены (вместо заболевшего биолога прислали учительницу русского из параллельного) мы развивали в себе высокое чувство – любовь к матери посредством чтения вслух соответствующих отрывков из соответствующих произведений (это не я, нам сказали, мне запомнилось). Читать велели Лизе. Лиза отказалась. Учительница настаивала, хотя читать выучились все, и Лизу мог заменить любой. Педагог возмущённо заговорила о безобразном поведении старшеклассниц, которые красятся, курят, а на переменках, прямо в школе… (уж Лиза-то с её жутковатой внешностью была явно ни при чём). А потом логично заключила, что ученица, которая отказывается прочесть такие высокие строки, никогда не сможет по-настоящему любить мать, родину и школу. («И вообще – любить по-настоящему», – дополнил кто-то).
Я увидела, что у Лизы начинается… Увидели и другие. Поднявшийся было смешок утих. Учительница засуетилась, нашарила в сумке таблетки и дрожащей рукой протянула их Лизе. Но Лиза отстранилась от руки с таблетками. Я испугалась за подругу. Я должна была ей как-то помочь.
– Лиза, возьми таблетки, а то у тебя опять начнется истерика, как тогда.
Я прошептала только Лизе, но из-за тишины мои слова услышали все. От Лизиного взгляда мне захотелось спрятаться в чернильницу. Вдруг Лиза задрала кверху подбородок, слёзы куда-то делись, отвела руку с таблетками («Спасибо, не нужно») и очень спокойно – ей же: «Не вам судить о моих чувствах». Прямо как в кино.
После урока (он был последним) Лиза молча побросала книги в сумку и пошла к выходу.
– Лиз, ты чего? Как себя чувствуешь?
– С завтрашнего дня мы сидим за разными партами, – сказала она и странно на меня посмотрела.
А как сказала-то! Нос – кверху, подбородок – вперёд, губы кривит и ещё этот странный взгляд, который я так не любила.
И из-за чего? Я же хотела ей помочь. Она пересела на свободное место к Любичу, в которого поочерёдно в одиночку или группами влюблялись девочки нашего – и не только – класса. Это тоже было – гром средь ясного неба! Вот так запросто сесть с Любичем. Правда, Лиза – самая невзрачная, никому и в голову не пришло, что за этим что-то кроется (а кто его знает, может, и крылось?). Впрочем, Лизу уже тогда мало интересовало, что подумают другие. На других ей было наплевать. Отсела, предав меня. Если б не Лиза, я бы тоже получила «золото», а не «серебро» – она, конечно, помогла бы мне на письменном по математике, и мне не поставили бы «четыре».
Лиза подала в медицинский. Когда я узнала об этом, забрала как во сне документы из института легкой промышленности и, несмотря на мамины уговоры, отнесла в мединститут. Какая разница!
Это Лиза виновата, что я до сегодняшнего дня работаю врачом и до сих пор не знаю – почему именно им. Тебе, Лиза, этого не понять. Ты всегда эгоистично следовала только своим желаниям.
И в том, что я так сдуру вышла замуж, ты тоже виновата. На первом курсе мы помирились (нет, я с тобой помирилась, извинялась ещё, неизвестно за что, но надо прощать друзьям и всегда идти им навстречу), однако пик интереса к Лизе был в прошлом. У меня появились другие интересы. У меня словно глаза раскрылись – мне их раскрыла мужская часть нашей группы. Не во всём Лизе идти впереди меня. Как я раньше не видела! Я была поглощена тобой, Лиза, из-за тебя у меня ничего ни с кем не было! Даже ты и то, кажется… (не знаю, тут ты и со мной не откровенничала). И мне не наверстать, хотя уж теперь я не упускаю… Но это – другое, а что могло быть – потеряно, и ты во всём виновата, ты. Ладно, грех сердиться на покойников…
Если бы не Лиза… Никогда б я замуж не вышла за первого же увлёкшегося мной. Год я была счастлива, а потом… Поздно менять, да и боязно – кто знает, что меня ждёт. Ну что ж, так живут все – чуть лучше, чуть хуже. Рано или поздно это становится привычкой, райские кущи – тесной квартирой с недоделками ещё при сдаче, идеал – заурядностью, которую надо постоянно кормить (желательно мясом – восемь ре на базаре!) и сносить её убогие комплименты как безвкусную приправу к надоевшей близости. Ничего я не стала менять. Просто время от времени, при подходящем случае, я, как всякая нормальная интересная женщина (если она действительно женщина), позволяю себе… Впрочем, не важно. Я же не о себе…
Я о Лизе. Я мало знаю о её студенческой жизни – повышенная стипендия, студкружок при кафедре патанатомии… Пожалуй, всё. На третьем курсе я вышла замуж, родители мужа разменяли квартиру, и я переехала. Через год родился сын, и хотя мама ушла на время с работы и «академку» я не брала, но Лизу из виду потеряла. Мы учились в разных группах, общих знакомых – почти никого…
Лиза тускнела и расплывалась. Доходили слухи: «красный» диплом, хотели оставить в аспирантуре, но почему-то не оставили (что значит «почему-то» – есть более достойные); субординатура на кафедре патанатомии, три года врачом – где-то в селе; вернулась, вся в работе – где-то в больнице, не то пишет диссертацию, не то собирается; не замужем.
Конечно, что ещё делать незамужней с некрасивой внешностью, но с неглупой головой? Лишь корпеть над диссертацией или лезть из кожи вон на работе. Я вспоминала о подруге с жалостью. У меня при всех минусах было больше плюсов. Я не рвалась в науку. С меня хватало семьи и работы – патологоанатомом. Нет, ты, Лиза, ни при чём. Мой выбор (он и не выбор вовсе, выбор – право сильнейших) не связан с твоим влиянием. Больница – близко к дому, согласны на полставки – не хотелось мне отдавать сына в садик даже на год (да я ж и не лошадь, мужчина в доме есть), а мама решила заработать пенсию, вот я, пройдя специализацию, и сидела по вечерам над препаратами. Как-то ко мне по работе зашла сокурсница. Поболтали. Она хорошо знала Лизу.
– Как у неё с наукой?
– Не до неё. Разрывается между работой и больным отцом. И никакой отдушины. С её внешностью – и одна.
С её внешностью? С её внешностью одной и быть. Одни жидкие волосы цвета яичного желтка чего стоят. Как мне было жалко Лизу! Бедная Лиза. Никакого просвета. После работы – больной (и, наверное, капризный) отец, матери нет, помочь некому, времени куда-то пойти (глядишь, кого-нибудь и…) – нет, на работе тоже особенно не познакомишься – одни юбки. Да и знакомства эти… Им лишь бы поразвлечься. А потом сама расхлёбывай. Кто, уцелевший от брака, рвётся жениться в такие годы. Наоборот, женатые думают, как бы вырваться. Чтобы женить на себе нормального тридцатилетнего, надо иметь не Лизину хватку, конечно, хорошо скрытую, если он не совсем дурак (если совсем, то можно и не скрывать), и не иметь Лизиной щепетильности.
Я очень грустила, что у моей подруги так не сложилась жизнь. А какое было начало… Я вернулась домой, приняла душ, сделала маску (к тридцати у меня наметились «гусиные лапки», но я не собиралась сдаваться), помыла черешни, прилегла на кушетку и, отключив телефон, с головой ушла в грустные мысли о Лизе. Муж, придя с работы, с грубостью, свойственной всем мужчинам, нарушил моё уединение (ребёнка я оставила пожить у родителей, я и так очень уставала). В мужнину голову ничего не пришло умнее, чем задать, прямо с порога, сто вопросов сразу – почему выдернут телефонный шнур, когда ему должны звонить по архиважному делу («Тебе – всегда по делу, а мне – почесать язык»), почему сын опять шатается так поздно неизвестно где («Ты – отец, сам должен знать, где твой сын»), почему самая ценная из всех тарелок («Тоже мне – ценность»), которые его друг выкопал из какого-то кургана и подарил ему на юбилей («Додумался!»), валяется, приспособленная под мусорное ведро («Только на это они и годятся!») на полу («Не в стенку ж я их поставлю!»), почему я сама полуголая валяюсь посреди нашего свинарника («Пылесос на месте, возьми убери!»), с блаженной физиономией, вымазанной розовой жирной дрянью (?!!)…
Он никогда не понимал моих чувств. Они для него слишком…
Я бы, наверно, забыла о Лизе, если бы однажды, навещая родителей, не засиделась у них. Как я люблю бывать у родителей – одна, обязательно одна! Присутствие мужа и ребёнка смазывает впечатление.
– Разогреть? Не остыло? Хлеб – маслом? Постой, твоё любимое, вишнёвое… для тебя припрятала баночку, сейчас…
Всё – для меня. Дома – как на иголках, дома я – для всех. Подать, убрать, включить, выключить, вытереть… Не семейная трапеза, а прыжки на табуретке. Уже и зарядка не нужна (нужна, я, кажется, полнею, непонятно от какой такой хорошей жизни).
– Чай, как всегда, покрепче? Сахар – как обычно? С лимоном? – Мама размешивает сахар, бросает в чашку жёлтый кружок (тёмная жидкость светлеет) и протягивает её мне. – Да, знаешь, у Лизы… Ты помнишь Лизу? У Лизы отец умер… Бери варенье, я по особому рецепту…
«Отец умер»…
– …для тебя…
«Жалко, конечно. Одна…»
– …вместо косточек – орехи…
«…ухаживать не за кем, свободного времени много… Теперь можно позволить и за собой поухаживать. Конечно, если есть кому позволять…»
– Ой, чуть не столкнулись!
– Простите… задумалась…
«О чём я?.. О том…»
– Ну какая же ты чёрная, ты же золотая…
«Странная фразочка… Что сейчас делает Лиза?»
Что она делает сейчас, до меня дошло, когда я приехала домой.
«Ну какая же ты Чёрная…» – вот что сказал мужчина. Мужчина, которого она повела к себе в пустую квартиру, ночью, сразу после смерти отца, как какая-нибудь…
Как я сразу не поняла! Мы в ответе за своих друзей. Скорее, к ней, уберечь, помочь, пока не поздно. Вдруг он – алкоголик, жулик, проходимец, имеет виды на чужие прописку и жильё – одна ведь осталась, в двухкомнатной квартире, в центре…
Срываю повешенный плащ, начинаю надевать, никак не могу попасть в рукава…
– Ты куда собралась? – муж стоит в дверях и смотрит на мои попытки. – По-моему, у тебя температура («Конечно, как и у тебя и у всех, я ж не мертвец»).
Он подходит, трогает мой лоб, забирает плащ, как игрушку у ребёнка, которому пора спать, заставляет измерить температуру. Тридцать восемь и два. Он почти насильно укладывает меня в постель, накрывает пледом поверх одеяла и приносит чай с малиной. Приторно-сладкий (столько малины на такую чашечку, они ничего не смыслят) чай кажется мне горче английской соли.
– Мне надо… Мне срочно надо…
– Завтра, завтра пойдёшь.
– Мне надо сейчас, сегодня…
– Завтра… завтра…
Ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю. Десять дней я лежу пластом. Похоже, серьёзно – пришла мама, может, живёт у нас – всё время вижу её лицо сквозь пелену. Чуть реже – растерянное лицо мужа… Лицо сына – совсем редко, его не пускают, в его глазках – страх и удивление… Не хочу я их никого видеть. Я должна видеть Лизу. Лиза, где же Лиза…
Едва выздоровев, еду к ней. Стою под дверью, вслушиваюсь. Минуту, две, пять, десять. За чёрным дерматином ни звука. Зайду сначала к себе.
– Мам, а где Лиза?
– Лиза-а-а? – Мамины брови ползут под самую причёску. – Ты б хоть спросила, как мы тут… Всех перепугала… Я почти неделю не спала… пока у вас жила… Отец извёлся…
– А что с Лизой?
– Ты что, в самом деле? Далась тебе эта Лиза… Что ей сделается? Вышла твоя Лиза замуж пару дней назад и переехала к нему.
– К кому?
– К мужу, конечно.
– Кто он?
– Да почём я знаю! Лиза… Лиза… Ты посмотри, на кого ты похожа…
– Я ж болела (мама права, надо больше собой заниматься).
– А по мне – ты и сейчас больна.
За кого же Лиза вышла замуж?
Он – кандидат (кажется, биологических), старший преподаватель, мастер спорта. Титулов прибавилось, а внешность та же. Пожалуй, лучше. Не заматерел, а возмужал. Совсем вполне. Даже в этой троллейбусной давке выделишь из примятой толпы. Я его сразу узнала – Любича.
И что он в ней нашёл?
Может, не мог не жениться? Когда у них родился сын, я сопоставила даты – не раньше, чем через одиннадцать месяцев. Может, он вынужден был жениться, хотя они ещё не знали, будет ли ребёнок. Мне вообще-то всё равно, просто я желала ей счастья, а эти вынужденные браки обречены с самого начала, даже если не оканчиваются разводом. Я незаметно выяснила у мамы, как Лиза проводила время после смерти отца. Оказалось, с ней жила подруга. По моим подсчётам выходило, что она жила у Лизы до её замужества. Но ведь она могла ночевать у Лизы не каждую ночь? Какие у них были отношения до регистрации? Кроме Любича никто мне не ответит. Конечно, я не так воспитана, чтобы его спрашивать.
Мне опять захотелось увидеть Лизу. Я позвонила ей (телефон я предусмотрительно взяла у Любича), поздравила с рождением первенца и попросила её помощи. Мне надоело прозябать в моей дыре, я хотела устроиться в онкоинститут, куда перешла работать Лиза. Я уговорила её поговорить не по телефону.
Лиза?!
Чужая, хотя и очень знакомая женщина. Перед ней по осыпавшимся листьям катилась высокая импортная коляска – Лиза, казалось, не прилагает никаких усилий, и сама она будто не шла, а ветер нёс её из глубины парка. Что-то во всём этом было – Лиза с летящими за ней волосами, коляска, жёлтые листья вокруг…
Лиза остановилась, ветер утих, листья перестали падать, я встряхнулась и разглядела её повнимательнее. Дорогой, не наш плащ. Здорово потолстела, но ей идёт – не утрата стройности, а красивая фигура без прежней худобы и угловатости. Волосы из противно-жёлтых – золотистые (чем красится?). Не видно, что жидкие (начёс? не сами ж погустели? после родов у меня клочьями лезли). Отдохнувшая (от детского крика, что ли?). Измученная, издёрганная мамаша? Не вписывается Лиза в образ. Или это она так за своим ребёнком смотрит?
Что? Ах, ты торопишься… Да-да… кормить ребёнка. Да-да, материнское молоко – феномен (полгода кормления и в свой плащ ты не влезешь). Кто-нибудь помогает? Ну да, муж, свекровь. А потом ребёночка – в ясельки? Опять свекровь?
Уж со свекровью ей повезло. Ради этого стоило сидеть в девках до тридцати. И с квартирой – тоже. Они жили втроём (до ребёнка) в трёхкомнатной, а ещё за Лизой – двухкомнатная в нашем доме (мама сказала, что в ней жили не то друзья, не то родственники, у которых не было своего угла). Вот так вдруг заполучить сразу две квартиры. И это, когда у нас на счету каждый метр, когда многие не имеют никакого жилья!
А ребёнок! Как я устала с ним! Ей детей вынянчила свекровь. Уж конечно, можно пописывать диссертацию… В таких условиях можно такое написать… Сразу на Нобелевскую… А ведь как тяжело пожилой больной (наверно, свекровь не молоденькая, а раз так, наверно, и не совсем здорова) женщине смотреть за маленьким ребёнком. Мне б такую свекровь и такого мужа, который бегал бы вокруг на задних лапках, я б тоже много чего написала. Но не всем же так везёт. Я всегда старалась напомнить тебе и окружающим, что ты всем обязана своей свекрови. Всегда, пока ты мне очень резко не сказала: «Успокойся, я о своих долгах помню, лучше свои посчитай». Да, тебе плевать было на других. О мёртвых – ничего, кроме хорошего, но я хочу говорить правду, хоть ты и моя подруга. Должны же мы когда-то начать говорить правду!
Да, ты устроила меня к себе в отдел, я ценю и помню, но как ты держалась, как вела себя со мной! Даже о своей защите не сообщила и не пригласила. Но я всё равно пришла и всё внимательно слушала, я же волновалась за тебя. И здесь ты оригинальничала – ни отзывы, ни вопросы себе не готовила. Вот, мол, мы какие, мы и с экспромта…
А хвалили тебя… Ну что – диссертация как диссертация, и слова те же – «не только теоретическую, но и практическую значимость», «чрезвычайно ценно», «продемонстрировала незаурядные способности». А вот и новенькое:
– …впервые на защите кандидатской, когда соискателю можно присудить учёную степень доктора…
Доктора? Хватил через край. Такое – раз в сто лет, тем паче – у нас. Не будешь же ты исключением.
Да, ты ж им стала!!!
И как только в ВАКе утвердили? Правда, ты пару раз ездила в Москву, возможно, что-то утрясала. Ты совсем перестала со мной делиться. Конечно, с твоей послеродовой внешностью всё, что угодно можно было утрясти, особенно с мужчинами. А вообще все эти диссертации никому не нужны, кроме тех, кто их пишет. Развелось учёных… Гораздо честнее просто хорошо работать, не помышляя об учёных степенях и званиях.
А Лиза в тридцать с хвостиком – доктор наук. Вторая в отделе после нашего профессора (он не в счёт). А я – третья. А могла бы быть второй (первой – профессор не в счёт). У нас все без опыта работы, а двое вообще сангиг окончили. Вечно я – в тени её славы. Вечно она – выше. Как памятник и пьедестал. Как числитель и знаменатель. Я же тоже и могла, и хотела, и умела, но…
– Препараты на консультацию?
– Чёрной Елизавете Филипповне.
– На съезд патоморфологов?
– Чёрную Е. Ф.
– Статья в «Архиве патологии»?
– Чёрной.
– На международный конгресс в Неаполь по проблемам меланом?
– Чёр…
Сам руководитель не поехал (только одного от отдела брали), тебя отрядил (где это видано? сумасшедший!). И статейки помогал тебе пристраивать. И свекровь с мужем исправно вели хозяйство и воспитывали ребёнка, иначе разве б сидела ты по два часа после работы? Как будто тебе за это сверхурочные заплатят. А как ты всех мучила! На каждый случай – подайте ей историю болезни, надо сопоставить с биопсией; блок – по два, по три раза посылала дорезать; есть сомнения (а они у неё есть почти всегда) – копается в архиве, читает литературу, консультируется с руководителем. Видите ли – только профессорские консультации ей нужны. Никого нет, а они вдвоём сидят, консульт… Никого нет, а они… И никого нет.
Не потому ли он и возит тебя с собой на съезды и симпозиумы? Отправляет в Неаполь? Не потому ли ты успеваешь смотреть ещё и в зеркало, а не только в микроскоп? Для кого тебе быть такой ухоженной в нашем сплошь женском отделе? Не для своего же мужа, в конце концов.
Да, я виновата. Я так разволновалась за твою семейную жизнь, что не сумела скрыть тревоги от лаборантки, в которой никакая информация не задерживалась, обрушиваясь лавиной на всех, кто оказался вблизи. Жаль, что подвернулась она, но больше никого рядом не было.
– Да вы что… Да вы видели их с мужем? У них – любовь… – протянула, как пропела.
Ну да, любовь. Знаем мы её, сама… Этим девочкам она всюду мерещится. Сомневаюсь, способны ли они хоть изредка думать о чём-то кроме неё (точнее, кроме замужества). Похоже, их это волнует даже во время цитовки.[6 - Цитовка – срочное гистологическое исследование.]
Но она-то не ошиблась…
Море. Песок. Пляж почти пуст. (Впрочем, им это безразлично). Они выходят из воды. Лиза снимает купальную шапочку, и ветер отводит назад её волосы. Жёлтые волосы, жёлтое солнце, жёлтый песок… Они проходят мимо, не замечая меня. Я смотрю вслед.
После стольких лет брака?! Хорошее браком не назовут. Нет этого в жизни, нет, а Лиза, опять, – исключение. Вечное исключение из правил. Ошибка природы, не исправленная в самом начале, пошла разгуливать, всюду искажая чёткость формулировок. Я не доотдыхала в институтском пансионате пять дней и уехала, увезя с собой ничего не понимающего мужа. Разве объяснишь…
Любич… Даже когда разразилась повальная эпидемия (пожалуй, пандемия) влюблённости в него, я устояла. А теперь… Так ли уж Лиза была проста, пересаживаясь к нему? Или – дальновидный расчёт? Хотя в расчётливости её заподозрить трудно. Иначе бы она не ошарашила весь отдел уходом в декретный (оказалось, Лиза – из немногих, кто не сильно дурнеет во время беременности). В декретный – когда заладилось с карьерой, в возрасте – очень за тридцать, имея уже одного (приемлемый для нас минимум и максимум одновременно, если не хочешь записаться в домохозяйки).
Год её не было (продлили отпуск, ей и здесь повезло). Наконец-то я почувствовала себя человеком. Я стала заведующей. Может, она и не выйдет на работу – ясельки и садики она не больно жаловала. Впрочем, когда есть на кого бросить детей… И где она такую свекровь откопала. Вот моя…
Лиза ничуть не изменилась. Должна была располнеть- родить второго в такие годы, но она влазила во все прежние платья. Она что – делает какие-то упражнения, сидит на диете? Всегда ей на пользу, что для других плохо. Потому я так и поступала. Для её же пользы.
